И грянул гром

Филипп

      Пейджер жалобно пищит, когда Филипп пробегает глазами историю болезни миссис Хикс, поступившей полчаса назад с тупой болью в районе пупка, то стихающей, то усиливающейся. Он почти уверен, что это аппендицит, но ждет доктора Гримлока, чтобы обсудить с ним ситуацию: температура больной повышена не критично, однако ситуация может быстро измениться.       — Черт! — Филипп прочитывает сообщение, срывается с места и, выбежав в коридор, через две минуты оказывается в палате старика Чена, где уже находятся две медсестры. — Давно он без сознания?       — Минуты три или четыре. Только что пришли анализы, что вы просили.       Филипп хватает со столика листок из лаборатории и мгновенно мрачнеет.       — Креатинин зашкаливает, срочно начинайте диализ. Следите за показаниями, при риске сердечного приступа или судороге сразу же сообщите мне. Не оставляйте пациента одного.       Филипп еще несколько минут стоит у кровати старика, пока медсестра умело подключает аппарат гемодиализа. К сожалению, в возрасте старика Чена очень высок риск не подняться с больничной койки в первую очередь из-за сердечно-сосудистых осложнений. Но бороться необходимо до конца, даже зная, что шанс победить ничтожен.       Доктор Гримлок, нашедший его у кулера с водой возле палаты Чена, внимательно выслушивает опасения относительно миссис Хикс и сразу кивает:       — Аппендицит, сомнений нет. Будешь ассистировать на операции?       Филипп коротко кивает. В животе становится горячо и волнительно от предвкушения участия. Как он мечтает о настоящей хирургической практике! Нет, конечно, обходы со стажерами очень полезны и держат знания в тонусе, заполнения историй болезни учат дисциплине и вниманию к мелочам, но без практики невозможно стать хорошим хирургом.       — О, разумеется, сэр.       — Сейчас же подготовим операционную. Что с мистером Ченом?       — Креатинин почти семьсот.       Доктор Гримлок несколько секунд молчит, глядя на него, потом мягко произносит:       — Ты же понимаешь, что с такими показателями ни о какой замене сустава речь идти не может. Тут уже стоит вопрос о том, уйдет ли он от нас на своих двоих, в инвалидном кресле или в гробу. Ему еще крайне повезло, что ты заметил почечную недостаточность: на какое-то время мы сможем поддерживать его состояние, а дальше посмотрим.       — Да, сэр.       — Я тоже привязался к старику. Помнишь, он приглашал нас сыграть в гольф? Боюсь, мы уже не сыграем. Ну, жду тебя в операционной через десять минут. И пожалуйста, вытряхни все лишнее из головы.       Аппендэктомия проходит без каких-либо осложнений, и уже спустя час миссис Хикс переводят в хирургическое отделение, где за ней наблюдает одна из медсестер. Филипп же, закончив смену ближе к одиннадцати вечера, отдает ключи от ординаторской охраннику и, устало выдохнув, отправляется домой, надеясь написать еще несколько страниц исследовательской работы.       Ночной Лондон приглушенно мерцает огнями, негустой туман окутывает уже засыпающий город, и Филипп снижает скорость, опасаясь столкнуться с кем-нибудь невнимательным на сложном перекрестке. Вечерняя дорога до дома занимает чуть меньше привычного часа утром, и Филиппу нравится смотреть на величественный Тауэрский мост, на опустевшие улицы, ведь сквозь них проступает наконец их настоящее лицо. Гораздо быстрее было бы добираться с помощью метро — всего полчаса по северной ветке — но Филипп ценит именно эти минуты размышлений в пространстве своего авто после утомительного рабочего дня.       Иногда его, как и сейчас, охватывает соблазн применить магию и помочь почкам старика Чена вновь функционировать как следует. Зачем ему дар избранного или обещанного — кто он там на самом деле — если этот дар не спасает человеческие жизни? Да, он гораздо быстрее схватывает материал на лекциях и определяет болезни, применяя знания на практике — но в глобальном смысле толку от этого никакого, многие отличные врачи делают то же самое без всяких магических способностей.       С другой стороны, Филипп не понимает, имеет ли он право спасать жизни, применяя магию по отношению к магглам, и в каких случаях подобное вообще допустимо. Ступив единожды на этот путь, он может и не остановиться, но это повлечет серьезные последствия. Если он работает в маггловской больнице, то, наверное, обязан играть по ее правилам, равно как работая в Мунго, он бы не стал удалять аппендикс с помощью скальпеля. Но возможен ли синтез магии и маггловской врачебной науки? И не в его ли силах воплотить этот теоретический синтез в жизнь?       Примроуз-Хилл встречает его тишиной и запахом приближающейся осени. Чем дольше Филипп живет в этом районе, тем сильнее прикипает к нему всем сердцем: здесь жизнь течет неспешно среди зелени холма, старинная церковь святого Марка будит переливом колоколов, на дорожках парка играют беззаботные дети, а пожилые дамы и джентльмены ведут на поводках своих такс, пуделей и болонок, зажав под мышкой выпуск "Таймз".       Припарковав машину на Принцесс-стрит, Филипп поднимается по ступеням в дом, проскальзывает в холл и негромко произносит:       — Тиа, я дома!       Эльфийка тут же возникает перед ним с небольшим хлопком и радостно говорит:       — С возвращением, хозяин! Как прошел день? Ужинать будете?       — День выдался тяжелее вчерашнего, к сожалению. А что у нас на ужин? — Филипп снимает ботинки и влезает в мягкие удобные тапочки, подаренные тетей Джинни. — Я бы выпил чай с чем-нибудь не очень тяжелым, вроде сэндвича.       — Овощная запеканка подойдет, хозяин?       — Точно. Я ведь сам просил тебя ее приготовить, так что с удовольствием поем, — хмыкает Филипп, проходя на кухню. Часы показывают почти полночь, и на самом деле он бы просто лег спать, но тогда работа по спинному мозгу не продвинется ни на страницу. — А ты сама чем занималась весь день кроме ужина?       — Тиа отдыхать. Немножко убираться на чердаке. Всякий хлам хранится, потом поглядите, хозяин, может, что выкинуть надобно. Много добра от прошлых хозяев.       — Ты умница, Тиа.       Филипп сидит над книгами и собственными старыми историями болезней до двух часов ночи: написав три страницы текста, он наконец сдается и отправляется спать, поняв, что мысли о почках старика Чена мешают ему сосредоточиться на исследовании. Его раздражают не отказывающие почки, его раздражает, что они мешают осуществить эндопротезирование. И вот это внутреннее раздражение вызывает в нем яростное желание бороться с болезнями любым способом, только бы их победить — и вот здесь он сталкивается с дилеммой о своем праве применять магию во благо.       Безжалостный будильник вырывает Филиппа из странного черно-белого сна около восьми утра, но он еще полчаса лежит в кровати, пытаясь полностью проснуться после видений мощного и мрачного замка, над которым бушует гроза.       Поработав три часа подряд над исследованием за чашкой крепкого кофе и блинчиками с сыром и зеленью, Филипп бросает взгляд за окно: Примроуз-Хилл залит солнечным светом уходящего лета и буквально манит выйти на улицу, чтобы вдохнуть свежий полуденный воздух и спуститься по зеленым аллеям вниз, в просторный Риджентс-парк.       Захватив "Постороннего", Филипп прогуливается по дорожкам и, миновав лондонский зоопарк, добирается до сада королевы Марии с увядшими розами, где устраивается на далекой и скрытой от глаз скамеечке.       Книга ему не нравится. Прочтенные за неделю пятьдесят страниц отдают провокацией и вызовом. Корешок сильно пахнет женским парфюмом: цветочным, и его пальцы потом хранят этот аромат.       Вибрирующий телефон в кармане летнего голубого пиджака возвращает Филиппа в реальность: увидев на экране имя друга, он со стоном вспоминает, что обещал встретиться с ним где-нибудь за ланчем сегодня днем.       Голос Лео с жаром произносит:       — Я тебя жду в Циннамоне, что недалеко от Тейт Бритайн. Помнишь, где это?       — Я не выношу индийскую кухню.       — Будто я не знаю. Брось, приходи, переместимся в паб, закажем морковные палочки. Только я тебя прошу, никакой машины. Тут все стоит, ты застрянешь бог знает как надолго.       Филипп негромко хмыкает, пряча телефон обратно в карман. И вечно Лео издевается над его попыткой вести здоровый образ жизни при условии недосыпа и вечных перекусов между пациентами, лекциями и обходами.       — Я решил сперва, что ты на фехтовании, — друг крепко пожимает его ладонь и указывает на черный барный стул возле себя. Он одет в джинсы и потрепанную ветровку, из-под которой выглядывает синяя футболка. — А ты, оказывается, книги в парке читаешь, как вышедший на пенсию старик. Будешь что-нибудь?       Филипп кладет "Постороннего" на стол и с предубеждением листает меню. В пабах обычно не так легко найти что-то полезное, но в конце концов он выбирает овощной салат, яблочный сок и стейк полной прожарки, а Лео заказывает двойную порцию луковых колец в кляре и соус барбекю.       Некоторое время они просто наслаждаются обедом, глядя друг на друга и обдумывая, какие истории из практики будут наиболее интересны обоим. Лео специализируется в области офтальмологии, и у него в запасе есть немало страшных случаев о том, каким образом человек способен испортить себе зрение или потерять его навсегда за доли секунды.       — Как дела у вашего старика Чена?       — Отвратительно. — Филипп отправляет в рот последний кусочек стейка. — Почечная недостаточность третьей степени, так что вчера пришлось резко подключить диализ.       Лео вытирает пальцы о салфетку и комкает ее в ладони, качая головой.       — Дело дрянь. Жаль, мне показалось, что у дедули есть хорошие шансы на успешное эндопротезирование. Ему ведь около семидесяти?       — Семьдесят два.       — Почки вечно устраивают сюрпризы, — Лео задумчиво потирает переносицу. Его русые волосы взъерошены, под глазами такие же круги, как и у Филиппа после тяжелой смены. К тому же его недавно оставила Люси, заявив, что устала видеться с ним слишком редко и не готова жертвовать своей молодостью ради призрачной надежды выйти замуж за офтальмолога, так что Лео совсем ушел в работу с головой и выглядит неважно, забывая даже вовремя менять одежду. — И самое коварное: ты узнаешь об этом тогда, когда тебя уже тащат на диализ.       Филипп мрачно кивает, допивая сок. Разбавленный, конечно, но ничего другого и нельзя ожидать от паба практически в центре Вестминстера: сплошные туристические ловушки.       Лео скептически косит глаза на "Постороннего":       — Что за постмодернистскую ерунду ты вдруг взялся читать? Совсем на тебя непохоже. Последний раз ты находился в весьма близких и нездоровых отношениях с Китсом.       Филипп приглушенно смеется: Лео — единственный человек, способный легко и непринужденно поднять ему настроение и заставить ненадолго забыть о больничных горестях.       — Книга не моя: она принадлежит мисс Флоренс Спенсер. К сожалению, придется ее дочитать: не в моих принципах бросать начатое, хотя главный герой мне неприятен и сочувствия не вызывает.       Лео тихо присвистывает.       — Мисс Спенсер? Старшая дочь Спенсеров из Элторпа? Умеешь же ты привлекать к себе женщин, особенно таких, как мисс Спенсер. Птица высокого полета!       — Каким образом я их привлекаю?       — Умом, внешностью и абсолютной незаинтересованностью в противоположном поле. Женщины воспринимают это как оскорбление и начинают терять голову.       Филипп снова смеется и отодвигает посуду на край стола, жестом попросив официанта убрать ее.       Лео поглядывает на часы и замечает:       — Мне пора бежать на операцию: ассистирую на пересадке хрусталика... Будь осторожен, дружище: мисс Спенсер — леди непростая. Люси, как ты помнишь, до безумия увлекалась королевской семьей, всех членов наизусть знала, в палатке спала у Букингемского, лишь бы Ее Величество поближе увидеть. С ее слов, Спенсеры существа крайне сложные, изворотливые, себе на уме, защищают исключительно собственные интересы, хоть и занимаются благотворительностью для отвода глаз: с ними опасно ссориться. В глаза они тебе улыбнутся, похвалят, осыплют комплиментами, а за спиной — нож в спину воткнут, провернут и такую жизнь тебе устроят, что взвоешь. Мой тебе совет: обходи их стороной, если не хочешь потерять работу. Ну, до встречи!       Филипп с сомнением пожимает плечами, вновь оставшись наедине с самим собой и "Посторонним". Суждения Люси можно смело не воспринимать всерьез: она плохо разбирается в людях и всегда поверхностно делит их на два полюса, черный и белый, не утруждаясь вникнуть во все обстоятельства. Ее симпатии лежат на стороне тех, кому поют хвалебные оды глянцевые журналы и публика.       Перед возвращением домой к исследованию Филипп все же решает заглянуть в Тейт Бритайн, чтобы полюбоваться прерафаэлитами, раз уж он случайно оказался поблизости. В будний день в галерее немноголюдно, так что никто не мешает Филиппу сесть на банкетку и погрузиться в изысканный мир символов и легенд, прекрасных дам и влюбленных рыцарей. Мир этот пропитан идеалами куртуазной любви, истинными ценностями, подлинными чувствами, но так далек, что до него невозможно дотронуться. А уменьшенная магией книга Камю лежит в его кармане.       — Я знала, что встречу вас здесь, — мелодичный голос заставляет Филиппа вздрогнуть и неохотно повернуть голову, оторваться от созерцания мистической, полной ощущаемого трагизма "Леди из Шалот". — Вы прочли мою книгу?       — Половину.       Мисс Спенсер подходит поближе, стуча каблучками, садится слева от него и насмешливо улыбается. В темно-голубом платье, с красной розой в медовых волосах, она несколько напоминает героинь окружающих их полотен — и загадкой, спрятанной в глазах, и неспешными движениями.       — Судя по тону, вы разочарованы.       — Рано судить, мисс Спенсер. Возможно, дочитав ее до конца, я резко изменю свое мнение, — отзывается Филипп, коротко склонив голову в знак приветствия. Эта манера из восемнадцатого столетия так прочно въелась в него, что он бросил попытки от нее избавиться. — Но пока что мне не слишком близка философия "постороннести", если ее можно так назвать.       — Отчего же?       — Скорее всего, я принимаю чересчур активное участие в жизни. С другой стороны...       Филипп замолкает, думая, что книга явно не нравится ему еще и тем, что герой отчасти напоминает его самого: он прожил в двадцать первом веке уже пять с половиной лет, а многие моменты все еще вызывают внутри него отторжение, непринятие, и он точно так же чувствует себя посторонним для всех остальных, как и герой Камю.       Мисс Спенсер наблюдает за ним с любопытством, вопросительно приподняв рыжеватые брови после затянувшейся паузы.       Филипп качает головой.       — Прошу прощения, мисс Спенсер, я потерял мысль в лабиринте идей.       — Не лукавьте: просто ваша мысль не предназначена для моих ушей, — она кладет ногу на ногу и чуть отклоняется назад, опираясь на руку и тем самым обнажая беззащитность груди, спрятанной под шелковой тканью платья. — Что привлекает вас сильнее всего?       — "Благовещение" Россетти. Лицо Марии бесподобно.       — А я всегда чувствовала незримую духовную и роковую связь с "Леди из Шалот", — мисс Спенсер вдруг яростно отталкивается от банкетки и стремительно подходит к картине Уотерхауса. — Если я выберусь из башни навстречу Ланселоту, то погибну. Как чудесно, что в наше время Ланселотов не существует, как ужасно, что за них можно принять кого угодно — кого захочется. Впрочем, в университете меня называли "безжалостная красавица", и совершенно незаслуженно. Видели это полотно?       Филипп мгновение молчит, потом тихо отзывается:       — "И, вздыхая, меня увлекала       в свой приют между сказочных скал, и там ее скорбные очи поцелуями я закрывал".       В глазах мисс Спенсер сквозит неприкрытое восхищение.       — Бог мой, неужели вы знаете Китса?       — Любой англичанин должен знать Китса как национальное достояние и как исключительного певца любви. По-моему, никто до сих пор его не превзошел.       — Да вы в самом деле динозавр! — мисс Спенсер буравит его любопытным взглядом. — Впрочем, ваш Китс устарел точно так же, как мой Ланселот. Никто нынче не ценит настоящее. Не хотите пройтись? Солнце так редко посещает наш туманный остров,что глупо тратить теплый день на картины. В дождь они смотрятся с большим уютом, поверьте мне.       Филипп усмехается.       — Боюсь, у меня есть только час.       Мисс Спенсер немедленно направляется к дверям.       — Живете по расписанию?       — Иначе невозможно выжить.       — Я люблю существовать здесь и сейчас, — она на ходу пожимает руку знакомому смотрителю. — Нет, разумеется, у меня тоже есть некое расписание, и я ему следую, но если подвернется подходящий момент улизнуть из его тисков, то я непременно им воспользуюсь. В конце концов, жизнь одна и проходит нелепо быстро.       — Не соглашусь с вами, увы. Привычный и четкий распорядок дня дает ощущение стабильности.       Мисс Спенсер оценивающе щурится.       — Вы случайно не дева по гороскопу?       — Верно.       Она смеется непростительно громко для усыпляющей и священной атмосферы музейных залов и тут же извиняющимся жестом прикладывает пальцы здоровой руки к губам.       Они выходят на улицу и направляются к Виктория Гарденс: солнце то прячется, то появляется из-за облаков, и тогда ветерок с Темзы приятно освежает, будто лето еще только вступает в свои права.       — Вы простили меня? — мисс Спенсер смотрит на него искоса. При солнечном свете ее глаза кажутся выразительнее. — Я в самом деле люблю играть с людьми, но делаю это не со зла. Птичкам из золотой клетки приходится иметь острые коготки, иначе попадаешь в зубы светских львов быстрее, чем сосчитаешь до трех. Общество, в котором я вращаюсь, — красивая картинка снаружи и сад разбитых сердец изнутри. Но вас — вас я поцарапала по привычке.       Филипп вздыхает. С аристократическим обществом он теперь сталкивается редко, но прекрасно понимает, о чем говорит мисс Спенсер. Никто не выбирает семью, только учится жить и выживать в тех условиях, в которых оказался. И от этого сложно убежать.       — Не уверен.       — Вы ужасно злопамятны! — на ее лице отражается наигранная тревога. — Что я могу сделать, чтобы вы переменили свое отношение?       — Оставить меня в покое.       — Вот уж этого я никак не могу обещать, мистер Принц, — мисс Спенсер неожиданно берет его под руку. Филипп вздрагивает от прикосновения, ощущает вновь этот аромат гиацинта и фиалок. — Простите за вульгарность, но вы так быстро идете, а я со своей закованной в лонгет лапкой не поспеваю за вами. Честное слово, я не имею никаких дурных мыслей и намерений, просто вы очень интересный собеседник. Вы честный и не боитесь высказать правду относительно чего бы то ни было. Не поверите, но большая часть моих знакомых цитирует кого угодно, от Рескина до недавних бестолковых выпускников искусствоведческих школ, а своих мыслей совсем не имеет. Скука!       — Вы говорите так, будто я экзотическая зверушка в вашем зоопарке.       Мисс Спенсер огорченно опускает голову и шепотом говорит:       — Видимо, я вам неприятна, мистер Принц. Что же, в таком случае, проводите меня до здания Парламента, я как раз встречаюсь с отцом — и расстанемся как несостоявшиеся друзья. Пришлите книгу курьером — когда дочитаете.       Филипп останавливается и смотрит на нее виновато.       — Я снова надерзил вам.       — Да, характер у вас превосходный, — она с грустью улыбается. — Но вы не подумайте, что я навязываюсь. Ни в коем случае!       Эта мысль будто раздражает ее, и она выпускает его руку, поджав губы. Несколько секунд они пристально смотрят друг другу в глаза, потом Филипп миролюбиво предлагает, уступая:       — Если вы пригласите меня на аукцион в качестве зрителя, я приду из давнего любопытства и заодно верну вам книгу. Будем считать это финальной встречей: бог любит троицу...       Телефон настойчиво вибрирует в его кармане, и Филипп поспешно отвечает на звонок, увидев номер доктора Гримлока. Сердце его резко падает вниз от неприятного предчувствия. Как назло, что-то случилось именно в его выходной!       — Умер? Почему? — реальность сужается до низкого голоса доктора и побледневшего лица мисс Спенсер. — Сердечный приступ? У Ламберта? Господи, как это произошло? Вчера было все в порядке! Хорошо, хорошо, я сейчас же приеду... Да!.. Мисс Спенсер, мне срочно нужно добраться до больницы. Вы знаете, где можно поймать такси?       — Джексон! Подайте авто! — она резко разворачивается и машет кому-то невидимому рукой. — Я вам не сказала, что меня всегда сопровождает телохранитель по просьбе отца? Слава богу, сейчас от него будет хоть какая-то польза. Мы ушли недалеко, водитель нас догонит буквально через две минуты. Я вас отвезу, не беспокойтесь: поймать такси здесь сложно, а вызывая его, вы потеряете время. Ехать минут десять, не больше.       Филипп бездумно забирается в низкую серебристую ауди, пропустив вперед мисс Спенсер. Светлый салон пахнет кожей и дорогим мужским парфюмом, шум Лондона приглушается, а дома за тонированным стеклом окна начинают мелькать все быстрее.       Филипп выпадает из кружащихся мыслей только когда мисс Спенсер ободряюще сжимает его ладонь.       — Сколько лет умершему пациенту?       — Шестнадцать. Порок сердца, но с такой патологией живут под регулярным наблюдением, и вчера он как раз поступил на очередной осмотр и всего лишь с жалобой на слабую боль в груди, — бормочет Филипп, продолжая перебирать все известные ему варианты в голове. — Я обещал Колину, что в следующем месяце он точно примет участие в шахматном турнире. Очень талантливый юноша... Был.       — Соболезную.       Филипп прикрывает глаза, ощущая успокаивающее прикосновение теплой женской ладони. Сперва старик Чен, теперь мальчик. Какая-то ярость внутри него против несправедливости жизни вдруг поднимается жаркой волной, обвивается змеем, кончики пальцев покалывает от ощущения, что магия вот-вот неконтролируемо выплеснется наружу, и он прикрывает глаза, с трудом успокаивая вспышку. Слава Мерлину, они с профессором Дамблдором постоянно работают над тем, чтобы совладать с этим потоком, иначе он бы давно захватил его разум и тело. Но каждый раз он становится неуловимо сильнее. Именно магия и искушает его изнутри, предлагая воспользоваться ею ради общего блага, как отдельный самостоятельный организм, живущий в нем.       — Вас подождать, мистер Принц?       Голос мисс Спенсер застает Филиппа врасплох, когда он уже собирается захлопнуть дверцу, выбравшись на нагретый асфальт парковки. Опираясь о сидение, она взволнованно смотрит на него снизу вверх.       — Нет, нет, благодарю вас, но не стоит.       Мисс Спенсер, кажется, собирается что-то сказать, но передумывает и, изящно махнув ему на прощание, откидывается на кожаное сидение.       Домой Филипп добирается только к полуночи, усталый, опустошенный и морально разбитый после заключения патологоанатома и разговора с рыдающими родителями Колина. Да, ничего необычного: всего лишь тот нечастый случай, когда внезапная сердечная смерть вызывается врожденным пороком сердца. Кто-то ведь должен входить в эти проклятые пятнадцать статистических процентов.       Очередной телефонный звонок разрывает тишину дремлющей Принцесс-стрит, и полузнакомый женский голос встревоженно произносит:       — Мистер Принц?       — Слушаю.       — О, хвала богам! Это Флоренс Спенсер. Не сердитесь: я выпросила ваш номер у Бейла. Хотела убедиться, что с вами все в порядке: на вас лица не было, когда мы прощались, я до сих пор не могу отогнать видение.       — Благодарю вас за заботу, мисс.       В трубке повисает короткая и неуклюжая пауза. Потом мисс Спенсер робко произносит:       — Понимаю, звучит нелепо, но если вы хотите, приходите на аукцион в следующий четверг, я пришлю вам адрес в сообщении: там совсем недалеко от Тейт Модерн.       Филипп с трудом выдавливает из себя ответ, с каким-то потрясением думая о том, что в одном доме продают картины за безумные деньги, в соседнем — умирают люди, и их разделяет всего несколько ярдов, а объединяет один и тот же час. Скорее всего именно поэтому люди еще не сошли с ума: сколько бы войн ни происходило на планете, кто-то все равно пойдет слушать "Травиату", кто-то выгуливает болонку перед сном, а кто-то уезжает на море или в Бат — развеяться.       — Ничего не могу обещать, мисс, жизнь врача и студента крайне непредсказуема.       В голосе мисс Спенсер чувствуется облегчение, словно она опасалась прямого отказа:       — О, ничего страшного, аукционов осенью бесконечное количество. Не успеете на один, заглянете на другой. Доброй ночи, мистер Принц. Вы очень, очень хороший человек. Вы вселяете в меня надежду.       В прямоугольной столовой Филиппа ждет зевающий дядя Гарри, хмуро перелистывающий "Вечерний Пророк". На столе перед ним стоит пустая чашка чая, чуть дальше — остывший ужин, который Тиа тут же бросается разогревать, завидев хозяина на пороге.       — Ты знаешь, что за тобой следили? — спрашивает дядя Гарри без предисловий. — И, вероятно, продолжат следить, если мы не узнаем, кто заказал эту слежку.       — Подозревал, — Филипп садится за стол и трет виски. В голове безбожно бьется одна мысль: он потерял пациента. Потерял! Если бы он был рядом, возможно, ничего бы и не случилось. Но ведь жить в клинике невозможно. — Я чувствовал чье-то присутствие возле дома несколько дней подряд. Кто он?       — Один из бывших целителей Фабиана, внешность изменена, причем настолько искусно, что вернуть прежнюю, изначальную не удалось ни одним заклинанием. Честное слово, я не встречал еще такую сильную маскировочную магию. Оборотное зелье ничто по сравнению с ней. Пришлось применить к нему полный Обливиэйт и отправить в камеру Визенгамота.       Филипп апатично придвигает к себе тарелку с тушеными овощами и запеченной телятиной.       — Любопытно, что целителям вдруг потребовалось от меня.       Дядя Гарри смотрит на него одновременно и скептически, и мрачно.       — Ты сам. Мы знали, что рано или поздно они вновь попробуют поднять головы, но без тебя они — ничто. Вероятно, кто-то узнал о твоей избранности — подслушал Фабиана или просто наблюдал за твоей историей в новом времени — и теперь плетет одну большую сеть, медленно подводя тебя в центр. Поверь моему опыту: чтобы поймать муху, нужно сплести паутину. И плетение началось. Сейчас оно, наверное, в самой начальной стадии, и вот здесь мы и должны его остановить. С сегодняшнего дня Британия будет закрыта для выезда и взъезда всех лиц, имеющих отношение к магии и Министерству, пока мои мракоборцы продолжают расследование. А ты будь предельно осторожен, Филипп.       Профессор Дамблдор ждет его на портрете незнакомого крючконосого волшебника в кабинете второго этажа, где иногда проходят дополнительные занятия по трансфигурации.       — О, а вот и мой дорогой ученик, — профессор поглаживает бороду, благосклонно смотря на Филиппа. — Нам придется доиграть партию позже, Корнелиус.       Филипп снимает пиджак, вешает его на спинку стула и достает из кармана палочку.       — Попробуем сегодня одолеть змея? — предлагает Дамблдор невозмутимо. — Или ты хочешь заняться простой практикой трансфигурации? Она невероятно полезна.       Филипп нерешительно произносит:       — Я бы предпочел решить для себя вопрос: могу ли я пользоваться магией ради благого дела. Но, поскольку на этот вопрос нет ответа, предлагаю поработать с магией. Я заметил, что с каждым разом мне все труднее одолеть ее попытку прорваться наружу, если меня самого обуревают эмоции, но я не желаю становиться ничьим сосудом. Я контролирую силу, а не наоборот. И так должно быть всегда.       Дамблдор смотрит на него с сочувствием:       — Филипп, благие намерения всегда заканчиваются трагедией в той или иной степени, так что прошу тебя смириться с тем, что каждому из нас отведен некий неведомый никому срок. Вмешиваться в него — опасно. Если у тебя получается спасти жизнь, значит, тебе было предназначено ее спасти, но никак не иначе.       Филипп запускает пальцы в волосы, потом решительно произносит:       — Вы правы, профессор. Тогда начнем сражаться со змеем. Как вы считаете, змей — это я сам, кем я мог бы стать? Или это просто магия, принимающая такой облик?       Спрашивать Дамблдора можно, но ждать честный ответ — практически бесполезно.       — Гм. Не уверен, что есть однозначный ответ, Филипп. Магия многолика, как и желания, живущие внутри нашего сердца.       Филипп молча поднимает палочку, и класс сразу погружается в кромешную тьму, в нем поднимаются, шумят и завывают вихри, в нем возникают разные чудовища, обступающие его, но страшнее всех — змей, глядящий на него зачарованно из противоположного конца бури. Все это — магия внутри него, которой он позволяет проскользнуть в несуществующее пространство между мирами, внимательно контролируя ее настроение. Чаще всего ему удается подчинить ее себе, направить в полезное русло, использовать в качестве ресурса выносливости или способности запоминать огромные объемы информации, но червоточинка всегда остается.       Всегда.       Избранность влечет за собой тяжелое бремя выбора, и выбор остается навсегда, но особенно остро он ощущается в мгновения, когда магия касается души искушениями.       — Трансфигурируй его, преврати змея в лебедя.       Но змей исчезает лишь на мгновение, а после возвращается обратно, и его шепот гулким эхом раздается в ушах:       — Миссис Малфой все еще проклята. Я знаю, как ее вылечить.       — Нет!       Филипп взмахивает палочкой, обрушивая на змея самые сложные и мощные заклинания, но тот лишь шипит, лениво моргая красноватыми глазами, и остается невредимым. Тогда Филипп заставляет тьму рассеяться, и класс становится прежним: полным светом заходящего августовского солнца, но призрачные змеиные глаза еще несколько секунд висят в воздухе.       — Мне с ним не справиться, профессор, — Филипп садится на стул в последнем ряду и отрешенно закрывает лицо руками. — И ведь самое странное, что магия внутри меня начала усиливаться примерно полгода назад. До этого я легко справлялся с ее вспышками, и мы с вами лишь углубляли мои знания, пытались понять границы возможного, но я не сражался сам с собой, хоть и чувствовал силу внутри. Я контролировал ее гораздо лучше — кроме, конечно, моментов, когда я злился или отчаивался. И я не понимаю, почему сила обязательно указывает волшебнику на его темную сторону и пытается увести его во тьму.       Дамблдор прохаживается от одного угла картины к другому, озабоченно положив руки поверх бороды.       — Тьме легче поддаться, чем свету: в этом нет ничего удивительного. Тьма позволяет нам забыть о морали, дает ложные представления о том, что есть хорошо, а что — плохо, в тьме есть своя, аморальная красота. Любая магия изначально нейтральна, но в наших силах превратить ее в темную или светлую. Ты же допустил — только лишь допустил — мысль об использовании силы во благо. Поддайся ей — и ступишь на опасный путь, ведущий в неизвестность, где кроется много соблазнов. Но сейчас меня больше всего тревожит один вопрос: откуда взялся этот змей и почему ты не способен его одолеть. Но я не вижу его и тебя, когда вы исчезаете из реальности. Я слышу твой голос, я могу подсказать, что сделать, я направляю тебя — но я все же не вижу картину целиком. Дело в том, Филипп, что я всего лишь портрет, а следовательно, ограничен в действиях. Посмотрим, что произойдет в ближайшее время, со всей этой суетой, происходящей в Министерстве, а затем решим, какие шаги необходимо предпринять. Возможно... нам придется прибегнуть к одному весьма любопытному решению. А сейчас — иди домой, отдыхай, тебе нужно хорошенько выспаться.       Филипп почти уверен, что Дамблдор слышал его резкое "нет", сказанное змею. Почему он не упомянул это? Отец, разумеется, был прав, говоря о Дамблдоре: понять этого волшебника невозможно до самого конца, все его слова звучат двусмысленно, а две трети своих мыслей он нарочно умалчивает. Однако Филиппа такое положение вещей не сердит, скорее, запутывает еще сильнее и оставляет в одиночестве на перепутье. Впрочем, Дамблдор не имеет права принимать решения за него, и они оба понимают это, как понимают и то, что человек должен быть независим от чужого мнения, чтобы оставаться самостоятельным. Дамблдор — не поводырь, но проводник.       Но Филипп отправляется не домой: раз в неделю он ужинает в одном небольшом семейном ресторане, расположенном в Челси, с лордом Малфоем. Ужины эти случаются в разные дни, когда у Филиппа выпадет выходной, но неизменно регулярны, потому что леди Малфой все так же живет с неизлечимым проклятием. Говоря маггловским языком, у нее лейкемия в начальной стадии, и Филипп поддерживает эту стадию всеми известными ему путями: от таблеток до специально разработанного вместе с отцом сложного зелья.       — Плохие новости, — Драко по-деловому пожимает руку Филиппа и жестом приглашает скорее сесть за столик. — Отдел Поттера прикрыл все оставшиеся внешние отношения с Европой и Америкой. Их и так практически не было, а теперь они и вовсе исчезнут да пылью покроются. А это значит, что нас отрежут от самого важного: торговли редкими ингредиентами...       Официант приветствует их и вежливо кладет перед ними меню с матовыми страницами и золотым тиснением. За эти ужины неукоснительно платит Драко, заставляя при этом Филиппа выбирать самые изысканные блюда и дорогое пино-нуар или блауэр бургуден, пусть даже бокал по его просьбе приносят наполненным на четверть — так, чтобы хватило на три глотка.       — Что посоветуете сегодня, Роберт?       Официант чарующе улыбается.       — У нас восхитительный ягненок в кокосовом соусе, сэр, а если желаете рыбу, то выбирайте сибаса в ананасовой корочке, пальчики оближете.       — Я предпочту рыбу, — замечает Филипп негромко. — И пожалуйста, треть бокала розового полусладкого, итальянского.       Официант с довольным лицом уносит меню, торопясь передать заказ на кухню. Малфоя любят не только за то, что не скупится на наслаждение блюдами, но и за щедрость: чаевые он оставляет королевские. Работа в дипломатических отделах обоих сообществ и внушительный счет в Гринготтсе позволяет ему не раздумывать о том, сколько он потратил на кусочек мяса.       — Гедиотис поставляет нам Китай через французскую фармакологическую компанию, — произносит Драко задумчиво, поглаживая черенок вилки. — В наших климатических условиях он не растет, а выращивание его без официального разрешения запрещено и преследуется по закону, поскольку существует патент на изготовление порошка и засушивание стеблей. Разумеется, мы могли бы его нарушить — я имею в виду, что я бы мог без раздумий, но я не собираюсь подставлять тебя, Филипп. Ты сделал невозможное: помог нашему ребенку появиться на свет, когда все остальные врачи уже опустили руки. Мы с Асторией знали, на что шли: мы понимали, что ее жизнь находится под угрозой и без появления малыша. Просто знай, что я готов на все ради ее спасения и продления ее жизни, даже если придется преступить закон.       Филипп хмурится: гедиотис действительно трудно вырастить в английском климате даже в теплице, кроме того, китайские коллеги ревностно охраняют все рецепты, связанные с этим растением, ведь оно широко используется как дополнительное лечение в сфере онкологических заболеваний.       — Когда был зарегистрирован патент?       — Точно не скажу, надо проверить, — Драко вынимает из кармана дорогой смартфон и вводит код разблокировки. Работая в маггловском правительстве, он не только познакомился с маггловской техникой, но и получил водительское удостоверение. — Как я и предполагал: пятидесятые. Но зачем тебе эта информация? Собираешься вернуться в прошлое и зарегистрировать лекарство сам?       Филипп неопределенно качает головой.       — Единственное, что я совершенно точно собираюсь сделать, так это поддерживать состояние леди Малфой. Запасов гедиотиса хватит на два месяца, за этот срок я найду способ либо приобретать его в обход закрытых границ, либо выявлю аналог, либо... куплю или добуду его в восемнадцатом веке. Не имею ни малейшего представления, насколько это реально, ведь Китай долгое время был закрытой страной, но торговля в том столетии ведется, а значит, шанс у нас есть. Кроме того, для ряда случаев все же действуют исключения: вы не думали использовать свои связи?       Драко задумчиво склоняет голову набок, взявшись за вилку. Официант ставит перед ними ароматные блюда и холодное вино: Малфою — бокал красного, Филиппу — нежно-розового муската, который почти не кружит голову. Он бы предпочел не пить совсем, но некоторые приличия он вынужден соблюдать, так что старается отделаться от них тремя глотками.       — Я пока что прощупываю почву, — отвечает Драко наконец, втягивая носом дурманящий запах ягненка. — Кстати, слышал о твоем знакомстве с Флоренс Спенсер. Ее отец недавно упомянул тебя в разговоре: мол, дочь в восторге от молодого врача из Бридж Хоспитал, и рука ее заживает безупречно. Я уточнил имя и признался, что знаком с тобой уже давно, и Спенсеру, кажется, это понравилось. Пришлось дать ему обещание, что я уговорю тебя присоединиться к игре в крикет.       — Боже всемогущий! Я пытаюсь избавиться от мисс Спенсер, а вы толкаете меня прямиком в медвежий капкан, — со стоном произносит Филипп, надрезая ананасовую корочку на сибасе. — Поймите, я едва нахожу время на сон, чтение и фехтование, чтобы не отдавать всю жизнь работе. И потом, крикет — бестолковая игра.       Драко смеется, прижимая к губам салфетку.       — Что мне в тебе нравится, так это беззастенчивая прямолинейность. Истинный сын Грейнджер и Снейпа, по-другому и не скажешь. Они оба никогда не упускали случая высказать в лицо все, что считали нужным. Ничего, ничего, придется потерпеть один раз: я твердо пообещал, что уговорю тебя, а Спенсеры отказов и оправданий не терпят. Кроме того, что не так с мисс Спенсер? Очаровательная девушка из очень достойной семьи.       Филипп несколько мгновений молчит, пробуя рыбу.       — Да, она красива, даже очень, но не той красотой, что нравится мне в женщинах... теперь. Это холодная, вызывающая, звенящая красота, осознающая свою власть, я же...       Драко снова смеется, но в этот раз смех звучит снисходительно. Он все больше походит манерами на своего отца, сам о том не подозревая. Филипп замолкает на полуслове и решает не объясняться, но только отчего-то вспоминает свою последнюю встречу с Вероникой Блэк и невольно думает, что вот с ней-то он мог бы легко поделиться всеми своими сомнениями и не бояться осуждения. В груди становится тепло, когда он вспоминает ее ореховые с зеленоватыми крапинками глаза, смотрящие на него с нежностью, с пониманием, запах фиалковой воды, окружающий ее, и ее мелодичный голос, предлагающий очередное озорство. Филипп задумчиво качает головой и берет за ножку холодный, чуть запотевший бокал.

Сибилла

      Камеристка заканчивает прическу, чуть припудривает волосы и делает несколько шагов назад, оценивая свою работу, а потом протягивает Сибилле зеркало в серебряной оправе.       — Взгляните, мисс, по-моему, прелестно вышло, — лепечет она заискивающе, пока Сибилла с привычным равнодушием бросает взгляд на свои русые локоны, скромно украшенные мелким жемчугом.       — Благодарю, Эстелла, вы можете быть свободны, — она откладывает зеркало, но успевает заметить в нем смущенное лицо камеристки. — Что-то еще?       — Нет, нет, мисс, я уже ухожу.       Сибилла отворачивается от нее, всем своим видом выражая презрение и желание остаться одной. Эстелла шпионит за ней по просьбе Кастора: об этом знают все трое, но продолжают притворяться и надевать маски, будто ничего и не происходит.       Сибилла с некоторым скепсисом смотрится в зеркало, прислушиваясь к затихающим шагам Эстеллы в галерее: да, она никогда не питала иллюзий относительно своей внешности, но это — меньшее, что ее интересует. Бесприданница, конечно, пробивается в сытую жизнь исключительно красотой, но ей пробиваться не придется. Вся эта светская суета ей безразлична, сильнее всего она жаждет свободы: от душной атмосферы дома, пропитанной сладкими духами Айрис, от своей скромной комнаты, в которой она условно заперта, как в башне средневекового замка, тщательно охраняемая драконом добродетельности Блэков, от деликатно навязываемых ими женихов. Душа ее стремится прочь отсюда, как можно дальше, туда, в мир, где она станет сама себе хозяйкой и сможет выбирать и свое окружение, и занятия себе по вкусу, и осуществить наконец свою месть.       Единственный человек, протянувший ей реальную руку помощи и понимающий ее хотя бы отчасти — королевский лекарь и аптекарь Снейп. Сибилла искренне благодарна ему за их тайные встречи, о которых наверняка осведомлен Блэк, за его терпение, молчаливость — и за то, что он не боится учить ее даже темной магии. Но сегодня, сегодня она соберет все свои силы, рискнет и дерзко попросит его об одной сомнительной для репутации их обоих услуге. И от его ответа зависит вся ее дальнейшая жизнь.       Сибилла разглаживает складку на рукаве атласного платья песочного цвета и, бросив взгляд на букет засохших ирисов в вазе у окна и лежащую возле него записку, спускается в столовую.       Вероника, без сомнения, уже здесь: она совсем ранняя пташка, любящая начинать свой день в шесть или семь часов, чтобы побыть наедине с тишиной или пройтись по пустым и сонным дорожкам сада, погруженная в мечты. Мечты! Да, Никки по-прежнему мечтательна, и эта ее черта словно противоречит всему ее характеру: живому, озорному, подвижному и в то же время рассудительному. И главное — возможно ли мечтать о Филиппе Принце? Этот Филипп ничего интересного из себя не представляет, и этим немного похож на своего двоюродного брата Киллиана. Но если с Киллианом Сибилла давно находится в дружеских отношениях, зная, что он всегда встанет на ее сторону и защитит, то от одного вида Филиппа ей хочется зевать. Поэтому-то и совершенно непонятно, что в нем нашла такая душа общества как Вероника, умеющая разжечь огонек разговора одним точным замечанием, закружить в танце или утомить долгой скачкой на охоте. Фантазии, да и только. Хоть бы на мистера Кавендиша внимание обратила: тот слишком хорошо воспитан, чтобы быть излишне настойчивым.       — Доброе утро, милая, — Вероника обнимает ее и целует в щеку. — Как спалось?       — К утру немного разболелась голова, но сейчас уже боль исчезла, — отзывается Сибилла бесстрастно, выскальзывая из объятий, и садится за овальный обеденный стол. Лакей тут же приподнимает крышечки блюд, показывая, что подали на завтрак. — Не приносили сегодня фиалки?       Вероника слабо краснеет.       — И вечно ты дразнишься.       — Я умоляю тебя: посмотри хоть раз серьезно на мистера Кавендиша. Широко раскрытыми глазами. Он — идеальная партия для тебя, и в этом я впервые согласна со светским мнением, — Сибилла аккуратно намазывает гусиный паштет на теплую булочку. — Он ведь замечателен со всех сторон: единственный из всех прознал, что ты любишь фиалки...       — Но прознал нечестно! Ты, ты раскрыла ему секрет, — шутливо сердится Вероника, наливая до краев кофе в голубую чашечку. — Ты изменница, Сибби.       — Позволь: господин спросил, а я уже намекнула загадкой: мол, этот цветок французы считают символом верности и смирения, а греки — смерти и воскрешения, а на языке светского общества он означает нежность и духовную страстность. Насколько образованным должен быть человек, чтобы разгадать ее?       Вероника не улыбается, только опускает взгляд, задумавшись о чем-то своем, и помешивает кофе серебряной ложечкой.       Сибилла, выдохнув, решает, что вопрос, который давно вертится у нее на языке, сейчас бы пришелся некстати, и переводит разговор на другую тему.       — Мадам Лестрейндж желает меня видеть сегодня перед обедом, — сухо произносит она, положив ножик на тарелку. — Я повертела в голове несколько вариантов, зачем я ей нужна, но так и не пришла ни к какому выводу.       Вероника удивленно приподнимает брови.       — Мадам Лестрейндж? Действительно, необычно. Неужели...       Они обмениваются встревоженными взглядами. Если мадам Лестрейндж просит Сибиллу к себе, это может означать и приезд ее внебрачной дочери Элизабет, которая превратилась в значительную фигуру в Пенсильвании.       — Сибби, пожалуйста, ради меня, ради мамы, оставь эту затею с местью, — умоляющим шепотом произносит Вероника, покосившись на лакея. — Ничего хорошего из этого не выйдет, только боль и трагедия. Ты же знаешь: я на твоей стороне, я уверена, что Фрэнк был самым лучшим братом, но хотел бы он для тебя такой судьбы?       Сибилла холодно передергивает плечами.       — Фрэнк? О, разумеется.       — Я не желаю верить этим словам.       — Никки, ты мне как сестра... Ты знаешь, что я умру за тебя хоть сию минуту, проси все, что угодно — но только не проси отказаться от моего решения. Оно неизменно. Однажды я отправлюсь в колонии — и в этот раз я не промахнусь... Девять! Мне пора. Я еду в академию на урок по рисунку карандашом. Обязательно покажу тебе, что получится: думаю, мы начнем рисовать цветы.       — Но ты совсем ничего не поела, — заботливо произносит Вероника. — И пожалуйста, держи себя в руках, когда окажешься у мадам Лестрейндж! О, Сибби, я волнуюсь: хочешь, я поеду с тобой? Ты заедешь за мной, и мы отправимся вместе.       Сибилла мягко улыбается. Улыбки даются ей непросто, и она чаще серьезна, чем весела, но Вероника — ангел с глазами чертенка, ее названая сестра, и ей все же приятна и ценна ее забота. Поколебавшись мгновение, она произносит:       — Хочу только, чтобы ты заняла чем-нибудь Эстеллу и не разрешила ей входить в мою комнату в мое отсутствие. Я потом объясню, даю слово.       На мгновение в душе Сибиллы невысокой, но ледяной волной поднимается обида: да, Никки всегда оберегают от неприятных подробностей, брата она обожает и боготворит, а тренировки с господином Снейпом называются "уроками живописи", которые якобы проходят в Королевской Академии художеств. Святая невинность, воспитанная в любви, ласке, доброте, ни разу не встречавшая зло в своей жизни, кроме далекой и полузабытой смерти Поллукса. Как страшно было бы ей столкнуться с жестокой реальностью жизни!       — Храни ее господь, — невольно шепчет Сибилла, забираясь в поданный экипаж, запряженный четверкой серых. — Это моя жизнь наверняка закончится трагически, а она пусть будет счастлива.       Аптекарь Снейп уже терпеливо ждет ее внутри лавки старьевщика в Косом переулке. Она трансформирована в некое подобие класса и разделена на две части, в одной из которых стоят два котла и несколько склянок для зельеварения.       — Доброе утро, сэр, — здоровается Сибилла, взглянув на аптекаря с колотящимся сердцем. — Я... Прежде, чем мы начнем урок... Сэр, прошу вас мне помочь. Я получила тайный шифр от Чарити Уилкинсон вчера после ужина, шифр был в письме от господина Макмиллана, друга Фрэнка, и я все же смогла его разгадать, а после — сжечь. Мисс Уилкинсон хочет, чтобы в пятницу я пришла в дом Макмилланов на церемонию посвящения в мракоборцы МАКУСА и немедленно покинула Англию вместе с ней, но одной мне туда не попасть. Кастор меня контролирует, и без какого-либо веского основания из дома мне не выбраться, а если он проследит за мной, то господина Макмиллана арестуют. Помогите мне, сэр.       Аптекарь пронзает ее внимательным взглядом, от чего по спине Сибиллы пробегают мурашки. Ей нравится его угрюмая сдержанность, его избирательность по отношению к людям: будучи шестнадцатилетней, она даже была немного влюблена в него, но быстро выбросила увлечение из головы. Любовь — именно любовь к мужчине станет преградой на ее пути к цели, а кроме этой цели она в жизни ничего не знает, не умеет, не видит себя нигде. Вероника мечтает стать женой и матерью, устроиться в собственном доме, обрести в лице мужа друга, единомышленника и любовника, а Сибилла совершенно не знает, о чем мечтать. Возможно, она бы и отказалась от мести, но мысль о ней так глубоко въелась в ее душу, что заслонила собой прочие стремления и желания, и кроме этой мысли ничего не осталось.       Снейп бесстрастно интересуется, заложив руки за спину:       — Вы уверены в том, что собираетесь сделать? Обратного пути не будет, мисс.       — Да, сэр. Без всяких сомнений — да.       — Послушайте, мисс Боунс, я вам помогу, но при одном условии: мое имя не должно фигурировать в этой истории. Подумайте, кто может вас прикрыть — даже если правда всплывет, вы уже окажетесь далеко, а ваш поверенный не пострадает. Я не одобряю вашу затею, но уважаю ваше право принимать решения самостоятельно. Только знайте: ваша жизнь станет еще более пустой после осуществления мести, чем сейчас.       Сибилла смотрит на него с недоумением.       — Вы учили меня все эти годы, сэр, а теперь предлагаете отказаться от задуманного?       — Вот именно, — отзывается он ровным тоном с едва различимыми нотками горечи. — Учил вас. Вы владеете магией так, как не владеет большинство из ваших сверстников и даже некоторые члены Министерства. С подобным уровнем знаний вам открыта дорога в разные сферы жизни. Понимаю, что слова мои — пустой звук для вас, но, возможно, вы попробуете их обдумать, если приложите немного умственных усилий.       Сибилла с внутренним раздражением ждет упоминания Киллиана, но аптекарь замолкает, хмурясь. Морщина, залегающая между его бровей, с каждым годом становится все заметней, но для своих лет он удивительно неплохо выглядит.       — Я вас разочаровала?       — Безмерно. В первую очередь своей глупостью при весьма остром уме.       — Но зачем тогда вы соглашаетесь помочь мне, сэр?       Снейп мрачно усмехается и отходит к окну. Косой переулок привычно кишит торговцами и покупателями, пахнет дешевой похлебкой, драконьим навозом и мокрой шерстью, и в этой неизменной сутолоке столетия незаметно сменяются одно за другим, и только домики кренятся в разные стороны, сползая с фундаментов.       — Я привык относиться к людям философски: если человек желает умереть, не стоит уговаривать его жить. Видите ли, мисс Боунс, это довольно утомительно, и в итоге ты страдаешь сам. Я предостерегаю, но не отговариваю.       — Маргарет, — быстро произносит Сибилла, поразмыслив с мгновение. — Маргарет Принц как раз устраивает маскарадный вечер в тот самый день, и я уверена, что нас с Вероникой пригласят, и леди Блэк непременно даст нам позволение посетить это безобразие. Мы как раз встречаемся с Маргарет после нашего урока. Вы передадите господину Макмиллану, что я обязательно приду? Пусть мисс Уилкинсон дождется меня: я могу опоздать.       Снейп согласно кивает, но в черных глазах его мелькает огорчение. Нет, ему не все равно, он просто не позволяет себе привязываться к ней, потому что их пути скоро разойдутся.       Маргарет Принц ждет ее в "Розе Тюдоров", сидя за дальним столиком у окна и увлеченно рисуя что-то на листке бумаги. Волосы ее, сегодня темно-рыжие, локонами спадают из-под голубой шляпки, а синий летний плащ скрывает крепкую фигуру со слегка пухловатыми руками.       Маргарет — метаморф, и это приносит свои радости и горести: в основном ей приходится следить за тем, чтобы светское общество не замечало перемен в ней, случающихся порой неконтролируемо из-за ее веселого нрава. Из них троих Маргарет отличается наибольшей открытостью и широкой душой, обожая шумные вечера и разные светские забавы, помогает Мэри Розье с благотворительностью и возится с детьми бедняков так, будто они ее собственные. Томная мечтательность, иногда просыпающаяся в Веронике, ей абсолютно не присуща, и если бы можно было веселиться сутками напролет, она бы с удовольствием этим занималась. К сожалению, в свои двадцать замуж она так и не вышла: несмотря на растущие успехи Киллиана на службе, приданое за Маргарет все еще остается небольшим, учитывая неважное материальное положение Принцев и тот печальный факт, что они не слишком родовиты. Однако Маргарет это нисколько не смущает: блестя своими серыми глазами, она говорит, что такая участь уготована всем Принцам, каким-то образом попавшим на Пуффендуй, но со смехом добавляет, что "барсуки бывают весьма свирепы".       — Милая, приветствую, — Маргарет от души расцеловывает ее, окутывая сладковатым ароматом апельсиновой воды. Она с большим энтузиазмом подхватила всеобщее увлечение цитрусовыми. — Погода замечательная, правда? Никки случаем не собирается на охоту?       — Никки может сидеть с книгой Поупа и читать скучные стихотворения вслух, а потом резко оказаться в седле своего вороного, — отвечает Сибилла со вздохом, и они обе хором произносят: — Блэковский характер.       — Садись, дорогая. Ты как всегда озабочена своими делами, а тут такие булочки с малиновым кремом сегодня, я уже две приговорила, — заговорщицки шепчет сладкоежка Маргарет, усаживая ее за столик. — Maman опять рассердится, что я не берегу фигуру, а, по-моему, пышечки скоро войдут в моду. О чем это я? У меня потрясающая идея для предстоящего маскарада: я переоденусь в арлекина, а ты? Только предлагаю ни в коем случае не говорить Никки, поэтому я и хотела встретиться наедине. Вот она изумится!       Пока девушка ставит перед ней чашечку с травяным чаем, Сибилла вдруг отчетливо понимает, какой костюм даст ей возможность незаметно ускользнуть из особняка во время шумных развлечений.       — Офицер королевского драгунского полка. Что думаешь?       Маргарет взмахивает руками от восхищения.       — Потрясающая идея! Переодеться мужчиной — как это смело, душечка, в твоем духе. Я бы не решилась, право. А Никки ничего и не узнает до самого события, не догадается. Вот умора будет! А после можно в этих же костюмах сироток навестить, что под крылом у миссис Розье: ты не откажешь ведь, правда? Им ведь тоже веселиться хочется. А на жидкой овсянке и черном хлебе не особенно порадуешься жизни. Я вечером закажу костюмы у мисс Розамунды Дженкинс за свой счет, не беспокойся, все-таки затея с организацией маскарада — моя, а Киллиан подарил мне немного золотых "на всякие женские радости". Уверена, ты тоже имеешь на них право. Он ведь кроме тебя ни на кого и не смотрит... О! А вот и любимый братец: взгляни, Сибилла, повнимательнее: он, кажется, не один?       Маргарет немного близорука: читает она в очках, но на публике стесняется их носить, изредка прибегая к помощи лорнета. Из-за этого своего недостатка она предпочитает не ездить верхом, а на балах держится возле подруг, чтобы заранее знать о приближающемся кавалере.       — Ты права: не один, — Сибилла несколько мгновений внимательно рассматривает неказистого, широкоплечего и невысокого молодого человека в военной форме. Он хромает на правую ногу, на щеках его заметны несколько крупных рубцов от оспин, на левой руке не хватает двух пальцев, зато голубые глаза его полны доброты и скромности.       — Сержант Майкл Дэвис, мой новый знакомый, приятный человек во всех отношениях, когтевранец, от души рекомендую, — отрывисто произносит Киллиан, представляя офицера. — К нам прямиком с фронта. Смелый малый!       Маргарет рдеет, как мак, от пораженного взгляда нового знакомого и весело замечает:       — Это вам французы так ногу укоротили, мистер Дэвис?       Киллиан тихо стонет:       — Маргарет! Боже правый, как бестактно...       — Напротив! Мадемуазель права, совершенно права, — Майкл смущенно смеется, сдвинув фуражку на затылок. — Они, черти! Картечью зарядили знатно, а я и попал под залп благодаря своей неуклюжести. Осколки два часа тащили, да без хромоты все-таки не обошлось. Но в седле я держусь превосходно, вы не подумайте.       Маргарет с трудом сдерживается от очередного высказывания и молча протягивает ладонь. Сержант Дэвис учтиво касается губами перчатки и выпрямляется, продолжая изучать девушку, потом кланяется Сибилле.       — Маргарет, я оставлю тебя на несколько минут в обществе господина Дэвиса? Заклинаю: будь вежлива, не наговори лишнего. Вы уж заранее ее простите, Дэвис, сумасшедший характер! Истинное дитя, непоседливое и не умеющее скучать. Забудьте все, что она вам скажет. Я сейчас же вернусь.       Сибилла выходит вместе с Киллианом во внутренний, тесный, заросший в дальних углах паутиной дворик чайного салона и поеживается на поднявшемся осеннем ветру.       — Матушка недоброе замыслила, — отрывисто говорит Киллиан, отчего-то теребя пуговицу на алом мундире. — Подозреваю, что с присущим ей в семейных вопросах рвением подыскивает мне самую выгодную партию.       — Я догадывалась, — Сибилла качает головой, вспоминая торжествующее выражение лица миссис Принц во время их последней встречи. Винить ее невозможно: любая мать в ее положении желала бы для своих детей наибольшей выгоды, так уж устроен свет. Точно так же, как она пытается приглашать на свои вечера как можно больше успешных молодых людей, чтобы выдать Маргарет замуж поудачней. К сожалению, сержант Дэвис никакого приглашения не дождется. — Ваша матушка держалась так, словно победила, хотя я не участвовала ни в каком соревновании. Трудно соревноваться, имея за душой лишь старую маленькую лавку в грязном переулке.       Киллиан вдруг отрывает глаза от пуговицы и взволнованно, но решительно произносит, слегка побледнев:       — Сибилла, выходите за меня замуж. Я знаю, что вы не любите меня, и что я, вероятно, не наделен всеми теми качествами, что вы бы хотели видеть в мужчине и муже, но я искренне люблю вас, люблю давно, и чувство мое абсолютно осознанно, а решение — обдумано и взвешено. Рядом со мной вы обретете свободу от Блэков, о которой давно мечтаете, а я получу благословенную возможность проводить время подле вас.       Сибилла тихо спрашивает, пытаясь ровно дышать:       — Но разве вас не заботит мое равнодушие к вам?       — О, мне достаточно знать, что я вам приятен, а в этом сомнений нет, мы ведь друзья, и друзья давние, понимающие друг друга порой с полуслова. — Киллиан осторожно кладет руки на ее плечи. — Любовь, Сибилла, иногда приходит к нам позже, я в это робко верю. Я знаю вас, знаю, что вы не отступитесь от своей мести, потому что ничего другого не видите вокруг, вы одержимы, но это только от неверия в то, что вас можно и нужно любить. Я вас люблю, Сибилла. Вы нужны мне.       — Почему?       — Почему людям нужно солнце? Или пища?       — Вы очень романтичны, а я — наоборот — ужасно практичная и приземленная. Я порой напоминаю самой себе дряхлую нудную экономку в огромном парике, бренчащую ключами и ругающую камеристку за то, что она перепутала полку для украшений.       Киллиан тепло улыбается, привлекая ее ближе к себе. Сибилла не сопротивляется, ощущая себя защищенной в его объятиях. Если бы она в самом деле вышла за него, то исключительно ради этого чувства надежности — и, конечно, нельзя отрицать, что у них найдутся и общие интересы. Им обоим нравится дождь, когда непогода бушует за окном, и можно не притворяться, будто хочешь ехать на скучную прогулку, а с удовольствием провести вечер в театре.       Киллиан тем временем замечает:       — Так разве в этом есть что-то дурное? Мы уравновешиваем друг друга. Я стану петь вам романсы, обожать, приносить жалованье, баловать вас, а вы — обустраивать дом так, как пожелаете, выбирать развлечения по вкусу, делиться тем, что узнаете из книг. Вы будете самой разумной женой из всех, кого я знаю, рано или поздно даже матушка признает это. Что скажете?       Сибилла нервно сглатывает:       — Я... Киллиан, я дам вам ответ завтра, обещаю.       В его глазах загораются огоньки радости. Порывисто сжав ее ладони, он громким шепотом произносит:       — О, Сибилла, дорогая! Вы не отказали мне, не отказали — значит, надежда есть, и я унесу ее с собой в кармане, я лягу спать, зная, что она спрятана совсем рядом со мной, и что возможно завтра я стану или самым счастливым человеком, или самым несчастным.       ...Особняк мадам Лестрейндж отдает мрачным великолепием, погруженный в атмосферу темноты, с тускло горящими свечами в холле и галерее, где портреты разодетых предков висят так плотно, что золоченые рамы касаются друг друга. Однако в гостиной довольно светло и тепло, резко пахнет орхидеями, а на столике у кушетки уже стоит золотой поднос с чайными принадлежностями.       Сибилла приседает в книксене, но после гордо выпрямляется. Что бы ни задумала мадам Лестрейндж, ей не сломить ее дух, потому что самое страшно уже случилось, и Фрэнк — мертв. Кроме того, теперь, когда Киллиан предложил ей свою руку, она внезапно обрела призрачную точку опоры, которой сможет воспользоваться, если решится.       — Дерзко смотришь, — замечает мадам Лестрейндж с ленивым любопытством, отрывая от веточки несколько синих виноградин. Она одета в бордовое атласное платье, на руках — черные перчатки. — Я знаю о прибытии Чарити Уилкинсон, мерзавка. Ищейки Кастора Блэка работают не только на него. Некоторые из них ценят золото больше, чем верность. Полагаю, ты собиралась с ней связаться — но не успела. Очевидно, у вас есть связующее звено, но меня оно уже не интересует. Во всяком случае, на данный момент.       — Хотите от меня избавиться? — вызывающе интересуется Сибилла, холодея внутри.       — О, я с удовольствием бы уничтожила тебя, — отзывается мадам Лестрейндж убедительным тоном. — Яд или кинжал, продажа в восточный гарем — мало ли девушек внезапно пропадает в наши непростые времена. Страна и мой дорогой Георг заняты войной, королевские гвардейцы — на страже безопасности, им не до поиска бестолковых девчонок без роду и племени.       Сибилла хмурится, подсознательно чувствуя опасность. Палочка спрятана внутри плаща, но она едва ли успеет вытащить ее незаметно: мадам Лестрейндж превосходит ее во владении магией.       — Я — названая дочь леди Блэк, у меня есть имя и некое положение в свете.       Мадам Лестрейндж громко смеется и отставляет вазочку с виноградом в сторону.       — Дура! Блэки — не такие нежные и воздушные ангелы, какими ты их ошибочно считаешь, Блэки — древний род, а древность подразумевает умение выживать. Если твоя деятельность поставит под угрозу репутацию их семьи, они сами избавятся от тебя как можно скорее.       Сибилла невозмутимо поводит плечом.       — Не стоит мерить всех людей по себе, мадам.       — Действительно, не стоит. Многие люди мне в подметки не годятся. Все, что удерживает меня от немедленной расправы с тобой, это чертов аптекарь Снейп: вот уж с кем я категорически не желаю ссориться. А поэтому я придумала другой, изящный и удобный выход: я немедленно выдам тебя замуж.       Горло сдавливает так сильно, что Сибилла несколько секунд ловит ртом воздух, пытаясь дышать. Она представляла себе все, что угодно, кроме этого. Мадам Лестрейндж вдоволь наслаждается произведенным эффектом и, встав, подходит к столику с напитками и наливает себе немного виски.       — Томас, прошу вас, покажитесь нам.       Сибилла сглатывает: из-за приотворившейся потайной двери в гостиной появляется высокий, хорошо сложенный темноволосый мужчина тридцати лет в черном камзоле с золотой вышивкой на рукавах. Она тотчас узнает в нем Томаса Эйвери, одного из богатых лондонских аристократов, завсегдатая игорных, публичных и прочих домов, жесткого и беспринципного человека. Поговаривают, что он сильно проигрался и теперь должен значительную сумму маркизу Роули, но слухи редко полностью правдивы.       — Добрый день, мисс Боунс, — он учтиво, но надменно кланяется. В правой руке он держит дымящуюся испанскую сигару и бесцеремонно стряхивает пепел прямо на разноцветный персидский ковер.— Вы наверняка помните меня с нашей последней неудачной встречи на балу у герцогини Саффолк. Вы отвергли мое предложение танцевать, но теперь вы находитесь целиком и полностью в моих руках. Захочу — вы будете танцевать до тех пор, пока не упадете, но ежели проявите смирение и покорность, то я буду очень вами доволен и осыплю подарками, покажу вам целый мир. Уверен, вы ни разу не бывали за пределами нашего дождливого, набившего всем оскомину острова.       Мадам Лестрейндж нарочито подчеркнуто замечает, поправив черный локон у виска:       — Господин Эйвери, вы задумали грандиозное путешествие, кажется, на Восток? Желаете посетить Персию?       — Верно, мадам, совершенно верно: у меня уже сводит зубы от Старого света и его лицемерия. Однако сперва я хочу заглянуть на раскопки близ Неаполя, археология — моя юношеская страсть, — Эйвери затягивается и выпускает в воздух струйку дыма. — Видите ли, мисс Боунс, я давно вами очарован, вашим волевым характером, и решил наконец взять быка за рога, пока ваш глупенький Киллиан молча вытирает детские слюни в углу.       Мадам Лестрейндж, рассмеявшись, тянется к серебряному колокольчику.       — Отец Доминик уже прибыл, господин Эйвери, и для церемонии все подготовлено. Вы делаете очень выгодное приобретение, уверяю вас, учитывая размер "приданого", вдобавок получите развлечение на годы вперед. Как же вам повезло, что невеста выбрала платье золотистого оттенка для сегодняшнего туалета: уверена, в нем она наиболее привлекательна... Силенцио, мисс Боунс! У мерзавок нет права голоса в моем доме.

Северус

      — И все-таки, я считаю, что миссис Принц поступает опрометчиво, — сонно замечает Гермиона, поворочавшись под одеялом. — Неужели она не понимает, что таким образом только настроит Киллиана против себя?       Северус вздыхает и устраивается поудобнее на подушке.       — Я был уверен, что мы непременно вернемся к этому вопросу.       Гермиона поворачивает к нему голову и сердито блестит глазами в темноте спальни.       — Ты сейчас намекаешь, что я снова лезу туда, куда меня не просят?       — Гм. Раз ты столь прямо это озвучила, то, пожалуй, не стану этого отрицать.       — Северус, ты говоришь, что нам не стоит вмешиваться в линию жизни Киллиана, но что, если целители Фабиана каким-то образом попытаются изменить и ее? Или, например, история совершенно случайно пойдет иначе — просто потому, что мы живем в этом времени и так или иначе влияем на окружение, включая Принцев? Вспомни, Филипп выхлопотал у мадам Лестрейндж и Кастора своего рода лучшее положение для Киллиана: что, если это не должно было произойти? Понимаешь, — Гермиона вдруг взволнованно приподнимается на локте, — я смотрела в детстве один фильм, где родители главного героя не могли поцеловаться вовремя, из-за чего он сам буквально начал исчезать, стираться из реальности. Мне страшно, что ты исчезнешь, а вместе с тобой исчезнет и наш сын, и я бы все же предпочла знать, что написано в книге магических родов.       Северус вытягивает руки поверх одеяла.       — Допустим, ты права.       — Допустим? Я не желаю жить без тебя.       — Гермиона, справочник я сжег, — Северус думает о ее словах с точки зрения существования Филиппа. Сын важнее, чем он сам. — При всем желании мы не узнаем, что в нем написано, разве что Филипп принесет нам новый экземпляр из будущего, но и в этом случае правды мы можем не узнать, потому что она изменится ко времени печати книги в двадцатом веке.       — Маховик у нас есть, и он отлично работает. Вернись в прошлое и забери справочник у самого себя. Незаметно, разумеется.       — Исключено, — отрезает Северус упрямо. — Я не собираюсь вмешиваться в прошлое, слишком многое тогда стояло на кону, и любая, даже крошечная ошибка может стоить нам огромной цены.       — Хорошо, хорошо. Но если вернуться в тот момент прошлого, когда я только что прибыла в Аппер-Фледжи с раненым тобой? Помнится, одним днем я была на вечере у Абботов, где впервые увидела Филиппа и Джемму. Моя спальня точно была заперта, а Констанция занималась домашними делами на кухне.       — А время ты вспомнишь?       — Попробую. Сосредоточусь — и обязательно вспомню.       — Что же, если дела наши пойдут совсем плохо, то к этой идее мы вернемся, но я бы еще выждал, посмотрел, чем закончится встреча Сибиллы и Чарити Уилкинсон. Я отправил Макмиллану послание на зачарованной монете, все остальное решится само собой.       Гермиона молчит, неровно дыша. Разумеется, она прекрасно понимает, о чем он говорит, и согласна с ним, но ее страх за его будущее имеет свои веские основания. Нужно только подумать, что возможно сделать, если вообще возможно. И они оба не произносят вслух одну и ту же тревожную мысль: если Северус исчезнет из бытия, то война с Волдемортом и история с пророчеством пойдет совершенно другим путем. Кто знает, чьей победой тогда закончится война в магической Британии.       — Ты полагаешь, что Сибилла откажется от плана мести?       — Маловероятно. Но иногда встреча с грандиозной затеей в реальности заставляет отказаться от нее. Многие желают залезть на Эверест, единицы добираются до вершины, прочие разворачиваются, сделав несколько шагов вверх. У девочки сильный характер, но нет поддержки, а я — ты же знаешь меня — не оказываю ее в той мере, в которой она в ней нуждается. Если все же она отправится в колонии, я попробую провернуть трюк со справочником: опасаюсь, что юноша рванется ее спасать, а я совершенно четко помню, что Принцы не плавали через океан.       Гермиона забирается под его одеяло, обнимает его за шею, и Северус ласково поглаживает ее шелковистые длинные волосы, успокаивая. Те годы, что они прожили вместе после ее возвращения, теперь кажутся задернутыми пеленой чистого, незамутненного счастья, где если и бывали ссоры, то только потому, что Северус не желал — и не желает — делить ее с Министерством.       Есть и другая тень, не то чтобы лежащая между ними, но иногда касающаяся их сердец холодным дуновением: невозможность родить второго ребенка. Северус знает, что больше всего это огорчает Гермиону, потому как он сам давно научился принимать удары судьбы, не склоняя голову. У них есть Филипп — и Филипп снова в опасности, а их собственное будущее вновь неопределенно и размыто, как картина, на которой потекли краски.       ...Прием у Саффолков выдержан в традиционной манере: король, хоть и поощряет маскарады, позволяя обществу выпускать пар и развлекаться, чтобы отвлечь их от военных действий, все же сам предпочитает видеть, кто стоит перед ним. Северус, прибывший раньше, чтобы передать его величеству склянку зелья от одного неприятного недуга под именем геморрой, успевает заметить в зале Чарльза Спенсера в модном парике, вальяжно опирающегося на трость и беседующего с баронессой Селвин. Со стороны он производит впечатление человека предприимчивого, уверенного в себе и умеющего не только отстаивать свои взгляды, но и навязывать их другим с небрежной легкостью, как бы удивляясь, что собеседнику не пришла в голову такая же простая и ясная идея, какую он в эту минуту высказывает.       София же за прошедшие года стала будто бы мягче: лицо ее округлилось, четкие линии слегка растушевались, шею покрыла мелкая сеточка поперечных морщинок. Второй раз замуж она так и не вышла, коротая свою сытую, наполненную светскими событиями жизнь в просторном особняке Селвинов и года три назад отправив Сюзанну учиться в дорогой частный пансионат в Уэльсе.       — Игра начинается.       Скользкий шепот Люциуса раздается в ушах Северуса, и он тут же замечает слева от себя знакомую фигуру. К счастью, его план по внедрению Малфоев в светское общество сработал идеально, и Нарцисса недавно отметила, что чувствует себя в восемнадцатом веке гораздо свободнее и приятнее, чем во враждебно настроенном магическом сообществе. Они с Люциусом очень трепетно относятся к детям Флавиана и Иды и хранят в скрытом от глаз сейфе колдографию Драко, Астории и их сына Скорпиуса, гуляющих в осеннем Риджентс-парке.       — Придется подбирать хитрый ключ, — тянет Люциус негромко, вприщур разглядывая Спенсера, потом, кивнув жене, направляется вместе с ней к Софии. — Какой чудесный вечер, не так ли, баронесса? Герцог всегда умеет обставить гостиную со вкусом... Лорд Спенсер, вы вернулись к нам из Франции, прошу, поведайте, как живут на материке. Не отстаем ли мы от остальной Европы своими варварскими манерами есть фрукты двузубой вилкой?       Северус усмехается и отходит к окну, чтобы не привлекать внимание до тех пор, пока Люциус не выждет подходящего момента для его представления.       Гермиона стоит возле группы дам в своем розовом атласном платье с голубыми бантами на корсаже — очередном бестолковом веянии моды. Впрочем, как бы она ни одевалась, для него остается самой прекрасной. Сам он принципиально не носит парики и наотрез отказывается пудрить волосы, говоря, что от этого у него чешется голова, чем вызывает огромное уважение Георга, ненавидящего пудру, и насмешливые взгляды придворных.       Среди дам он замечает юное личико Вероники Блэк, одетой в синее платье без всяких бантов, но зато украшенное вышитыми бабочками на рукавах. В руке она держит веер, обмахиваясь им, и улыбающимися глазами смотрит на Гермиону.       Северус берет с подноса проходящего мимо лакея гранатовый сок и, понюхав его, делает несколько глотков, продолжая наблюдать за девушкой. Да, он бы определенно желал получить ее в невестки: только она способна обратить Филиппа к идее, что жизнь стоит жить, а не существовать в ней как в монастыре, молясь медицине и Иисусу. Сочетание мягкости и твердости в ней гармонично, и слава богу, у нее нет никаких проклятых политических амбиций, что были присущи Джемме. Амбициозные женщины в принципе опасны для мужчин, а Филипп совсем не умеет с ними обращаться. Однако стоит все же прояснить сложившуюся ситуацию: если у сына нет серьезных намерений жениться, то следует в этом признаться Веронике — раз и навсегда, желательно в его следующее появление. Первая любовь девушки редко бывает взаимна, редко заканчивается браком, так что о ней потом вспоминают как о неудаче и горести юности, сидя подле мужа, часто обликом никак не напоминающего предмет отроческих воздыханий. Тем более, что такой претендент на роль мужа имеется: господин Кавендиш — и Северус, подсознательно воспринимая его соперником сыну, не отрицает, что он обладает всеми качествами мужчины, который может составить счастье любой девушки, включая юную леди Блэк.       — ...то вам проще обратиться к королевскому лекарю, — Люциус наконец делает знак рукой, приглашая Северуса приблизиться. — Подагру он лечит удивительно успешно, так что вы быстро избавитесь от этого пренеприятнейшего недуга. Господин Снейп, познакомьтесь: лорд Спенсер, буквально с корабля на бал... О, я слышу звуки мазурки. Баронесса, позвольте вас пригласить? Нарцисса сегодня не танцует, а я, наоборот, в настроении размять колени.       София обдает Северуса волной молчаливого презрения, но все же подает Малфою руку, не желая отказывать одному из видных людей при дворе, и Нарцисса, улыбнувшись, направляется в сторону кружка дам, оставляя их со Спенсером наедине.       — Вы в самом деле лечите подагру? Говорят, полностью излечить ее невозможно. — Голос у лорда низкий и бархатный. — Во Франции хватает шарлатанов и проходимцев.       — Предлагаю вам попробовать мое снадобье, а уж после судить, — отвечает Северус вежливо, но настойчиво. — Склянка стоит два золотых, содержимого вам хватит на неделю.       — Два золотых! Вы довольно высоко себя оцениваете, лекарь.       — Я придворный лекарь, лорд Спенсер, личный помощник его величества. Не думаю, что вы сомневаетесь в его назначении меня на эту должность?       Лорд Спенсер тут же отзывается:       — О, ни в коем случае. Его величеству я доверяю целиком и полностью, ведь именно благодаря ему наша страна уже достигла небывалых высот.       Северус несколько секунд молчит, уловив и зацепив за хвост эти слова: "целиком и полностью". Где-то, когда-то он их определенно слышал, только где?       — Снимите перчатки, будьте добры, покажите мне руки: подагра, к сожалению, безжалостна к суставам, и я бы хотел увидеть состояние ваших.       — Боюсь, ваша просьба излишня: я прекрасно понимаю силу моего недуга, но не хочу обнажать его перед всеми. Возможно, когда вы принесете мне снадобье, я буду расположен продемонстрировать вам неприятные части своего тела. Приходите послезавтра в десять утра, если не будете заняты здоровьем его величества.       Северус молчаливо склоняет голову, сразу понимая: лорду Спенсеру есть что скрывать под перчатками, и скорее всего там спрятана именно татуировка Шарма. Действовать следует деликатно, ювелирно, чтобы не спугнуть зверя. Спенсер — опытный противник, хоть и не такой опасный, как покойный барон, так что все свои ходы необходимо просчитать наперед и действовать сообща с мракоборцами Блэка. Пока он осматривает Спенсера, кто-то может внимательно осмотреть его письменный стол.       И Северус успевает как раз вовремя, чтобы предложить тур танца другой леди Блэк, уже не очень юной, но по-прежнему привлекательной.       — Я вами очень недовольна, — Айрис поджимает губы, кладя ладонь на его плечо. Кастор отправил ее на прием вместо себя, чтобы никто не заподозрил их совместную работу относительно Спенсера. — Вам должно быть совестно поощрять Кастора посещать мужские клубы. Детям нужен отец, господин Снейп.       — Вы превращаете его в слюнявчик, ни одному мужчине это не по нраву.       — Ничего себе заявление! — ее щеки розовеют от раздражения. — То есть, я с любовью провожу с ними большую часть дня, играю, успокаиваю, объясняю, воспитываю, а их собственный отец соизволит быть с ними лет через пять, когда они перестанут размазывать слюни по ковру. Хорошенькая мысль! И вы ее поощряете. И вы еще хотите малыша...       Северус настороженно хмурится. Он привык, что некоторые их с Гермионой разговоры не покидают пределов спальни. Очевидно, в данном случае он ошибся.       — Откуда вы знаете?       — У женщин есть подруги, — сурово произносит Айрис, глядя на него своими зелеными глазами. — И подруги порой должны быть откровенны. Отцовство и материнство происходят одновременно, а не отрезками. Подумайте об этом.       — Вы очень убедительно сердитесь. Передайте Кастору слова "рисунок проявился на картине". Запомнили?       — Не уверена.       — Послушайте, ваш муж слишком много времени посвящает службе королю, подданным и родине, так что в конце дня он вполне закономерно валится с ног. Если хотите его вовлечь во что угодно, начните сами. Сядьте рядом, возьмите погремушку и улыбнитесь, подайте пример. Не превращайте все в урок, где он — отец, играющий с детьми, а вы — надзиратель, ставящий оценки за прилежность. Поучаствуйте.       Айрис поджимает губы, но ничего не возражает, и на последних минутах танца они оба вновь приближаются к дамам. Мэри Розье среди них нет: она неважно чувствует себя на последних сроках беременности третьим ребенком, так что предпочитает уединение своего уютного особняка, а сам капитан Розье только недавно отправился в новое плаванье вместе с Робертом, старшим сыном.       Оставшийся вечер Северус то разговаривает с премьер-министром Пэлемом, хромающим после неудачного падения с лошади на охоте, то прислушивается к щебетанию дам, а Люциус и Нарцисса уделяют особенное внимание лорду Спенсеру и в конце концов добиваются его согласия на ужин в Мэноре к явному неудовольствию Софии. Да, София, пожалуй, может сыграть свою роль в предостережении родственника о том, что Северус неким образом связан с Министерством, но с этим обстоятельством уже ничего невозможно сделать.       ...Яростный стук в дверь около полуночи застает их обоих в постели: Гермиона уже спит, свернувшись клубочком, Северус, задремав, все еще размышляет о том, зачем она сказала о втором ребенке Айрис — и почему его самого эти слова царапнули в тот день на приеме, хотя ничего особенного в этом действительно нет. Все женщины делятся с подругами своими переживаниями... Вот именно! Следовательно, Гермиона переживает — или он воспринимает ситуацию чересчур близко к сердцу.       — Что случилось? — она испуганно садится. Волосы ее струятся по плечам непослушной каштановой копной.       — Останься здесь, — Северус быстро надевает рубашку через голову и натягивает кюлоты, потом берет со столика шпагу и палочку. — Возможно, у кого-то простой приступ диареи.       В щели приоткрывшейся двери возникает мертвенно-бледное лицо Киллиана Принца, и Северус сразу представляет себе все нелепые истории, в которые юношу угораздило вляпаться.       — Сибилла пропала, сэр! Пропала с вечера, никто не знает, где она... Сэр, вы должны мне помочь... Маргарет отправила ей сову, а та вернулась обратно с письмом, и после я получил записку от мисс Блэк...       — Не мельтешите, Мерлина ради, вы гвардеец, а не муха, — Северус устало опускает палочку. Куда делась эта чертова девчонка? Как бы она не натворила непоправимого. — Я только скажу жене, что немедленно отправлюсь вместе с вами к Блэкам: они явно не спят. Подождите две минуты.       Гостиная Блэков ярко освещена свечами и горящим огнем камина. Айрис с хнычущей Майей на коленях сидит возле каминной решетки, пытаясь успокоить ребенка, Кастор нервно расхаживает по комнате, запустив пальцы в свои иссиня-черные волосы, а Вероника стоит у окна, вглядываясь в темноту ночного сада, и ее волкодав Сильвер, навострив серые уши, втягивает воздух, льющийся из приоткрытой створки. Только пожилой леди Блэк среди них нет: она уже отдыхает, и ее решили не тревожить до утра.       — Сибилла отправилась к мадам Лестрейндж — та пригласила ее на разговор, мы обе не знаем, для чего. Она пошла на урок живописи, затем встречалась с Маргарет, как утверждает Киллиан, а после ее должен был забрать экипаж мадам Лестрейндж, на углу Пикадилли: это совсем близко к чайному салону, и Джон подтвердил, что проводил ее и помог ей сесть внутрь. — Вероника нервно стискивает руки. — Неужели мадам Лестрейндж так надолго задержала ее у себя и даже не прислала записку?       — Это все из-за меня! — отчаянно восклицает Киллиан, потирая виски. — Я сделал ей предложение, я не мог больше выносить своих чувств, и я думал — думал, что могу составить ее счастье. Что, если она сбежала, испугавшись дать мне прямой отказ?       — Бояться — вовсе не в характере Сибби, — отрицает Вероника уверенно, смотря на него сочувствующе. — Ваш поступок благороден, Киллиан, вам не в чем себя винить, честное слово.       Северус же пристально наблюдает за Кастором, на чьем лице явно отражаются следы внутренней борьбы. Перестав ходить по комнате, тот резко останавливается у каминной полки, опускает голову и закусывает губу.       — Вы получили записку, не так ли, Кастор? — мягким, но в то же время ледяным тоном осведомляется Северус, и все головы поворачиваются в одну сторону. — Что в ней сказано?       Кастор продолжает молчать, будто собираясь с силами, так что Вероника стремительно подходит к брату, шурша домашним платьем, и нетерпеливо касается рукой его плеча.       — Боже мой, не томи нас всех, ответь, что в ней написано?       Кастор шумно выдыхает и, не поднимая головы, мрачно произносит:       — Мадам Лестрейндж без моего ведома выдала Сибиллу замуж за Томаса Эйвери: церемония венчания прошла в ее фамильной часовне при неизвестных свидетелях. Молодые уже покинули Лондон, весьма спешно, чтобы успеть на корабль до Кале: они направляются в свадебное путешествие на юг Италии.       Киллиан издает пронзительный возглас ужаса и растоптанной надежды.