***
Головные боли не отступали несколько недель. Никки не отходила от Эддарда ни на шаг в течение многих дней, но постепенно, вместе с тем как Исповедник учился контролировать магию, боли начали идти на спад. Бывшая Сестра Тьмы была готова даже спать в коридоре рядом с покоями Эддарда, если в этом будет необходимость. Ричард и Кэлен были обязаны ее преданности, но, когда боли вдруг утихли на несколько дней, они убедили ее, что она тоже имеет право на отдых. «Зедд будет здесь только через месяц», — так звучало ее любимое оправдание. Кэлен решилась обернуть его против Никки, заметив, что, если она не отдохнет хотя бы пару дней, то просто не доживет до его приезда. У нее ушла половина недели, чтобы Никки все же согласилась снизить бдительность. Вне сомнений, головные боли знали, когда наступает время для самого эффектного появления. И именно в этот момент Никки была где-то в другом конце Народного Дворца, почти в часе ходьбы от Эддарда. Поэтому, когда Ричард направился в учебную комнату к сыну, он начал думать, нельзя ли использовать Сильфиду для перемещений по Народному Дворцу. В ближайшее время путешествия куда-либо еще вряд ли будут иметь смысл. Ричард вошел в учебную комнату и обнаружил там Лору, Кэлен, Кару и Бердину. Все женщины смотрели на него с трудно скрываемым ожиданием. И, кажется, ждали они вовсе не его. Ричард крайне любил и уважал всех четырех, но от них веяло слишком явной тревогой, а он не мог позволить себе такую роскошь, как проявление эмоций. — Оставьте нас вдвоем. Морд-сит, успевшие отвыкнуть от приказного тона повелителей, в этот раз не сказали ни слова. Они первыми подошли к двери и ждали лишь Кэлен, которая сначала подошла к Ричарду и коснулась его предплечья. — Что ты задумал? — спросила она, едва не переходя на шепот. — Я попробую облегчить его боль хотя бы до возвращения Никки. — Но, Ричард, твой дар… — Я тоже боевой чародей. По крайней мере, был им. Во взгляде Кэлен промелькнуло опасение, но, почувствовав его спокойствие и уверенность, она доверилась. Она поманила к себе Лору и та, разок оглянувшись на Эда, поднялась с кресла и подхватила Кэлен под руку. Вместе с морд-сит они вышли в коридор. Вместо того, чтобы сесть на одно из четырех кресел, стоявших широким кругом, он сел на ковер и указал сыну на место перед собой. Он неловко сел напротив, выглядя уставшим от постоянной боли. Сестры любили говорить, что боль — это плата за дар Создателя, но у Ричарда давно создалось впечатление, словно они смотрели на детей исключительно как на сосуд для магии. Пусть даже иногда это были их собственные дети, их религиозный фанатизм не уступал родительским чувствам. С каждым днем он все меньше понимал их и все больше хотел защитить Эда. — Почему это происходит? Разве мой дар желает мне зла? На Ричарда уставились грустные серые глаза. Конечно, Эд не понимал, как часть его самого могла предать. Ведь магия Исповеди никогда не подводила — она была его верной тенью, его защитой, его стержнем. Единственный раз, когда он не смог сдержать ее, случился лишь из-за пробуждения дара боевого чародея. — Твоя магия — это нечто особенное, Эд. Она будет вызывать боль, пока ты не примешь ее и не начнешь контролировать. С ее помощью ты сможешь спасать жизни и создавать невиданные вещи. Ты полюбишь эту часть себя, я обещаю. — А ты любил свой дар? — с подозрением спросил мальчик. Ричард вспомнил, что его сын уже знал об этой потере отца, хотя и не ведал, как это случилось. — Любил. — Тогда почему отдал? Ричард улыбнулся сыну. Если бы он знал… Я любил тебя гораздо сильнее. Но Ричард не мог сказать ему правду о Храме Ветров, о Джегане, о войне и о пророчестве. Кто знает, что временная петля сделает с его будущим? Если он нарушит стерильное поле, это может убить Эда. Даже при всей ненависти ко лжи, Ричард не мог открыть правду лишь ради утешения своей души. — Это была цена спасения чужих жизней, и я заплатил ее. Только так можно было закончить войну. Эд кивнул, поджимая губу и явно впадая в серьезные раздумья. — Если от боли не избавиться никак по-другому, то я попробую, — серьезно заявил он. — Ты научишь меня? Ричард кивнул со всей возможной уверенностью. Папа взял ладони Эда в свои и сказал ему поднять взгляд. Мальчик подчинился. В свои семь лет Эд уже знал, что будет доверять отцу, что бы ни произошло. Он даже избежал исповеди! Разве было что-то, чего он не может? Когда он сказал посмотреть в его глаза, Эд не понял, что такого особенного он увидит, но не стал ничего выяснять. Мальчик заглянул в глаза отца, того же серого цвета, но с немного страшным стальным отблеском. Он не напугал его, как во время их первой встречи, а наоборот, привлек. Что-то в Эддарде откликнулось на призыв, потянулось навстречу. Он мог чувствовать это «что-то» кончиками пальцев. Ему было страшно и непривычно, но отец крепко держал его за руки, и Эд не боялся. Когда отец заговорил, Эд не слышал слова. Они сами закрадывались ему в сознание, минуя все остальные чувства. — Закрой глаза и сосредоточься на моем голосе. Представь, что ты находишься в самом безопасном месте на свете, где тебе ничто не угрожает. — В Саду Жизни, например? — Да, Эд, именно. Представь стеклянный купол, над которым бегают вереницы снежинок. Снежинки блестят, в них играют лучи солнца, а ты лежишь на зеленой траве, и тебе очень тепло. Вокруг — десятки деревьев, могучих и крепких, обвивающих ярко-голубые кусочки мозаики, на которую раскололось небо, своими вечно-зелеными руками-ветвями. Маленькому Эддарду эти вековые исполины казались гигантскими, но не устрашающими. Когда Эд вообразил себя в их тени, ему вдруг стало очень спокойно на душе. — Ты в безопасности, Эд, и искра дара все еще с тобой. Твой дар — часть тебя. Прими его. Что-то внутри Эддарда противилось этому. Как он мог принять что-то, что вызывало боль? Ведь боль — это плохо. Боль — это наказание за ошибку. Прежде чем упасть, нужно оступиться. Но где он оступился? За что дар наказывает его? Но он постарался принять и ее тоже, ведь его магия — это то, что досталось ему от отца и было с ним даже тогда, когда его не было рядом. Папа знает, о чем говорит. Папа не станет врать. Эд отпустил мысли о боли, и, о чудо, она вынула свои когтистые лапы из его висков. Даже думать стало так легко… — Не бойся. Не сдерживай ее. Он почувствовал, как его сила побежала по рукам и ногам, как бешено забилось сердце. Он перестал сдерживать магию, и усилием воли подавил страх. Ему казалось, что сила испепелит его, не оставит от него ничего, но вдруг ее страшный жар перестал опалять его, когда он понял, что сила — это и есть он сам. Отец вдруг разжал его ладони. Эддард не успел потеряться — голос направил его. — А теперь представь, что в Саду Жизни на тебя падает солнечный луч. Попробуй коснуться его рукой. Ощути его тепло. Это чувство вернулось к его рукам, пусть даже теперь их не обхватывали ладони отца. Ему показалось, что в его руках оказалось ласковое летнее солнце. — Хорошо, Эд. Теперь он отчетливо услышал голос отца собственными ушами, а не из глубин разума. Эд только-только осознал, что большую часть времени его глаза были закрыты, но видения были такими ясными, словно безоблачный день… Открыв глаза, он опустил взгляд на свои ладони и остолбенел. Над ними, скрещенными друг поверх друга, парила светящаяся сфера, правда напоминавшая маленькое солнце. Завороженный Эд не мог отвести взгляд. — Это я сделал? Я сделал солнце! — Ты. И твой дар, — отец кивнул ему. Эд продолжал наблюдать за мягким мерцанием сферы. Подумать только… Если с помощью дара он мог создать нечто столь прекрасное, то, пожалуй, жертвы были оправданны. Двери распахнулись, и Эд, все еще державший в руках огонек, вдруг показался Ричарду встревоженным. Он явно не знал, что с ним можно сделать. Он аккуратно обхватил ладони сына и медленно сжал их в кулаки, пока огонек не погас между ними, не успев коснуться кожи. Кэлен смотрела на мужа и сына с удивлением, но ее взгляд не замер на Эде. С еще более открытым восторгом она взглянула на Ричарда. — Лорд Рал, вы использовали магию! — вскрикнула Кара, проходя в кабинет вслед за его женой. — Как вы это сделали? Ричард вскинул брови. — Я не использовал ее. — Но мы почувствовали, — возразила Кара. — Это была магия Эда. — Нет, не только, — покачала головой Кэлен. — Я тоже почувствовала твою магию. Она вернулась на несколько минут и потом исчезла. Ричард медленно встал на ноги, но при этом его разум работал на невозможной скорости. Он с трудом осознал значение ее слов. Их связь! Кэлен не могла перепутать его магию с магией их сына. Она тоже знала это, и она казалась такой радостной, просто глядя на них обоих. Ему хотелось верить, что она не ошибалась. — То есть, я тоже помог тебе? — Эд, поднявшийся вслед за ним, подергал отца за край туники. Эта мысль очень воодушевила его. Ричарду же, наоборот, все начало казаться еще более запутанным, но пока он не станет думать об этом. Точно не тогда, когда Эд так радовался — и за себя, и за него. Поэтому Ричард улыбнулся, взъерошивая темные-темные кудри сына. — Видишь? Ты уже помогаешь людям. Не могу представить, что будет, когда ты полностью овладеешь даром. Эддард подошел к нему и крепко-крепко обнял. Ричард вновь взъерошил темные волосы сына, и его губ вдруг коснулась улыбка облегчения. — Спасибо, папа. Пальцы Ричарда едва заметно дрогнули. Это был первый раз, когда Эд так назвал его.***
Добрая сотня солдат стояла лагерем под Ферфилдом, но, даже находясь среди своих людей, Ричард все равно чувствовал себя одиноко. Ему не хватало подтруниваний Кары и Бердины и ценных советов Бена, умения Зедда сгладить ситуацию одной удачной остротой. Но больше всех ему не хватало жены. Зайдя в шатер, Ричард снял перевязь с мечом и прислонил ее к изножью кровати. Походная постель, самый обычный меч — все то, от чего Ричард отвык, но вовсе не отсутствие комфорта привычных вещей было причиной его беспокойства. Прево знал. Этого было достаточно, чтобы убить его прямо на приеме. Он остановился лишь из-за оклика Лоры, хотя и не обернулся. Он не мог смотреть ни на одного из своих детей, когда все силы уходили только на сдерживание магии, потому что понимал: они не видели его таким. И он бы отдал многое, чтобы так и не увидели. Будь Кэлен на месте их дочери, она бы поступила так же, но более решительно. Лора была права: Мать-Исповедница не поощрит его за эту выходку. Но вот Кэлен… Он взял путевой дневник, быстрым движением открывая его на нужной странице. Древняя пожелтевшая бумага порвалась снизу с резким коротким скрипом, вызывая у Ричарда рассерженный вздох. Когда он заметил запись от Кэлен, его злость на ненадежность бумаги — и на все в целом — все же немного утихла. «Сегодня было много бумажной работы, и я не смогла провести время с девочками. Бердина отвела их в сад, и там они нашли себе занятие на несколько часов. Какое — я узнала вечером. Должно быть, ты ошибочно предположил, что они сами рассказали мне, и частично это правда. Но еще до этого ко мне заявился дипломатический корпус Греннидона, докрасна покусанный осами и тыкающий в меня странным устройством: банкой, в которую была ввинчена пробка с маленькими отверстиями, чтобы не задохнулись осы, сидящие в них! Ничего подобного я не видела ни разу в жизни. Добрые духи, Кару едва не задушил смех, пока она слушала Дайлин и Эллию! Они подумали, что это «будет смешно». Я даже не представляю, как они смогли собрать столько ос!» Ричард едва сдержал усмешку, дочитав последнюю строчку. Его радовало, что покусанные дипломаты были самой большой проблемой Кэлен, пока он был далеко от дома. Ричард потянулся к стилусу. «Но это и правда смешно», — дописал он прямо под цитатой их дочерей, поддразнивая жену. Он мог лишь надеяться, что у Кэлен найдется время ответить ему этим вечером. Он выждал несколько минут, прежде чем решиться и написать обо всем, что произошло сегодня. В конце концов, Кэлен вряд ли сможет нанести ему увечья с расстояния тысяч миль, а если он еще и скроет это… дома ничто не спасет его. Когда он вновь потянулся к стилусу, то увидел, как прямо под его фразой материализуется другая, выведенная изящным и ровным почерком жены: «И почему все дети так похожи на тебя?» «Все, кроме Лоры. Она — твоя дочь. Сегодня вечером я едва не задушил Директора Прево на глазах у аристократии, но она привела меня в чувство». Прошла почти минута, прежде чем он получил ответ. «Для таких действий нужная веская причина. Что произошло?» Ричард ощутил всю серьезность, сквозившую в ее вопросе. Кэлен умела откладывать эмоции ради дела, и сейчас она поступила именно так. «Он однозначно намекнул мне, что знает, кем на самом деле был Томас». «Как он может знать это?» «Томас собирался исповедать Далтона по приказу Джеганя, о чем и прознали Директора. Они не были уверены, как Томас смог овладеть Исповедью, но, думаю, все встало на свои места, когда Прево увидел Эда. Недавно он упомянул, что у него «хорошая память на лица», а я не верю в случайные слова». Пальцы Ричарда сильнее сжали стилус. Он был готов найти безымянную могилу Джеганя в Долине и испепелить его гниющие останки до состояния золы, просто вспоминая последние мгновения, когда видел Томаса. Он не вынесет такую потерю, если ей суждено повториться. «Он успел рассказать Эду?» «Нет. И, надеюсь, больше не станет пытаться». Ему хотелось видеть Кэлен в этот момент, чтобы узнать ее эмоции, хотя он прекрасно понимал, что это была роскошь. Но даже такая возможность поговорить с ней была подарком. «Я бы поступила точно так же, будь я на твоем месте. Он должен понимать, что не имеет права безнаказанно угрожать нашему сыну. Но если он все же рискнет и расскажет? Что будет с Эдом?» Ее почерк стал менее ровным, буквы наскоро вытягивались вверх и отступали друг от друга, будто охваченные ужасом. Страх перед тем, что могло настигнуть их всего через несколько лет, жил в Кэлен все эти годы. Чем больше Эд напоминал Томаса, приближаясь к отметке двадцати лет, тем глубже пускало корни ее беспокойство. «Я не знаю. Но я не стану проверять». Страницы путевого дневника затихли. Ричарда начали одолевать новые мысли, и неопределенность все сильнее угнетала его. «Эддард зол, что я не рассказал ему правду. Я боюсь, что он совершит ошибку из-за эмоций». «После разорения Эбиниссии я видела пятнадцатилетних мальчишек, брошенных на произвол судьбы. Они хотели отомстить Ордену и были самонадеянны, иногда хвастливы и слишком оптимистичны. Когда Эд повзрослел, я стала чаще вспоминать о них. Двое таких мальчишек оказались способны уничтожить несколько сотен голов вражеской конницы и выиграть в безнадежной битве, и я научилась верить им. Наш сын умен, Ричард, и он примет правильное решение. Главное — позаботься о нем». Ричард вспомнил обиду Эддарда на мать, когда он говорил, что она не верила в него. Иногда Кэлен бывала строгой, иногда слишком беспокоилась, хотя и старалась скрыть это. Но ее вера в детей была настолько сильна, что могла сдвинуть горы. Час был поздним, и он сомневался, что Кэлен рассчитывала перед сном на такие новости. Он не хотел еще сильнее испортить ей настроение, ведь в этом не было нужды. Сейчас Андерит и Директора были его проблемой, а не ее. «Передай девочкам, что розыгрыш был отличным. Я подам им еще несколько идей, когда вернусь». «Тогда тебе безопаснее остаться в Андерите, Ричард Рал». «Я тоже скучаю по тебе, Кэлен Амнелл».***
Вечером Ферфилд укрылся мрачными тучами. На улицах похолодало, и не было людей, которые бы покинули дома из праздного интереса. Эддард и сопровождавшие его солдаты оставили лошадей недалеко от главной площади города, привязанными к коновязи, а сами направились к зданию тюрьмы. Улицы с высокими неприглядными домами освещались лишь редкими факелами, половина из которых догорала свой срок. Впереди показались несколько фигур, широких, но не слишком высоких. Солдаты ускорили шаг, становясь вровень с Исповедником — их не волновало, была ли впереди шайка подростков или кто-то более опасный. Эддард не возразил ни единым словом — он достаточно препирался с отцом, чтобы теперь не желать спорить вовсе. Вместо слов он зажег в руке магическую огненную сферу, осветившую переулок на десяток футов вперед. Ее свет превратил неопределенные фигуры во вполне определенных людей — юношей, мало чем отличавшихся от Эда. Если они и замышляли что-то, скрываясь за углом дома и поджидая жертву, сейчас все их внимание было приковано к сфере, воспарившей над рукой Исповедника. Сфера стремительно понеслась вперед, мимо пятерки юношей, и распалась на десятки огней, зажегших факелы, до этого грустно смотревшие с фасадов домов. Они добрались до тюрьмы без единого происшествия. Эддард повторил путь, по которому шел этим утром, с тем лишь отличием, что министра держали в самом отдаленном конце тюрьмы, за десятком поворотов коридоров. В Андерите его считали особо опасным преступником, и его титул не принес ему никаких удобств. Увидев Герберта Дуайра воочию, Исповедник ничуть не усомнился, что перед ним был именно министр культуры. Мужчину заковали в кандалы, лишили всех регалий и привилегий, из одежды оставили лишь штаны и льняную рубашку, но даже после нескольких недель такой жизни он не казался сломленным или загнанным в угол. — Лорд Эддард, я полагаю, — голос мужчины звучал хрипло. Недели в промозглой темнице вряд ли принесли ему что-то лучшее, чем вечная простуда. — Министр культуры, — кивнул он. Дуайр хохотнул. Вряд ли он теперь считал себя таковым. — Пришли исповедать меня? Валяйте. Только, прошу, не превращайте меня в какого-нибудь зверька, когда… — Как видите, со мной нет волшебника. Я лишь хочу поговорить. Мужчина хмыкнул. Быть может, он прекрасно понимал, что Эддард мог справиться с этой задачей и без волшебника, или он просто устал от допросов. Кто знает, как андерцы выбивали из него правду? Они не чурались пыточных машин, которые не снились даже морд-сит. — Вы отрицаете, что у вас был мотив для убийства Далтона Кэмпбелла. Я хочу услышать лично, какими были ваши отношения. Эддард встретился со взглядом его карих глаз, затопленных чернильной тьмой тюремной жизни. Должно быть, раньше они смотрели на людей иначе. — Я был его правой рукой почти десять лет — этим все сказано. Он сам назначил меня на эту должность. Всем, что у меня есть, я обязан ему. — Но он был на ступень выше вас. Неужели у вас не было желания получить его власть? — Суверен обладает лишь условной властью, и его сковывает множество ограничений. Далтон умел справляться со своей ролью и получать от нее выгоду, сохраняя благопристойный вид, но мой пост дает гораздо больше преимуществ, лорд Эддард. Сотрудничество было выгодно нам обоим. Эддард и раньше знал это, но в его понимании Далтон совершил единоличный захват власти. Казалось, ничто больше не ограничивало его, судя по самым разнообразным бумагам, на которых стояла одна лишь печать Суверена. — Вы — хакенец, министр. Вы никогда не чувствовали, что вас принижают за это? — Вы — д’харианец, лорд Эддард. Не бывало ли, что, когда вы въезжаете в город, там вдруг не оказывается ни одного ребенка и ни одной женщины? Телохранители Эддарда разом пришли в движение, и их руки уже оказались на рукоятях мечей. Оскорбление Рала было подобно удару кулаком и обычно каралось вовсе не моральными муками. Исповедник поднял руку и вдруг улыбнулся. — Я понял, что вы имеете ввиду. Довольно близко в правде. Думаю, для вас тоже. — Далтон видел ситуацию гораздо шире, чем любой другой андерец. Мой народ не был для него пустым звуком. Возможно, он не был святошей, каким мнят любого Суверена, но он умел оценивать людей, а не их происхождение. — Вижу, вы и правда уважали его. Но разве этого достаточно, чтобы простить его за убийство жены? Лицо Дуайра побелело. В чертах выразилась невыносимая мука. — Я не убивал его. — Почему он сделал это? Чем она заслужила его немилость? — Я не знаю, — министр подошел к решетке, хватаясь за прутья. Казалось, будто он хотел вырваться и силой заставить Эда замолчать. — Быть может, она считала, что он обманывает вас, или использует, — Исповедник не задавал вопросы, а лишь размышлял вслух. Дуайр сжал пальцы с такой силой, что костяшки побелели. Слова Эддарда вселяли в него ярость, но юноша не останавливался. — Или ваш долг вдруг разошелся с интересами семьи, и вы сделали выбор не в его пользу. А Далтон решил напомнить, кому вы обязаны своей властью. — Я не убивал его! — вскричал он, отходя на пару шагов, словно прутья решетки вдруг раскалились и обожгли его ладони. Он не отрицал ничего из сказанного, и вдруг вся его защита свелась лишь к одному: он не убивал. Но остальное было правдой. — Думаю, будь мой отец на вашем месте, он бы убил его собственноручно и на глазах у всех. Или, возможно, подставил бы его, чтобы вскрыть все грязные тайны. Но смерть от Домини Диртх — пожалуй, самая болезненная из всех возможных. Наверное, только такая действительно принесет удовлетворение, ведь Далтон буквально оказался стерт с лица земли. — Я не делал этого! — процедил он сквозь зубы. — Предоставьте мне доказательства! — Эд сделал шаг вперед. — Я пришел не для того, чтобы осудить невиновного, так помогите же мне! — У меня нет ничего, кроме моего слова, — вымолвил он на грани отчаяния и гнева. Эддард резко отвернулся. Он запустил пятерню в волосы, едва не шипя. Ему казалось, что он не лгал, но интуиция Исповедника зависела от слишком многих вещей. Далтон не был убит его руками; даже не руками того капрала. Его убили Домини Диртх. И если Дуайр верил в это, то даже Исповедник не увидит ложь. — У вас есть сын — Стиан, если я не ошибаюсь. Если вы не хотите лишить его последнего оставшегося в живых родителя, то подумайте о чем-то более весомом, чем слова. Эддард собирался уйти, но напоследок обернулся к Дуайру. Его лицо было нечитаемо, но что-то в том, как твердо были сжаты его челюсти и как решительно поднят подбородок, подсказывало ему, что он желал лишь принять свою участь с достоинством правого человека. Эддард надеялся, что он все же откажется от этой глупости.