У реки не пахло рекой

      Под ногами чавкало противно и жалобно. Вернуться бы в дом, просушить ботинки, отогреться самой. Но Вета шмыгала носом, сжимала в одеревенелых пальцах стопку сырых листочков и пробиралась зигзагами через размякший после снегопада поселок: от столба к столбу.       Столбы эти накануне Вета обклеивала с каким-то озлобленным торжеством: пропал, приметы, фотография да номер телефона. И теперь за каждым Ветиным шагом следили напечатанные на паршивеньком принтере, размазанные и вздувшиеся пузырями глаза деда.       Толку от объявлений, конечно, не было: в их давно вымершем поселке каждый из тех немногих, кто еще оставался, знал друг друга, если не по имени, так в лицо. А потому новость об исчезновении деда, скорее всего, новостью уже не была. И все же Вета заново обошла поселок, наклеила поверх расползавшихся от сырости объявлений новые и только тогда, уже в сумерках, вернулась к дому.       Тот, осиротевший, стоял среди голых яблонь и одичало скалился провалами темных окон. А ведь Вета помнила, что оставляла зажженным свет и даже растопила печку, хотя дед и запрещал прикасаться к ней. Но не было теперь ни света, ни дыма из трубы, и дорожка, ведущая к крыльцу, не хранила ни единого Ветиного отпечатка — только нетронутый мокрый снег да утопленные в нем редкие ягоды не спелой еще рябины.       Вета нахмурилась, потерла шершавыми от застывшего клея пальцами щеки и нос да долго рылась в карманах в поисках ключа. Но на привычном брелоке связка оказалась чужая.       — Это ж кто тут шляется?! — вдруг прокаркало откуда-то справа.       С опасливой ловкостью, будто воришка, Вета сунула связку в карман и шагнула в жидкое пятно фонарного света. И тут же за соседским забором зашуршало, захрустело да заплескалось что-то.       — Теть Нин, — выстукивая зубами, позвала Вета в темноту. — Теть Нинь, дед пропал. За грибами пошел и пропал.       — Да знаю я, знаю, — проворчала соседка. Затем звякнула засовом, скрипнула калиткой и, тяжело ступая, вышла со двора. — Всех на ноги подняла или только мне повезло?       — Так пропал же… — пропищала Вета, и вдруг стало неловко и стыдно, будто нашкодила. И снова застучали зубы, и промокшие ноги взмолились о тепле, но Вета не спешила сдаваться: — Он же в лесу, замерзнет. Идти надо, искать!       — Пропал, конечно, окаянная его душа, — только и ответила теть Нина и кивком указала на калитку. — В хату пошли, горемычная. А то ж с тебя станется, в лес-то…       В доме у теть Нины было натоплено, светло и тесно. На столе — чайник, на старенькой газовой плите — сковородка с грибами. Вета как взглянула, как втянула носом плотный, слишком уж сладкий воздух, так затошнило ее, так повело… А как чуток отпустило, вновь говорила о деде, поревела даже да порывалась разбудить дядь Колю, храпевшего за стенкой.       — Да угомонись ты уже! — в конце концов прикрикнула теть Нина. И уже мягче пообещала: — Утром все решим. Ложись пока.       И Вета легла и даже заснула. А во сне ходила по поселку, вновь клеила объявления да мялась у кромки леса, в который только местные и рисковали соваться. Вот только Вета местной давно не была — уехала, обтесалась — но и городской не заделалась. Так, половинка на четвертинку… И Вета звала, звала, срывая во сне голос, но дед не откликался, и в дом его зайти она не смогла.       Наутро приехала поисковая группа: трое хмурых, чем-то недовольных мужичков чуть за тридцать. Лица их показались Вете знакомыми, да и теть Нина встречала приезжих с подозрительным радушием: снова чай, снова жареные грибы, даже наливку поставила.       Дядь Коля, по случаю гостей, выполз ненадолго из своей каморки, пожал мужикам руки и уполз было обратно, но вдруг зыркнул на Вету, нетерпеливо пружинившую на лавке, и с оттяжкой прогрохотал:       — Дед твой пятихатку мне должен был! А ну-ка, давай, раскошеливайся!       — Вернется — тогда заплатит! — не растерявшись, рыкнула Вета, и вновь ее затопило знакомое озлобленное торжество. Дай ей волю, она бы и на деда рыкнула. Говорила же не ходить в лес! Говорила, что заплутает, что сгинет. Давление упадет, сердце прихватит… А дед спорил, отмахивался, называл баламуткой. И вот, сгинул.       Волна откатила куда-то вглубь, стало вдруг тихо и безнадежно. Но Вета не поддалась: вскочила на ноги, метнулась к крайнему из поисковиков, вцепилась в плечо.       — Сидите чего?! Искать надо! Он же там третий день. Холодно там, сыро! А вы жрете! Будто дома не кормят.       — Не кормят, — буркнул мужик и стряхнул ее руки. И Вета вспоминала, звали его Валера. Приезжал он уже, год или два назад, тогда тоже кого-то искали. И, может быть, даже нашли.       Хороший мужик вроде, видный. Из тех, кто по лесам рыщет, потерянных стариков и детишек спасает, а по вечерам заваливается домой с тяжеленными пакетами, а повезет — и про цветы не забудет.       Вот только деда ее почему-то не ищет. Только глазами блымает, шевелит губами, но, ничего не сказав, вновь утыкается взглядом в тарелку с дурацкими грибами. А те не настоящие даже! Шампиньоны, тьфу…       — Снег там, — цедит другой поисковик, смотрит на Вету с недобрым прищуром и тянется к стопке. — Куда по снегу-то рыпаться?       Третий молчит. И Вета откуда-то знает, он бы хотел да не может сказать. И даже теть Нина притихла, только шаркает тапками да гремит посудой.       — Валер… — тянет Вета неуверенно, потому что не знает, к кому еще обратиться. — Нехорошо ж… Бросать человека нехорошо. Не по-божески это.       Валера вздыхает, встает с лавки и, прихватив с вешалки куртку, вываливается во двор. Вета едва успевает выскользнуть следом.       Поселок за ночь замело. Снег поскрипывает и искрится, солнце заливает прорезанную меж сугробов колею, слепит глаза.       Валера идет быстро, Вета следом, отставая на шаг или два. Вдалеке — лес, перед ним — почерневшая после пожара церковь и кладбищенская ограда, бывший детский садик и давно закрытая школа.       — Летом тут красиво, — будто оправдываясь за родной поселок, роняет запыхавшаяся Вета. — Дачники приезжают, отпускники.       — Ага, — хмыкает Валера и прибавляет шаг. — И грибы тут у вас, и рыбалка. Ищи вас потом, свищи.       Вета хмурится, хочет было сказать, что с таким характером в поисковый отряд не вступают, но Валера так резко останавливается, так неожиданно поворачивается к ней, что Вета сбивается с шага, соскальзывает с колеи и проваливается в снег.       — Позвонить трудно было, да? — спрашивает Валера с коротким рыком и наступает на Вету. Высокий, в необъятной куртке, с перекошенным лицом.       Вета замирает. Судорожно перебирает воспоминания: ходили они куда вместе, что ли? Наверное… Давно. Время стирало события и поважнее, чем — вряд ли удачное — свидание. Вета уже и не помнит, когда в последний раз выбиралась куда-то, да и не думает сейчас ни о чем, кроме поисков деда. Он же где-то там, один…       И она здесь, считай, одна. С мужиком этим… В заброшенной части поселка. Случись что, сухостой прикроет, снег засыплет, до весны не найдут.       Вета беззвучно разевает рот, делает шаг, другой, выбирается из сугроба, дергается было в сторону, но сильная рука ловит ее ловко, удерживает крепко. Вета от испуга хрипит, отбрыкивается, сучит ногами, снова хрипит. Но слышится только собачий лай да карканье ворон.       — Надоело уже, знаешь… — негромко выплевывает Валера, разжимает руки и машет в сторону леса, церкви и кладбища: мол, давай, давай, коль так нужно. — Опять при мужиках позоришь! Каждый раз одно и то же. Спасибо теть Нине скажи. И что со смены ехали, по пути было… Сам бы не поехал!       И Вета вспоминает, ведь правда ходили… Не в поселке — в городе: в кино, в пиццерию, в модную кофейню на Ленина. И даже — в ЗАГС.       Через год после того, как пропал дед.       Вета закрывает глаза, придавливает пальцами веки.       Не три дня прошло — пять лет.       Деда нашли. Поздно…       Теперь только и осталась, что могилка под старой ольхой, у самого края погоста.