Всё, что останется

Но куда ты пойдёшь, туда и я пойду, и где ты жить будешь, там и я буду жить; народ твой будет моим народом, и твой Бог – моим Богом. Руфь 1:16

У племянницы султана руки бледные, тонкие, ничего тяжелее стопки философских трактатов не поднимавшие. Пальцы её усыпаны красными следами от неосторожных уколов иглой, их каждый день окропляют свежие чернила и краски. А ещё они холодные, и всяким случайным или намеренным прикосновением будят в нём что-то очень далёкое, давнее, забытое умом, но не сердцем, не кровью. Аслан не должен этого знать, ему нельзя, но он знает. У племянницы султана глаза глубокие, тёмные, оборачивающиеся то чёрными водами моря во время бури, то безлунным знойным османским небом. Ночами они теснят из его снов безмолвные горы и морозные ветры, снега тают и бегут по серым скалам узкими прозрачными ручьями. Меж камней упрямо пробиваются короткие стебли с сиреневыми цветками — она рисует их аккуратными мелкими штрихами, отрывает лишние части холста и дарит ему. Аслану кажется, будто цветы на полотне пахнут её волосами. У племянницы султана имя совсем не величественно-царское, и голос не звенит жестокостью стали, а льётся неспешной песней мея*. Но казнит его она точно как королева, пусть и слепо, наивно, без умысла. Конечно, я бы поехала с тобой. И Аслан готов забыть и отдать всё, но у него ничего своего нет.