по обе стороны баррикад

…Авель гортанно простонал, чувствуя тупую пульсацию в голове. Всё тело болело, а в районе живота неприятно жгло. Он не встал, даже не попытался, потому что понимал подсознание буквально кричало, что малейшее движение может причинить лишний дискомфорт, а ещё хуже — боль. Что ж, вчерашнее приключение оставило свой отпечаток. Весьма сильный и очень-очень болезненный. Этого стоило ожидать, потому что нет ничего удивительного в том, чтобы получить рану от разозленной гиены, которая хочет тебя убить, но всё равно это так, чёрт возьми, больно. Вероятно ему не стоило соглашаться на эту глупую абсурдную авантюру своего брата. Но чтобы тогда случилось с Симбой и Налой, если бы они пошли одни? Может, всё кончилось бы куда хуже. Та самка-гиена могла бы убить Налу, потому что Симба не успел бы прийти к ней на помощь. А может, всё не «кончилось бы хуже», потому что именно он смог отвлечь Зазу (которому, скорее всего, пришлось прервать наверняка приятный разговор с той пташкой и летать по всему Прайду в поисках трёх львят, из-за которых у него появились седые перья), чтобы они смогли сбежать, а это значит, что если бы его с ними не было, то Симба и Нала так и не смогли бы сбежать, а значит не пошли бы в то «интересное место, где их всех чуть не убили». Авель не знал, что бы случилось в таком случае, но это и неважно, потому что ветка событий и их действий пошла именно в то русло, которое не нравится никому из них троих, но которое выбрала для них судьба (как в принципе выбрала всё то одиночество и подсознательную ненависть для Авеля). Он не будет зацикливаться на этой мысли, потому что это будет эмоционально больно, а ему и так уже достаточно физической боли, чтобы взять ещё порцию. Потому он и откинул эту мысль, решив сосредоточиться на том, чтобы хотя бы открыть глаза. Это было очень трудно, потому что глаза как будто слиплись. Да и открывать их не было особого желания, потому что Авель уже с готовностью мог сказать, что за этим действием последует боль. Он попытался напрячь веки, затем ещё сильней, а затем резко распахнуть, но после этого движения за глазами резко начало пульсировать, а перед ними заплясала фиолетово-синяя рябь. В общем, ничего не изменилось, просто добавился лишний дискомфорт, а сделать то, что задумывалось, — не получилось. Поэтому Авель сдался, решив, что нужно немного отдохнуть, а потом попытаться ещё раз. Затем он слегка пошевелился, чтобы лечь поудобнее, как вдруг понял, что не чувствует тепла вокруг себя. Обычно он ложился посередине между матерью и братом (ну, если они, конечно, не спали в материнских лапах), во сне он по привычке прижимался к мягкому боку, в то время как Симба чуть-ли не ложился всем телом на него, издавая громкое сопение. Но в этот раз ничего из этого не было. Пустота. Одиночество. Он опять был один. Его снова оставили. И Авель чуть не задохнулся от этого осознания. Это не было чем-то новым, в конце концов он уже привык к тому, что постоянно остаётся наедине со своими мыслями (понимал, что когда-нибудь одиночество точно сведёт его с ума). Да, он нашёл утешение понимание, признание в лице дяди Шрама, но он никогда вопреки своим и дядиным убеждениям не забывал, что у него также была другая часть семьи. Отец, мать и брат. Отец, не обращающий на него внимание. Мать, дающее тепло и любовь за двоих (а может даже за троих) членов семьи. И брат с расстройством личности-отношения непосредственно в отношении к Авелю. Авель привык быть один, но в этот раз от этого исходила жуткая боль, посильнее той, что он испытывал от раны на животе. Он ведь, чёрт возьми, ещё вчера истекал кровью! Он убегал от гиен, а затем упал в обморок от боли после того, как пропал адреналин. Неужели никто не остался присмотреть за ним? А может, он вообще не в пещере на Скале? Может его никто и не спасал? Может, Муфаса увёл домой только Симбу и Налу? А он, значит, остался на Кладбище умирать? Что ж, это было обидно. Конечно, такого бы никогда не случилось, иначе бы мама наверняка убила бы Муфасу но где же тогда она сама?, но представление такой картины и одиночество начинают угнетать мысли. А затем, через пару минут или часов, Авель почувствовал лёгкий толчок в бок. Это не было больно, скорее неожиданно. Значит, рядом с ним всё-таки кто-то есть. Но кто? Симба? Решил всё же извиниться за то, что вытянул его в это глупое опасное приключение? Мама? Как всегда решила остаться и присмотреть за младшим сыном? Или, может, это Рафики?  — Ты спишь? — голос раздался так тихо, будто точно знал, что у него взорвётся голова от новой порции пульсирующей боли, если в уши ударит резкий громкий звук. Авель слегка пошевелился, давая понять, что нет, он не спит. Голос звучал смутно, будто ему кто-то закрыл уши. Это точно не был Рафики или Симба, потому что голос был взрослым и бархатным.  — Сможешь встать? — прозвучал вопрос. Авель что-то нечленораздельно промычал. Он снова попытался пошевелиться и опять почувствовал тянущуюся по всему телу боль, отчего принц слегка вздрогнул. — Ладно-ладно, я понял, — в голосе прозвучало беспокойство. — А открыть глаза? Прошло достаточно времени с тех пор, как Авель пробовал хотя бы чуть-чуть приоткрыть веки, и пульсация за глазами уже прошла, так что он подумал, что попытаться ещё раз не будет лишним. Он собрался с силами и напряг веки, чтобы потихоньку открыть сперва первый глаз, проморгаться, а затем второй. Авель всё-таки находился в пещере и вдобавок «кто-то» закрывал ему свет, так что ослепляющей вспышки, которую он ожидал, не произошло. Он быстро проморгался, мысленно благодаря Айхью за то, что больше не испытывает давящей боли, а затем посторался сфокусировать глаза. Когда у него это всё же получилось, он медленно взглянул вверх, чтобы встретиться со слишком знакомыми темно-шоколадными глазами, которые он, казалось, видел везде за пеленой своих мыслей к которым он внутренне испытывал неприязнь или даже ненависть. Он не ожидал увидеть Муфасу. Не того, кого видел один или, если повезёт, два раза в день. Не того, кого считал ужасным отцом. Это было странно и… неожиданно. Особенно, когда он видел откровенное беспокойство в его глазах. В голове он представлял много морд на выбор, которые он мог увидеть, когда откроет глаза, но в этот список никак не входил Муфаса. Такой вариант он даже не рассматривал, потому что ну правда, это было бы смехотворно. Хотя сейчас, когда он смотрит с недоумением на отца, а отец с волнением смотрит на него, ему уже не кажется это чем-то забавным.  — Что… — Авель попытался проговорить самый банальный вопрос в такой ситуации, но отчего-то его язык начал заплятаться. Муфаса, похоже, всё равно понял, что он хотел спросить, хотя и замялся на пару мгновений словно от нерешительности. Это было очень странно, ведь Авель никогда не видел и не слышал от этого серьёзного льва ничего, что означало бы, что он волнуется, но сейчас, когда Муфаса слегка поджимает губы, Авель чувствует исходящуюю от него неуверенность.  — Хотел узнать, как ты, — наконец всё же сказал он. Это был самый банальный ответ, но в этом не было ничего удивительного, ведь Авель задал такой же степени банальности вопрос. Но главное в том, что вопрос и ответ были предсказуемы, а те слова, которые вертелись у них в головах и на языке, не получил никто из них двоих. И, как всегда, всё приходится делать Авелю.  — А если по правде? — он слегка наклонил голову, не обращая внимания на то, как затекшая шея неприятно заныла, и приподнял левую бровь. Глаза Муфасы еле заметно расширились, прежде чем он отвёл взгляд в сторону, словно нашкодивший котёнок, которого сейчас будут ругать. Авель нахмурился; ситуация становится всё страннее и страннее.  — Сынок, — внезапно говорит Муфаса, поворачивая голову к нему, и замолкает, будто в его словарном запасе закончились слова. Правильные слова. Авель напрягается сразу, как слышит, как отец его называет, потому что это слово от этого льва он, как ему казалось, не слышал ещё никогда. — Я… Я знаю, что был для тебя плохим отцом…  — Ужасным, — зачем-то вслух поправляет он его, отводя взгляд, потому что наконец начал понимать, что происходит. Муфаса пришёл, чтобы извиниться. Звучит странно, но… зачем же ещё ему приходить к нему после того приключения, будить и говорить таким неуверенно-извиняющимся тоном, будто изменил жене и теперь пытается хоть как-то оправдаться? Хоть это и звучит очень непохоже на Муфасу, но звучит вполне… правдоподобно, что-ли? Авель, если говорить откровенно (на что он был готов только в своих мыслях), много раз представлял себе этот примирительный момент, много разных вариантов прокручивал в голове, хотя и мало верил в них (как говорил дядя Шрам «Самое ужасное — ожидание того, чего не будет»). Он думал, что это будет какой-нибудь особенный день, когда солнце будет в зените, а отец поведёт его в какое-нибудь интересное место (разумеется не в такое, как Слоновье Кладбище), где они будут веселиться, а затем Муфаса посмотрит на него серьёзно и извинится за всё то игнорирование и ту боль, которую он ему причинил. Тогда бы Авель его обнял сильно-сильно и пролепетал бы, что прощает его и что любит его. Сейчас же такого ощущения не было. Да и вообще всё то вышеперечисленного даже рядом не стояло с той ситуацией, в которой они сейчас были. Вдобавок у Авеля снова разболелась голова, так что трёхчасовой из-за таких замедленных предложений разговор он вести совсем не хотел.  — Слушай, пап, — он еле заставил себя произнести это уже как будто давно позабытое слово, чуть не сморщив нос от этого, — давай обойдёмся без всего этого пафоса, хорошо? — он устало провёл по морде лапой, аккуратно, потому что от любого движения раненный живот давал о себе знать. Муфаса продолжал смотреть на него с таким же сожалением, отчего его уже начало воротить, потому что он давно уже возненавидел сожаление, которое так схоже с жалостью, с которой на него смотрит большая часть Прайда. — Я ценю, что ты решил извиниться, правда, — Авелю даже показалось, что он увидел, как слегка дернулись уголки губ Муфасы, будто тот хотел улыбнуться, но не решался, — но уже поздно. Морда Муфасы вытянулась, а глаза расширились. Авель считает, что это было опять-таки ожидаемо. Лев наверняка ожидал совершенно другой реакции, какого-то веселья, счастья. Может, пару недель месяцев назад Авель бы так и отреагировал, но теперь… Теперь всё поменялось. Он уже не так остро нуждается во внимании, признании отца, которого ему за такой короткий срок успел заменить дядя Шрам. Скорее для него стало привычкой сваливать весь свой гнев на Муфасу. Да, разумеется незаконченное извинение оставило тёплый след на душе, но не более. Авель не мог найти причину хотя бы привязаться к этому льву. Ему было страшно от того, что подсознание говорило ему, что это лишь временно, что когда он выздоровеет — Муфаса снова пустится в режим «игнор сына». Он не хотел наступать на одни и те же грабли.  — Я… понимаю, — говорит Муфаса, хотя Авель уверен, что нет, он не понимает. Скорее испытывает смятение. Львёнок был готов развернуться и снова лечь спать, потому что даже от простого сидения получил усталость, да и судя по затянувшейся паузе он подумал, что это конец разговора, но Муфаса вдруг осторожно, не желая причинить дискомфорт, положил лапу на его плечо, так легонько, что при желании Авель мог бы отойти, но тот лишь тихонько вздрагивает, потому что давно уже не ощущал ту приятную тяжесть на своём плече. Как будто цветок расцвел в животе. — Ави, я знаю, что это прозвучит немного странно, но… — Муфаса слегка замялся, а затем расслабил плечи и улыбнулся. — Не хотел бы ты пойти со мной на урок? Авель замирает от неожиданности такого предложения и резко втягивает носом воздух. Муфаса хочет провести с ним урок? Он ведь правильно расслышал или это очередные выдумки его наивной фантазии? Он хотел переспросить, но прикусил язык, когда увидел такое нежное тепло в отцовских глазах. Значит он правильно всё услышал. Тогда остаётся задать другой вопрос:  — А как же Симба? — потому что сегодня, насколько он знал, должен был состояться какой-то важный урок для его брата, а отец… хотел взять на этот урок его? Или, может, с братом?  — Он со Шрамом, — быстро отвечает Муфаса, будто хочет его в чём-то убедить (может, в своей правде?). — Ушли куда-то погулять. Симба ушёл с дядей Шрамом? Авель мысленно усмехнулся и одновременно с пониманием представил себе морду дяди, когда Муфаса наказал ему побыть нянькой для своего старшего сына.  — Так да или… нет? — Муфаса помедлил со вторым вариантом ответа для Авеля, будто этим почти что просил его ответить «да». Авель ещё минуту разглядывал морду отца, словно выискивая там фасад лжи, которую он всем сердцем надеялся не встретить, потому что от этого осознания было бы так больно. И он не встретил.  — Да, — это слово слетает с его губ легко, отскачило от языка с приятным постукиванием. Губы Муфасы растянулись в широкой улыбке и Авель скопировал выражение его морды. Может, всё будет не так уж плохо? Вдруг Авель передумает и решит попробовать начать отношения с отцом сначала? Он помнит, что говорил ему дядя. Не стоит поддаваться надежде и вере в лучшее, если ты знаешь, что ничего хорошего не будет, а сам ты будешь гнить в обиде и боли. Но вдруг в этот раз всё будет по-другому?