И грянул гром

Элизабет

      — Топать ножкой — дело нехитрое, понятное, но бестолковое. Чем сильнее шумишь, тем быстрее прознают в голубых гостиных с золотыми шторками, — произносит Корвин насмешливо, бесстрастно выдержав несколько неприятных фраз, брошенных Элизабет в порыве гнева. Они стоят в спальне напротив друг друга, в центре разворошенных и брошенных на пол платьев и белья. — Сделаем вид, будто взяли мальца для домашних работ, и дело с концом. Экзотика нынче в моде, можно вдобавок черномазую матрену завести. Что случилось, то случилось, обратно я этого бастарда в бабу не запихну.       Элизабет зло рассекает воздух ладонью, прося его замолчать.       — Ты лгал мне, — шепотом произносит она, вдруг потеряв голос. — Ты лгал мне, что только прикоснулся к ней, а оказывается, ты изнасиловал ее. Изнасиловал женщину! И все эти годы... И я еще отправилась на войну, чтобы привезти тебя живым домой!       Корвин оглушительно смеется.       — Пташка, ты смотришь на меня такими вытаращенными глазами, будто увидела, как волк вылезает из шкуры ягненка. Ты брала меня в мужья, прекрасно осознавая, что я — зверь и чудовище, что я и бывшую женушку принуждал к разврату в постели, а сына убил после того, как женил его на собственной дочери ради продолжения рода. Ты шла по головам, тебе было плевать на то, что ты даешь лапку дьяволу перед лицом бога, тебе необходимо было выбраться из кувшина наружу. А теперь ты стоишь, вся такая чистенькая, упрекаешь меня в том, что я какую-то нечестивую индианку трахнул да ублюдка зачал. Разве это считается? Я за ней даже не волочился.       Элизабет сдавленно сглатывает.       — Считается для меня. Твое отношение к браку не изменилось, но изменилось, видимо, мое.       — Лиза, попробуешь от меня уйти — добьешься только общественного скандала и потеряешь Августа. Мальчонку я тебе не отдам, так и знай, — Корвин насупливается, грозно сдвигает мохнатые седые брови. — Истерик не потерплю. Сказано: дело давнее, как видишь, я бабу ту в лицо совсем не признал, а ты все с чувствами своими носишься, будто барышня кисейная. Ну, сделал бастарда, увлекся маленько, уж больно зол я был на проклятого индейца, хотел, чтобы тот перед смертью поглядел, как бабу правильно трахать надо. Клянусь дьяволом, она почти не сопротивлялась, постанывала! А потом возьми — и роди. Эк семя Мраксов сильно!       Элизабет щурится, пытаясь выглядеть уверенной перед ним, но внутри ощущая свое полное бессилие. Корвин прав: попробуй она затеять развод открыто, об этом немедленно напишут в "Филадельфия Таймз", даже если Франклин и встанет на ее сторону и попросит газету попридержать скандал. А подобные новости — это огромный, страшный, сотрясающий удар по репутации. Тетушки, матери, нянюшки, пожилые девы — все придут в движение, все восстанут против того, чтобы школами и образованием заведовала дама, подавшая на развод. Да и хочет ли она сама развода?       Элизабет молча поворачивается спиной к Корвину и выходит в коридор. Отец, закрывающий дверь в комнату Августа, пальцем манит ее подойти поближе, и она послушно идет ему навстречу, но идет тяжело, будто ноги ее налиты свинцом.       — Дорогая, я имею право поделиться своим мнением? — спрашивает отец с заботой, и Элизабет неуверенно кивает, полностью сбитая с толку. — Ты бледна. Предлагаю пройтись: вечер еще теплый, а свежий воздух всегда действует на человека благотворно и успокаивает взвинченные нервы.       Элизабет с некоторой безучастностью берет его под руку, спускается по лестнице в холл, затем проходит на террасу — и оказывается в саду. Она не знает, не понимает, что чувствует: Ильверморни, школа в Филадельфии и ученицы кажутся невероятно далекими, только перед глазами стоит загорелое, бронзовое, крепкое лицо индианки с несчастными карими глазами. Она все еще здесь, с этим отвратительным краснокожим ребенком, ждет ответа в комнате для отдыха прислуги в задней части дома.       — Самое главное: ничего и никогда не делай сгоряча, — рассудительно произносит отец, когда они сворачивают на боковую тропинку, скрытую от глаз кустами боярышника. — Твой муж — опасный, изворотливый человек, Лиза, да, опасный и сильный. Я не осуждаю твой выбор, я лишь корю и ненавижу себя за то, что ты вышла за него из-за меня. Ты хотела выжить, но ты была сиротой. Однако теперь я рядом. Положение в обществе у меня не особенно выдающееся, но некоторым старосветским трюкам я все же хорошо обучен. Если тебе понадобится развод, то мы преподнесем его с такой стороны, что все колонии поддержат тебя, а не твое отвратительное чудовище.       Элизабет кладет голову ему на плечо.       — Но я сама не знаю, хочу ли я развод, я сейчас в смятении...       — Иначе и невозможно, милая, — понимающе отзывается отец, целуя ее в лоб. — Обдумай все, не спеши. Но помни: у всякой ситуации есть две стороны медали. Забыть, принять, смириться — богоугодно, достойно, но не покажет ли это Корвину твою слабость, не откроет ли дверь в бездну вседозволенности? Он любит тебя за дерзость, помни об этом. Но бунт, гнев, суд разрушат твой образ прилежной и трудолюбивой жены, а это чревато потерей определенного влияния, кроме того, вызовет ярость у мужа — на что он способен в таком состоянии? Он убил своего сына, Лиза. Ничто не помешает ему убить свою жену. Будь осторожна и помни: мой дом открыт для тебя и Августа в любое время, и я сумею постоять за свою семью, уж в этом не сомневайся.       Попрощавшись с отцом, Элизабет все же поднимается в детскую, чтобы проверить перед сном, как чувствует себя сын. На нее накатывает такая слабость, что несколько секунд она стоит неподвижно, прикрыв глаза, и тяжело дышит, не решаясь войти в комнату в таком виде.       — Лиза! — голос Корвина рыком звучит за ее спиной, и Элизабет упрямо выпрямляется, не желая показывать свое недомогание. — Я твердо решил оставить дикаренка. Что хочешь, то делай, негодуй, реви, да пальцем его не тронь. Раз уж так вышло, на попятную не пойдешь, а на погибель его оставлять я не собираюсь. Ясно я выразился, пташка?       Элизабет яростно толкает дверь, прячась в детской, чтобы Корвин хоть ненадолго оставил ее в покое. Август вместе с няней уже не лежит в постели: спавший жар позволяет ему перебраться на ковер, где лежат самые разные игрушки, от деревянных лошадок до собачек, свалянных из шерсти.       — Папа сказал, у меня друг появится, индеец. Здорово, да? — Август ложится на ковер и подпирает свою маленькую головку ладонями. — Мама, а я правда поеду на лисью охоту?       — Поедешь, милый, если расскажешь мне наизусть какой-нибудь стишок, которому тебя научит мисс Эндрюс. Удовольствие получают после труда, но не наоборот. И потом, — Элизабет поглаживает его по плечу, — разве тебе не жаль лису?       — Мам, но ты ведь ешь мясо. Тебе не жаль корову?       В четыре года сложно понять, чем смерть дикого зверя отличается от домашнего, так что Элизабет, сдавшись, предлагает поиграть в "назови цвет и посчитай до пяти", чтобы проверить, хорошо ли сын усвоил прошлый урок, но в сознании ее кружатся совершенно другие мысли.       Разумеется, ребенка ей не отдадут, а развод может длиться много лет... И завершится не в ее пользу. Обставить дело так, чтобы общество осталось на ее стороне, сложно и требует тщательной продуманности, а у нее нет на это лишнего времени и сил.       — Пора спать, милый, — Элизабет целует сына в лоб и устало поднимается с ковра. — Положи игрушки на место и забирайся в постель. Мисс Эндрюс, проследите, пожалуйста, чтобы все было убрано.       Корвин терпеливо ждет ее в галерее, прислонившись к стене своей мощной спиной и внимательно читая вечернюю газету. Сложно сказать, доволен ли он появлением бастарда в своей жизни, но, во всяком случае, вряд ли огорчен. Мысль, что его собственное семя настолько живучее, восхищает его и придает чувство значимости и превосходства.       И потом, для некоторых мужчин близость — лишь способ выпустить пар, без привязанности и романтических иллюзий, думает Элизабет отрешенно, но потом резко встряхивает головой. Нет! Она не станет торговаться сама с собой, чтобы оправдать его низкий, гадкий поступок.       — Я останусь, поскольку до сих пор не понимаю, что чувствую, — холодно сообщает она, взглянув в вопрошающие глаза мужа. — Но с сегодняшнего дня мы спим в разных спальнях, Корвин. И я бы предпочла, чтобы твой щенок не путался у меня под ногами. Будь добр, займи его каким угодно делом.       Корвин только смотрит на нее тяжелым, проникающим в сердце взглядом, но ничего не возражает. Элизабет знает, что он поступит как посчитает нужным, и ее слова практически ничего не весят — в отношении детей. Корвин плюет на ее методы воспитания Августа, так же плюнет и на дикаренка. Мерлин, только бы он не начал стравливать их ради забавы!       По спине у нее пробегает холодок. Как она уязвима теперь, когда у нее есть сын, и как страшно эту уязвимость показывать. Но она справится, прежде всего справится со своими чувствами, с раненой гордостью, пошатнувшейся после новости, — у нее ведь нет иного выбора.       В одинокой постели скромно обставленной боковой комнатки Элизабет плохо спится. Она ворочается с боку на бок, то снимая, то натягивая одеяло, сотню раз задает себе один и тот же вопрос: что ей делать? И нужно ли что-то делать? Существуют ли семьи, где мужчины смотрят исключительно на свою жену?       ...Разумеется, появление маленького индейца в доме Мортонов не остается без общественного внимания, и уже неделю спустя о нем впервые заговаривают на вечере у губернатора Томаса.       — Слышала, вы взяли в дом необычного помощника, леди Мортон, — замечает одна из пожилых дам-попечительниц, что жертвуют хорошие суммы на улучшение школ. — Хотите поддержать ирокезов в преддверии предстоящей компании? Очень, очень похвально, хотя и рискованно. Как бы серебро не украли.       — Какой компании? — осведомляется Элизабет, держа в руках чашечку кофе. — Я так увлеклась своей работой в школе, что пропустила нечто важное, происходящее в нашем городе?       — О, — пожилая дама смущается, будто осознав, что сболтнула лишнего, но на самом деле она и собиралась проговориться, чтобы привлечь к событию должное внимание. — Полковник Ли с сыновьями, братья Вашингтоны, мистер Чапмэн и еще несколько их друзей — говорят, сам герцог Бедфорд — начинают торговое предприятие с участием ирокезов в долине Огайо. Памятуя о Ланкастерском соглашении, они привлекают ирокезов на свою сторону, обещая им выгодные условия... Разве ваш муж не говорил о том, что он тоже входит в число дольщиков?       Элизабет натянуто улыбается и делает вид, что любуется узором на фарфоре.       — Наверняка упомянул, но как вы понимаете, мисс Уоттс, начало учебного года такое сложное, хлопотное и хаотичное, что по утрам я порой забываю, зачем спускаюсь в гостиную.       — Совсем как я, — леди Берд покровительственно похлопывает ее по руке. Теперь, когда их объединяет еще и материнство, леди Берд опекает ее с удвоенной силой. — Только мне уж лет больше, чем вам, моя дорогая. А компания в самом деле любопытная обещается: земли в районе Огайо почти не тронуты, но плодородны, а сколько там всякого пушного зверья!       Полковник Ли, зачинщик этого глобального мероприятия, важно выпускает из трубки клуб дыма.       — При хорошо разработанном плане правительство обещает даровать нам некоторые щедрые привилегии, однако сам проект еще в процессе подготовки. Мистер Мортон вложил свою долю — и будьте уверены, что вы получите огромную прибыль, на которую можно построить по меньшей мере три школы.       Элизабет пожимает плечами. Школы — не единственная потребность колоний, понадобятся и приюты, и богадельни, да и университет еще не окончательно достроен.       — А все-таки, зачем вы взяли дикаренка? — любопытствует жена полковника, поглядывая на Элизабет в лорнет. — У нас так не принято, да и вдруг шпионить начнет...       — Ты бы промолчала, дорогая, раз ум короток, — произносит полковник сквозь зубы. — Дикарь в доме полезен прежде всего для ребенка: пусть сызмальства узнает, в какой культуре растет, а то, что мы живем и будем жить с индейцами, неоспоримо. Так или иначе они влияют на нас, а мы — на них, и одна сторона учится у другой. Мортоны всегда на голову опережают нас в области идей просвещения, и мы смотрим на них уважительно, дорогая.       Жена полковника поджимает губы: она вовсе не глупая женщина, напротив, очень дальновидна, но при этом крайне любопытна. Элизабет прекрасно понимает, что со стороны выдумка Корвина кажется нелепой, даже дерзкой, но, возможно, общество и проглотит наживку: главное — не показывать им звереныша. Черты его лица хоть и не отчетливо, но все же напоминают Корвина, особенно волевой мраксовский подбородок, массивный лоб и упрямо сомкнутые густые брови, а зоркие очи светских дам ничего не упустят.       — Зачем ты ввязываешься в затею полковника Ли? — недовольно интересуется Элизабет, когда они возвращаются домой, трясясь в экипаже по мощенной булыжником главной улице. — Земли вокруг Огайо не полностью принадлежат нашей короне, там ведь совсем недалеко до французских поселений. Они не сочтут ваше предприятие вторжением?       Корвин весело усмехается.       — Земли у Огайо принадлежат нам по договору, так что напудренные французишки могут идти к черту. Да и потом, территория там огромна и не освоена, кто первый место занял, за тем и право. Совсем скоро мы с полковником и Вашингтонами отправимся на разведку, так скажем, на местности, думаю, на месяц-другой. Заодно ты, пташка, отдохнешь от моего присутствия да обмозгуешь все.       Элизабет уже выбирается из экипажа, опираясь на руку лакея, когда из сада доносится страшный крик няни Эндрюс. Подобрав длинную атласную юбку, она бежит вслед за Корвином, задыхаясь и молясь про себя неведомому богу, чтобы с Августом не произошло ничего непоправимого.       На дорожке близ бронзового фонтана с античной девой стоит Точо, а перед ним в воздухе шипит и извивается змея, не в силах выбраться из невидимой магической хватки. Август же, замерев, с испуганным видом стоит на коленях возле потерявшей сознание няни и беззвучно плачет.       — Слабак и размазня! — бросает ему Корвин и одним взмахом палочки избавляется от змеи, уничтожая ее огненным заклинанием. — А ты, краснокожий бастард, ты не просто мой сын, ты — волшебник, да еще и храбрец. Что, не кумекаешь, что я говорю, да? Ничего, ничего, сегодня же начнем изучать мою родную речь. Видал, какой сильный у тебя выброс магии? То-то и оно: мраксовская кровь — не водица. Может статься, ты моим наследником и станешь, как старший сын. Гляди, Лиза, да прими к сведению! Будешь капризничать, так быстро в бараний рог согну. Ты хоть и родила, да червячка, из него еще попробуй мужчину вырасти, а ради такого не стоило и стараться... Ну, Точо? Хватит глазенками-то своими моргать. Пойдем в дом, я велю подать воды со сладким сиропом.       Элизабет помогает сыну подняться и растерянно отряхивает его рубашечку и кюлоты от песка.       — Беги за Джоном, милый, да не слушай, что папа говорит, он это в сердцах, — произносит она тихо, гладя его по голове. — Я одна мисс Эндрюс не приведу в чувство, так что тебе придется помочь мне. Ты ведь справишься, правда?       Голос дрожит, а голова идет кругом: выброс магии Точо слуги, возможно, и не успели заметить, но представители Министерства обязательно явятся к ним, чтобы зарегистрировать мальчишку.       Но к ее самому большому удивлению, глубже и острее всего ранят брошенные мужем слова о "червяке". Червяк!       Август — выстраданный, отчасти вымоленный ребенок, тот, кого она любит безусловно, тот, ради которого она рисковала здоровьем. Рождение его стало чудом для нее самой и огромной благодарностью далекому от них обоих Филиппу Принцу.       И сейчас, наблюдая, как Август бежит, торопясь, своими маленькими ножками к домику прислуги, Элизабет вдруг осознает, что ее сын, его жизнь, его благополучие важнее всего на свете, что она — в первую очередь мать, не воспитательница и не учительница. И пусть Август больше уважает отца, тянется к нему, попадая под влияние, она окутает его своей материнской любовью и лаской, она вырастит его хозяином этого дома, и никто, никто не встанет у нее на пути.

Филипп

      Вступительная лекция по нейрохирургии в очередной раз поражает Филиппа: как далеко зашел человек в области лечения даже самых сложных болезней. И все-таки, рак до сих пор не побежден.       — Семиотика и топическая диагностика заболеваний нервной системы, — Лео вслух зачитывает список учебных модулей: некоторые предметы у них пересекаются. — Честно говоря, звучит страшновато. О, дегенеративные болезни позвоночника — кажется, тема твоего текущего проекта?       Филипп мрачно отзывается:       — Хуже всего то, что требуется отдельное представление и защита реального клинического случая. Подходящий случай не так и просто найти, а уж составить на его основе полноценное исследование и защиту — еще сложнее.       Лео сворачивает листок с программой и ободряюще похлопывает его по плечу.       — Чем больше часов в больнице проведешь, тем больше удачных случаев наскребешь. Уж об этом лично я не беспокоюсь, скорее слова "полное выполнение учебного плана" приводят меня в уныние.       — Именно, — Филипп берет коричневый пластиковый поднос, заходя следом за другом в столовую. — С другой стороны, остались только самые необходимые дисциплины.       — Не забывай только, что у нейроонколога их в полтора раза больше, — замечает Лео с шутливым сочувствием. — Попыхтишь над клинической психологией, так вспомнишь, что я убеждал тебя пойти в обычную нейрохирургию. Кстати, как там уровень креатинина у старика Чена?       Филипп ставит на поднос ягодный напиток и салат с курицей. Есть не особенно хочется, но впереди еще обход, так что стоит хоть немного подкрепить силы организма.       — Упал, но за счет диализа.       Они садятся за столик у окна. Лео вытаскивает смартфон, проверяет сообщения и убирает обратно в карман: он все еще надеется, что Люси напишет, хотя он и видел ее в обнимку с лысым ординатором Бобсоном на прошлой неделе.       — Заглянешь сегодня на вечеринку в честь назначения доктора Тишера заведующим педиатрии? — Лео яростно втыкает вилку в кусок водянистого помидора. — Скука страшная намечается, но наше отсутствие вряд ли оценят.       Филипп отрицательно качает головой.       — Тебе придется прийти за нас обоих и принести извинения, что я не смог появиться: я играю в крикет у Спенсеров.       Лео делает большие глаза.       — У Спенсеров? В крикет? Ты терпеть не можешь крикет. Что, настолько зацепила тебя эта оригинальная дамочка, что ты уже начал изменять себе?       — Долгая история.       — Интересное заявление. Я твой лучший и единственный, подчеркиваю, единственный друг, ты обязан все мне рассказать. — Лео с аппетитом поглощает невкусный салат. — Выкладывай, не стесняйся, у нас есть целых пятнадцать минут. И не вздумай использовать свои магические штучки, чтобы запудрить мне мозги, я слежу за твоими талантливыми руками.       ...Матч по крикету начинается около пятнадцати, и Филипп как раз успевает заполнить три истории болезни и познакомиться со своей новой пациенткой: десятилетней девочкой по имени Анна, попавшей в их отделение с подозрением на злокачественную опухоль головного мозга. Назначив ей ряд анализов, он принимает душ в ординаторской и, переодевшись в белую форму, отправляется в Элторп на машине, стараясь миновать начинающиеся пятничные пробки.       Встречаться с Флоренс ему не хочется, как и играть в крикет, хотя эту бестолковую игру просто обожают родители Лео и их соседи, и ему волей-неволей приходилось в ней участвовать, чтобы не обижать их отказом. Они относятся к нему по-отечески и всякий раз радуются, если Филипп остается ночевать в их коттедже в теплые летние дни.       Дворецкий с важным видом проводит Филиппа от пыльной парковки к полю для крикета: игроки, очевидно, уже собрались, и он добрался до поместья самым последним.       — Ты вовремя, — Драко радостно приветствует его, но серые глаза наполнены скрытой грустью. — Я уже предположил, что ты опоздаешь или не приедешь из-за навалившейся работы. Знакомься, лорд Чарльз Спенсер.       — Добрый день, сэр, — Филипп пожимает морщинистую загорелую руку Чарльза. —Простите, я прямо со смены, а дороги совершенно забиты, пришлось ехать невыносимые сорок миль в час.       Спенсер посмеивается, разглаживая густые усы, разглядывая его вприщур:       — Не беспокойтесь, молодой человек, мы бы обязательно вас дождались, случись вам опоздать. Однако вы точны, как всякий хирург. Вы ведь поступили в отделение нейрохирургии?       — Да, сэр. Меня привлекает нейроонкология.       — Невероятно серьезная сфера, ответственная и напряженная, я бы сказал, морально выматывающая, — одобрительно отзывается Спенсер, шагая в сторону троих молодых мужчин. — Флоренс все уши прожужжала о вас, она та еще стрекоза, если кто понравится, не угомонится, пока не познакомится поближе. И прошу любить и жаловать моих близких друзей: лорд Синклер, мой пасынок Энтони Коллинз, один из самых цепких людей королевства, и амбициозный Стивен из отдела здравоохранения, остальная часть команды уже на поле, видите их? Сегодня мы сражаемся с добрыми молодцами моего любимого племянника Уильяма.       Филипп внутренне сжимается. Принц Уильям! Это же самые верхи британского общества — как ему хочется держаться от них подальше, но, видимо, улизнуть не получится. Гедиотис жизненно необходим леди Малфой, а чтобы получить его нелегально, необходимы хорошие связи, можно сказать, королевские. Но приобретение таких связей часто не заканчивается ничем хорошим, а, скорее, трагедией того, кто их приобрел.       Магия внутри него колышется, поднимаясь, пытаясь уцепиться за раздражение, и Филипп, на мгновение прикрыв глаза, сдерживает ее железной хваткой.       Флоренс, в молочного цвета платье с голубыми полосками на рукавах и красной розой в медовых волнистых волосах встречает его возле столиков с закусками, когда после двух часов игры оба капитана решают сделать небольшой перерыв.       — Я за вами наблюдаю, мистер Принц, и вот что поняла: вы очень хорошо держитесь среди людей моего круга, вы будто рыба в воде, — Флоренс с любопытством жмурится. — Такому невозможно научиться мгновенно. Что я о вас не знаю?       — О, боюсь, этот секрет у вас не получится раскрыть, — Филипп язвительно усмехается, с удовольствием принимаясь за еду и невольно вспоминая утомительные праздники и пышные приемы сперва в епископском, а потом и архиепископском дворцах. — Как ваша рука, не болит? Полагаю, через неделю можно снимать лонгет и понемногу разрабатывать сустав.       — И ты сможешь махать крылышками как прежде, Фло, — Энтони останавливается возле них с бокалом шампанского. На лице его застывает странная улыбка, и он окидывает внимательным взглядом Филиппа. — Жаль, что уже не для меня. Не попадитесь в стрекозьи сети, мистер Принц, они ядовиты своей мимолетностью. Запутаетесь и повиснете, останетесь в нитях навсегда. Если вы, разумеется, здесь не за этим.       Филипп спокойно отзывается:       — Нет, отнюдь. Меня пригласил лорд Спенсер, и я считаю его слишком благородным человеком, чтобы игнорировать приглашение. Кроме того, если я и в самом деле радую мисс Спенсер своим появлением, то это только идет на пользу лечению: поверьте, от положительных эмоций кости еще быстрее срастаются.       Коллинз едко замечает:       — О, врачебная романтика. Что же, в таком случае, не буду вам мешать.       Флоренс провожает его слегка обеспокоенным взглядом, потом тихо произносит:       — Пожалуйста, забудьте эту нелепую сцену. Мы с Тони когда-то были непозволительно близки, и он решил, что я настроена серьезно, а я легкомысленно позволила ему верить в это, потому что мне было так удобно. Я использовала его ради одной очень глупой мести, и теперь, как видите, он меня тайно ненавидит.       Филипп изучает ее печальное, чуть тронутое румянцем лицо несколько секунд, потом отвечает:       — Я предпочитаю делать выводы о человеке исходя из своего личного опыта, а не опираясь на мнения других. Вам не о чем переживать, мисс Спенсер. Мы все ошибаемся.       Она быстро поднимает на него глаза:       — О, я уже говорила, что вы вселяете в меня надежду, мистер Принц, надежду, что настоящие мужчины и настоящая любовь все же существует. Вам не скучно с нами?       — Честно говоря, я не особенный поклонник крикета.       Она приглушенно смеется, обнажая ряд ровных белых зубов, немного хищных, готовых вцепиться в объект своего увлечения.       — Я так и знала! Но не в вашем характере отказывать моему отцу в искренней просьбе. Бог мой, у вас такие манеры, будто вы из какого-нибудь восемнадцатого века на нас свалились. Как поживает мой "Посторонний"?       — Практически дочитан, — Филипп ставит пустую тарелочку на столик и вздыхает, понимая, что делает невозвратный шаг, который ведет только дальше в чащу. Но раз уж Драко ухватится за шанс попросить Спенсера о гедиотисе, то и он сам не имеет права упускать удачный момент. — Мисс Спенсер, я могу вас попросить о небольшом одолжении?       Она сразу оживляется и, встрепенувшись, превращается вся во внимание. Да, пожалуй, Драко прав: она красива, и загадочна, но какой-то роковой, пронзительной красотой, и кажется, что если поддашься ей, то безвозвратно погибнешь.       — О, что угодно, мистер Принц, я страстно желаю быть вам полезной.       — Я слышал от доктора Бейла, что вы занимаетесь благотворительностью, помогаете детям со сложными заболеваниями. Видите ли... наш аппарат МРТ не то чтобы устарел, но на фоне новых исследований уже не предоставляет самые точные показания, а это затрудняет постановку правильных диагнозов. В случае онкологии время значит очень, очень многое.       Мисс Спенсер легонько касается его предплечья с мягкой улыбкой.       — Ни слова больше, мистер Принц, я вас услышала. Если вы и просите, то не для себя, это ужасно благородно, и я вновь обретаю веру во врачей. Так вы придете на мой аукцион в четверг?       Филипп вынимает из кармана расписание лекций. Флоренс, сделав шаг, с любопытством заглядывает в листок, касаясь волосами его плеча, и ее пряные духи пахнут слегка удушающе.       — Сосудистые заболевания ЦНС, — произносит она быстро, глазами найдя расписание четверга. — У вас всего две лекции после обеда, а аукцион начинается в семь.       Филипп прячет листок обратно и смотрит на ее приоткрытые губы, ставшие гораздо ближе приличного расстояния между мужчиной и женщиной, встретившимися лишь в третий раз.       — Вы забываете, мисс Спенсер, — ровным тоном произносит Филипп, — что помимо лекций существует работа в больнице. Сегодня у меня появился новый пациент, и я обязан отслеживать его состояние.       — Как его зовут?       — Анна, и ей всего десять.       Мисс Спенсер внезапно меняется в лице:       — Она... она умирает?       — Нет.       — Могу я ее навестить?       — Если хотите.       Мисс Спенсер отводит взгляд в сторону, ждет, пока один из официантов пройдет мимо них с подносом, и понижает голос до мягкого шепота:       — Один неудобный вопрос, мистер Принц, позволите? Я бы могла задать его доктору Бейлу, но слишком привыкла быть дерзкой и не люблю действовать за спиной.       Филипп дергает уголками губ.       — Разумеется, задавайте.       — Вы женаты? Или, возможно, у вас есть спутница?       Он выдерживает паузу. Отвечать необязательно, можно просто уклониться, уйти от правды, но, наверное, он сам слишком долго держал свою жизнь в себе, так что пора научиться говорить об этом без колебаний.       — Нет. Я был женат однажды, но моя жена погибла, и с тех пор я полностью занялся медициной и живу один, как монах, посвящая себя исключительно работе. Вы первая женщина, нарушившая мой покой.       В ее глазах проступает и сочувствие, и удовольствие от этого неосознанного комплимента.       — Как давно это произошло?       — Семь лет назад.       — Семь! О, это очень серьезный срок, мистер Принц. Теперь я понимаю, что происходит на самом деле между нами: вы меня не презираете, как я уже было решила, вы меня просто боитесь.       Филипп смотрит на нее оторопело.       — Боюсь?       — В человеке заложен механизм выживания, мистер Принц, и он рано или поздно излечивает сердце и душу таким образом, чтобы они смогли функционировать снова. Вам понадобились мучительные семь лет, чтобы ваше сердце наконец запустилось заново, и в его покой проникла совершенно бессовестная женщина. А вы этого до чертиков боитесь. Уже не страдая и горюя, вы мертвой хваткой держитесь за прошлое: вот почему я вас так откровенно раздражаю.       — Я вас прошу прекратить этот странный разговор.       — О, видите?       Филипп сглатывает и отворачивается. Магия внутри него вновь идет волнами, провоцирует бросить необдуманные слова, пытается овладеть сознанием и дать волю всем чувствам.       Между ними повисает неловкая пауза, но Драко, появившись в подходящий момент, уводит его к лорду Спенсеру, чтобы обсудить лекарственные препараты, которые привозят из-за границы. В связи с прекращением торговли между магическими компаниями, маггловские фармакологические компании тоже испытывают некоторые трудности, решаемые только наличием личных связей и взяток.       — Я сделаю все, что в моих силах, чтобы для вас препарат остался доступен, однако ничего гарантировать пока не могу, необходимо навести справки, — заверяет лорд Спенсер доброжелательно, потом оценивающе смотрит поверх плеча Филиппа. — Вам, молодой человек, удалось вывести мою дочь из равновесия. Теперь берегитесь: Флоренс вас просто так не оставит.       ...В отделе мракоборцев царит привычный хаос. На пороге Филипп, замешкавшись и пропуская торопящихся по делам сотрудников, неловко сталкивается с Тедди Люпиным, чьи волосы сегодня отдают изумрудным оттенком. Тот, насупившись, бормочет сквозь зубы приветствие и спешит показать свою спину, не остановившись ни на секунду.       Их отношения так и не изменились в лучшую сторону, и Филипп просто не видит смысла в исправлении ситуации. Тедди когда-то крикнул, что Филипп виновен в его сиротстве, и с тех пор они обмениваются не более чем десятком слов в год, пересекаясь на семейных мероприятиях.       Дядя Гарри стоит у стола, склонившись над картой города, по очертаниям напоминающего Дувр.       — Я к ним через дверь, они — в окно, — с откровенной досадой заявляет он, отрываясь от созерцания. — Чертовы целители, никак не получается ухватить хоть кого-нибудь из них за хвост. Вчера мы засекли нелегальный межконтинентальный портал, но арестовать никого не успели. Еще и подпольная торговля начала поднимать голову. Отмена Статута испортила всю нормальную жизнь магов, конечно.       — Почему вы не успеваете схватить преступников? — Филипп прикрывает за собой дверь и останавливается возле карты, испещренной красными крестами.       — Их магия довольно продвинута, как сказала бы Гермиона. Кроме того, подозреваю, что среди своих завелся предатель, который их тайно предупреждает. Кингсли уже сделал мне выговор, что я сперва рассматриваю кандидатуры слизеринцев, но ведь их больше всего в разных сферах крутится, — дядя Гарри взъерошивает волосы, затем будто вспоминает то, что хотел сказать: — Слушай, я знаю о твоем визите к Спенсерам и о просьбе Драко. Хочу огорчить вас обоих: торговля редкими видами растений сейчас прекращена, и это не наша инициатива. Кингсли пытался урезонить торговцев: пустая трата времени. Гедиотис достать не получится, как и несколько других редких трав.       Филипп сердито поджимает губы:       — Но ведь маггловская медицина тоже использует гедиотис для лечения, допустим, не в составе лекарств, но в качестве альтернативной медицины.       — Альтернативную медицину ждут непростые времена, — дядя Гарри с сожалением разводит руками. — Филипп, пойми: если мы не закроем страну для магов, мы рискуем утечкой информации. Мы и так ей рискуем: невозможно отследить все письма и порталы...       — Вот именно...       — Но снизить шанс на измену реально. Я дал слово твоим родителям, что с тобой ничего не случится. В международной конференции магов сидят отнюдь не дураки.       Филипп хмыкает:       — Отец бы сказал ровно противоположное.       — Твой отец может себе позволить такие слова, мы — нет. И потом, — дядя Гарри смотрит на него серьезно, — мне бы не хотелось произносить это вслух, но ты — оружие, Филипп. До тех пор, пока ты не овладеешь своей магией так, чтобы держать ее под контролем, и даже после этого, ты опасная игрушка в руках кукловода. Забудем о целителях, вспомним, что как только правда об избранном расползется по миру, твоя жизнь будет обречена или на исполнение всех приказов, или на пожизненное скитание, или — на окончательное возвращение в прошлое. Я уже молчу про Шарма. Что-то мне подсказывает, что он исчез не навсегда.       — Но я перестал ощущать невидимое присутствие, следовательно, новый человек для этой роли еще не выбран.       Дядя Гарри поглаживает подбородок.       — Любопытное замечание. Ты думаешь, что почувствуешь, если слежка продолжится?       — Уверен.       — А сможешь попробовать засечь шпиона?       Филипп пожимает плечами. Вся эта ситуация с целителями отчего-то его раздражает. Шарм исчез, потому что он захотел, чтобы тот исчез. Неужели что-то способно вернуть его к жизни и собирать сторонников под свое знамя?       — Полагаю, что да. Во всяком случае, я могу попробовать, — вслух произносит он. — Я тороплюсь, дядя, может быть, есть еще какие-то печальные новости? И что у Тедди с настроением? Он чуть не сбил меня с ног в дверях.       Дядя Гарри рассеянно переспрашивает, поглощенный своими мыслями:       — Тедди? А, Тедди. Я попросил его об одной услуге, он мне отказал, и мы немного повздорили. Не бери в голову, правда. И пожалуйста, не говори Джинни. Она мне плешь скоро проест, что мы должны каким-то образом повлиять на парня: преподаватели в Хогвартсе на него жалуются, да еще я даю ему послабления в надежде немного облегчить ситуацию, а все выходит только хуже. Он подросток, он озлоблен, а я беспомощен. В пятнадцать можно много дел наворотить. И вот еще, пока я не забыл: как тебе идея взять Альбуса на Рождество в Аппер-Фледжи? Он бредит всем этим зельеварением, сил уже нет никаких, я постоянно боюсь, что он взорвет дом. Хуже Джеймса! Твой отец поставит ему голову на место.       Филипп широко улыбается и согласно кивает. Шутка выйдет достойная, да и отец обрадуется встрече: он иногда спрашивает об Альбусе — разумеется, притворяясь, что он в целом глубоко равнодушен к мальчику, который носит в том числе и его имя.       ...В день аукциона Филипп сперва приезжает в больницу, чтобы сдать отчет по практическому занятию и навестить в онкологическом отделении новую маленькую пациентку и еще нескольких подопечных.       — Результаты анализов пришли, сэр, — Джулия услужливо вручает ему бланки, и Филипп, торопливо зайдя в кабинет, просматривает их.       Выдыхает.       Бесспорно, опухоль злокачественная, но стадия самая начальная, с болезнью еще есть шансы побороться и вполне успешно, так что он начнет прямо сейчас.       Девочка лежит в постели в отдельной маленькой палате и без особого интереса смотрит мультфильмы на большом экране телевизора. Филипп почти ничего не знает о ней кроме той информации, что написана в карте пациента: Анна Мэдисон, родители в разводе, живет с отцом, учится в начальной школе Хэмптон, профессионально занимается синхронным плаванием.       — Привет, — Филипп закладывает руки за спину. — Как дела?       — Торчу здесь, когда моя команда тренируется, — отвечает она зло и прибавляет звук на телевизоре. — Когда я смогу пойти на тренировку?       — Когда мы поймем, что с тобой случилось, — произносит Филипп, решив, что не стоит обрушивать на ребенка правду до того, как он поговорит с ее отцом. — Нужно сдать еще немножко анализов.       — Я не хочу.       — К сожалению, придется сдать, иначе мы не сможем тебя отпустить, понимаешь?       Анна, конечно же, не понимает и устраивает бурную сцену, так что Филипп вынужден попросить медсестру помочь ему успокоить девочку и позвонить ее отцу, чтобы вызвать его в больницу, из-за чего едва не опаздывает на аукцион.       Уже садясь в машину, Филипп думает, что встречи с мисс Спенсер необходимо решительно прекратить: они отвлекают его от работы и нарушают его сосредоточенность на своей жизни. Но на самом деле он просто не признается самому себе, что ее слова о том, будто он ее боится, действительно задели его.       Остановившись на светофоре, Филипп вытягивает из-под рубашки медальон с портретом Джеммы и смотрит на него до тех пор, пока не вздрагивает от гудка стоящих сзади машин.       Да, он все еще любит ее, но любит как святую, вознесшуюся на небеса. Он уже не помнит, как звучал ее голос, как пахли ее волосы, он почти забыл звук ее смеха. Нет, Джемма перестала быть соперницей живым женщинам, но осталась якорем, который держит его на дне морском, не позволяя вернуться на поверхность суетливой семейной жизни, оберегая других девушек от повторения своей судьбы. Его избранность — и дар, и проклятие, а угроза, исходящая от целителей и конфедерации тем более должна остановить его от каких-либо попыток завести даже ничего не значащий роман.       Впрочем, на такие романы он совершенно не способен. Если любить, то по-настоящему, а все остальное — блуд и пошлость.       Аукционный дом "Сотбис", основанный в тысяча семьсот сорок пятом году знакомым Филиппу книготорговцем Сэмюэлем Бейкером, является одним из старейших в мире. Именно по этой причине ему хотелось попасть сюда, чтобы взглянуть, как проводится торговля предметами искусства и антиквариатом в двадцать первом веке. У Сэмюэля они с отцом выкупили несколько очень редких книг, так что опыт присутствия на подобных мероприятиях у него имеется.       Назвав свою фамилию, Филипп проходит в зал: стены выкрашены серой краской, ряды стульев уже выровнены и ждут участников, а на противоположной стене, у окна, расположены несколько столиков с напитками и закусками.       Пожалуй, от прежнего пышного убранства зала ничего не осталось, но современному человеку нужна функциональность, а не красота дворцов.       Мисс Спенсер встречает его с каталогом ожидающихся лотов аукциона, настороженно улыбаясь. Она одета строго, но дорого, и светло-бежевое платье хорошо подчеркивает золотистую медовость ее убранных в низкий пучок волос.       — Добрый день, мистер Принц. По вам и не скажешь: сердитесь ли вы на меня или просто сдержанны. Возьмите каталог: здесь есть несколько весьма любопытных вещиц.       Филипп отзывается, взяв папку из ее рук:       — Я принес вам книгу, мисс, она в машине. Я никоим образом не сержусь на вас, но полагаю, что моя личная жизнь вас не касается...       — Флоренс! — чей-то голос раздается из боковой двери. — Подойдите, пожалуйста, нужно обсудить оставшиеся детали. Начинаем через десять минут.       — Отцу вы очень понравились, — мисс Спенсер касается его плеча, подмигнув, и торопливо исчезает в служебном помещении.       Филипп усаживается на одно из свободных мест во втором ряду и открывает каталог. Ничего особенного интересного на первых страницах нет: несколько бестолковых полотен современных художников без смысла и сюжета, антиквариат на любителя... На мгновение он замирает на месте, увидев подпись под фотографией с невзрачным медальоном: "Медальон Ланселота, англосаксонский период" и изначальную цену рядом с ней в несколько тысяч фунтов.       Один из гостей, видимо, замечает его реакцию и сварливо произносит:       — Черт знает что продают, да? Какая-то надуманная побрякушка стоит целое состояние. Не было у Ланселота никакого медальона. Вы, небось, пришли сюда за Уорхолом или Фаберже?       — О, нет, я простой зритель.       — Простите за дерзость, но я так и подумал. Вы не выглядите как человек, готовый тратить миллионы на искусство.       Филипп наблюдает за мисс Спенсер: она ведет мероприятие невероятно профессионально и невольно заслуживает его одобрения и знанием предмета, и своей страстностью к некоторым лотам: выставленный рисунок Дюрера она преподносит так, будто бы в мире нет ничего важнее его. Она энергична, умна, полна жизненных сил и весьма остроумна, в обществе мужчин она чувствует себя такой же уверенной, как и в обществе женщин. В ней есть нечто цепляющее, опасное, немного дикое. Такие не терпят неравенства, предпочитают владеть мужчиной целиком, сами оставаясь под завесой тайны.       "Медальон Ланселота" оказывается финальным лотом аукциона, и когда перед приглушенно жужжащей и изрядно поредевшей публикой появляется коробочка с артефактом, в зале вдруг гаснет свет.       Филипп замечает, что сосед его исчез, и сразу же понимает, что происходит. Одним прыжком оказавшись на сцене возле мисс Спенсер, он в темноте находит ее ладонь и крепко сжимает.       — Не делайте резких движений. Ничего не случится, обещаю, если вы будете держаться за меня.       — Я нажала тревожную кнопку, — голос ее вибрирует, рука горячая настолько, будто посылает электрические импульсы. Она прижимает артефакт к груди, взволнованно дыша. — Зал оснащен новейшими камерами.       — Они вам не помогут, — возражает Филипп спокойно, вынимая палочку.       И словно вторя его словам, перед ними возникает три фигуры в черных плащах и масках. Люди в зале за их спинами вскрикивают и пытаются выбраться, но двери оказываются заблокированными.       — Отдайте шкатулку добровольно, мисс Спенсер, и никто не пострадает, — произносит один из нападающих низким каркающим голосом с явным акцентом, какой можно встретить у испанцев или итальянцев. — В противном случае мы не станем нежничать, но предпочли бы этого избежать. Вы нам еще пригодитесь.       Филипп холодно произносит:       — Вам стоит обращаться ко мне, господа, а не к даме.       — Вы с ума сошли... — мисс Спенсер больно стискивает его ладонь. — Их трое...       — Хоть семеро, — Филипп очерчивает палочкой купол. — Медальон ненастоящий, господа, даю вам слово: вы ищете напрасно.       Сразу три заклинания врезаются в невидимый щит и отскакивают от него. Филипп, тем временем, сперва ударяет режущим проклятием в одного, заставив того вскрикнуть и упасть на колено, затем целится в нападающего справа, сбивает его с ног и связывает, и тогда оставшиеся двое что-то швыряют в Филиппа и, выругавшись, растворяются в воздухе. Связанный, однако, каким-то ловким образом высвобождается — и исчезает вслед за остальными.       — Боже мой, вы ранены, — Филипп убирает щитовые чары и опускает взгляд на мисс Спенсер: из предплечья ее торчит крошечный сюрикен, порвав ткань платья и окропив ее кровью. — Не двигайтесь, я вытащу. Однако, он пробил поле... И думаю, что он...       Филипп успевает подхватить теряющую сознание мисс Спенсер на руки. Шум в зале нарастает, среди толпы он видит озабоченного мракоборца дяди Гарри, проверяющего помещение с помощью "гоменум ревелио", а сквозь распахнутые двери наконец проходит наряд полиции, и в зале вспыхивает свет.       Положив девушку на сиденья первого ряда, Филипп быстро вынимает метательное оружие, осматривает и прячет в карман, принимаясь быстро бормотать заклинание, очищающее кровь от яда.       И наталкивается на сопротивление.       Кровь будто отталкивает его воздействие, вбирая в себя яд, но отказывается отдавать его, и Филиппу даже кажется, будто что-то внутри мисс Спенсер существует отдельно от нее как некая субстанция, запечатанная изнутри.       — Все в порядке, — тихо произносит он, задыхаясь, все же усилием сумев подчинить себе яд. — Вам ничего не угрожает, мисс. Шкатулка тоже в сохранности, но я упрекаю вас в одном: вы пытались продать фальшивку.       Мисс Спенсер смотрит на него сквозь густые светлые ресницы, и во взгляде ее сквозит неприкрытое восхищение, изумление, непонимание — все чувства смешиваются, искорками пляшут в зрачках.       — Откуда вы знаете?       — Не могу сказать.       Она осторожно выпрямляется, придерживая больную руку.       — Но углеродный и искусствоведческий анализ показал, что на девяносто процентов предположение верно. Учитывая, что бритты действительно жили на нашей территории, почему бы этому медальону не принадлежать мужчине знатного рода? А легенда всего лишь прибавляет вещи пикантности. Никому и в голову бы не пришло воспринимать название всерьез: это художественный прием, не более.       — Вы можете дурить публике голову сколько вам угодно, мисс Спенсер, главное понимать, хотите ли вы быть честной перед самой собой. Впрочем, вы и ваши коллеги называете искусством то, что обычный любитель назовет детской мазней. Где ваша сумочка? Я отвезу вас домой. И на всякий случай оставьте шкатулку в сейфе, — Филипп оглядывается, заметив приближающихся полицейских. — Скажу, что я ваш лечащий врач, так что все вопросы откладываются до того момента, как вы почувствуете себя в силах на них отвечать. Обопритесь на меня, мисс Спенсер.       Она с внезапной покорностью выполняет его просьбу, будто сдавшись. Филипп помогает ей сесть в машину и захлопывает дверцу.       — Где ваш телохранитель? — внезапно вспоминает он, глядя искоса на ее бледное хмурое лицо. — Разве он не всегда следует за вами?       Мисс Спенсер вздыхает и распускает пучок, так что волосы короткой волной ложатся на плечи.       — Правила аукционного дома таковы, что личные телохранители не допускаются в зал, чтобы не стать сообщниками в преступлении, так что он ожидал меня как обычно снаружи. Я дала ему знак перед тем, как мы сели в автомобиль, и он последует за нами, не беспокойтесь, мистер Принц. Слушайте, когда мою лапку уже избавят от этого докучливого лонгета?       Филипп прибавляет газу. До Элторпа не так близко добираться, а он должен успеть на вечернее занятие к профессору Дамблдору.       — Через неделю. Но придется приехать на осмотр и рентген: я должен убедиться, что все срослось правильно, хотя, конечно, ошибки исключены.       Мисс Спенсер вдруг сжимает губы.       — Ненавижу это словосочетание. "Ошибки исключены". Они сказали так, когда забирали маму в больницу, и я больше никогда не увидела ее живой.       — Простите.       — У меня от вас голова идет кругом, — она вдруг открывает сумочку, вынимает из коробочки тоненькую сигарету и щелкает бронзовой зажигалкой. — Разрешите? Я открою окно. Один из тех редких случаев, когда несколько затяжек снимают нервное напряжение.       — Пожалуйста, я не возражаю.       В машине повисает тишина. Каждый из них размышляет о своем, глядя на вьющуюся дорогу перед ними и насыщенный зеленым цветом пейзаж.       — А вы, оказывается, ларчик с сюрпризом, — мисс Спенсер деловито стряхивает пепел за стекло. — Признаться, вся эта история с магией не особенно меня увлекла. Отец рассказывал о ее возможностях, но их применяют не так уж и широко. Я так понимаю, мы, простые смертные, знаем лишь малую часть правды... Покажите сюрикен.       Филипп протягивает ей оружие.       — Здесь какой-то знак, но ужасно маленький, почти неразличимый, — сообщает она бесстрастно. — Хорошо, что в сумочке искусствоведа всегда найдется лупа...       — Что там изображено?       Мисс Спенсер несколько секунд приближает и отдаляет лупу от сюрикена и наконец авторитетно заявляет:       — Знак масонов, его сложно с чем-либо перепутать. Я видела его десятки раз, да и вы сами наверняка представляете, как он выглядит.       Они обмениваются недоумевающими взглядами.       — Зачем масонам поддельный медальон из англосаксонских легенд? — мисс Спенсер закрывает окно. В машине все же витает слабый запах табачного дыма, смешанный с ароматом вишни. — Вы, как я правильно понимаю, видели настоящий.       — Не могу сказать.       — Как с вами сложно!       — Взаимно.       — Я вам не нравлюсь, признайтесь. А может быть, напротив, я вам настолько нравлюсь, что если бы вы прекратили валять дурака и строить из себя святого, то поцеловали бы меня немедленно.       Филипп приподнимает брови.       — По-моему, вы слегка переволновались, мисс Спенсер. Я отношусь к вам со всем должным уважением, но прошу не воображать ничего кроме этого. Вы недавно сказали, что я вас боюсь — думаю, вы правы, с тем только уточнением, что если я и боюсь вновь отдать свое сердце, то совершенно точно не вам.       — Вот как! Почему?       — Вы играете чувствами, вам нужен человек целиком, до дна, а я, увы, считаю, что свои собственные мысли должны оставаться у каждого так, потому что обнажаться до самой последней клетки тела невозможно и даже неправильно.       — Я вас завоюю! — мисс Спенсер смеется, игриво глядя на него. Кажется, его слова ничуть ее не задели — наоборот, укрепили желание добиться его взаимности. — Вы первый мужчина за последние годы, кто сумел заставить меня прикусить язычок и слушаться простой уверенностью в своих действиях, и более того, вы тот самый редкий экземпляр мужчины, за внимание которого стоит бороться. Мне совсем не стыдно и не унизительно осознавать, что я все же навязываю вам свое общество: вы превосходите меня моральными качествами, но значит, я рядом с вами стану лучшей версией себя.       — Ваша идея обречена на провал, — с легкой усмешкой отвечает Филипп, сворачивая на гравийную дорожку к поместью. — Я прекрасно владею своим разумом и более того, я уверен, что человек может намеренно не влюбляться, если примет решение оставаться один.       Мисс Спенсер смеется еще громче и машет на него здоровой рукой.       — Наивный мальчишка — вот вы кто, мистер Принц. Женские чары покрепче вашей магии, но хорошо, что вы этого не понимаете. Я буду называть вас Ланселотом, а себя — леди Элейн из Шалотт, и считайте, что я уже увидела вас из золотой башни, я обречена, обратной дороги нет. Понимаете?       Филипп глушит мотор и поворачивается к ней, чтобы возразить, но мисс Спенсер вдруг подается вперед и касается губами его щеки, целуя.       — Увидимся на следующей неделе, мистер Принц, в вашей больнице: освободим мою лапку и посмотрим, куда поставить новый аппарат для МРТ, — взволнованным шепотом произносит она, замерев над его ухом. — Я отлично знаю, что представляю из себя, но так же знаю, что вы нужны мне, как воздух. Я такая, потому что однажды сильно обожглась, и ожоги все еще ощущаются. Мы оба с вами хорошо знаем, что такое терять, а подобные знания приносят и опыт, и страх, но только я не боюсь, я вам верю. Я вижу, что вы замечательный человек. Я вздорная, но добрая, я желаю вам только счастья. Пожалуйста, не отталкивайте меня, мистер Принц... Хорошо? Обещайте, что хотя бы станете моим другом сперва... Да? О, я вижу отца на дороге... До свидания!       Решив, что занятие с профессором Дамблдором сегодня явно бесполезно, Филипп направляется обратно в Лондон по темной трассе, но на развязке поворачивает направо, к району, где расположено Министерство. Час уже поздний, но в Атриуме по-прежнему много магов и магглов, и Филиппу приходится полчаса подождать, чтобы наконец попасть к дяде Гарри.       — А! Я уже думал сам тебя искать. Что там случилось на самом деле?       — Трое масонов пытались украсть фальшивый медальон Ланселота. Мисс Спенсер назвала так лот легкомысленно, с художественной точки зрения, выдав его за реальный артефакт, но масоны купились.       Дядя Гарри часто моргает, потом протирает очки краем свитера и водружает их на место.       — Масоны?       — Древний орден, посвятивший себя поиску знаний и истины. Их символ близко напоминает символ даров смерти.       — Мерлин! У тебя тон совершенно как у твоей матери: удивленный, что я не знаю такую простую вещь. Сразу добавлю, что "Историю Хогвартса" я так и не прочитал — на случай, если эти товарищи затесались среди британцев. Черт возьми, то одно, то другое... Ладно, бери ручку, пиши все, что вспомнишь. Если сумеем засечь этих молодцев, то получим много полезной информации.       ... Филипп специально выбирает поздний час: в такое время Вероника еще не спит, но читает в библиотеке, а сам особняк Блэков погружен в тишину и полумрак, так что шанс наткнуться на слугу совсем невысок.       Защитные заклинания дома поддаются ему не сразу, но в конце концов он справляется с ними, непринужденно обойдя воющие чары, и мысленно благодарит профессора Дамблдора за уроки. Его магия, направленная так, как ему требуется, работает безупречно. Страшно представить, на что она способна, окажись во власти человека с дурными намерениями.       Дядя Гарри, конечно, категорически запретил ему отправляться в прошлое не по согласованному с Министерством времени, но случай особенный, так что придется рискнуть и нарушить договор.       Выдохнув и поправив синий бархатный камзол, Филипп тихонько стучится в массивную дверь: два удара, потом пауза — и еще три.       Их старый условный знак.       Ему слышатся торопливые шаги и шелест платья, и мгновение спустя в приоткрывшейся двери возникает радостное лицо Вероники. Оно кажется немного бледным на фоне горящего камина, и радость, на мгновение вспыхнув в ореховых глазах, сменяется отчаянием.       — О, господин Принц, вы! В такой час... Боже мой, как же я рада вас видеть, — не отдавая себе отчета в действиях, Вероника делает широкий шаг вперед и тут же отступает назад, еще сильнее бледнея. На ней скромное домашнее платье из блестящего серого атласа, украшенное только накинутой поверх плеч синей кружевной шалью; ее темные волосы, заколотые у висков золотыми шпильками, струятся по плечам. — Вы даже не знаете, что случилось... Я совсем не владею собой, простите меня.       — Мне не за что вас прощать, — Филипп обеспокоенно помогает ей сесть на кушетку. — Что произошло?       Вероника выпрямляется, очевидно, усилием воли успокаивается и смотрит перед собой, собираясь с мыслями.       — Мадам Лестрейндж выдала Сибиллу замуж против ее воли за очень гадкого человека, Томаса Эйвери, и Кастор... Кастор ничего не собирается предпринимать, — произносит она таким тоном, стискивая руки, будто не понимает, что ужаснее: судьба ее подруги или бездействие брата. — Я неделю уже как во сне, будто не живу, а существую. Представляете, что чувствует Киллиан?       — Смутно. Такое понимаешь только на своем опыте. Главное, чтобы он сам не совершил опрометчивого поступка, — мрачно отвечает Филипп и успокаивающим жестом пожимает запястье Вероники, ощущая слабую дрожь. — Мисс Боунс еще в столице?       — Отвратительный господин Эйвери увез ее на раскопки в Неаполь, а потом намерен держать путь в Персию. Там опасно и для мужчины, а для женщины? Безумие! Законы разительно непохожи на наши, и если оступиться, то последствия окажутся страшными. Если бы я знала! Если бы я знала, что мадам Лестрейндж настолько опасна, если бы от меня не скрывали, что Сибилла занимается с вашим отцом — я бы предотвратила эту чудовищную ситуацию.       Вероника стремительно поднимается и подходит к окну, прижимается лбом к прохладному стеклу.       Филипп наблюдает за ней с некоторым удивлением для самого себя: он впервые воспринимает и видит ее как взрослую. Озорная девочка, обожающая проказы, исчезает, превратившись в обворожительной красоты девушку с открытым чистым взглядом и сильным характером — несмотря на всю внешнюю хрупкость и изящество Филипп знает, что силы духа ей не занимать, и что она умеет постоять за себя.       Сердце его внезапно пропускает удар, и в этой пропущенной секунде он видит нежный профиль, очерченный лунным светом, и шаль, чуть сползающую с округлого плеча, обнажая изгиб шеи.       — Вы ни в чем не виноваты, — тихо произносит Филипп. — Вы...       И осекается.       Осознание, что Киллиан — его дальний предок, и что, возможно, Сибилла была предназначена ему в жены, пронзает его ослепляющей молнией. Если история Принцев повернет в неправильную сторону, отец рискует никогда не появиться на свет. А это повлечет за собой множество сложностей. Если он не ошибается, у матери где-то был справочник всех родов...       Вероника мгновенно улавливает перемену в его голосе.       — Что такое, господин Принц?       — Ничего, ничего, так, не берите в голову.       Она огорченно прижимает пальцы к губам и произносит:       — Я вас отвлекла своим несчастьем, а вы, наверное, пришли с каким-то поручением?       Филипп поднимается и встает рядом с ней. Сад, темный и мистический в холодном белом свете позднего вечера, наполнен тишиной, и вдалеке у маленького пруда тонкие стебли осенних хризантем тянутся вверх к невидимому солнцу.       Филипп негромко произносит:       — Не думайте, что меня не интересует ваше несчастье, леди Блэк, но пока что я совсем не понимаю, как вам помочь, а другое дело не терпит отлагательств. Я не уверен, что имею право просить вас о подобном, но больше мне не к кому обратиться, потому что отец не должен быть замешан в поиске некоторого рода растений, мне сложно объяснить вам коротко. Только знайте, что от этого зависит жизнь женщины, чей муж много лет находится в отчаянии от возможной потери.       — Говорите, — просто произносит Вероника.       — Мне необходимо, чтобы вы разузнали всю информацию о гедиотисе. Как его купить, где, сколько это стоит, откуда его привозят. Это растение в основном произрастает в Китае, но в моем времени в будущем с его покупкой возникли огромные трудности, и я не уверен, что вопрос решится положительно. Запасов хватит ненадолго, я бы хотел убедиться, что есть запасной вариант: найти его здесь, в восемнадцатом веке. Вы сможете придумать причину, зачем он вам?       Вероника несколько секунд смотрит на покачивающиеся белоснежные головки хризантем за окном.       — Скажу, что собираю редкие цветы для гербария и сада. Никто не удивится: я в самом деле их собираю.       Филипп с облегчением выдыхает.       — Вы меня очень выручите, леди Блэк.       Вероника улыбается, но в ее глазах по-прежнему плещется грусть.       — И есть еще одна просьба, совсем другого рода, но не менее дерзкая с моей стороны, — Филипп поправляет ворот рубашки и, поймав цепочку медальона Ланселота пальцами, ловко расстегивает замочек. — Носите его и никогда не снимайте. Силы он уже не имеет, она ушла, но само вместилище по-прежнему ценно и даже отчасти опасно, если попадет в зловредные руки.       Вероника рассматривает тусклый медальон, держа его на раскрытой ладони.       — Что это такое, господин Принц?       — Медальон Ланселота.       Она медлит, только потом поднимает на него блестящие глаза, и на щеках ее проступает румянец.       — Хотите сказать, медальон Ланселота существует? Ведь по преданию это символ вечной любви, символ некоего идеала, недостижимого для смертных.       Филипп утвердительно кивает.       Ее присутствие вызывает в нем спокойствие, уют, но еще и другое, странное, давно забытое чувство, которому он пока не может подобрать названия. Теперь, когда она вдруг стала для него женщиной, не ребенком, он вдруг внутренне смущается их разговора наедине.       Но Вероника внезапно нахмуривается.       — Раз вы отдаете медальон мне, значит, боитесь, что у вас его отнимут, так? Вам кто-то угрожает?       — Вы проницательны. Однако не волнуйтесь, я не в опасности, во всяком случае, пока что. Но если медальон обнаружат, я подвергнусь неприятному допросу, а его последствия никому неизвестны. Берегите его.       Вероника тут же накидывает цепочку на шею и, убрав волосы на грудь, поворачивается к нему спиной, почти шепотом произнося:       — Помогите застегнуть, пожалуйста.       Филипп склоняется к ее шее, вдыхая слабый, но все же явственный аромат фиалковой воды.       — Я бы предложила вам вина или бренди, но вы ведь совсем не терпите крепкие напитки, — Вероника отчего-то отходит от него и останавливается у столика с бокалами и кувшинами. — Впрочем, если вы спрячетесь за штору, я попрошу подать чай.       Филипп тихонечко смеется.       — Я уж было решил, что вы совсем забыли о проказах. Как хорошо с вами разговаривать, мисс Блэк, но боюсь, мне скоро пора возвращаться, так что обойдемся без чая. Хотя, признаться, я бы предпочел остаться и ненадолго забыть о сложностях своей работы. Я никак не привыкну терять пациентов, и потом много ночей вижу их во сне и думаю, что не смог их спасти. Даже со всеми чудесами современной медицины люди по-прежнему умирают.       Вероника плавным движением поправляет шаль.       — Вам стоит думать не о тех, кто умер, а о тех, кого еще возможно вылечить. Бесспорно, горько терять людей, которых вы надеялись спасти, но жизнь человека не в ваших руках, господин Принц, а в руках Бога. Пока вы горюете по ушедшим душам, вы можете упустить что-нибудь важное. Врач имеет стойкость духа, сравнимую с генеральской: ему нестерпимо жаль солдат и офицеров, но теряя их, он выигрывает войну. А вы ведете войну против рака.       Филипп удивленно приподнимает брови:       — Откуда вы помните про рак?       Она странным голосом отзывается:       — О, я все помню, что вы говорили и говорите.       — Мне были нужны эти слова, такие простые, но мудрые и правильные. Благодарю вас за них, леди Блэк. Уже поздно, вам, наверное, пора отдыхать...       Вероника, будто не расслышав его последние слова, садится в кресло возле камина и кивков приглашает Филиппа последовать ее примеру.       — Расскажите мне о каком-нибудь из ваших пациентов, — говорит она мягко, тянется к столику с нюхательными солями и открывает один из пузырьков. — У меня немного голова разболелась, сейчас пройдет. Верно, завтра дождь начнется.       Филипп с удовольствием подробно рассказывает ей об Анне, сетует на ее капризное поведение и отказ принимать лекарства, как назначено.       Вероника, выслушав его внимательно, с легким укором замечает:       — Боже мой, но ведь она ребенок, будьте хитрее, господин Принц. Пообещайте ей что-нибудь приятное, игрушку, прогулку, или сладости, если они не запрещены, станьте ее другом: ей наверняка очень страшно. Только не лгите, дети всегда чуют ложь, и слово свое крепко держите.       Филипп не отвечает, раздумывая над ее словами. Да, если он последует ее совету, то привяжется к Анне, зато поможет ей не чувствовать себя одинокой. Не уделять пациенту внимание только из-за того, что потом будет трудно прощаться, эгоистично.       — Вы действительно занимаетесь таким нужным и важным делом, — Вероника берет кочергу и ворошит догорающие поленья. Красные блики танцуют на ее нежных щеках. — Я вами восхищаюсь. У вас есть серьезная жизненная цель, в то время как столько людей бесполезно проживают свои годы.       — А вы? О чем вы мечтаете?       — У меня самая скромная мечта. Я хочу выйти замуж за человека, которого люблю, и быть подле него, быть его поддержкой и опорой, возможно, путешествовать, обустраивать дом и воспитывать детей. Вас, наверняка, это разочарует. В свои пятнадцать я была гораздо амбициознее.       Филипп отклоняется на спинку кресла и устало вытягивает ноги к огню.       — Вы очень удивитесь, но на мой взгляд у вас прекрасная мечта, и самое главное, она вполне осуществима. Меня скорее разочаровывают дамы, пытающиеся убедить мужчину, будто они способны жить без него, и он — всего лишь еще одна вершина в их списке гор. А если вершина отказывается им покоряться, они вооружаются всем снаряжением и рвутся ее покорять. Непокоренные же вершины оставляют у них душевные раны на всю жизнь.       Вероника замечает со слабой улыбкой:       — Вы, я так понимаю, тоже чья-то гора?       — Похоже на то. Однако меня покорять бесполезно: я дал себе обет безбрачия на всю оставшуюся жизнь.       Вероника как будто огорчается, но это впечатление длится едва уловимое мгновение.       — Ваша сердечная преданность милой Джемме достойна уважения, господин Принц.       — Я думаю о ней как об ангеле теперь, что смотрит на меня со звездного неба. Дело не в том, что... Я считаю себя недостойным семейного счастья, вот и все. Мужчина, не сумевший защитить свою жену, не имеет права на дальнейшее счастье.       Вероника смотрит на него пристально, будто проверяя искренность его слов, потом задумчиво наклоняет голову набок.       — Знаете, господин Принц, здесь я вам не советчик, хотя совета вы и не просите. Но я решусь только сказать вам одно: простите себя.       — Простить? Это возможно?       — Во-первых, уныние — смертный грех, а во-вторых, вспомните, кто первым попал в рай. Господь прощает тех, кто искренне раскаялся и дает им возможность обрести счастье. Если человек, конечно, хочет его обретать.       Филипп прикрывает глаза. Завтра у него тяжелая смена в онкологическом отделении, и слова Вероники помогают ему справиться с подступающей тоской.       Часы на каминной полке бьют полночь, и они оба вздрагивают от неожиданности.       — Пора, — с ноткой сожаления произносит Филипп. — Помните, леди Блэк: только информация о растении, ничего более. Я совсем не собираюсь втягивать вас в опасные истории. Увидимся через неделю, здесь же, в то же самое время.       — Я буду ждать, господин Принц.       Едва заметная дрожь в ее голосе заставляет Филиппа пристально всмотреться в выражение ее лица и вдруг вспомнить, что она была так сильно влюблена в него несколько лет назад, что ее чувство спасло ему жизнь.       Неужели она все еще... Нет, невозможно. Ей девятнадцать — да, девятнадцать, и у нее, скорее всего, огромная свита поклонников. Такая девушка просто не может мечтать о человеке, которого видит раз в год. Или?... Матушка что-то упоминала об этом, но он и не подумал, что она говорит всерьез. Он считал, что они с Вероникой остались хорошими друзьями, а когда медицина обрушилась на него лавиной, потерялся во времени и в пространстве. Единственной задачей в годы бакалавриата было выживание.       ...Небо сыпет мелким дождем, и сильные порывы ветра пытаются с корнем вырвать волосы, приводя их в полный беспорядок. Филипп осматривается по сторонам, кутаясь в плащ с капюшоном, и торопливо поднимается по потертым ступеням дома к широкой, но низковатой двери с медным кольцом в виде льва и осторожно стучится.       — Что вам угодно, молодой человек?       Среднего роста мужчина приятной внешности с русыми волосами и проглядывающей, небрежной щетиной, одет несколько щеголевато: в серые отутюженные брюки и белую рубашку с золотыми пуговицами на манжетах. В нем угадывается интерес к своей личности и забота о том впечатлении, что он производит на окружающих.       — Профессор Дамблдор, мне нужна ваша помощь.       — Гм! Кто вас послал и откуда вы знаете, кто я?       — Вы сами, сэр. — Филипп протягивает ему маленький портрет, на котором старик Дамблдор подмигивает более юной версии себя. — Мне необходимо понять, как стирать следы моих перемещений во времени так, чтобы их не засекло Министерство.       Молодой Дамблдор будто и вовсе не удивляется: широко улыбнувшись, он жестом приглашает Филиппа войти и закрывает за ним дверь.       — Добро пожаловать в самый магический и мистический дом в Годриковой впадине, — весело произносит он и с предвкушением потирает руки. — Чаю?

Северус

      — Вы хотите сказать, что не собираетесь вызволять мисс Боунс из этой омерзительной истории? — Северус опирается ладонью о высокую резную спинку кресла. — Вы отдаете себе отчет в том, что сделает с ней этот мерзавец? Изнасилует, и не единожды. Растопчет. Сделает ее игрушкой для своих грязных утех, еще и дружкам своим отдаст. Вы прекрасно знаете, где и как он проводит большую часть своего времени: со шлюхами и картежниками.       — Прекратите! Вы при дамах, сэр, при моей жене и сестре, а на Майю придется наложить Обливиэйт, — глаза Кастора сверкают. — Я не позволю вам так выражаться.       — Вашей сестре пока вылезать из-под своего стеклянного купола, иначе, боюсь, ее ждут разочарования.       — Оставьте Никки в покое или мы поссоримся, — отрывисто произносит Кастор. — Моя сестра — нежный цветок, и я никому, слышите, никому не позволю ее тронуть даже мизинцем. А мисс Боунс сама проложила себе путь к несчастью, к трагедии, и вы ей в этом долгие годы потакали. А теперь хотите, чтобы я разрушил репутацию своей семьи и принял участие в скандале? Эйвери просто так ее не отдаст, и потом, вся правда тогда окажется на поверхности. Между благополучием мисс Боунс и своей семьи я выбираю последнее. И не думайте, что выбор дается мне легко.       Вероника тихо произносит, недоверчиво буравя его глазами:       — Значит ты... Ты ничего не предпримешь, брат? Ты бросишь Сибиллу на погибель? О, я совсем не переживаю за то, что обо мне скажут, если...       — Зато я переживаю. Сейчас еще есть шанс обставить дело так, чтобы нам все посочувствовали, но если мы упустим время, то слух пойдет не в нашу пользу и очернит наше имя. Айрис подробно расскажет тебе, что такое презрение светского общества.       — Хотите вместо этого очернить имя мисс Боунс? — страстно интересуется Киллиан. Кастор, взглянув на него, устало стонет. — Не делайте такое лицо, милостивый сэр...       Северус резко его обрывает:       — Вот уж кому совершенно точно не стоит сейчас лезть в дело мисс Боунс, так это вам, юноша. Ваша матушка приложила немало усилий, чтобы воспитать вас в стесненных условиях и вывести в люди, господин Блэк и мадам Лестрейндж выхлопотали вам должность, и не забывайте о мисс Принц. Ее положение и так не очень успешно, не торопитесь рушить свою башню в одночасье.       Киллиан, разумеется, пропускает его слова мимо красных, как вареные раки, ушей.       — Мисс Боунс — любовь моя, и пусть я умру, но не отдам ее мерзавцу на растерзание, я не могу представить, что она сейчас с ним... С ним! — он отчаянно трет виски. — Господин Блэк, умоляю, вы — единственный, кто способен повлиять на расторжение этого брака, вы второй человек в королевстве, вам ничего не стоит только пошевелить пальцем — и ее вырвут из гнусных лап Эйвери. Прошу вас!       Кастор задерживает на нем свой тяжелый и сочувствующий взгляд, грудь его под рубашкой вздымается. Он с сомнением качает головой и медленно оборачивается к жене, молчаливо прося помощи.       — Я полагаю... Полагаю, — Айрис обнимает уже сонную Майю и с трудом выговаривает: — Кастор прав. Как бы мы не любили Сибиллу, но злодеяние мадам Лестрейндж бесследно вспять не повернуть, а вторые люди при дворе легко становятся первыми в очереди на виселицу.       Вероника, кажется, даже задыхается от такой несправедливости.       — Дорогая...       Но Айрис делает едва уловимый жест, и девушка умолкает, признавая за ней статус хозяйки дома и беспрекословно подчиняясь ему.       Киллиан, развернувшись на каблуках, выбегает из гостиной, исчезает в холле и громко хлопает дверью, отчего Майя прикладывает свои детские ладони к ушам и корчит недовольную гримасу.       — Уложу ребенка спать, — негромко произносит Айрис и, взяв дочь на руки, добавляет: — Никки, милая, пойдем со мной, оставим мужчин наедине.       Кастор, постукивая носком сапога по паркету, дожидается, пока шелест женских платьев не стихнет в полумраке ночи, потом яростно вопрошает:       — Неужели вы не понимаете, Северус, что у меня сердце рвется пополам? Мисс Боунс, пусть и бунтарка, стала сестрой для Вероники, любимицей матери, а я бессилен. Да! Бессилен. Мадам Лестрейндж действует в интересах своей дочери, вот почему ей понадобилось отправить Сибиллу как можно дальше и от столицы, и от колоний. Попробуй перейди ей дорогу, верни девочку назад — она сожрет меня целиком.       — Я вас не осуждаю в том, что вы ставите семью превыше всего, — холодно отвечает Северус, — и понимаю, что мисс Боунс так и не стала вам родной, учитывая ее поведение в последние два года. Однако девочка мне не безразлична: я учил ее несколько лет, и я бы не хотел для нее тяжелого и мрачного конца. Такие или ожесточаются до крайней степени, или кончают жизнь самоубийством. Палочку у нее отберут, следить будут пристально, денег не дадут ни шиллинга: купить ингредиенты или сам яд не представится возможным. Эйвери знает, что такое мисс Боунс, поверьте. Он все вынюхал у мадам Лестрейндж заблаговременно. Говоря о вызволении мисс Боунс, я имел в виду возможность выступить в суде в качестве ее защитника по бракоразводному процессу. Вы знаете, что ей самой на развод подать невозможно, разводы случаются крайне редко, но вы сможете походатайствовать. Так сказать, ратуете о восстановлении справедливости.       Кастор упрямо повторяет:       — Мадам Лестрейндж махнет рукой — и вся моя семья окажется в опале. Она слишком опасный противник, только если вы рискнете с ней тягаться. Что хотите обо мне думайте, но спасать мисс Боунс я не собираюсь, во всяком случае — пока. Я собираюсь сыграть роль удивленного и пораженного опекуна.       Северус задумчиво проводит плечом.       — Формально я не имею к делу никакого отношения, так что мое вмешательство только вызовет сплетни и толки разного пошлого рода. В нашем обществе мужчина не имеет права интересоваться женщиной ни в каком ином плане, кроме как в одном-единственном.       — Другими словами, мы все доигрались.       — Отнюдь. Мисс Боунс нашла бы способ ускользнуть из ваших рук и оказаться еще в худшем положении. Мы проиграли мадам Лестрейндж в скорости получения новостей.       Кастор садится в кресло и измученно запрокидывает голову.       — Никки поражена моим решением, и я боюсь, как отреагирует матушка: вы знаете, она совсем неважно себя чувствует в этом месяце. Но сестра беспокоит меня больше, и потом, юный Киллиан... В его годы я бы бросился за Айрис по пятам, окажись она в лапах подлеца... Я приставлю к нему человека, на всякий случай.       Северус смотрит на него долгим взглядом, потом, понизив голос, произносит:       — Дело в том, что мисс Боунс, возможно, моя дальняя родственница. Если выяснится, что юноша должен был жениться на ней, я готов лично пойти против Эйвери. Для меня он соперник не опасный: прочных и верных союзников у него нет, о его кончине никто не вспомнит, а если и вспомнит, то с облегчением.       Кастор шепотом переспрашивает:       — Кончине?       — Если речь пойдет о выборе между жизнью и смертью, теперь я выберу жизнь. А в Персии, да на итальянских раскопках, много случайностей происходит без свидетелей.       — Вы ждете моего одобрения на убийство человека?       — Мне не требуется ваше одобрение. Если я убью его, то совершенно незаметно, концов никто не найдет. Другое дело, что мадам Лестрейндж обо всем быстро догадается — мне понадобится алиби. Впрочем, на сегодня достаточно: пора домой, Гермиона наверняка волнуется, почти два часа ночи. И пусть ваши молодцы в пятницу не опаздывают к Спенсеру.       Гермиона, нахохлившаяся, как промокшая птичка, сидит у огня в длинной ночной сорочке с кружевными рукавами, поглаживая дремлющего Фобоса. Деймос, зевая, лениво подергивает хвостом, наблюдая за ними с кровати.       — Брысь отсюда, — Северус сгоняет его на ковер и опускается на скамеечку возле Гермионы. — Положение довольно серьезное: Кастор наконец показывает блэковский характер, а наш юный Принц едва держится на ногах от затмевающего взор образа исчезнувшей мисс Боунс.       — Исчезнувшей?       — Мадам Лестрейндж выдала девочку замуж против ее воли.       Ореховые глаза Гермионы расширяются от ужаса.       — Мерлин святой! За кого?       — За Томаса Эйвери. За добряка и недотепу мадам бы Сибиллу не отдала, а вот за мерзавца — пожалуйста. Дьявол! Нам придется вернуться к твоей идее проверить справочник. Вспомнишь точное время своего отсутствия в тот день, когда тебя пригласили к Абботам?       Гермиона неторопливо встает с ковра и с озадаченным выражением лица перекладывает Фобоса на лежанку.       — В семь часов меня точно не было дома, — она смешно морщит лоб, пытаясь вспомнить все подробности. — Северус, но ведь история ужасная. Бедная девочка! В самом деле ничего нельзя сделать?       — Можно. Свернуть Эйвери шею.       — Северус, я тебе запрещаю даже думать об этом, — она сердито скрещивает руки на груди. — Убийство — страшный грех, ты не имеешь права вершить самосуд. Есть и другие способы избавиться от него.       — Ошибаешься. Разводы разрешены в исключительных случаях, да и для того, чтобы затеять дело, необходимо набрать доказательства. Блэк мог бы обратиться в суд, но... Сибилла совершеннолетняя. Акт о повышении возраста вступления в брак оформят только через шесть лет, Гермиона. На сегодняшний день все, кто старше шестнадцати, имеют возможность заключать брак даже без согласия родителей. Однако Блэк мог бы обратиться в суд непосредственно по вопросу принуждения к браку: насилие судом не поощряется, но он боится мадам Лестрейндж и не безосновательно.       Гермиона растерянным тоном переспрашивает:       — Боится?       — Представляешь, люди иногда действуют исключительно в интересах своей семьи, — Северус кривит губы. — Блэк разбит, но он лукавит. Ему больше всего хотелось сбросить этот груз с плеч, и так или иначе мадам Лестрейндж ему в этом помогла.       Гермиона подходит к нему и гладит по волосам, запускает в них свои пальчики.       Северус тихо спрашивает:       — Зачем ты рассказала Айрис о нашей проблеме?       Она застывает на месте, будто не сразу понимает, о чем он говорит, потом так же негромко отвечает:       — Потому что я женщина, Северус, и иногда мне нужно общество другой женщины, чтобы поделиться с ней своими трудностями. Вы с Кастором обсуждаете Адриана без нашего с Айрис участия — здесь точно такая же ситуация.       — Я бы так не сказал.       — Я не стану оправдываться. Я считаю, что имею право поговорить с единственной в этом веке подругой о том, что меня беспокоит, как женщину.       Северус поднимает на нее глаза.       — Следовательно, тебя все же это беспокоит.       — Боже мой, я уже давно смирилась, что матери из меня не выйдет. И тем более, тот разговор с Айрис случился совсем в другом ключе — мы обсуждали поведение детей, и я посетовала, что не видела Филиппа в его семь лет и уже никогда не узнаю, что такое собственный семилетний ребенок, вот и все.       В спальне повисает тишина. Северус поднимается со скамеечки и мягко привлекает Гермиону к себе, ощущая через тонкую батистовую ткань тепло ее тела. Она прячет лицо на его груди, пробормотав:       — Тебе обязательно знать все, что я делаю и говорю? Ты ведь остаешься наедине со своими мыслями в аптеке.       — Перестань. Я просто хотел убедиться, что между нами не осталось недосказанности.       Она едва слышно вздыхает, потом качает головой.       — Что такое?       — Я недавно размышляла... Размышляла, что если Филипп настолько овладеет магией, чтобы избавить тебя от проклятия, мы бы смогли некоторое время пожить в будущем и родить малыша там, а потом вернуться домой. Что думаешь?       Северус пожимает плечами. Нет никакого смысла обсуждать то, что выполнить невозможно, а ложные надежды только портят жизнь.       — Думаю, что мы решим вопрос тогда, когда он действительно встанет перед нами. Ты знаешь: я готов на все, чтобы ты была счастлива, но не уверен, что мы должны всецело полагаться на магию сына. Пойдем спать, Гермиона.       ... Особняк Спенсеров, Элторп, расположен не особенно удобно: два часа верхом по разбитой и грязной дороге под моросящим дождем портят настроение, и когда лакей вежливо принимает мокрый плащ, Северус даже не удосуживается кивнуть в ответ.       — Хозяин у себя в кабинете, — коротко докладывает другой слуга, и Северус поднимается вслед за ним по лестнице, устланной зеленым ковром. — Ему нездоровится, и он не в духе. У вас срочное?       — Я королевский лекарь, и у меня назначена встреча.       К неудовольствию Северуса, вместе со Спенсером в кабинете оказывается София, сидящая на кушетке с шитьем в руках.       — А, господин Снейп, — она желчно и неприязненно улыбается. — Мы с дядюшкой как раз обсуждали нравы во Франции. Вам, насколько я помню, не доводилось там побывать?       — К счастью, нет.       — К счастью! — лорд Спенсер снисходительно склоняет голову. — Вы даже не представляете, насколько Франция просвещенная по сравнению с нашим туманным островком. А мы только и пытаемся, что присвоить себе еще больше земель и золота. Есть ли у нас Руссо? Дидро? Вольтер?       — Ваш Вольтер провел несколько лет в нашем захолустье и не жаловался, в то время как его преследовали собственные граждане... Как долго вы испытываете боли?       — Около года.       — Я принес вам настойку. Принимайте ее около месяца, затем сообщите, если она возымеет ожидаемый эффект. Видите ли, современная медицина теперь утверждает, что каждый организм индивидуален, так что ингредиенты можно и заменить. Могу я взглянуть на ваши руки и ноги?       — В этом пока что нет необходимости. Благодарю вас за проявленную внимательность, возьмите со стола свои три золотых.       Северус невозмутимо берет с роскошно расшитой скатерти монеты, подкидывает их в воздух и небрежно ловит. Молодцы Кастора в данный момент обыскивают спальню, но скорее всего бумаги если и хранятся в доме, то поближе к прочим делам его владельца, если не вшиты в камзол. А возможно, они запечатаны в его голове, и никаких физических доказательств они не найдут.       — Пожалуй, я откланяюсь, — произносит Северус вслух, с досадой думая, что расследование затянется. Но Блэк говорил о пяти столетиях, и в каждом из них должен быть свой связной, и кто-то из них — главный. А вот найти его — непросто, особенно, если сеть постепенно разрастается.       — Господин Снейп!       София неожиданно догоняет его в конце галереи, когда Северус уже поворачивает к главной лестнице. Часто дыша, баронесса прижимает бледную руку к груди и коротко кашляет.       — Мне крайне неприятно к вам обращаться, но с дядюшкой что-то не так. По-моему, он болен, и болен с самого возвращения из Франции... Я его не узнаю, будто совершенно другой человек вернулся. Возможно, он под каким-то заклинанием?       — Возможно, это империус, но внешне не очень похоже, хотя исключать не стоит, — Северус переступает с ноги на ногу. — Или, что не менее вероятно, под маской вашего дяди находится другой человек.       София недоверчиво приподнимает светлые брови.       — Другой?       — Верно. Слушайте, — Северус хладнокровно потирает переносицу, — понимаю, мы с вами не в самых лучших отношениях: вы оскорблены с тех пор, как я разорвал помолвку, а я не забуду вам того, что вы отдали Гермиону на расправу мадам Леран и отправили меня на войну, где я едва не умер. Однако я убежден, что как люди взрослые, мы сумеем на время забыть о взаимной неприязни и послужить его величеству.       София несколько секунд раздумывает, потом шепотом спрашивает:       — Хотите, чтобы я шпионила за дядей?       — Ну что вы, шпионаж — очень громкое заявление, да и я никоим образом не отношусь к тем, кто им занимается. Я обычный королевский лекарь, но некоторые услуги короне все же оказываю. Если заметите, что ваш дядя встречается с кем-нибудь неизвестным или даже известным вам, дайте мне знать.       — Вам это для чего?       — Позвольте оставить свои мотивы при себе.       — Хорошо, — нерешительно произносит София, — я пришлю вам сову, если что-нибудь замечу. Но я давно потеряла навык играть в интриги, так что не уверена, что не вызову подозрения. Я постараюсь быть осторожной, господин Снейп.       ...Гермиона смотрит на него изумленным взглядом и сдвигает чашку с недопитым кофе вглубь стола. Кастор, сидящий на кушетке и не совсем оправившийся от напора ее упреков относительно Сибиллы, тоже недовольно хмурится и поглаживает развалившегося на его коленях Деймоса. Разумеется, никаких писем в доме Спенсера они не нашли.       — Северус, ты не можешь всерьез верить баронессе Селвин, — жестко произносит Гермиона, и в ее тоне слышно раздражение только лишь от того, что он говорил с Софией. — Эта женщина — змея, и змея ядовитее, чем мадам Лестрейндж. А ты полагаешься на ее порядочность? Она ей незнакома.       — Глупости. Меня ее порядочность нисколько не интересует, — отзывается Северус спокойно, садясь за кофейный столик напротив нее. — Кастор, вам необходимо проверить наличие банковских сделок или чеков, выписанных на имя или от имени лорда Спенсера, а также проверить капитанский журнал судна, на котором Спенсер якобы прибыл в Великобританию. Может статься, в стране находятся два человека с одним и тем же именем, только выглядят они по-разному...       В гостиной вдруг возникает бледная, как мраморное изваяние, Полли, помощница Мэри по хозяйству, и истошно голосит:       — У хозяйки кровотечение, сильное, ужасное! В саду упала, я насилу довела до своей кровати на первом-то этаже, да боюсь страшно! Миссис Блэк и мадам Лестрейндж я уже сообщила, они тотчас к нам отправились, а я сразу сюда...       Кастор быстро поднимается с кушетки.       — Мисс Блэк ничего не слышала?       — Мисс Блэк нет дома.       — В такой час! В книжном доме, что ли, задержалась... Гм. Ладно, если я понадоблюсь, то я у себя в Министерстве, мешаться под ногами не стану, толку от меня никакого нет.       Северус без промедления направляется в аптеку, слыша, как и Полли, и Гермиона, следуют за ним по пятам. Войдя в помещение, он сгребает с полок несколько пузырьков и, обернувшись к Гермионе, твердо произносит:       — Жди меня дома.       — Ни за что!       — Я сказал: жди дома. Время на споры нет, — он понижает голос. — Филипп далеко, ты сейчас абсолютно бесполезна, а учитывая, что у Розье мы столкнемся нос к носу с мадам Лестрейндж, я не хочу допускать опрометчивых слов, которые нам дорого обойдутся.       Гермиона смотрит на него уязвленно.       — Хочешь сказать, я не умею держать язык за зубами? О, пожалуйста, не оставляй меня снова в неизвестности!       — Вернусь как только смогу, обещаю, — Северус берет дрожащую с головы до пят Полли за край рукава и исчезает в вихре трансгресии.       Пока маленькая служанка отсутствовала, слуги, очевидно, по приказу мадам Лестрейндж и Айрис, перенесли Мэри наверх, в спальню. Ее стоны приглушенно слышны еще в холле, так что Северус отсылает Полли за горячей водой и почти бегом поднимается по лестнице на второй этаж.       — Дело скверно, — заявляет Айрис, едва увидев его. Она сидит у постели подруги и сжимает ее ладонь. Мертвенно бледная, покрытая испариной Мэри в полузабытье не то стонет, не то кричит от боли, повторяя раз за разом имя мужа. — Я вызвала доктора Тишера, он прибудет с минуты на минуту. У него двойной профиль: и маггловский, и магический.       — Где ваш чертов сын? — шипит мадам Лестрейндж, оттолкнувшись от подоконника. В своем черном атласном платье она выглядит угрожающе. — Я так понимаю, в будущем?       — Вы же прекрасно знаете, что срок родов назначен как раз на конец декабря, — Северус садится на кровать и направляет палочку на живот Мэри, останавливая кровотечение и смягчая боль. Потом откупоривает пузырек с белладонной и лирным корнем, смешивает капли в крышечке и водит перед носом у Мэри, приводя ее в сознание. — Увы, я ничего не могу сделать прямо сейчас, у меня нет колокольчика для вызова сына сквозь столетия.       — Прискорбно, — мадам Лестрейндж с горечью кривит губы. — Следовательно, на чудо надеяться не стоит. И так предельно понятно, чем дело кончится.       — Прекратите причитать и помолчите, — Айрис хмурится, сверкнув глазами. — О! Звонят! Вот и доктор Тишер. Полли! Скорее, скорее отворяй и веди его сюда.       Спустя полчаса все оказывается кончено: жизни Мэри уже ничего не угрожает, но недоношенного ребенка спасти не удается. Доктор остается возле больной, а тельце мертвого мальчика уносят, завернув в шелковую простыню. Полли, рыдая с завываниями, опрометью убегает на кухню, закрыв лицо ладонями, вся трясясь от пережитого, мадам Лестрейндж молча наливает в бокал виски и залпом его выпивает.       Все трое мрачно смотрят друг на друга.       — Жизнь за жизнь, — злым, ледяным тоном чеканит Айрис, почти с неприкрытой ненавистью смотря на мадам Лестрейндж. — Господь видит все, и он карает вас, заставляя страдать вас и ваших близких и выучить урок. Мэри дороже мне, чем многие, но ее погибшее дитя — ваших рук дело.       — Хорош же ваш Господь, коли забирает жизни младенцев за грехи их бабок, — язвительно усмехается мадам Лестрейндж. — Вы так разозлились из-за мисс Боунс?       — Ваш будничный тон меня ужасает.       — Бросьте, я избавила вас от обузы, в своем роде оказала вам услугу. Сейчас ваш муж обстряпает дело так, что весь высший свет пришлет вам утешительные письма, разве это не облегчение? Связь мисс Боунс с МАКУСА, всплыви она на поверхность, закончилась бы для вашего мужа потерей должности и неприятностями для всей семьи. От подкидышей надо вовремя избавляться...       Голова доктора возникает в двери спальни, и Айрис, метнув на мадам Лестрейндж еще один гневный и осуждающий взгляд, спешно исчезает в комнате.       — Вот вы, я так полагаю, по-настоящему не простите мне принятого решения, господин аптекарь, — слегка настороженно произносит мадам Лестрейндж, и Северус замечает, что ее рука лежит поверх складки платья, где дамы прячут палочки. — Привязались к мисс Боунс?       — Мерлин, почему все считают, что я непременно к кому-то привязываюсь? — Северус поджимает губы. — Допустим, даже если и так: я все же способен на некоторые человеческие чувства.       — Похвально.       — Сражаться нам незачем: во-первых, силы неравны, во-вторых, врагом я вас не считаю. На вашем месте я поступил бы точно так же и плевал на любую общественную мораль. Только помните, что у монеты всегда две стороны.       — Главное, чтобы эта монета лежала у вас в кошельке, тогда и помнить ни о чем не придется, — мадам Лестрейндж насмешливо покачивает головой. — Блэки либо остаются моими сторонниками, либо сходят с общественной и политической сцены. Выбор я всегда великодушно предоставляю.       — Действительно, вы великодушны.       — Задумали освободить девчонку? — мадам Лестрейндж щурится, пытаясь прочесть его мысли, но Северус отражает ее проникновение так лениво, что всем своим видом выражает скуку. — Ах вы черт хитрый, к вам не подобраться... Учтите, попробуете играть против меня — плохо кончите. Девчонку возвращать я вам запрещаю, слышите? Вернете — убью ее лично, даю вам слово, господин Снейп.       ...Констанция, держась за прилично выпуклый живот, встречает его в полутемном холле и проводит на освещенную несколькими свечами кухню, где остывает ужин. Тиа сидит у огня в кресле и болтает ногами: увидев Северуса, она вскакивает и почтительно кланяется.       — Миссис-то от еды отказалась, ушла наверх, глаза на мокром месте. Уж вам пятый десяток, хозяин, а бестолковость все та же в голове. В порядке все?       — Не сейчас, Констанция.       — Вот, пожалуйста. Мне уж ходить тяжело под вечер, а вы все в мыслях своих сидите. Шли бы вы тогда к хозяйке, слова только подберите правильные. А я ушастика попрошу прибраться, уж мочи нет, глаза закрываются. Ежели что, так ужин вам Тиа и разогреет.       Гермиона лежит боком на кровати, поджав ноги: ее любимая поза для сна, всегда навевающая уют. Северус молча, неторопливо раздевается, поглядывая на нее, ставит пузырьки на полку возле стола и тихо сообщает:       — Ребенок Мэри умер: беременность пришлось прервать. Айрис осталась с ней до утра, а завтра и я наведаюсь, принесу укрепляющую настойку. Не знаю, какой вердикт вынес врач, но завтра, наверное, все прояснится.       Она садится на постели и взбивает пальцами волосы, скидывая одолевшую ее тревожную дремоту.       — Боже милосердный, какая трагедия! Я ведь могу отправиться с тобой? Бедная Мэри, нет ничего страшнее, чем такое несчастье. И Гилберта как назло нет рядом!       Северус забирается под теплое одеяло и ложится поближе к ней, уже по звуку голоса понимая, что она одновременно обижена и огорчена.       — Конечно, можешь. Прости за недавнюю резкость, я не желал объясняться перед Полли, да и с мадам Лестрейндж мне все же необходимо было поговорить наедине. На самом деле я не хотел, чтобы ты видела смерть ребенка, потому как подозревал исход, — просто говорит он, взбив подушку. — Он недоношенный, сморщенный, крошечный. То, чего я сам боюсь, наглядный пример, почему мы не рискуем. Всякое случается совершенно внезапно. Филипп не окажется рядом с тобой мгновенно, а никому другому я твое здоровье не доверю.       Гермиона несколько секунд молчит, потом вдруг прижимается мокрыми от слез губами к его губам, и по нежности поцелуя Северус понимает, что прощен.       — Со мной бы ничего не случилось, увидь я погибшего ребенка. Правда, я не зациклена на этом, я довольна нашей жизнью, я счастлива, что я рядом с тобой. Когда-то об этом я могла только мечтать, так что просить у судьбы большего — дерзко.       Северус обнимает ее, закрывая глаза, но сон долго не забирает его в свое царство, и разные мысли — о целителях, Сибилле и Филиппе — беспорядочно блуждают в его голове.