Антология онтологии

Амброзий Багумил, он же”Польский Габриэль Гарсиа Маркес”, был найден в своей квартире в халате, который он называл “диалоговым”, ведь писал в нем только диалоги; в двух меховых тапочках, один из которых порвался; в трусах, видевших худшие времена юности, бедности и безвестности своего обладателя; с сальными волосами и налитыми кровью глазами, забывшими о существовании сна; был найден в своей квартире, умершим над текстом, не над рукописью — польский Габриэль Гарсиа Маркес был очень современным человеком — но над вордовским файлом, с пальцем, окоченевшим на мышке. Кто-то может воскликнуть, возмутиться, возразить, возопить и даже всплакнуть: “Послушайте! Это слишком позорная смерть для такого человека!”, и не будут правы, ведь Амброзий Багумил недаром взял такой псевдоним, он успел заканчивать работу, а в последние минуты жизни он успел написать даже послесловие, в котором признался, что просто хотел отдать дань уважения своему вдохновителю и стилистическому отцу — Габриэлю Гарсиа Маркесу и его роману «Осень Патриарха». Роману «Осени Патриарха», который он называл: «Библией диктатуры»; и он написал свой роман о диктатуре, написал это признание, эту предсмертную записку, и умер одновременно и как автор — не в первый, и не в последний раз — и как человек — в первый, но явно не последний; и его гроб несли поклонники до кладбища через десятки километров, как Всеволода Крестовского, который получил вторую жизнь благодаря Амброзию Багумилу; а впереди всех был его дворецкий. Дворецкий, чьего имени никто не знал, было двенадцать версий, и все знали, что они неверны; поэтому все называли его просто “Тот”, как древнеегипетского бога. Тот всегда ходил рядом с Багумилом, Тот нашел тело, Тот организовал похороны, Тот организовал траур — и Тот застрелился сразу после похорон. И пока Тот ещё не успел ни остыть, ни внезапно пропасть из публичного поля, ни быть разыскиваемым своими немногочисленными знакомыми, ни быть найденым, ни быть опознанным по многочисленным шрамам, ни быть похороненым — не успев ничего, можно предаться думам о том, как некоторые люди предсказывают свою смерть, даже безо всяких предпосылок. Вот первый роман Амброзия Багумила — молодого писателя, молодого диссидента, молодого эмигранта, который прочитал “Осень патриарха” в первом попавшемся переводе, далеко не самом удачном, написал под впечатлением рассказ, который плавно перерос в повесть, которая плавно перетек в роман, который произвёл фурор, вызвал волну эмиграции, протесты против диктатур по всей Восточной Европе и, как ни прискорбно; возможно, серию терактов и политических убийств, которые так и не были до конца раскрыты, а вероятно, и не будут. Но как бы Амброзий Багумил не горевал, он шёл в гору, он горевал над каждым погибшим, каждым раненым — и шёл в гору, он горевал всю жизнь, каждую секунду каждого десятилетия — и шёл в гору; каждую секунду каждого десятилетия, получая всё новые премии, засушливая до дыр свою любимую «That’s life» Франка Синатры, создавая всё новые книги — каждая уникальная, совсем не похожая ни на одно другое его произведение, и вот теперь — вернулся к истокам. Вернулся к истокам, когда был молод, известен двузначному числу людей, точил зубы на власть и мечтал оказаться в розыске за госизмену, а когда оказался — сбежал за ржавую дырку в железном занавесе с украденной пишущей машинкой и несколькими грошами в кармане, которые он потратил на “Осень Патриарха”, из-за чего пришлось занимать пустые квартиры многоэтажных домов, в которых он написал свой первый роман, стал известен, получил секретаря и телохранителя в одном лице, который знал Амброзия Багумила ещё с тех пор, когда Амброзий Багумил был молод, известен двузначному числу людей, точил зубы на власть и мечтал оказаться в розыске за госизмену. Этот секретарь и телохранитель в одном лице был известен под двенадцатью, именами, хотя, по мнению некоторых, псевдонимов было около сотнни; а также под прозвищами «Ангел» и «Литератур-адъютант»; ведь, действительно, он сопровождал Амброзия Багумила постоянно и неотступно, как ангел-хранитель, и всегда, как расторопный адъютант, поспевал за Амброзием своей карающей походкой, готовый на все ради своего кумира, своего гения, своего Бога. Великий секретарь, великий телохранитель, великий поклонник, великий друг, великий жрец, великий военный преступник, ответственный за серию терактов и политических убийств, вдохновлённых первым романом Амброзия Багумила; преступлений, которые не были до конца раскрыты, а, вероятно, и не будут. И Амброзий Багумил знал это, знал, но ни разу не показал своего знания, держал Юдо — а Амброзий Багумил бал единственный, кто знал имя своего секретаря и телохранителя в одном лице — держал, чтобы быть уверенным: Юдо не совершит ни одного преступления. Он хотел убить Юдо, хотел, но не мог, ведь убийцей не был, и не собирался им становится, но понимал: убийство — единственный способ покарать, единственный способ отомстить невинных жертв. И он решил вернуться туда, где все начиналось, написать роман, который будет вдохновлён «Осенью Патриарха», и который не повлечет за собой серию терактов и политических убийств — нет, который повлечет всего два убийства. И вот, дописывая эпилог, он включил “That’s life” и принял яд, находясь в самом нелепом виде: в халате, который он называл “диалоговым”, ведь писал в нем только диалоги, в двух меховых тапочках, один из которых порвался, в трусах, видевших худшие времена юности и безвестности своего обладателя, с сальными волосами и налитыми кровью глазами, забывшими о существовании сна. И Амброзий Багумил убил себя, зная, что убивает и Юдо, ведь этот секретарь, телохранитель и жрец в одном лице не выживет без Бога, застрелится после похорон. И вот: кара настала, Юдо застрелился, убийца и террорист погиб безвременно, бесславно и бесполезно, ведь Амброзий Багумил, он же”Польский Габриэль Гарсиа Маркес” совершил самоубийство в неподходящий момент, и был найден в своей квартире в халате, который он называл “диалоговым”, ведь писал в нем только диалоги, в двух меховых тапочках, один из которых порвался, в трусах, видевших худшие времена юности и безвестности своего обладателя, с сальными волосами и налитыми кровью глазами, забывшими о существовании сна, умер в своей квартире, умер при родах своей книги.