Так кончается звук и так начинается свет

      Двери лифта распахнулись, почти неохотно, выпуская меня в холл Сектора Содержания. Я окинула взглядом широкий коридор, и как будто снова испытала те чувства, вызванные первым появлением здесь - нетерпение от встречи с братом, такой долгожданной и желанной, чувство некоторой придавленности большими потолками и догнавшее меня в затылок очередное воспоминание от Тренча. И пустота, представленная только враждебными формами жизни. Сейчас же, как будто в контрасте с этим, здесь было многолюдно. Люди в форменной одежде спокойно ходили здесь, выполняя каждый свою работу, и шум человеческой жизни доносился со стороны офисов. За столом ресепшена на другом конце коридора сидела девушка и, к моему удивлению, рядом с ней стоял Фредерик Лэнгстон, собственной лысеющей персоной. Я была рада его видеть, старого друга, с которым давно не виделась. Справившись с эмоциями и не подав виду, я поправила в руках ежедневник и подошла к нему. Руководитель нашего зверинца обернулся, когда я подошла совсем близко, и отчетливая радость отразилась на его выразительном лице.       — Добрый день, Директор, — заявил он едва ли не торжественно. - Я ждал, что вы придете.       — Да неужели, — чуть растягивая слова произнесла я.       — Конечно, — он коротко кашлянул в кулак. Мне кажется или он оказался смущен? — После вашего эпического появления в Исследованиях и Расследованиях я мог ожидать, что вы почтите своим присутствием и инспекцией и мой зверинец.       — Эпического? - переспросила я.       — Да, эм, Каспер был в некотором, так сказать, удивлении, что вы так тщательно обошли все его владения и что вы действительно интересовались тем, что у него происходит и как работают люди. Нам, простым работягам, импонирует внимание такого высокого начальства, как вы, мэм.       — А как отреагировал Кирклунд? — спросила я, не зная, как ответить на его комплимент.       — А он просто наскипидарил хвосты своим подчиненным, всем разом, добиваясь от них если не идеального следования протоколам, то хотя бы не особо сильных ошибок. Военные, мэм, они по сути своей простые ребята, — констатировал он и поднял руку по направлению к Логистике. — Чего мы тут стоим, пройдемте.       Я только кивнула и первая последовала по коридору, шагая неторопливо и размеренно, и сразу же Фредерик последовал за мной, нагнал и зашагал рядом.       — Специфика работы в Паноптикуме такова, что мы нацелены на работу в долгосрочной перспективе, содержания множества Предметов длительное время, в идеальной перспективе — вечно, — начал разглагольствовать Лэнгстон, и я слушала его внимательно, не перебивая, потому что говорил он интересные вещи. — В Секторе Расследований с определенным Предметом имеют дело только короткий промежуток времени, изымая его из среды его обитания и места, где он может вредить людям, отвечая за доставку в Старейший Дом. Исследования отвечают за то, чтобы понять, что это за Предмет, понять, что им движет, что доставляет ему комфорт и что причиняет неудобство, чтобы было можно его контролировать, разрабатывают ритуалы и определяют паттерны поведения и только потом передают его нам. Мы же храним предоставленный нам Предмет, обеспечиваем удобные условия существования, смотрим за ним и на него, если ему такого надо, и убираем в ящик, если он более чувствителен и стеснителен.       Мы прошли через Отдел Логистики — сейчас многолюдном и очень активным. Кажется, здесь и без моего вмешательства справляются достаточно успешно. Я оглядела помещение, и внимательнее всего ту часть, где раньше был сдвиг. Теперь же все было по-прежнему. Мне после нужно будет только запросить итоговую ведомость по расходованию целевых средств, но не сейчас и не здесь. Например, лично в мой кабинет и желательно попозже.       —Ничуть не сомневаюсь, что вы выполняете свою работу должным образом, однако я пришла сюда не для того, чтобы проверять дисциплину и исполнительность сотрудников.       — А как тогда вы будете проводить проверку? — поинтересовался Фредерик.       — Мне хотелось бы проинспектировать внутреннюю часть камер содержания, — пояснила я.       Лэнгстон нахмурился, как будто бы не сразу понял мои слова, а потом покачал головой.       — Боюсь, это будет не слишком, — он замялся, подбирая слова, — правильным решением.       Мы как раз в этот момент зашли в широкий короткий зал перед Отделом Безопасности, где раньше висела доска с выбитыми в камне именами тех, кто погиб, защищая Бюро. Она осталась, но теперь стала больше, удлиняя на пару метров таким образом коридор и продолжаясь на противоположной стенке. Я и не возражала особо, главное, чтобы там имя Тренча не проявилось. Я скользнула взглядом по стенам и вроде бы его не обнаружила.       Слова Лэнгстона побудили меня ответить резко, но я отвлеклась на стены и теперь уже сомневалась, нужно ли вообще это делать. Он был не Маршалл, которая может пару лишних дырок наделать в теле, и сказать, что так и было, или похожий на рохлю Эриш, о внутренний стержень которого и зубы-то можно обломать. Это был мягкотелый и такой радостный Фредерик, со своей любовью к котикам и бесконечным разговорам, чем отчасти напоминал милую и очень добрую почтенную дамочку на пенсии, дни напролет просиживающую на веранде. Мне не хотелось быть с ним грубой и жесткой, какой я была с Ииссами. В любом случае, если с первого раза он не поймет, можно уже тогда прибегать к менее деликатным мерам: отдать Приказ или даже повысить голос.       — Почему? — спокойно спросила я после паузы, когда она уже стала неудобной.       — Дело в том, мэм, что около трети постояльцев, постоянно пребывающих в Паноптикуме, несут в себе определенной степени воздействие, — заявил Лэнгстон весомо. — И чаще всего это воздействие опасное, влияющее на высшие мозговые функции человека: речь, гнозис, память, мышление, сознание, поведение, заложенные паттерны, приобретенные привычки и представление о базовых вещах. Регламенты взаимодействия с такими Предметам сводится к необходимому минимуму, и с соблюдением разработанных для этого Предмета ритуалов и протоколов. Большая беда, если под такое воздействие попадет рядовой сотрудник, но если попадете вы, то это будет катастрофа.       Я продолжала слушать Фредерика, не сбавляя шаг. Проверять Отдел Безопасности прямо сейчас я тоже не собиралась, в Эрише я не сомневалась так же, как и в его способности выполнить поставленные перед ним задачи и поддерживать дисциплину среди сотрудников под его руководством. Только мельком оглядела полы, отмечая их чистоту. Скорее всего, разбросанные вещи и бумаги здесь убрали в первое же время после снятия Внешней Изоляции, и, скорее всего, руками сотрудников этого же Отдела.       — А что я?       — От вас, мэм, зависит весь Старейший Дом, в любом случае, осознаете вы это или нет. Поэтому есть достаточно много Предметов, в основном на самых верхних уровнях, к которым вы никогда и ни при каких условиях не должны получить доступа.       — Лэнгстон, ты разжигаешь во мне любопытство, — вкрадчиво заявила я. — А растревоженное женское любопытство это страшная вещь.       — Простите, мэм, но я, как ответственный за это место, заявляю, что здесь обитают особи гораздо страшнее и опаснее Дискеты.       Я недоверчиво качнула головой, ясно вспоминая с какой изобретательностью и ожесточением Дискета кидалась в меня всяким мусором и дерьмом, пока я ее не связала.       — Я не имею цели самоубиваться о первый же воздействующий на разум Предмет, — как можно искренне заявила я. — Да и желания тоже. Я просто хочу посмотреть, что у тебя обитает, чтобы понять, как можно наиболее эффективно это использовать. Не будут же здесь вещи лежать абсолютно без дела.       Лэнгстон уставился на меня, как будто я разом заговорила на птичьем языке и он пытается меня понять. Кажется, он даже не особо заметил, что мы зашли на Просеку.       — Насколько я знаю, здесь имеются камеры внутреннего наблюдения, — заметила я. — Если определенный Предмет считается опасным, я могу вести наблюдения через мониторы. Да к тому же, — вспомнила я кое-что, — ты говорил, что здесь действует так называемая «защита от дурака». Если что-то будет действительно серьезное, то дверь в камеру попросту не откроется.       — Вы меня слушали! — воскликнул Фредерик. — Тогда, когда рассказывал вам!       — Конечно слушала, — кивнула я. — Если лицо мое не выражает ничего, это не значит, что мне неинтересно.       Все с таким же восторженным лицом Фредерик дождался, пока поднимутся гермодвери, и деловито зашагал к пульту управления.       — Могу надеяться, что общие протоколы взаимодействия с Измененными Предметами вы изучили, — заявил он, деловито щелкая переключателями на панели. Сидящий до этого перед ней сотрудник в синей рубашке вскочил и отошел в сторону, поглядывая то на меня, то на Фредерика.       — Да, я их помню, — я качнула головой. — Спецодежда, убранные волосы, никаких личных вещей. Двигаться в камерах осторожно, руками и ногами не махать, взаимодействовать в рамках, обозначенных в прикрепленных документах. В случае с действующими на разум Предметами — следить за собственными мыслями и поведением, следить за напарником.       — В общем и целом все верно, — кивнул Лэнгстон. — Откуда пожелаете начать? Все поступающие Предметы проходят, сверх прочих процедур, еще и категоризацию, — важно заявил Фредерик. — Я помню, еще когда вводился в эксплуатацию мой Отдел, очень много людей решало, каким образом определить степень опасности Предмета. Какой-то умник хотел предложить «правило коробки», то есть определять категорию по отношению Предмета на пребывания в запертом, ограниченном пространстве, но эта идея была опровергнута и похоронена.       — Почему же?       — Потому что весь Паноптикум — территория сдерживания, это место, где Предметы находятся, и их негативный потенциал подавляется очень сильно, практически полностью. Так что была одобрена классификация по отношению Предмета к человеку, так сказать, в условиях свободного выгула, без ограничивающих состояний. Собственно, чем выше опасность, тем выше по уровню находится Предмет.       — Тогда начнем с самого верха, — решила я.       — В таком случае, я должен вызвать ваших телохранителей, мэм, — произнес он с твердость в голосе. — И отделение рейнджеров, просто на всякий случай.       Я удержалась, чтобы не возвести глаза к потолку и только кивнула. Он снял трубку телефона и коротко проговорил нужное. Действия его были скупыми, но выверенными, сразу было понятно: это этой работой он занимается далеко не первый год. Однако в нем не было заметно энтузиазма, каким фонтанировали Поуп или Дарлинг, и я даже не знала, хорошо это было или плохо.       Пока мы дожидались рейнджеров, Фредерик что-то проверял с помощью пульта управления, тихо и коротко раздавая приказы дежурному. Ждать долго не пришлось, усиление прибыло буквально через пять минут. В распоряжение Лэнгстону предоставили шесть сотрудников, наглухо запакованных в форму рейнджеров, и на их фоне Чарли и Тони, в их строгих черных костюмах, очень сильно выделялись. Они вдвоем тут же встали у меня за спиной, в полушаге позади.       — Вот и хорошо, — Фредерик щелкнул еще несколькими переключателями и повернулся в сторону следующей гермодвери.       Всей организованной толпой со мной в самом центре мы вступили в Паноптикум, и я снова в который раз поразилась, насколько величественно и немного грозно выглядит это место. Паноптикум встретил нас полумраком, окутывающим всю эту цилиндрическую громаду места содержания. За исключением единственного источника света сверху, было множество мелких ламп на каждом уровне. Трое рейнджеров направились вперед, вслед за ними выдвинулись я с Фредериком, далее телохранители и последняя тройка замыкала шествие. Я шагала с ними в одном темпе, но не отказала себе в том, чтобы поднять голову и восхищенно оглядеть все это место. Несмотря на то, что я сразу взяла быстрый темп, никто не отставал и не обгонял меня, и даже Фредерик, подскакивая на ходу, шел со мной шаг в шаг. Оставалось только удивляться что их учили столь сложному групповому взаимодействую. Или танцам, что меня совсем не удивило. В таком случае, я знала, кто у них балетмейстер.       — Света, кажется, недостаточно, — заметила я, подняв руку и указывая на весь этот полумрак.       — Я решил, так будет лучше, — ответил Фредерик. — У каждой камеры есть автономный источник освещения, и если с самой камерой что-то случится, то первыми будут перебои с электричеством, что будет заметно без специальных приборов.       Я только немо удивилась такому порядку, но спорить не стала.       — Все Измененные Предметы у нас в хранилище делятся на восемь категорий или уровней, — продолжил он, когда мы дошли до лифта. — Чем выше опасность, тем выше он находится в Паноптикуме. Однако, — он несколько замялся, — существует так же и непротокольное, неофициальное обозначение этих уровней. Простое описание, в двух словах, чтобы быстро сориентироваться в сложной ситуации.       — И какие же обозначения? — полюбопытствовала я.       — Восьмой, самый высокий уровень опасности, мы неофициально называем «похоронены навеки», — торжественно произнес Фредерик. — Те заключенные, что никогда и не при каких обстоятельствах не должны вырваться из своих уютных камер. Знаете почему, Директор? — я покачала головой. — Потому что даже один такой беглец способен привести мир к его печальному завершению.       — Как мило, — прокомментировала я.       — Очень мило, мэм, — согласился Фредерик. — И поэтому мы с ними обращаемся очень почтительно. Вахтовая работа по десять дней, с обязательным карантином, круглосуточное наблюдение, специально оборудованные шлюзовые камеры, дезактивация отходов, герметичные костюмы, боксы для исследования новоприбывших. Рейнджер Соловец может сказать, что я имею в виду.       — Биологические угрозы, — сухо донеслось со спины. — Две трети восьмого уровня отведено для содержания патогенных организмов, которые способны поражать не только людей, но и электрические и информационные сети, а так же камень и металлы.       — Лет восемь назад у нас было нарушение условий содержания, — продолжил Фредерик. — Один сотрудник недостаточно хорошо прошел процедуру деконтаминации и пронес из камер зараженный материал. К счастью, распространение удалось остановить на пятом уровне, и в этом тогда отличился рейнджер Соловец.       Лифт остановился на самом высоком уровне, куда дальше даже не было шахты. Сюда мне ни разу попасть не удавалось, даже с левитацией. Я с умеренным любопытством огляделась вокруг. Здесь стены совершенно отличались от того, что я видела в других местах Старейшего Дома: толстые, нашпигованные совершенно непонятными и невнятными материалами, из которых я могла опознать только примесь Черного Камня и какую-то разновидность минеральной ваты. Также в стенах был резонанс, который навевал некоторую... заторможенность и сонливость, что ли. Я с ностальгией вспомнила собственный кабинет и уютное кресло, в которое захотелось примоститься. Надо было здесь не задерживаться.       Сразу за лифтом находился ряд запечатанных наглухо дверей, заваренных характерно поблескивающими плитами Черного Камня. Рядом с каждой дверью был аккуратный кармашек, в который была вставлена папка с узнаваемым голотипом Бюро. Прежде чем достать первую папку, я надела черные перчатки, когда-то переданные мне Кирклундом. И не прогадала. Первая же папка с многообещающим названием «Хтоническая мерзость» имела вид страниц, как будто их пожевали и выплюнули. И переварили заодно. Однако, эта мерзость распространялась не только на бумагу. Я глянула за папку на дверь и вернула папку на место, благоразумно сделав два шага назад.       — Черный Камень уже не сдерживает резонанс этой дряни, — я указала на дверь, на ее углы. — Нужен еще слой, с метровым нахлестом поверх старых швов. Если бумага не перестанет гнить, то нужно будет мне доложить и подумать, как еще укрепить камеру. Или уничтожить содержимое.       — Вы без приборов определили утечку резонанса? — глухо произнес один из рейнджеров.       — Да, так же, как и удивление на вашем лице, не видя его, — парировала я и двинулась дальше, к следующей папке с умеренным энтузиазмом любителя чтения.       Следующая запечатанная камера имела папку, озаглавленную «Дети Лавкрафта».       — За дверью, так полагаю, полное собрание его сочинений, — заявила я с коротким смешком. — Какие еще любимые дети могут быть у писателей.       В любом случае, что бы там не содержалось, камера полностью это сдерживала, утечек резонанса я не чувствовала. Следующая камера так же имела только номер, нарисованный на стене рядом с запаянной дверью. Папка в держателе рядом имела название до крайности лаконичное «Не вскрывать никогда». Заинтересовавшись, я пролистала дальше, проглядывая по диагонали содержимое. Никакой уточняющей информации не было указанно, хотя форма была заполнена максимально правильно и лаконично, и на секунду мне показалось, что некоторые обороты речи мне как будто знакомы. Но что может быть знакомого в месте, где я оказалась впервые, и в папке, которую я ранее не держала в руках? Показалось, наверное.       Дальше на этом же уровне была камера с разрисованной красками заваренной дверью, к которой я даже не стала приближаться. Что-то определенно нехорошее было в цвете этих красок и изломе этих линий. Следующий постоялец не имел даже имени, и я ничего не почувствовала возле входа. В любом случае, это хорошо было, что оно, чем бы оно ни являлось, покоилось замурованным. Положив папку от этого постояльца на место, я развернулась к Лэнгстону.       — Расскажи, как здесь содержатся патогены, — попросила я. — Они же очень опасны.       — Именно, — кивнул он и показал рукой вперед, на большие шлюзовые ворота, обозначенные хорошо узнаваемым знаком биологической опасности. — Мы держим лишь образцы, малое количество каждого патогена, будь то аномальный, неаномальный или внеорганический патоген, отдельно каждый в герметичном контейнере и при температуре, максимально приближенной к нулю градусов по Кельвину, что сводит...       —... внутренние термодинамические процессы и движение молекул к нулю, — закончила я, чувствуя значимость множества прочитанных книг по физике. — Правильное решение. Полагаю, есть наблюдение через камеры внутри боксов?       Фредерик проводил меня к ним. На посте наблюдения уже наблюдалось большее оживление. Один из двух дежуривших сотрудников встал со своего места, уступая его мне. На камерах были видны внутреннее части помещений хранилища и следующие несколько часов я провела, наблюдая за происходящим. Самой занятной вещью в этой части было само строение комплекса помещений для сдерживания разной вызывающей болезни дрянью. Две зоны чистоты, разделенные душевыми, буферная зона с двойными дверями и, собственно, зона хранения патогенных организмов, в виде шкафа с закрывающимися кодовыми ячейками, и зона исследований в виде больших вытяжных герметичных шкафов. Никогда не видела, как работают со смертельно опасными микроорганизмами. Как никогда и не думала, что могут в принципе существовать патогенны, поражающие электрические или информационные системы. Были даже штуки, способные разлагать металлы, дерево или камень. Казалось бы, логичнее и правильнее было уничтожить все это опасное и, самое главное, живое и способное к размножению дерьмо, но здесь его для чего-то сохраняли. Просмотрев подряд с десяток личных дел обитателей, я пришла к выводу, что они хранились здесь только лишь на случай страховки, если возникнут еще вспышки таких болезней. Это было мудрое решение, кто бы его ни принял, хотя тут явно был замешан Тренч. Хотя, с другой стороны, строгость охранной системы и само строение хранилища, оборудование и специальные герметичные костюмы, то, как именно работали здесь сотрудники — все здесь буквально вопило о том, что местные постояльцы были смертельно опасны и неуправляемы. Можно перефразировать: даже моя охрана была усилена не только для того, чтобы защитить меня от здешних обитателей, но и чтобы я по своему незнанию или дурости не совершила фатальной ошибки. Все эти меры предосторожности в самом деле впечатляли и придавали веса происходящему, обретали вполне ясный смысл и были весьма обоснованы. Конечно, это не Расследования, где даже обувь не меняли, или Исследования, где закусывали кофе с пирогом прямо на рабочем месте. Может быть, я и работала здесь меньше них, но уже усвоила местные правила игры. То, что любые меры безопасности вполне обоснованны и адекватны, и если двери заварены намертво или после сеанса работы нужно было проводить полную деконтаминацию путем тщательного душа и обработки дезинфицирующим раствором, значит, так надо.       Кажется, Лэнгстон вздохнул с большим облегчением, когда понял, что я не собиралась соваться лично в биологически опасную зону и вскоре покинула этот уровень, так же поверхностно ознакомившись с личными делами оставшихся заключенных. После того, как я расширяла местную территорию, я имела некоторые подозрения, что я где-то напортачила, но новые территории и пустые камеры на этом уровне имели точно такой же резонансный отклик, как и старая часть. Закончив обходить эту часть зверинца, я поспешила убраться с этого такого усыпляющего уровня.       — Седьмой уровень неофициально называется «конец света», — заявил Лэнгстон когда мы спустились ниже на этаж. — Здесь обитают те Предметы, которые способны устроить конец миру, который мы знаем, при грамотном использовании и постороннем управлении. Максимально опасные для человека и человечества вне этих стен, поэтому максимальные усилия для Предметов на этом уровне прикладываются для удержания их внутри и создания комфортной обстановки для каждого персонально, — он подошел к железному занавесу и поднял его с помощью бейджа. — В какой-то степени с ними больше проблем, потому что просто заварить дверь в камеру недостаточно, они разнесут ее изнутри. Сами по себе они смогут принести множество разрушений и человеческих жертв, однако при должном управлении... — Фредерик прочистил горло и пропустил вперед трех рейнджеров. — Прошу.       Я прошла вперед. Здесь тоже было что-то тяжелое в стенах, сдерживающее и подавляющее, но не настолько сильное, как выше, и без усыпляющего резонанса. Как будто накрепко сжатый кулак немного расслабился, продолжая сжимать сильно, но не удушая. Но, в любом случае, атмосфера здесь была несколько более давящей, чем я привыкла.       Насколько я могла ориентироваться, мы находились во внутренней части опоясывающего башню Паноптикума, сразу наружу от того кольца, что выходил окнами внутрь башни. Именно здесь, за такими толстыми стенами, и содержались более опасные предметы. Кроме других стен это было понятно по поведению сопровождающих меня рейнджеров, по их подрагивающим рукам и их настороженности. Лэнгстон говорил, что здесь обитают особи пострашнее и опаснее даже Телевизора. Мне хотелось бы на это посмотреть.       Первая же камера была с прозрачной стороной, со стеклом, убранным мелкой ячейкой сетки, за которой виднелся достаточно крупный пучёк граненных кристаллов голубоватого цвета, висящих в воздухе над большим круглым резонатором, похожим на старые образцы Резонаторов Гедрона.       — Эти кристаллы могли быть уровнем выше, — заявил Лэнгстон. — Но они признаны неорганическими и самостоятельно не распространяющимся. По сути своей это простой кусок поваренной соли, способный превращать в такую же соль все, чего прикоснется, — деловито объяснил он. — Пришлось достаточно долго повозиться и приложить фантазию, чтобы доставить его сюда.       — Были ли когда-нибудь побеги? — спросила я.       — Нет, ко всеобщему счастью, — заявил Фредерик. — Он опасный, но смирный.       — Хорошо, дальше.       Следующая камера была близнецом первой, только на постаменте в центре стояла простая настольная лампа с абажуром из полуцилиндрического зеленого матового стекла.       — Это Лампа Страха, — коротко отрапортовал Лэнгстон. — Хотите познакомится поближе?       — Почему бы и нет, — я повела плечом и двинулась вперед.       Дверь передо мной не распахнулась, и я нажала на ручку. Дверь не открылась.       — Ну, первый пошел, — от того, что дверь не открывалась, я не почувствовала особого разочарования, только легкую досаду. — Тогда двигаемся дальше.       До следующей камеры была только пара шагов, и она уже была без стекла, убранного решеткой, со сплошной стеной.       — Марионетка, — представил Фредерик. — Гуманоподобная кукла, одетая в карнавальное платье, с самосознанием и с вечным двигателем на неизвестном топливе.       — Не люблю манекены, — поморщилась я, пытаясь открыть дверь.       На этот раз ручка поддалась и я попала в промежуточное помещение, с приборами и двумя стеллажами, заставленными оружием. Я уже усвоила, что здесь меры безопасности не были чрезмерными, и приняла это к сведению. Вторая дверь тоже послушно поддалась и я ступила за порог. В камере было темно, и в этой темноте я увидела человекообразную фигуру в платье с оборками. В ответ на звук открывшейся двери и на звук моих шагов фигура пошевелилась, дернулась в мою сторону, но движение это было каким-то слишком угловатым, неестественным для человека. А еще от этой фигуры веяло чем-то неприятным, чем-то чужим и совершенным в своей опасности. Следующим движением фигура дернулась в мою сторону.       Я даже и не осознала, что случилось. Все произошло как-то слишком быстро. Я отскочила назад, в долю секунды оказываясь за порогом камеры и продолжая лететь в рывке, пока не снесла спиной один из стеллажей с оружием, обрушивая все в грохотом на пол. Одновременно я вскинула правую руку вперед, навстречу фигуре, и тут же выстрелила из Табельного Оружия, трижды спустив курок. Все тут же пришли в движение. Тони и Чарли кинулись ко мне, поднимая меня с пола, а все шесть рейнджеров тут же вскинули свои винтовки в сторону дверного проема. Фигура в глубине камеры еще раз дернулась совершенно нечеловеческим способом, и я успела увидеть, как слабо светятся в темноте точки попадания пули. Идеальные выстрелы и совершенно точные попадания: в голову, в грудь, в живот. Конечно же, это было не моих рук дело. Дверь тут же с хлопком закрылась, и я, действуя по тому же наитию, нажала на курок еще раз. Табельное Оружие не выстрелило, но за дверью раздался взрыв, от которого затрещали стены.       — Джесси, посмотри на меня, — донесся до меня голос Тони. — Джесси.       Я обнаружила себя стоящей на ногах. Нетвердо, но стоящей. И с некоторым изумлением обнаружила, что у меня мелко дрожат руки, и свет от лампы прыгает на ногтях. Я с усилием сжала руку в кулак, только чтобы не видеть этого дрожания. Вот он какой, неконтролируемый страх.       — Я же говорила, что не люблю манекенов, — глухо проговорила я, и у меня перехватило дыхание. Я пару раз глубоко вздохнула и выдохнула.       — Почему ты стреляла, — снова раздался голос Тони.       — Я испугалась, — проговорила я негромко. Рейнджеры переговаривались, готовясь к тому, когда дверь снова откроется, так что меня не было слышно. — Но эта дрянь выходит за все границы возможного. Ей нельзя быть здесь, — с облегчением проговорила я, как будто вскрывая нарыв.       Меня действительно немного отпустило. Это всего лишь страх, и это вещь для меня понятная, а значит, с ним можно было существовать.       — Может, медика вызывать? — предложил он.       — Не стоит, — я покачала головой. — Мне нужно пара минут, прийти в себя.       Тони только кивнул и отошел, что-то сказав негромко Чарли. Она отошла и почти тут же вернулась с бутылкой простой воды, которую отдала мне. От нескольких глотков мне стало лучше и в голове прояснилось. Пытаясь успокоиться окончательно, я потерла лицо руками и обнаружила, что на коже у меня выступил холодный и неприятно липкий пот. Через семь минут дверь в камеру снова открылась и в ней зажгли свет. Рейнджеры, действуя четко и организованно, вошли в камеру, но опасаться уже было нечего.       — Уничтожено, — коротко кинул один из них искаженным голосом.       В дверном проеме я увидела выжженную изнутри взрывом камеру с только лишь небольшой обугленной кучкой мусора. Все, что осталось от жуткой куклы.       — Мне никогда не нравилась эта шутка, — заявил Тони, снова вернувшись ко мне. — Никому не нравилась, если честно, — в его голосе послышалось одобрение. — Для этого, кажется, есть специальный термин, делающий обычные вещи с человеческими лицами жуткими.       — Антропоморфизм, — проговорила я, отлипая от стены. — Ладно, пошли дальше.       Я и в самом деле отошла от неожиданного, короткого приступа страха. Для меня не в первой было справляться с собственными чувствами, даже с самыми сильными. Страх таки вовсе был знаком с самого детства. Я выросла на удивление приятным и вменяемым человеком после всего того дерьма, что со мной приключились, и Ординариум был не самым ужасным из всего этого.       Мы двинулись дальше, и в движении людей вокруг себя я не увидела Лэнгстона. Вместо него рядом со мной появился тощий субъект с короткими волосами и растянутыми в улыбке губами. В глазах его при этом отражалась некоторая нервозность и напряжение. Я не стала его ни о чем спрашивать, чтобы не нервировать еще больше. Следующая камера снова имела прозрачную стену и содержала в себе хромированный прямоугольник микроволновки. Такой предмет был бы более уместен на кухне домохозяйки или в Кафетерии. Я хмыкнула с сомнением в голосе.       — И что такого может эта малышка, что заслужила заключение здесь? — поинтересовалась я, беря сопроводительные документы к этому Измененному Предмету. — Бум-барабах? Кто вообще выдумывает здесь кодовые названия?       — Здесь нет отдельно назначенного человека, занимающегося этим, — заявил Симмонс, как значилось на бейдже этого нервного человека. — Кодовые названия складываются обычно случайно. Их дают оперативные агенты, которые разрабатывают Предмет, или группа исследователей, которая его изучают. Те сотрудники, что знают его лучше всего. В любом случае, — он чуть запнулся, — этот Предмет делает замечательную взрывчатку из всего, что в ней побывает. Пять минут, максимальная мощность и получаете взрывчатку под видом ростбифа.       — Очень удобно, — заметила я.       — Рейнджеры очень любят эту штуку, — отозвался со спины Тони. — Как-то раз в нее на полминуты засунули миску с попкормом, так он потом хлопал, как хлопушка, когда попадал в кого-то. Вот мы повеселились тогда, и позже еще, когда кидали в людей обычный попкорн.       Я слабо улыбнулась, представив себе такую веселую шутку, и положила папку на место, переходя к следующей камере. Здесь она была сплошной. Папка у двери гласила «Стол на восемь персон». Название не очень впечатляющее, но, что бы ни делала эта штука, выглядела она не очень опасно. Вернув папку на место, я попыталась войти внутрь камеры. Ручка двери мне поддалась и я без проблем вошла внутрь. Рейнджеры вошли за мной во внутреннюю камеру и встали по обе стороны двери.       Я толкнула дверь и оказалась внутри темной камеры, по центру которой стоял стол с восемью стульями. Шесть друг напротив друга по длине стола и по одному на торцах. Стол выглядел обычным, из темного лакированного дерева, носящего следы мелких царапин, оставленных длительным использованием. Я провела ладонью по столешнице, не столько чувствуя мелкие шероховатости, столько пытаясь почувствовать то, что исходит от него. Какого-то особого резонанса я от него не ощущала. Больше не медля, я села на стул и задвинула под стол ноги, облокотившись о столешницу. Целую секунду ничего не происходило, а потом послышался звук отодвигаемых стульев, и напротив меня, на других стульях, появились другие я. Целых семеро Джесси Фейден, рыжих, высоких, тощих девиц с моим лицом. Плохая идея для Бюро, им одной меня хватает с головой. Несмотря на то, что они выглядели все одинакового, они были разными и вели себя тоже по-разному.       Женщина справа от меня несколько осоловело моргнула глазами и тут же практически упала головой об стол, успев только положить руки на стол. Не слишком удобная поза для сна, можно отлежать себе все руки. Две женщины на дальнем конце стола стали осматриваться, причем та, которая слева от меня, стала рассматривать окружение, а справа - других появившихся. Женщина, сидевшая сразу за спящей, стала рассматривать материализовавшееся в своих руках оружие. Напротив нее рыжая ослепительно мне улыбнулась и показала два больших пальца в знак одобрения. Та, что сидела напротив, на дальнем конце стола, оставалась недвижимой и спокойной, только в глазах ее блестело нечто опасное. Женщина слева от меня вскочила на ноги и стремительно обошла стол по кругу. И все они были похожи, как отражение в зеркале, начиная оттенком волос и заканчивая моим же поведением. Конечно же, это я же и была. Теперь я четко поняла, почему этот стол здесь оказался.       — Хорошо, что мы сегодня здесь собрались, — заявила она, вернувшись на свое место.       Я с интересом посмотрела на нее. Посмотреть на себя со стороны было как минимум любопытно. Конечно, если твоя копия не хочет тебя пристрелить.       — Очень хорошо. Итак, ты знаешь, что нужно делать.       — Да неужели, — протянула я. — Скажи мне.       — Ты имеешь допуск, знаешь, где взять взрывчатку, и где ее использовать наиболее эффективно, — заявила она. Я лицом изобразила непонимание. — Основание, — пояснила она. — Закончи то, что не смогла сделать Маршалл. Так ты можешь со всем этим покончить.       — Эй, — подала голос женщина на другом конце стола. — Заткнись.       — Не прерывай меня, — разозлилась стоящая.       — Обе потише, — рыкнула я. — Зачем мне уничтожать это место?       — Затем, что оно одним только своим существованием причиняет тебе боль. Разве ты забыла, как долгие годы пыталась уничтожить это место? — она наклонилась ко мне совсем близко. — Теперь ты можешь не сдерживать себя.       — Теперь это не имеет больше никакого значения, по многим причинам, — парировала я. — Что ты можешь еще предложить, кроме слепой ярости?       — Ты права, — снова подала голос та, что сидела напротив меня. — Здесь тебя ценят, по крайней мере. В полной мере понимают, что ты из себя представляешь и насколько опасной может быть.       — И денег платят достаточно, — заявила женщина, перестав рассматривать Табельное Оружие. — И где бы ты еще нашла такие шикарные и редкие игрушки, — она подняла Оружие, наглядно показывая, что она имеет в виду.       — Кстати, можно еще и забрать себе эти штуки, — заявила та, что осматривала других. — Связать их и использовать их силу.       — Забрать даже у других, — отозвалась женщина напротив нее. — Нечего им использовать то, что принадлежит тебе.       — Херню несете, все вы, — вздохнула я. — Я знаю все, что вы скажете, и вряд ли что нового можете предложить. И я не буду забирать отсюда все, что проявляет паранормальность. Я не хочу свихнуться, как Нормур.       — Ты забыла про симпатичных мальчиков и девочек, что видела здесь, — снова подала голос та, что осматривала всех. — Это же не паранормальность.       — Глупости какие-то предлагаете, вообще головой не думаете, — я повернулась в сторону стоящей женщины. — Ты предлагаешь уничтожить место, где я могу заниматься приятными для меня вещами, и где люди не пытаются прикончить меня. Не считая того, что здесь делают полезные для человечества вещи.       — Да тебе плевать на человечество, — заявила та, которая рассматривающая помещение. — Все, кого ты встретила за свою жизнь, никто тебе не помог, даже если ты и простила!       — Если даже и плевать, они не заслуживают, чтобы умереть в муках от нашего бездействия.       — Есть более приятные способы умереть, — кивнула та, что говорила о мальчиках и девочках. От обилия собственных лиц у меня уже собственная голова начинала кружиться. — Например, аутоэротическая асфиксия.       Практически все разом загомонили, накинувшись на выдвинувшее неприличное предложение Джесси. Стоящая так и вовсе тыкала в нее пальцем, обвиняя и агрессивно что-то восклицавшая в ее сторону. Слишком много голосов и не слишком удачная шутка. Иногда мое же собственное чувство юмора могло быть... несвоевременным. Двумя пальцами я потерла середину лба. Та, что показала два больших пальца в знаке одобрения, высоко, пронзительно свистнула, перекрывая другие голоса.       — Хлебало заткнули, все, — крикнула она. — Главная говорить будет.       Кажется, это она про меня.       — Мне очень хочется дать каждой из вас в рожу, — прямо заявила я. Не всегда я бываю приятным собеседником, даже с собой. — Или просто кинуть что-нибудь потяжелее. Но я сделаю проще.       Я встала на ноги и уперла ладони в темный стол, посылая волну резонанса Полярис. Копии меня снова начали что-то говорить и даже кричать, но их фигуры исчезли, как дым на ветру. Наступила звенящая тишина. Облегченно вздохнув, я развернулась и вышла из камеры, попутно тряхнув головой, как будто пытаясь вытрясти из нее все, что туда сейчас попало. Я ожидала от себя, что могу вести себя как стерва, но чтобы как базарная крикливая тетка — никогда. За пределами камеры меня снова встретил Лэнгстон, с как будто несколько пришибленным видом.       — Мэм? — подал голос он.       — Сделаем перерыв, — заявила я. — Хочу пойти пообедать.        Он мне ничего не ответил, но его лицо было очень выразительно. Его едва ли не перекосило от восхищения и удивления.       — А чему ты удивляешься, Фредерик? Ты думал, что я настолько идеальна и безупречна? Что я не могу быть обычным человеком и поддаваться таким же обычным человеческим слабостям и пророкам? Ты явно меня переоцениваешь. Прямо сейчас, к примеру, я позволю себе поддаться греху обжорства и ленности.       Он пробормотал что-то положительное и я двинулась прочь отсюда, все так же в плотном окружении рейнджеров. Они оставили меня только в Отделе Безопасности, и только Тони решил со мной пообедать. Я сделала вид, как будто ничего необычного не произошло, и он тоже. Обед мы провели в легкой, непринужденной атмосфере. В конце концов, ничего особенного и не произошло, со всеми гранями своего не слишком приятного характера я была уже знакома и могла с ними существовать. Конечно, справляться со своим гневом и завистью к другим людям путем, собственно, их подавления не самый лучший выход, как я подозревала, но иного, лучшего варианта я придумать не могла.       После обеда я вернулась в Паноптикум, где застала сопровождающих меня рейнджеров, играющих в карты прямо на полу первого пропускного пункта. При моем появлении карты быстро исчезли в кармане одного из рейнджеров, и все они подорвались на ноги, готовые продолжить мое сопровождение. Я заметила этот маневр, но ничего не сказала. Лэнгстон же за время моего отсутствия сумел взять себя в руки и успокоиться, принять новые для себя мыслию В том числе то, что дуростью заниматься я не намерена.       Расслабившись, Фредерик снова обрел способность к безмерному словоблудию, и поэтому дальше проверка пошла в штатном режиме. Мне только и оставалось по большей части только слушать его, предаваться умеренному изумлению и пытаться войти в двери. Мне стоило привыкнуть к тому факту, что не все двери будут передо мной распахиваться быстро и с готовностью, а именно в этом месте большинство дверей в камеры не хотело открываться. Но с некоторыми местными постояльцами я действительно хотела бы познакомиться поблизости. К примеру, для меня так и остались закрытыми двери, ведущие в камеры, обозначенные «Cirque du Soleil», «Лабиринт Минотавра» и «Детская Школа». Вряд ли там было именно то, что написано, но, как объяснил Лэнгстон, внутри камеры было увеличенное пространство, сделанное, скорее всего с использованием эффекта многомерности, которое в Старейшем Доме возникало постоянно. Я заметила, что возле номеров этих камер была нарисована пиктограмма. Квадрат в квадрате в квадрате, и так уходящее в точку. Тони тихо объяснил мне, что так обозначаются все помещения с большим увеличением внутреннего пространства. Сюда бы можно вернуться позже, с группой рейнджеров, только для того, чтобы осмотреть внутреннее пространство этих камер. И я только отдаленно представляла, как можно было засунуть такие большие пространства сюда. Следуя дальше, я увидела такие же значки на камерах, предназначенных для Телевизора и Дапроектора. Их пустые и оставленные для них камеры огромного размера изнутри вызывали странное чувство, что-то вроде предчувствия потери.       В некоторые камеры я сама не захотела заходить. Что может быть интересного в одежде, надетой на висящего за шею манекене посередине камеры? Или в книге, описывающей все возможные концы света, но описывающей с точностью до неправильного? Я пролистала ее без особого интереса, не понимая, что она вообще тут делает и чем отличается от обычной художественной литературы. В соседней от ней камере содержалась обычная картонная папка с гербом Бюро. Она и то была интереснее уже тем, что содержала доносы на известных мне людей. Составленные как официальные документы, служебные письма и докладные записки, папка содержала обвинение в сговоре группы сотрудников безопасности с целью уничтожить мою машину. Я уже было разозлилась, как вспомнила, что у меня никогда не было собственной машины. Посмеявшись над этим, как над хорошей шуткой, я двинулась дальше. В следующей камере мне уже было не до смеха. В темном пространстве, где не было видно ни стен, ни потолка, посередине стояло ростовое прямоугольное зеркало. Я подошла к нему с некоторой опаской — не зря же оно хранится на этом уровне — и увидела собственное отражение. В первую секунду я подумала, что это как тот обеденный стол, но отражение было неправильным. У меня в зеркале были абсолютно белые волосы, идентичным образом уложенные сзади, и сеть мелких морщин возле уголков глаз и рта.       — Либо я поседею раньше времени со всем этим дерьмом, либо не перестану носить этот костюм никогда, — пробормотала я, машинально касаясь собственного лица.       Кожа под пальцами была гладкой, а вот отражение моих действий не повторило. Это было несколько пугающе. Это зеркало действительно было необычным: Предмет Силы, не требующий связывания для стабилизации, показывающий прошлое и будущее, врагов и друзей, опасности и возможности. Так, по крайней мере, было написано в его сопроводительном деле. Полезная штучка, решила я, когда вышла из камеры, записала про него в ежедневник, и, больше на него не отвлекаясь, двинулась дальше по уровню.       Следующий час я провела в камере за прослушиванием радиостанции, которая мне больше напоминала сварливую бабку, которая про всех все знает и с большим удовольствием распространяет сплетни во все стороны. Эту штучку не смущали даже особо шифрованные и засекреченные радиоволны. Несколько раз она даже сбивалась на закрытые военные каналы. По виду и строению этот аппарат был большим столом со встроенными блоками приема, передачи, шифрования и прочими вспомогательными приспособлениями, которые осуществляли весь процесс. Разобрать эту радиостанцию так и не смогли, так же, как и выяснить принцип такого шифрования и где именно скрывается в этом полезном приборе такая гадкая личность. Ну, мне так эта штука понравилась, на том только основании, что одна гадкая личность может найти язык с другой гадкой личностью. Об этом приборе я также сделал запись, оставив пометку «Ночные Ключи».       Следующие несколько камер содержания меня не пожелали впустить, в том числе камеры, содержащих, как выразился Лэнгстон, «немилосердных и механических убийц всего живого». Конечно же, меня это заинтересовало. Самый первый из них представлял собой огромного механического паука, который забился в угол камеры. Мне любезно показали ту же камеру, но с тепловым видением. Изнутри она оказалась пресечена тонкими и невидимыми нитями, выделяющими тепло. Сам паук обнаружился в большом гнезде из таких нитей. Пока на него смотрели, паук шевельнулся, но нападать не стал. Привык, видимо, что на него смотрят. Следующий «убийца» представлял собой большой навороченный пылесос, который при моей попытке войти в дверь ответил угрожающим ревом мотора. Этот пылесос казался мне смутно знакомым. Кажется, во времена моего детства такие продавали всякие комиваяжеры в строгих костюмах. Таким за честь было устроить мелкую пакость: спустить шины, выбить стекла или измазать ручки дегтем. Я улыбнулась сладким детским воспоминаниям и зарычала в ответ. Стены и стекла устояли, но рейнджеры взволнованно вскинулись, а местные сотрудники сочли за благо исчезнуть из зоны распространения звука. Сам же пылесос в явном ужасе попытался скрыться и все продолжал бессильно таранить стену, а потом и вовсе упал колесиками кверху. Сдался таким образом.       Чрезвычайно собой довольная, я двинулась дальше. Следующая камера представляла собой сплошной каменный мешок, внутреннюю часть которого можно было увидеть только через камеры наблюдения. Каменные стены имели следы множества царапин и засечек, а в углу лежал предмет, похожий на обычный складной черный зонт. Однако стоило сфокусировать на нем объектив, как существо пришло в движение. Разогнув сложенные «спицы», оно встало на них как на ноги, расправило черные складки и вздулось, будто при опасности. Приняв угрожающую позу, существо кинулось на стены, оставляя новые царапины, и попыталось добраться до объектива камеры. Во всем его облике, в его движениях проглядывало нечто грациозно-хищное, что вызывало у меня одновременно отвращение и острый интерес. Я осталась здесь, решив за ним понаблюдать некоторое время. Однако пристальное наблюдение за этой неведомой тварью не помешало мне предаться собственным размышлениям.       На протяжении всей этой экскурсии меня не оставляло беспокойство. Верткая, неприятная мысль, что все, что мы тут делаем, не имеет достаточно толка. Да, Бюро позаботилось о том, чтобы изъять эти Предметы и обезопасить от них людей, но здесь же их просто спрятали в коробку и все, по большей части не используя. Тренч назвал Паноптикум однажды «тюрьмой» и «зверинцем», но по мне так по большей части это место напоминало склад. Да, для аномальных вещей, со строгой пропускной системой и высокой степенью защиты, но все же склад. Мне, как человеку рациональному, такой подход не нравился. Мною двигал интерес весьма практичного толка. Какой смысл ловить предмет, тратить время и силы сотрудников Сектора Расследований, рисковать их жизнями и здоровьем? Чтобы притащить Предмет и навечно запереть? Я понимаю, это идет на пользу обычным людям тем, что перестает им вредить, но для Бюро от них нет как таковой пользы, выходящей в чистом, «сухом» остатке. Этими Предметами обстоятельно занимаются в Секторе Исследований, изучая их поведение и триггеры, но все те дела, которые я сегодня просмотрела, имели одно общее сходство. Вернее, не имели одной важной детали. Что послужило причиной создания? Что или кто задумал Предметы именно такими, какие они есть, жестокими в своем существовании или бесконечно прекрасными в своем действии? Я смотрела на создание в камере передо мной и начинала его жалеть. Оно боялось, было сбито с толку и совершенно точно заперто в тесном пространстве. Может быть, оно жестоко с людьми только потому, что не знало, что такое люди. Вот если бы узнать, как создавался этот Предмет, был ли он сделан намеренно или случайно, какие эмоции вкладывал человек в его создание и что это был за человек. Этой всей информации не было в личном деле. Истоки, причины и мотивы. Может быть, если мы могли бы понять этот Предмет, то мы смогли бы его и приручить? Подарить ему мир, спокойствие и безопасность — может, кто-то смог бы даже полюбить его как домашнего питомца — и в лучших традициях Бюро использовать на собственное благо. Так я думала, смотря на мониторы внутреннего наблюдения.       Бюро и до моего появления здесь использовало Предметы, но только весьма специфичным способом, путем Связывания их с подходящими людьми. Верное решение для настоящего момента, однако, как отразиться это на них в дальнейшем? Для примера, то же самое радиационное излучение в малых дозах могло пройти для человека практически незаметно, однако имело долгосрочные перспективы в плане здоровья: раковые заболевания, уменьшение продолжительности жизни, дети-мутанты и прочее и прочее. Так как подействует, на ту же рейнджера Брейкер, то существо, присутствие которого выявила ренгенограмма внутри ее Сейфа? А на ее детях и окружающих ее людей? Я не говорю, что работающие здесь люди делают свое дело плохо, просто методы исследований недостаточно глубоки на мой взгляд. Как сказал Дарлинг: «Только эмпирические наблюдения». Чтобы узнать то, что меня интересует, этого явно недостаточно. Такое попустительское отношение может выйти однажды страшным образом для всего Бюро.       С другой стороны, таким образом Бюро работает уже около пятидесяти лет, и до сих пор никакого такого большого дерьма не случалось. Я не имела в виду Ииссов — это частный случай — и мелких побегов постояльцев, в большинстве своем здесь спокойно. Как будто за нами приглядывают, как будто защищают от такого вредного влияния. Теоретического вредного влияния, который может быть от этих предметов. Если мы не можем это увидеть или определить с помощью приборов, то не значит, что этого нет. То, о чем понятия мы не имеем, как я могу полагать, в силу собственной ограниченности. В этой системе угадывалось влияние чужого разума, холодное и жесткое, но в то же время заботливое, не дающее нам пострадать. Как будто... мы заперты в детском манеже, когда взрослые занимаются своими делами и не дают нам упасть и поранится. Ну, в самом деле, если задуматься здраво и без шор на глазах. Мы имеем дело с миром неопознанным и не подчиняющимся привычным и знакомым нам законам, моральным и физическим. Мы не знаем этого другого мира, и, по большей части, увидеть его не можем. Только по косвенным признакам догадываемся, что происходит что-то неправильное. Это как форма, тень на стене в виде человека, когда на самом деле существо может иметь куда больше конечностей и голов, чем это положено. Но мы видим лишь очертания, и то, в зависимости от того, как падает свет. Даже тень от существа может нам навредить, если она будет опасной формы. Мы бредем в темноте, в окружении таких опасных вещей. Можем только смотреть на них и тыкать палочкой, наблюдая, как они ответят. Детский сад, в самом деле. Мы только пытаемся понять этот другой мир, его законы и модели поведения. Параулиты, в том числе и я, частные случаи, попытки использовать результат слияния человека и явления неведомого мира. От того, как нам позволяют это увидеть, и почти с полной уверенностью могу сказать, кому мы должны самое большое и искреннее «спасибо» за все это. Те ребята, которые являются Советом, насколько хорошими ни были, не рассказывали всего. Теперь я была точно в этом уверена. То ли в силу принципа необходимой информации, то ли в силу собственной сучности.       Из меланхоличной пучины размышлений меня вывело осторожное прикосновение к плечу. Я встрепенулась и обернулась. Рядом со мной стоял сотрудник Паноптикума в синей рубашке и со встревоженным выражением лица.       — Все в порядке, мэм? — спросил парень.       — Я просто задумалась, — я встала на ноги и машинально одернула пиджак. — Думаю, на сегодня я закончила, — подвела черту я.       Широким шагом я направилась в сторону лифта. Мне уже было несколько все равно, сопровождают меня или нет, хотя я и видела, что от меня не отстают. Я чувствовала настоятельную потребность в горячем душе, а после и крепком сне. Кажется, я где-то все-таки подхватила чужой резонанс, возможно даже от того мерзкого манекена, за те две секунды, что он еще был цел, или даже от Стола. А может от чего-то еще. Но, в любом случае, не было ничего непоправимого в хорошем отдыхе.       Вернулась я на следующий день ближе к обеду. До этого я сидела в кабинете и разбирала текущую документацию, заодно написав отчет о своих приключениях в Пакноптикуме. И записала коротко в ежедневник о том, что я надумала вчера.       Фредерик ждал меня на пропускном пункте.       — Мы займемся шестым уровнем? — деловито спросил он.       Я мысленно прикинула размеры седьмого уровня и нашла то, что мы еще не посещали. Целый отсек, о чем я и сказала ему. Он вздохнул, как будто бы устало, и мы с ним отправились туда. В отличие от него, я была полна сил и с удовольствием ждала то, что мне предстояло узнать. До нужного места мы добрались быстро и без особых проблем. Ту часть седьмого уровня, на которую меня вчера не хватило, отделял от всей остальной части вполне серьезный железный занавес и замок седьмой категории допуска. Перед этой дверью Лэнгстон притормозил и замялся, словно не решаясь идти дальше.       — Впереди, мэм, содержится стрелковое и холодное оружие, имеющее аномальные свойства, — я посмотрела на железное заграждение с новым приливом интереса. — Если учесть Табельное Оружие и его обычное поведение, то не думаю, что вам в этой части хранилища будет приятно находится, — он поежился. — Не думаю, что кому-то вообще будет приятно находится рядом с таким большим количеством оружия, тем более измененного. Может быть, кроме Маршалл, — заметил он.       — Я все-таки рискну, — проговорила я.       Лэнгстон только кивнул, проворчал что-то похожее на «еще один повернутый на оружии псих» и открыл своим пропуском дверь. Я мудро сделала вид, что не услышала его. Едва я перешагнула за порог, в моей руке совершенно самостоятельно возникло Табельное Оружие, неспешно шевеля своими частями, на мой взгляд, несколько хищными движениями. Может быть, прямо сейчас я поступила немного легкомысленно, зайдя в это место. Табельное Оружие напоминало мне сейчас цепного пса, бойцовскую собаку, настороженно вскинувшийся навстречу другим собакам.       — А ну, уймись, — тихо шикнула я. Оружие вроде вняло.       Сам отсек хранения аномального оружия напоминал шкафы хранения на автостанции или вокзале. Большие, в две стены стоящие шкафы с небольшими, уходящими вглубь ящичками, каждый с кодовым замком и прямоугольным пространством над ящиком, в которых лежали пухлые папки. Личные дела для каждого оружия, и, как я могла понимать, множество боевых тестов с ними. За небольшой аркой располагались еще шкаф с ящиками, но здесь самих ящиков было меньше, а размер их больше. При моем появлении то, что содержалось в ящиках, застучало и загремело, как будто бы целое войско отбивало мне восторженную барабанную дробь, используя явно металлические предметы. Фредерик сделал шаг назад, готовый удрать отсюда при первом же нарушении целостности камер, но я всего лишь грозно и тяжело посмотрела по обе стороны, одновременно разворачивая вокруг себя резонансное поле Полярис. Хватило только несколько секунд его действия, чтобы хор из стучащих предметов стих, однако один стук остался. Сориентировавшись на звук, я подошла к левой стойке, к одному из ящичков. Изнутри стучало, причем с таким энтузиазмом, что тряслась дверца. Фредерик несмело подошел поближе.       — И кто у нас здесь? — поинтересовалась я.       — А это ваше, мэм, — тут же отозвался он, бегло проглядев оглавление папки. — Измененная Бита, которой вы отходили тех недоброжелателей возле боулинг-клуба. Согласно рапорту Соловца, — пояснил он. — Мы нашли ее в зоне отдыха возле вашей приемной и смогли поймать, приманив на большой кусок мяса. Пока Бита ее избивала, на нее накинули сеть, вот так вот.       — Открой сейф, — попросила я.       — Не думаю, мэм, что это хорошая идея, — попытался возразить мне Фредерик.       — Открой мне замок или иначе я сорву дверь сейфа с петель самостоятельно, — я чуть качнула головой.       Больше он мне возражать не стал и набрал код на панели. Едва дверь приоткрылась, Бита с ускорением вылетела из своего гнезда, впечаталась в противоположный шкаф и закрутилась на месте, явно дезориентированная. Разжав правую руку и выпустив Табельное Оружие, я выставила ее перед собой вперед и растопырила пальцы. Мне даже не пришлось думать и чувствовать определенным образом, мне понадобилось только движение, чтобы Бита перестала изображать из себя лопасть вентилятора и с готовностью полетела в мою сторону ручкой вперед, блеснув знакомым мне ореолом голубого кристаллического резонанса. Схватив ее за ручку, я в одно мгновение испытала чувство злого возбуждения и острого желания уничтожать, неважно даже что. С одну секунду ничего не происходило. Я на пробу попыталась замахнуться Битой, прикидывая, что можно разбить, однако дальше Бита начала меняться. Вначале я ощутила острый укол боли в голове и, выронив Биту, провела рукой по волосам. Бита тем временем не упала на пол, как можно было ожидать, а зависла передо мной в воздухе, медленно и не торопясь прокручиваясь вокруг своей оси. Так же в движении Бита распалась на длинные полоски дерева и кубики, из которых состояла ручка. Вся эта конструкция двигалась вокруг себя же, при этом мелко вибрируя. Мне нужно было каким-то образом собрать это воедино? Я думала недолго. Такие штуки, как бейсбольные биты, давно и прочно не вызывали у меня ассоциаций со спортом, только как со средством мародерства и членовредительства.       Я поняла, что только что произошло. Бита стала для меня настоящим оружием, Табельным Оружием. Я уверенно сжала ладонь на ручке и Бита тут же собралась обратно, но теперь она была другой. Абсолютно черного цвета, за исключением двух колец золота, что ограничивали место на Бите, где за нее нужно было за нее держаться. Ударная часть представляла собой конический равнобедренный треугольник, расширяющийся к дальнему концу. Дальний конец имел дополнительно скошенный край, один из граней треугольника сильно выдавался вперед. Насколько я поняла, Табельное Оружие попросту сожрало Измененную Биту, как и мог поступить альфа-самец в стае более слабых сородичей. А само Табельное Оружие вспомнило старые времена, очень давние, когда оно было палкой, которой можно бить других. Как будто я вспомнила старое, давно забытое воспоминание, как будто я сама, давным-давно и в другой жизни уже держала в руке именно эту его Форму. Я вспомнила джунгли, ту самую пещеру, в которой уже была, и многое многое другое, что обрушилось на мой разум сейчас.       — Наконец-таки мы нашли общий язык, — заявила я, любуясь этой мощной и поистине впечатляющей прелестью, одновременно отвлекаясь от чужих воспоминаний.       Сейчас они мне не были нужны. Позже, может быть. Вот этим я любила и умела работать, и использовала долгое время в чисто практических целях, несмотря на недовольство окружающих. Это было мое любимое оружие. Я разжала ладонь и Табельное Оружие исчезло.       — Я думаю, здесь мы закончили, — заявила я непреклонно и развернулась к застывшему у дверей Фредерику. — Давай на шестой.       — Да, мэм, — с готовностью произнес он и прокашлялся.       Кажется, здесь не только рейнджеры готовы были идти со мной в ногу. Фредерик даже особо не удивился тому, что только что произошло. Только дождался, пока я закончу.       — Шестой уровень называется «конец концу света», — заявил он, пока мы шли к лифту, — Если господа выше имеют возможность этот конец света устроить, то эти постояльцы как раз смогут нивелировать их дурное влияние. Они помогают сохранить секретность, и некоторые из них входят в стандартное оснащение оперативных выездных агентов.       Сейчас с нами не было рейнджеров, да и Тони с Чарли не были вызваны. Я могла предположить, что если верхние два уровня были чертовски опасны, то этот уровень оказался чертовски секретным. Я особо не возражала, надо так надо, тем более я была уверенна, что здесь для меня закрытых дверей не будет. И я оказалась права, первая же дверь камеры гостеприимно распахнулась передо мной.       Большую часть камеры занимал печатный станок. Большой такой прибор, мне по пояс и метра два в длину, какой ожидаешь увидеть на заводе или типографском цеху. Весь пол камеры занимала неравномерно брошенная бумага, обычные офисные листы вперемешку с блестящими бейджами, чистые и отпечатанные. Одну стену завешивал тканевой банер с трехмерной схемой самого Паноптикума. При нашем появлении машина сама собой включилась и загудела, разогреваясь и готовясь к печати.       — Этого красавца мы нашли на свалке недалеко от пригорода Квинса, — проговорил Фредерик. — Сначала его поместили на третий уровень, но после того, как он начал узнавать людей, что с ним работали, и печатать бейджи и удостоверения еще не принятых сотрудников, его поместили сюда. Он очень ласковый зверек.       Я подошла поближе и провела ладонью по верхней крышке машины, на что она издала другой тональности звук и внезапно выплюнула из своих недр бейдж с фотографией Лэнгстона. Карточка упала на пол рядом с десятком других. Он снова загудел и выдал заламинированую карточку, на котором был только черный треугольник.       — Смотрите, Джесси, он и вас узнал! — обрадовался мужчина. Принтер снова загудел и даже затрясся, будто бы от нетерпения. — Вы представляете, насколько это потрясающе? Этот принтер обладает самосознанием и эмоциональностью, и реагирует на изменение внешних факторов!       — Кажется, он на тебя сейчас реагирует, — предположила я.       Он не успел ответить, как шум внутри аппарата поднялся еще на тон, что-то железно щелкнуло и из него стали выстреливать листы бумаги, методично и с силой вылетая из него, ударяясь о стены и плавно ложась на пол. Я подняла прилетевший к моим ногам лист. С первого взгляда мне показалось это полной бессмыслицей, абстрактным узором, но листы бумаги все продолжали ложиться на пол, и в какой-то момент узор сложился и оказался огромным букетом цветов. Это в самом деле впечатляло. Похоже на волшебство, как неживой предмет проявил свойство, характерное только для живого: узнавание и эмоциональность.       — Вот! Смотрите! Он ни на кого так не реагирует! — взбудоражено заявил Фредерик. — Разве это не прекрасно?       — Да, красиво, — нехотя признала я, глядя на цветочный пол.       Положив руку снова на его корпус, я попыталась воздействовать на него резонансом Полярис. Не подавляя и не вытравливая, а просто касаясь. Машина снова загудела и выплюнула три листа бумаги, которые не упали на пол, а острыми краями застряли в стене. Фредерик вытащил один из них и с изумлением начал рассматривать знакомый мне узор. Очень знакомый.       — Это Полярис? — я только кивнула в ответ. — Очень интересно, — он попытался вытащить бумагу из стены, но с коротким восклицанием отдернул руку. На ладони его был порез. — Вы не возражаете, если я задержусь здесь? Мне нужно это изучить!       Я только кивнула — его жадность до нового и здоровый энтузиазм был мне понятен — и двинулась на выход, к следующей камере. В ней был расположен прибор, занимающий две из четырех стен помещения. Чем-то он мне напомнил гибрид жуткого пульта управления космических полетов и огромного компьютера середины семидесятых, по факту последним и являющимся. Мой телефон, лежащий в ящике стола в кабинете, наверняка имел большую вычислительную мощь, чем этот огромный гроб.       — Здесь содержится генератор случайных чисел, — объяснил Симмонс, вошедший в камеру вслед за мной и снова по-идиотски заулыбавшийся. — И генерация чисел здесь является частью защитной системы Сектора Исследований и самого Паноптикума.       — Каким образом такое получается?       — Эта машина используется для так называемого оттягивания на себя вероятности случайностей, дестабилизации и асинхронности. То есть, говоря простым языком, пока эта машина выдает случайные числа, приборы в Паракинезиологии или Удаче работают стабильно.       — А не проще к каждому работающему прибору подвести такой генератор? — спросила я.       — К портативным приборам это сделать невозможно будет, мэм, — охотно пояснил Симмонс, и его улыбка сделала эти слова несколько издевательскими. — А для стационарных потребуется значительное расширение площади.       Я еще раз окинула взглядом все это огромное устройство. Все оно в несколько раз больше меня, когда я привыкла, что все вычислительное и механическое мне может в руку поместиться. К настолько фантастическим вещам я привыкнуть не могу. Я развернулась и вышла из камеры.       Еще одна камера была была лаконичной в своей простоте. Заставлена она была передвижными белыми досками, на которых черным маркером было написано «Все работает как надо». Множество раз, разными почерками и с разбивкой по Отделам. Я внимательнейшим образом осмотрела каждую. Они были очень плотно забиты надписями, и я могла буквально представить себе, как эти доски возили по всему Бюро и просили людей расписаться. Кажется, это сделал каждый. На подставке одной из досок лежал забытый черный маркер. Я взяла его в руки, подержала немного, представляя себе, как множество людей брало его в руки и сама оставила надпись, найдя небольшое пустое пространство сбоку. Наверно, я могла представить себе, как работала эта штука. «Эффект плацебо» или массовое самовнушение, направленное на стабилизацию работы всех работающих штук в Доме. Я не знала, как это работает, и какими именно тонкими материями с этой доски обеспечивается стабильность, но это работало.       Следующая камера представляла собой коридор прямоугольной формы, замкнутый сам на себя, вдоль стенок которой стояли деревянные каркасы подрамников, с закрепленными большими бумажными плакатами с рисунками человечков. Заинтригованная, я подошла ближе и всмотрелась в фигурки. Они изображали улыбающегося офисного сотрудника Бюро, самого обычного на вид, в неких движениях. Сначала я подумала, что они выполняют общую разминку тела после долгого сидения на месте, но дальше были плакаты с сотрудниками охраны и рейнджерами, и я поняла, что не совсем права была. Мне пришлось обойти эту галерею дважды, чтобы понять, что человечки на плакатах танцуют. Я вернулась ко входу и взяла папку со стены, которую при входе проигнорировала. Дело было написано сухим канцелярским языком, и продираясь сквозь форменные определения и положенные утверждения, я с изумлением поняла, что это были кинезиоглифы, специальные позиции и движения, которые при правильном и массовом выполнении укрепляли внешние защитные системы Дома. При правильном подходе и определенной ситуации эта штука могла бы быть очень полезной. Секунду спустя я поняла, что и веселой, и при выходе из камеры запросила у работающего с камерой сотрудника копию личного дела этого Предмета с видеозаписями исполняемых кинезиоглифов. Из этого можно было организовать что-нибудь массовое и музыкальное, устроить немного шоу, что входит в мои непосредственные обязанности.       Две камеры стояли пустыми, и я просто прошла мимо, мысленно недоумевая, зачем нужно было их оставлять. Хотя я и выше видела пустые камеры, а, значит, это не простое попустительство, а целенаправленно оставленные промежутки. Такие частные организационные вопросы я оставлю решать самому Лэнгстону.       Следующая камера снова была с прозрачным стеклом, через который был виден широкий письменный стол, приставленный к противоположной стене, с небольшой полочкой, с аккуратно расставленными мелкими предметами: чашкой с блюдцем, большой стопкой чистой бумагой и лишь несколькими исчерканными листами, парой ручек и заполненной подставкой под мелкие канцелярские штучки, белой зажженной настольной лампой и уютным даже на вид креслом. По обе стороны стола расположились шкафы с толстыми томами, а посередине расположилась Письменная Машинка, которую я тут же узнала. Я вытащила ее собственноручно со дна озера Колдрон вместе с Уэйком. Поборов тут же возникшее желание заняться бумагомарательством, я прошла мимо.       Следующая камера скрывала в себе два прибора. Я ознакомилась с сопроводительными документами, прежде чем войти. Прибор для измерения нормальности и прибор для регуляции нормальности. В камере у одной стены стоял большой шкаф, больше похожий на какой-нибудь рядовой прибор из Исследовательского Сектора, с маленькими мониторами и множеством шкал и переключателями. Вместо стульев перед ним стояли два экранированных контейнера, доверху набитыми приборами, отдаленно похожими на шокер, с несколькими индикаторами и кнопками. Я покрутила его в руках. Такие же я видела на сотрудниках охраны. Второй прибор стоял у противоположной стены, прислоненный к ней вплотную. Конструкция, размером примерно мне по пояс, в которой угадывался большой мотор, явно работающий на жидком топливе, несколько десятков педантично спаенных между собой индукционных катушек, и в центральной части его находился приваренный металлический ящик. Я уже было коснулась его, чтобы открыть, но ощутила мгновенный приступ тошнотворной брезгливости. Внутри была часть человеческого тела, вошедшая в замкнутую электрическую цепь этого механизма.       Даже в нерабочем состоянии прибор излучал некий резонанс, поле, которое в некоторой степени коррелировалось и усваиваясь стеной, к которой он был прислонен. Я обошла прибор и положила ладонь на стену, прислушиваясь к собственным ощущением. Это как будто капля краски в воде, придавая легчайший и невидимый обычным взглядом оттенок цвета, этот прибор генерировал поле нормальности и через стены распространял по всему Старейшему Дому. Несмотря на мерзостный источник, этот резонанс удивительным образом гармонично вписывался в основной резонанс этого места, песню которого Полярис и я соответственно находили приятной.       Здесь, в этой части Паноптикума, построенные предметов и то, что содержится внутри камер, начинало обретать смысл. Начинало входить в рамки того, что я считала логичным и правильным: здесь Измеренные Предметы использовались. Я жадно вчитывалась в папки, и они одна за одной мелькали передо мной.       Следующие четыре подряд камеры стояли пустыми — эти Предметы содержатся на постоянной основе в Медицинском Секторе. Морская губка, которая аномальным способом восполняла общий объем крови, — на мгновение мне вспомнилось множество тел, мимо которых я проходила, когда спасала Старейший Дом, лежащие в лужах собственной крови и страшными, развороченные раны погибших — «Тикающие часики», часы-луковка на цепочке, способные затормаживать все физиологические функции организма, и третий, самый любопытный — целый улей крохотных золотых фигурок ос, которые были такими же живыми, как настоящие осы, и при укусе вызывали рост зубов в месте укуса. Так вот откуда идет устойчивое понятие, что здесь хорошая медицинская страховка. А последний Предмет, — я даже не поверила написанному — желатиновые бесцветные капсулы, дающие полное исцеление принявшему его. Подумать только, самая настоящая панацея. Меня даже на секунду в холодный пот бросило, стоило мне подумать, на что могли быть способны кто угодно за стенами этого здания, чтобы получить хоть одну штуку этого препарата. Да и в этих стенах тоже, и было абсолютно верным решением ограничить допуск к этому Предмету только до семи человек в этом здании: меня и еще шестерых моих заместителей. Если и остальные Предметы такие же сильные — важные? — то тогда и обслуживающему персоналу, работникам Паноптикума не стоит знать, что именно здесь содержится. Засекретить информацию еще глубже, оставить в доступных документах только общее описания внешнего вида, без особенностей аномальных свойств. Я сделала заметку об этом в ежедневнике.       Снова миновав несколько пустых камер, я подошла к очередному железному занавесу, как меня нагнал Лэнгстон. Выглядел он чрезвычайно довольными и щеголял наспех забинтованной рукой.       — Следующие камеры содержат материалы, которые больше используются работающими за пределами Дома оперативниками Сектора Расследований, — торжественно объявил Фредерик. — Вам, честно сказать, эти Предметы совершенно ни к чему, а лучше всего, чтобы вы и не приближались к ним.       — И почему же это?       — Потому что там содержатся Предметы, влияющие на память и на волю человека, — поспешил объяснить он. — Как вы думаете, что будет, если вы случайно войдете в контакт с каким-либо из них? Если вы потеряете память о некотором времени?       Я мысленно прикинула. Неделю воспоминаний о произошедшем мне было откровенно жалко потерять, а если будет больше... да я планомерно пойду отстреливать всех и каждого в поисках брата.       — Их личные дела можно почитать хотя бы, или это тоже «не желательно»? — поинтересовалась я.       -Да, я принесу вам, — согласился он. — Подождите здесь.       Он скрылся за железным занавесом, а я огляделась и без колебаний зашла в комнату перед пустой камерой содержания и уселась в кресло перед выключенной панелью управления. Лэнгстон вернулся через десять минут в сопровождении еще двух помощников, и каждый нес по стопке папок. Я тяжело вздохнула, глядя на все это. В конце концов, я сама на все это подписалась.       В этой части содержались достаточно интересные Предметы: ярко-желтый зонт, вызывающий пропажу определенных воспоминаний; запасы забывчивости в растворимых гранулах, бежевые и легко растворяющиеся в любой жидкости; слабо-мутная жидкость лимонного цвета, вызывающая эффект так называемой «сыворотки правды», без каких-либо побочных эффектов; наручные часы, отматывающие время назад; белый хлеб, вызывающий взаимное доверие двух людей, которые его преломляют и многое другое, что действительно было более полезно в полевой работе, чем в этих стенах. Измененные Предметы, которые помогают оперативникам найти другие Предметы и заставить забыть о них других людей, обычных гражданских обывателей. Иногда, когда человек встречается со своими худшими ночными кошмарами, или он не в силах объяснить логически то, что с ним произошло, и тогда им нужна помощь, чтобы они отпустили все, что с ними дурного и аномального произошло. Вот этим вот Предметы и помогают им вернуться к своей нормальной жизни. Все эти Предметы, и настойчивость Лэнгстона и Кирклунда, мне как бы усиленно намекают, что мне стоит держаться подальше от оперативной работы, и нужно было быть полным идиотом, чтобы не заметить такие большие и жирные намеки. Да и больно надо этим заниматься, у меня есть гораздо более интересные дела.       Закончив с папками, я снова вышла к лифту. Голова немного кружилась, больше от обилия впечатлений от информации и самой информации, чем от того, что я снова могла подхватить неприятный резонанс. Приходя сюда на инспекцию, я даже не думала, что здесь может быть столько всего... разного, опасного и до жути интересного. Даже и не жуткого, как могло бы показаться иному человеку, именно интересного. И я обязательно вернусь сюда, позже и не раз, чтобы изучить то, что здесь содержится, более внимательно и тщательно.       Я подошла к краю и заглянула за бортик, уцепившись за него обоими руками. Свет единственного большого источника падал сверху, освещая еще целых пять огромных уровней Паноптикума внизу. Я бы могла продолжить, но этого было слишком много. В конце концов, напомнила я сама себе, я могу и не продолжать сегодня, дедлайна у меня все равно никакого нет. Глупо было бы упорствовать, тем более если у меня была еще куча других дел.       — Все в порядке, Джесси? — послышался голос Фредерика.       Он стоял рядом со мной со взволнованным видом. Надо же, так глубоко задумалась, что не услышала, как он подошел ко мне.       — Да, все хорошо, — кивнула я и отошла от края. — Пожалуй, на сегодня я закончу. Могу ли я попросить прислать мне кабинет полный список всех Измененных Предметов? — попросила я. — С распределением по категориям и указанием того, как они могут пригодится в Бюро. Отдельно - кандидаты на Связывание.       Лэнгстон принял вид одновременно смущенный и виноватый, отвел глаза и скрестил руки на груди.       — К сожалению, такой список предоставить я вам не могу.       Я подняла на него свой взгляд.       — Что такое, Лэнгстон? — поинтересовалась я. — Я считала, что ты любишь свою работу настолько сильно, что выполняешь ее хорошо. Или ты не хочешь мне предоставлять этот список?       Он побледнел, преисполнившись страхом.       — Нет, мэм, это совершенно не то, что вы подумали, — горячо заявил он. — Я выполняю свою работу. Я стараюсь делать ее насколько хорошо, сколько это есть в моих силах. Все несколько сложнее, и если вы позволите мне попытаться ее объяснить вам...       Мне не хотелось на него давить, а тем более использовать силу Приказа или даже попросту повысить голос. И если с Маршалл я могла спокойно разговаривать на повышенных тонах, даже напрямую с ней ругаться, то только потому, что сделаны мы были из одного материла, из которого так же были сложены стены этого места. Фредерик был совсем другой. Более мирный, что ли, мягкий, тихо и спокойно выполняющий свою работу. Я в красках представила себе, как отреагирует он, когда я повышу на него голос, как страх отразиться в глазах, и как отшатнется от меня, и поняла, что не хочу видеть его таким. Я не ошиблась, выбрав более мягкую тактику общения. Не все же мне с Маршалл сраться.       — Давай, я слушаю, — проговорила я.       Лэнгстон оглянулся за свою спину, где стояли сотрудники. Хотя они и были все далеко и не слышали, о чем мы разговаривали, я могла точно заявить, все они наблюдали, осторожно и стараясь не отрываться от своей работы.       — Поговорим в моем кабинете, — несколько скованно предложил он.       Я только кивнула и пошла вслед за ним в лифт, который он направил на нулевой, административный уровень, где теперь располагался Архив и кабинеты сотрудников. В том числе и кабинет Лэнгстона. Он провел меня туда, на минуту остановившись у стола своего секретаря, девушки неприметной наружности лет тридцати.       — Ариана, принеси нам с Директором по чашечке кофе, — попросил он. — И проследи, чтобы нас никто не беспокоил.       Мы с ним зашли в кабинет, он устроился за своим столом и начал бессмысленно перебирать бумаги, даже не заглядывая в них, больше занимая руки и пытаясь унять в них дрожь. Я же села в гостевое кресло напротив него и мельком оглядела окружение. Этот кабинет отличался от строгих линий и лаконичности моего кабинета. Стены были завешены плакатами, похожими на те, что использовал в своих презентациях Дарлинг, наглядными пособиями и рисунками моделей в разрезе, а так же несколькими картинами с вальяжно развалившимися котами. Тут же высилось несколько шкафов, забитых папками, и даже на полу строились несколько кривоватых стопок с папками и более ровные стопки с книгами. Выглядело это все на мой взгляд несколько более уютно, чем надо было. Вошла секретарь и поставила на край стола поднос с двумя кружками кофе и тарелкой, полной сэндвичей.       — Я не могу выполнить вашу просьбу по некоторым немаловажным причинам, и я попытаюсь вам объяснить, — начал Фредерик, дождавшись, пока его секретарь выйдет из кабинета. — Дело в том, что Старейший Дом является Измененным Местом. Таким, как и множество других существующих и еще не найденных Измененных Мест, но в то же время оно является совершенно особенным местом.       Он взял одну из кружек, как будто оттягивая объяснение, и я повторила его жест, взяв вторую.       — Это одно из самых стабильных Измененных Мест, и к тому же Старейший Дом остается максимально удобными и ориентирован именно для человека, по сравнению с другими найденными Измененными Местами. Предназначенное исключительно для комфортного существования человека, и со всеми вытекающими положительными и отрицательными, — он запнулся, — последствиями.       — Если ты хочешь разводить тут философствование и глубинный смысл существования человека, то не надо. — поморщилась я.       — Я имею в виду, что место это по большей своей части дружелюбно к человеку, удобно для длительного пребывания здесь. Фоновый резонанс Дома, физические параметры и многое прочее. Однако, в то же время, это место является достаточно опасным для человека, заставляя соблюдать определенные ритуалы, начиная от простых движений или особых защитных кинезиоглифов и заканчивая образом мыслей и определенных эмоций, — страх полностью ушел с его лица и оно как будто осветилось вдохновением изнутри. Он определенно любит свою работу. — И в то же время здесь водятся вещи, существа или определения, который находятся за пределами понимания человека, хаос и энтропия в своем истинном воплощении. Вся эта система находится в динамическом равновесии, и мы вынужденны содержать вещи, которых не понимаем и допускать погрешности в исчислении, поддерживая эту энтропию искусственно, чтобы она сама не возникла случайно, нарушая условия содержания или проявляя в реальности опасные вещи. Нанося вред работающим здесь сотрудникам, — видя, что я не особо реагирую на столь эмоциональные высказывания, он продолжил. — Сколько бы ужасным такое положение дел не было, Старейший Дом предназначен для человека, отражает суть человеческой натуры, всю красоту и благородство человеческого существа одновременно с жестокостью и нестабильностью, на которую человек способен. Отражает сущность человека очень достоверно. Однако, в то же время это место очень придирчиво к тем, кто здесь находится.       — И поэтому Тренч был в свое время далеко не первым, кто смог удержать Табельное Оружие, — подала голос я.       — Именно! — обрадовался Фредерик. — И одновременно это место меняет работающих здесь людей, в том числе вас и меня. Это естественный процесс, и здесь нет ничего противоестественного.       — Как и любые прочие отношения, любовные или деловые, — кивнула я. — Это явление мне знакомо. И все же ты говоришь о человечности, — продолжила я через минуту молчания. — И в это понятие входит те следы от ногтей, что обнаружились после отдыха в нестабильной зоне?       — Люди могут быть в ином случае хуже зверей, — пожал плечами Лэнгстон, как будто бы так и надо.       — И то, что люди здесь умирают, во время кризиса и раньше?       — Люди могут гибнуть и во время исполнения служебного долга, и на отдыхе. Это тоже часть человеческой жизни, — подтвердил он. — Но именно ваше желание сохранить персонал свели ущерб среди них к минимуму. Это уже ваша натура и ваш образ мыслей.       Я покивала в ответ на его слова. То, что он мне сейчас говорил, я уже знала, как будто слышала это другими словами или сама об этом думала. Или мне говорил Тренч или Дарлинг. Или как если бы я уже сформулировала это в своих мыслях, и теперь Фредерик удивительно синхронно их повторяет.       — И в то же время, несмотря на всю эту адаптированность и безопасность, это место остается за гранью нашего понимания и возможностей восприятия. Своеобразная сумеречная зона, пограничная зона между тем миром, где мы все родились и всем остальным существующем невообразимым и бесконечным. Тем, что есть в нашем мире, но большинство людей не в состоянии это воспринять, только когда видели что-то смазанное и нечеткое. Я рассказываю вам это, потому что вы не имели раньше дело с подобными вещами, — Фредерик посмотрел проникновенно и участливо. — Я хочу вам помочь, Директор. Я хочу попытаться объяснить вам вещи, которые нельзя объяснить формальной логикой и строгой отчетностью. Вещи, которым даже повредить может излишний педантизм и придирчивость. Вы понимаете? Вы видели Генератор Случайных Чисел, вы видели намерено оставленные пустые камеры. Люфт и попустительство здесь допустимы, в разумных пределах, конечно.       — И как все это соотносится со списком Предметов пятого и ниже уровня? — у меня точно не было сейчас настроения вести философские дебаты.       — Я хочу вам сказать, что это место не застывшее в камне и пространстве. Оно меняется, и меняются соответственно Изменены Предметы, — Фредерик вздохнул, тяжело может быть. — Некоторые Предметы под таким воздействием утрачивают свои аномальные свойства, а некоторые, наоборот, приобретают, как, к примеру, Измененный Кофе. Я понимаю, вы думаете другим образом, и я ценю вашу прямолинейность и желание держать все под контролем, но так это не работает. По большему счету, вам совершенно не нужно и не обязательно знать все досконально, что происходит в этом месте и чем занимаются люди. Работа в этом месте больше похожа на поэзию, на искусство, чем на точную науку и тем более на что-то бюрократизированное или строгой дисциплины. Как выразился наш хороший общий друг, мистер Уэйк: «Кошмары не подчиняются логике, не стоит их пытаться объяснить, это уничтожает поэзию страха». Так и здесь, мэм. Это место нужно больше почувствовать, — полюбить, если вам угодно, — но никак не изучить до последнего камушка.       Я чуть наклонила голову в бок, раздумывая над его словами. Его искренность и его желание поддержать меня это хорошо, и даже лучше, если он будет это делать не по уставу, а по личному порыву. И слова его звучали правильно, мне и самой не очень-то и хотелось выполнять полную проверку и нависать над сотрудниками, проверяя правильность заполнения документов. Я знала себя достаточно хорошо и ни в коем случае не была контрол-фриком. Мне просто хотелось выполнять свою работу как можно лучше и не проявлять очевидно непрофессиональной некомпетентности. И про личный авторитет забывать не стоит.       — Тогда мне нужен список Предметов с первого по пятый уровень, наиболее точный на момент составления, — сформулировала я по-другому.       Лэнгстон буквально просиял. Его круглое лицо буквально излучало оптимизм и энтузиазмом, как будто его спросили про его любимого кота. Счастье этого человека состояло в двух вещах: его кот и Паноптикум — и он был самодостаточен в своем счастье.       — Будет сделано, мэм. — отрапортовал он.       — Могу ли я еще поинтересоваться, — произнесла я. — Ты говоришь, что Измененные предметы не статичны, что они могут быть изменены, — процитировала я его же. — Можно ли, изучая эти изменения, понять, как устроенны Измененные Предметы? Какой их точный механизм действия, процесс создания, по каким законам они работают и можно ли создавать новые Предметы, или изменять уже существующие, чтобы удовлетворять текущие нужды Бюро?       Фредерик молча посмотрел на меня, возможно даже с удивлением, но не перебивал, внимательно слушал и слышал меня. Я видела буквально, как мои слова отражаются на его лице. У него было очень выразительное лицо, несмотря на безобразный шрам на губе.       — От того, что мы нашли, доставили сюда и навесили бирку на Предмет, Предмет от этого более понятным не становится. Каким образом мой Телевизор обрел способность к левитации, собственной и окружения, без видимых воздействий или внешнего источника питания? То, мы смогли изучить свойства Предмета, не значит, что мы смогли познать сам Предмет. Каспер говорил про псевдоэмоциональную реакцию Предметов Силы, но я думаю, предметней было бы изучать первопричины возникновения Предмета, — Фредерик покивал, выражая согласие со мной. — Тот же самый Диапроектор, насчет него у меня есть куча вопросов, на которые я не нашла в Бюро ответов. Откуда он взялся на свалке в моем родном городе? Был ли он результатом случайного влияния, действия распространенных людских представлений или кто-то создал целенаправленно? Было ли это со злым умыслом или для положительных эмоций? Откуда взялись к нему слайды и есть ли еще такие же? Конечно, Бюро проводило расследование по этому поводу, но результата не было совершенно. Может, просто было неверным направление работы?       — Вы хотите сказать, что Сектор Расследования провел расследование по делу Диапроектора недостаточно тщательно?       — Я совсем не про Расследования сейчас. Я хочу узнать механизм работы Измененных Предметов, — продолжила я. — Я знаю, как работают двигатели внутреннего сгорания или как работают компьютеры. Почему же нельзя узнать, как работают Измененные Предметы? Не досконально, а хотя бы основные принципы, которые двигают этими процессами, чтобы управлять ими, делать их менее разрушительными и менее ужасными и опасными для других людей.       — Вы великий человек, Джесси. — заявил Фредерик, окидывая меня странным взглядом. — Даже сам Нормунд или Тренч, которые столько много сделали для Бюро и Старейшего Дома в частности, не были были настолько значительными личностями, как вы. Для меня честь... работать и просто даже находиться рядом с вами.       — Ты знаешь, что я к этому не стремлюсь. — парировала я тут же.       — Я знаю... знаю, — Фредерик потер собственные руки одна об другую. — Я просто хочу сказать, что вы уникальный человек, наделенный глубокой моральной и духовной силой. Я разделяю ваши взгляды и буду поддерживать вас в любом начинании. Я потерял множество сотрудников, за все эти годы работы. По-настоящему хороших людей, из-за этих неуправляемых засранцев, и каждый их них оставил незаживающий шрам на моем сердце. Дарлинг потерял их не меньше, а Эриш, Маршалл и Кирклунд и того больше, — заявил он искренне. — Они тоже вас поддержат.       Я кивнула, немного смущенная его словами. Мне ни к чему его похвалы и комплименты, мне было интересно узнать, что он думает на этот счет и вообще возможно ли это.       — Так что насчет опытов с Предметами? — осторожно поинтересовалась я.       — Я не думаю, что это будет простая работа. В любом случае, здесь требуется высочайший уровень секретности, точное и филигранное владение параулитарным способностями и гибким сознанием, — объяснил он. — То есть, это как раз для вас работа. Занимайтесь, конечно, если вам это интересно будет. Каспер будет безмерно счастлив помогать вам в этой работе и выделит для этих целей отдельную лабораторию.       — Спасибо, Фредерик, — у меня с души как будто камень свалился. Конечно, мне не нужно было его разрешение, чтобы начать работать, но его поддержка и неумолимый энтузиазм здорово мне поможет, морально по крайней мере. — Это очень важно для меня.       Пришла его очередь смущаться и краснеть, густо и удушливо. Он стиснул пальцы в кулачки и прижал их друг к другу. Кажется, я задела что-то глубоко личное в нем. И он здесь был не один такой смущенный. Он был здесь едва ли не первый человек, который видел во мне не только обязательное и иногда неудобное приложение к Табельному Оружию, но и человека, личность. Он верил, что я могу сделать что-то новое и правильное. Первый человек на моей памяти, который за долгие годы так безусловно мог мне довериться. Может быть, он единственными и останется, но он искренне верил в меня и попросту слепо доверял моим решениям, на что рациональные Кирклунд и Маршалл не казались способными. Простое осознание этого факта уже заставляло уже заставляло взглянуть на него совершенно по-другому.       Я могла почувствовать, о чем он мне пытался сказать, понять не только своей головой, но и нутром, сердцем, и если можно так сказать, душой. Это было нечто новое для меня, и я бы не сказала, что это мне не нравится. И это осознание помогло мне принять, что это все не просто так. Что такой вот человек, как Лэнгстон, ежедневно удерживает множество опасных вещей, тем делая этот мир чуточку лучше. У него маленькая работа в масштабах всего Бюро и целого мира, но это работа важна. Я знала это головой, понимала это, но только сейчас я приняла это сердцем, осознала, и голова у меня от этого закружилась. Это было так сильно и так прекрасно в своей простоте, что я даже удивление небольшое почувствовала, почему я не смогла это понять раньше. Все это имеет свой смысл, высшее предназначение. Долг и сострадание, шанс обычным людям, которые ничего общего с этим дерьмом не имеют, вести нормальную, обычную жизнь, не подвергаясь ежедневно аномальным опасностям. Шанс на ту жизнь, которой я была лишена окончательно, и много лет назад. Несколько наивно с моей стороны было полагать, что я когда-либо смогу к ней вернуться.       И, наконец-таки, у меня был план действий на ближайшее время, и этот план включал не только мое вечное «выжить и не сдохнуть», но и нечто большее, гораздо большее, чем я вообще могла бы быть. Мое сердце билось как сумасшедшее. Я чувствовала эти стены, украшенные изображениями кошечек, и многие другие, как собственную кожу, и это биение эхом отдавалось в больших пространствах залов. Я чувствовала сердцем, что все это место больше меня, и одновременно мое сознание было больше, чем эти стены. Мне пришлось выйти за эти пределы, прорываясь наружу, как будто из треснувшего яйца.       И в этот момент прямо над моей головой низко загудело, как нельзя более некстати. Я машинально вскочила на ноги и обернулась к источнику шума, которым оказался расположенный над дверью крупный мигающий индикатор, на котором лаконично значилось «Сдвиг». Я снова обернулась к Фредерику, ткнув пальцем себе за спину.       — Кажется, мне пора, — просто сказала я. Он только согласно закивал. — Я тебе еще позвоню, насчет списка.       Развернувшись уже в движении, я побежала на выход, мимо секретаря, и двигалась я даже не к лифту. Добежав до окна коридора с гостеприимно распахнутыми ставнями, я радостно сиганула за них в бездонную пропасть, в последний момент с силой оттолкнувшись и воспарив вверх. Позади меня волной пронесся восхищенный шепот, но я уже была уровнем выше и снова перешла на бег, стремясь к открывающимся при приближении гермодверям. Прогресс, можно бы сказать, раньше я бы не добралась в один прыжок на целый уровень Паноптикума. Не сбавляя темпа, я побежала дальше, через Просеку, ориентируясь на источник звука. Вернее даже, гудел здесь каждый индикатор о Сдвиге над дверьми, но они больше подгоняли меня, направляли и указывали. Сдвиг был не здесь, не в Паноптикуме и даже в Отделе Безопасности, куда я выбежала, хотя и здесь царила умеренная суета, подгоняемая едва заметным подрагиванием от далеких сдвигаемых стен. Уже ближе, уже горячее. Кто-то истерически завопил, но вопль тут же прервался. Я цепко осмотрелась по сторонам, подмечая каждого человека, что они делают и куда стремиться общая волна.       В дальнем конце зала я заметила вполне узнаваемую с расстояния спину Сары Брейкер в окружении еще трех рейнджеров и поспешила к ней, уже даже не переходя на бег, вполне уверенная, что я ее догоню. Еще через зал, у самой Логистики, я догнала ее и зашагала рядом, без труда подстраиваясь под ее быстрый шаг. Мое внезапное появление не застало ее врасплох, она только дернула стволом ее большой пушки чуть вверх. Сразу за входом в Логистику мы повернули налево, где был путь в сторону закрытой Зоны Соприкосновения, той, где были Часы и Якорь.       — Где зафиксирован Сдвиг? — деловито поинтересовалась я.       — За Логистикой, ниже Транзитного Коридора, — коротко заявила она. Голос ее был несколько глухим из-за шлема. — Никакие рабочие Отделы не затронуты, даже Заброшенные Офисы, в отличие от прошлого раза. Здесь появляется что-то новое, — на ее простоватом лице отразилось беспокойство. — Первый раз наблюдаю такое. Маршалл говорит, такое в порядке вещей, но все равно мне не по себе.       — Если тебе будет легче, то для меня тоже такое впервые, — поделилась я.       На лице Сары отразилось что-то наподобие слабой улыбки.       — Нет, совсем не помогает.       Стало чуть легче, атмосфера стала мене давящей. В Отделе Логистики было много людей, но они все старались как можно быстрее убраться с нашего пути. Две молодых девушки в офисной форме стояли к нам спиной, и не видели, что они стоят ровно на нашем пути. Я уже хотела крикнуть им, как один сотрудник охраны аккуратно подвинул с места их обоих, так, чтобы мы их не задели. Проходя мимо, я кивнула ему и узнала тут же в нем Майкла Майерса. Он проводил всю нашу профессию взглядом, удерживая на месте сотрудниц.       Уже на полпути к новой части нас нагнал Эриш с тремя сотрудниками безопасности. На каждом из них было широкий пояс, перекинутый через плечо с туго набитыми карманами, и по большущей винтовке на каждого, на последние я коротко взглянула незаинтересованным взглядом. У меня все равно было лучше. Конечно, винтовку можно было использовать как дубину, но это было ее одноразовое использование.       Увидев меня, Эриш неловко и извиняющее улыбнулся, как будто бы меня стеснялся. Я не стала спрашивать, что он здесь делает, это и так было понятно, он со своими ребятами будет подстраховывать рейнджеров.       — Где Маршалл? — поинтересовалась я вместо этого.       — Занимается тяжёлым оборудованием, она пойдёт сразу после нас, — неловко произнес он. — А мы проверим, куда ведет сместившаяся часть, и зачистим дорогу, при надобности.       — Ты считаешь, это новая Зона Соприкосновения? — с сомнением в голосе произнесла я, не сбавляя шага.       Именно таким был порядок действий при возникновении новой Зоны Соприкосновения. Саймон красноречиво поджал губы.       — То же случилось двадцать лет назад, когда открывался Карьер Черного Камня.       — Отдел Логистики не стали эвакуировать? — осведомился один из рейнджеров. Я узнала его по голосу. Это был Датч, рейнджер первого класса.       — Не вижу в этом надобности, — пожав плечами, заявил Эриш. — Этот отдел и так уже несколько раз прерывал свою работу. Сдвиг произошёл не здесь, а гораздо дальше.       Датч только сухо кивнул, я а вскинула Табельное Оружие, внутренне готовая к любым неприятностям.       — Расслабься, Джесси, все под контролем, — успокаивающим тоном попросил Саймон. — Тебе уже не обязательно делать все самой, — я хотела было возразить, но смотря на его несколько помятое и добродушное лицо, возражать передумала, только кивнула. — Вот и славно. Итак, Фейден, Брейкер, Датч идут первыми, остальные рейнджеры за ними. Я со своими ребятами замыкающие. Вопросы?       Вопросов у никого не нашлось, и я первая двинулись вперёд, сразу беря быстрый темп. Брейкер двинулись справа от меня, Датч, не узнаваемый практически в глухом шлеме, по левую руку, не отставая ни на шаг. Сразу за распахнувшимися дверями располагался широкий коридор, настолько широкий, что спокойно два грузовика могли были разъехаться. Мы двинулись вперед, выцеливая неведомое в темноте, но коридор был пуст, только по бокам стояли обычные для офисной части Дома. Цветы, конторки с выдвижными ящиками, несколько пустых столов, пара торговых автоматов и один даже с газировкой. Позади нас появился неяркий белый свет — Саймон и еще один безопасник вытаскивали из пояса короткие палочки химического света, надламывали и бросали на пол. Еще двое держали под контролем и под прицелом полумрак за нашими спинами. Не опуская оружия, Брейкер потянулась к наплечной рации и коротко описала обстановку, по всей видимости, отсутствующей Маршалл. Коридор вывел нас к обычному техническому лифту, большому и просторному. При приближении к нему Брейкер двинулись вправо, Датч влево, не сговариваясь, а остальные рейнджеры, прикрывали их от самого лифта. Я хотела уже было вызывать лифт, но Саймон аккуратно отвёл мою руку и жестом попросил подождать. Почти сразу же откликнулись ушедшие рейнджеры и через минуту они вернулись.       — Что там может быть внизу? — в никуда поинтересовался Датч.       В ответ Сара только сорвала с пояса фальшфайер и бросила его, искрящимся белым светом, вниз. Он летел минут пять, до тех пор, пока не скрылся из глаз.       — Понятно, — повёл итог Саймон. — Пока не спустимся, не узнаем.       Я с размаху ударила по кнопке и лифт тут же приехал, спустившись вниз и первая в него зашла. Дождавшись, пока все загрузиться внутрь, я снова ударила по кнопке и мы всей дружной командой поехали вниз. Как я делала много раньше, только вот компания теперь казалась непривычной. Брейкер снова доложила в наплечную рацию. Я посмотрела на нее и заметила, что она была спокойна и сосредоточена, даже не подавая вида, что этот рейд может стать для нее — да и для всех нас тоже — последним. Поразительное самообладание, таким я сама похвастаться не могла.       Лифт остановился и открыл двери в темноту. Саймон бросил в проем две палочки, но они тут же отскочили от стены сразу за дверями. Однако стоило мне сдвинуться с места, стена стала разворачиваться, раздвигаться в стороны, открывая помещение метров восемь в длину и четыре в ширину. Замигали и сами собой включились белые квадраты ламп на потолке, освещая всю эту пустоту помещения и знакомые серые гермодвери на противоположном конце зала. Я ринулась была туда, но Саймон мягко перехватил меня за руку и повел в обратную сторону, укрывая меня за колонной шахты лифта.       — Слышал, ты за два дня обошла три уровня Паноптикума, — произнес он. — Бедный Лэнгстон, он, наверно, пребывает сейчас в ошеломлении. Но и ты, конечно, молодец.       — Ты издеваешься? — поинтересовалась я, прислоняясь спиной к колоне.       — Нет, изумлюсь тебе и твоей работоспособности, — отозвался он тут же. — Предлагаю тебе следующее: ты отдохни тут, посиди, а мы будем обустраивать здесь временный лагерь и обеспечим нужный уровень защиты, — я не стала отвечать, только уселась прямо на пол, буквально скатившись по колоне. — Вот и славно.       Пока он не не сказал, я и не чувствовала, как сильно устала. Вроде бы и ничего не делала, ходила только да читала документы, а чувство такое, как будто тяжести таскала. Сотрудники негромко переговаривались, и я слышала их голоса, отдаленно казавшиеся шумом морского прибоя. Через некоторое время загудел лифт, но я даже не двинулась. Он гудел несколько раз, и помещение наполнялось голосами и шумом моторов, разными звуками предметов. Я не реагировала, и только когда вместе с гудением лифта я уловила знакомый мне резонанс, встрепенулась и с усилием согнала с себя сонную одурь. Даже и не заметила, как успела задремать.       С Тони я встретилась на полпути и он молча вручил мне большой шоколадный батончик и бутылочку воды. Я молча кивнула и пошла обозревать, что успели сделать. Пустое помещение уже не было пустым. Множество людей сновали вокруг, занятые каждый своим делом. У противоположного выхода из зала стояло полукругом четыре плиты из Черного Камня, за ними монтировали два больших Резонансных Усилителя. Второй линией поставили машины для перевозки этих самых плит, как дополнительное укрытие для ведения огня по теоретическому неприятелю. Откуда-то принесли столы, на которые устанавливали компьютеры и прочие нужные приборы - значит, здесь будут помимо всего прочего, работать здесь будут и сотрудники Сектора Исследований. По обе стороны от лифта выставляли палатки для отдыха, и неясно было, как меня во время этого не разбудили. Помимо этого, доставили множество ящиков и экранированных контейнеров, еще закрытых и некоторые даже и запечатанные. На фоне всей этой движения я почувствовала себя немного не при делах, раз так шустро тут все обустраивают и без моего непосредственного участия и ценного руководящего напутствия.       Вместе с Тони в лифте приехала и Маршалл в сопровождении еще нескольких контейнеров, больших, выше нее ростом. С помощью каталки и нескольких помощников она выкатила эти контейнеры в центр зала. Жуя батончик, я с интересом обошла эти контейнеры. Таких я еще не видела.       — Что в них? — полюбопытствовала я.       — Системы тяжелого вооружения, — ответила Хелена. — Сейчас сюда доберутся их операторы и отправятся на разведку, — она кивнула на проход.       — То есть, ты хочешь отправить своих людей в неведомую ебень, чтобы узнать, что там за новая Зона Соприкосновения? — поинтересовалась я.       Я знала, что это такое и даже приходилось стрелять в них: человек под литыми пластиками Черного Камня, сложенными в бронекостюм с автономной системой дыхания.       — Я действую согласно утвержденным протоколам, — сухо откликнулась она, внимательно смотря на меня.       — Так почему бы не использовать дроны? — предложила я. — Я же знаю, у нас есть рабочие прототипы.       — Мы бы использовали, если бы операторы не справились с задачей, — сказала она. — Но если ты пожелаешь, используем их первыми.       Я кивнула и она потянулась за рацией, отправляя новый приказ. Следующий раз лифт приехал с новой партией рейнджеров и двумя явно взволнованными лаборантами в белых халатах. До их прибытия я успела распаковать контейнеры с этими дронами и посмотреть на них, так сказать, в живую. В технической документации, которая попала мне на стол, не было указано, что они не похожи на обычные военные модели, тоненькие и изящные, а больше напоминали энергокубы более прямоугольной формы, на колесиках, глазом видеокамеры и сложенными металлическими манипуляторами. Хотя размерами они были гораздо меньше военных моделей. Да, может быть, у военных уже есть и меньшего размера модели, хер его знает.       Как только научники прибыли, то я тут же дала отмашку начинать. Хотя дронов было три, прибыло только два сотрудника. Ничуть не стесняясь, я взяла управление третьим дроном и первая подняла его в воздух. Чуть помедлив, за мной поднялись еще два. Видимо, младшие научные сотрудники, что работали с дронами, несколько робели работать рядом со мной. Подождав, пока гермодвери поднимутся, все три дрона влетели в темный провал прохода, ведущего в новую Зону Соприкосновения. Наблюдение мы вели через экраны на компьютерах, с достаточно маленькими выпуклыми стеклянными экранами и зернистым изображением, так что приходилось приглядываться. Первое время ничего не было видно, кроме слабой подсветки от самих дронов. За нашими спинами собралась толпа. Они тоже смотрели на мониторы, затаив дыхание. Я слышала их тихий шепот за спиной, шуршание одежды. Всем было любопытно и интересно, не только мне. Я жадно вглядывалась в экран, стремясь разглядеть хоть что-то, и управляла машинкой не глядя на кнопки. Прямо за мной стояли Эриш, Тони и Маршалл, и последняя дышала как-то слишком подозрительно и настороженно. Чем-то я ей опять не угодила? Напряжение в воздухе сохранялось еще минут двадцать, пока мы вели беспилотные комоды на колесиках вперед. И в один совершенно неожиданный момент едва расступающаяся сплошная темнота сменилась ярким ослепляющим солнечным светом.