Вожделение

Гаранор невозмутимо стоит к ней спиной около огромного окна. Руки в карманы, подбородок вниз, взгляд на ночную метрополию, пораженную бессонницей. В голове всплывает очередное воспоминание. Он вспомнил, как пришел домой, один, после очередной их встречи. Зашел в кабинет, скинул пиджак и равнодушно взглянул на стол. Документы, сплошные документы, договоры, сметы, письма. Облокотился на стол, закрыл глаза, сделал глубокий вдох. Он собирался позвать секретаря, чтобы задать пару вопросов, но в мыслях неожиданно появился ее образ, словно видение, такое ясное и четкое, как призрак. Светлая сидела рядом с цветочной клумбой и задумчиво крутила в руках бутон. Потом поднялась и спокойно посмотрела на Фелисию. «Вам нравятся белые тюльпаны?» — спросила она. «Несомненно, они чудесны, кажется, их можно будет сочетать с… кхм… Дорогой, как думаешь, что можно добавить к тюльпанам?». На что после долгой паузы он ответил сдавленным голосом, с трудом переводя взгляд с девушки на свою будущую жену: «Да, согласен». Снова короткий взгляд исподлобья на невесту, затем на фею. Короткое, не терпящее возражений «Я отойду». Как сладко было порой думать о ней… Возрождать в своей памяти ее лицо, родинку на шее, неровную бровь и большой бледный шрам над локтем. Каждая мелочь казалась такой особенной, такой родной. Так хотелось быть милым с ней, простым, спокойным; хотелось смеяться, искренне и громко; хотелось выручать, помогать каждый раз, когда у этой сильной и независимой феи что-то не выходит. Это было редкостью, и именно поэтому он так хотел этого. Ему хотелось обнимать ее, крепко, до хруста хрупких костей; хотелось видеть крылья. И когда Темный вспоминал ее крылья, особенно тот вечер, то та нежность мигом пропадала. Приходила безмозглая страсть, тупое желание, тупое и необъяснимое, когда ты просто хочешь, просто желаешь, готов рвать на части людей и ткани, которые мешают добраться до обожаемого. И даже при таких глубоких чувствах ничего, абсолютно ничего не можешь сделать — не имеешь права, не в том положении. Горько и больно было ему осознавать все это, каждый день, каждую встречу затыкать свои чувства, запрещать думать о запретном, стараться не видеть видимое, не обращать внимание на необычное. Рано или поздно он бы сдался, просто пошел бы на поводу у чувства, неконтролируемого, необъяснимого и такого опасного… В реальность его возвращает тихий голос из угла комнаты: — Лита… осталась в машине… — шепчет Фея. На миг Темного передернуло. Он ничего не знал про девочку. Его разум на долю возможного прояснился, однако трезво мыслить стало едва ли легче. — Почему ты молчала? — он подходит к ней и садится на корточки. Снова берет за подбородок и поднимает лицо вверх. «Демоны, Гар, какой же пошлый жест», — проносится в его голове. Он придумает что-нибудь новое, более свежее, несомненно. Только бы успеть показать его ей... — Я задал вопрос. Почему. Ты. Молчала. Его голос звучит все настойчивее, и злости там все больше и больше. Но на кого же ты злишься, Темный? — Ты бы… Ты бы не стал… Очередной приступ тошноты и хриплого кашля, она скручивается, крепко держит живот и жмурится. Он внимательно, терпеливо смотрит на нее. — Не стал бы что? Светлая находит в себе силы говорить, понимая, что каждая минута на счету, каждая секунда. У крохи вот-вот может начаться приступ. Хотя намного вероятнее, что он уже случился. При осознании этого, постоянный страх за дочь накатил с новой волной. В груди стало до боли пусто, и эта пустота не давала сделать вдох. Он поднимается и неспеша отходит к окну, не спуская с нее глаз. Затем нехотя отводит взгляд, давая ей собраться с силами. Пока он еще не понял, что сделал с ней, как заставил бояться, как навсегда подорвал доверие, как подло и нагло ранил. Но когда он поймет это, ему будет намного хуже, чем ей сейчас. Потому что чувства к Светлой гораздо сильнее, чем ее страх. Потому что эти чувства рвут сердце и заглушают разум. — Слушать… — сдавленно шепчет она. — Тебе не было дела ни до чего, кроме своих желаний, — поднимает уставшие глаза на него. Хорос начинает суетиться. Глаза бегают по комнате, смотрят то в окно, то на руки, то на смятую постель. Девочка действительно одна? Уже больше трех часов одна? — Неправда, — качая головой бормочет он, — я бы помог, — медленно поворачивает голову в ее сторону и лишь потом смотрит ей в глаза, — помог, слышишь? В ответ тихий «хмык». Еще бы — вредит матери, помогает дочери. Абсурд. Гаранор резко поворачивается и идет к ней, вынимает руку из кармана, направляет указательный палец в ее сторону. На лице ничего кроме гнева. — Не смей, — прошипел он, — не смей. Никогда не смей сомневаться во мне! Хлопок двери, торопливый топот по лестнице. Долгожданное одиночество.