Скарлетт и Браун вне закона

Оконную раму повредил тот парень с челкой, когда однажды утром достиг предела и взорвал комнату вместе с медсестрой, парой санитаров и самим собой. Когда достигаешь предела, как правило, на тебе самом не остается и царапины, но на парня в тот раз упал потолок. Старик Майкл сказал Альберту, что это будет остальным уроком. Следует контролировать свой гнев. Однако уроком это стало, без сомнений, и для руководства Стоунмура. С той поры все стали нервными и дергаными, и каждый, кто имел неосторожность послать по столешнице стакан с молоком в столовой, получал лошадиную дозу снотворного в спину от шестерых охранников. Укол делали шприцом с иглой длиной в целый ярд* и толщиной с палец. Эти шприцы, что красовались на поясах охраны, охлаждали любой пыл. Один их вид заставлял превратиться с истинного англичанина, сдержанного, повелевающего своими эмоциями. Комната того парня стояла открытой, а койка оставалась пустой целую неделю. Его кожаная куртка так и висела на спинке стула - как будто все было как надо, словно парень просто отлучился в туалет или куда-то еще, а не был похоронен в яме на Черном Поле. Альберт знал, что это еще один урок. Мо, который жил в соседней камере, он так и сказал, и тот согласился, что это возможно. Но Мо вовремя принимал таблетки и быстро засыпал, а потом ему было трудно вспомнить разговор. В то время Мо давали много таблеток. Пару недель спустя Мо уже не помнил парня с челкой. На следующий вечер после инцидента Альберт пропустил жаркое на ужин и отправился в комнату, где все произошло, чтобы взглянуть на бардак. К дверному проему прислонили доску, но Альберт все равно проскользнул внутрь и побродил по обугленному, хрустящему напольному покрытию, по горкам обломков и плавленого стекла, обгоревших диванов и прочего. Упавший потолок убрали, и можно было увидеть нетронутое пламенем место, где стоял парень с челкой. Нетронутым осталось и западное окно, оно выглядело целым. Стекло не разбилось и решетка на месте. Но Альберт заметил, что через крошечную щель между кирпичной кладкой и рамой проникает вечерний свет. И когда он нажал на раму, та заходила ходуном, словно расшатанный зуб. Если близко стоять, он мог почувствовать легкое дуновение ветерка, мягкое и нежное, как дыхание младенца. На это точно стоило взглянуть. От такого его сердце забилось как бешеное. Он тщательно берег свою тайну и даже не смел думать о ней. Но доктора Кэллоуэй полностью не обманешь. То ли она, то ли кто-то еще заметил, как он бродил у стены после отбоя, глядя на стены, за которыми простирались холмы. И вскоре его позвали в офис. - Тебя что-то беспокоит, Альберт? - Беспокоит, мадам? - Думаешь, как сможешь нас покинуть? - Нет. - О, Альберт... Она протянула руку к березовой трости на столе. Решетка на окне кабинета разделила свет, падающий на столешницу, на маленькие квадратики, и ногти доктора Кэллоуэй бликовали, пока она тянулась к трости. - Если будешь лгать, - сказала она, - то делай это с достоинством. Придумай что-нибудь значительное - что удивит нас всех. Все видели, как ты пытаешься заглянуть за стены. Ты хочешь выйти за них? - Я не знаю, мадам. Он чуял ловушку, и не желал казаться ни слишком взбудораженным, ни слишком отчужденным. Он не знал, чему она поверит больше. - Иногда мне хочется. Мне нравится древесная зелень. Но Управляющая говорит, в лесах водится всякая нечисть, и мне не нравится, как это звучит. - Верно, тебе небезопасно туда ходить, - согласилась доктор Кэллоуэй. - А деревья растут и у нас на территории. - Да. Яблони. Они мне нравятся. Но хотелось бы, чтобы были и птицы. Она посмотрела в окно, где решетка разбила небо на голубые лоскуты. - Разве ты не можешь увидеть птиц в полете, Альберт? Он кивнул. - Могу, но стража отстреливает их, если они оказываются вблизи. Она сказала что-то еще, но мысль Альберта зацепилась за воспоминание о зубастой птице, которую он нашел, когда был маленьким, вскоре после того, как попал в Стоунмур. В основном убитые птицы падали за пределами стен, но эта оказалась между стеной и лавровой изгородью. Трупик был старым, он сморщился и почернел, глаз уже не было, а перья превратились в сине-черную массу. Но маленькие загнутые клыки приоткрытого клюва имели бритвенную остроту. Он потрогал один из них, и из пальца пошла кровь. Этот клюв поразил его. Нижний клычок почти отошел, так что он снял его и сунул в карман. Несколько дней спустя он приходил, чтобы снова посмотреть на птицу, но тушку уже нашли и убрали. Он осознал, что доктор Кэллоуэй уже какое-то время ждет его ответа. - Простите, мадам, я отвлекся. Аккуратные алые губы стянулись в ниточку. - Разве ограничитель закрывает тебе уши? Он сполз? Подтянуть его, Альберт? Я могу сделать потуже. Так, что кровь пойдет. Он содрогнулся. - Нет, пожалуйста, не нужно. Ее волосы были бледными, как солома, но квадратик солнечного света словно зажег на них пламя. Она выпрямилась в кресле. - Я спросила, Альберт Браун, счастлив ли ты здесь. - Да, доктор Кэллоуэй. - Ты принимаешь свои лекарства? - Да, мадам. Каждый вечер. - Отлично. Однако смотрела она так, словно была не совсем уверена, и он понял, что доктор сейчас что-то скажет по этому поводу. Потому он поторопился заговорить: - На вкус они ужасно горькие. Особенно голубые. Но я их все равно разжевываю. Он улыбнулся ей слабой, ускользающей улыбкой, одновременно вымученной и угождающей. Эта улыбка срабатывала на Старом Майкле и медсестрах, но доктор Кэллоуэй просто посмотрела на него своими мягкими темными глазами, и Альберт заподозрил, что переиграл. - Их не нужно разжевывать. Просто проглатывай вместе с молоком, - сказала она. - Тогда ты не почувствуешь вкуса. Мне придется попросить Управляющую помочь тебе, чтобы ты наверняка справился. Настала ее очередь улыбаться, и ее улыбка была выразительной и жесткой. Она сделала заметку в бланке на столе; ручка плавно двигалась в ее бледной руке. Кожа у нее была тонкой, как пергамент. Под ней ясно виднелись синие вены. Руки ее, вслед за лицом и шеей, не несли ни единого изъяна, ни одного родимого пятна, как у других постояльцев Стоунмура. Она отложила ручку. - Как ты думаешь, зачем мы это делаем? - спросила она. - Держим тебя здесь? - Я не знаю. - Мы защищаем тебя. Держим в безопасности. Она отодвинула стул и пригладила платье. - Раз уж ты любишь окна, Альберт, можешь взглянуть из моего. С высоты этого этажа можно было увидеть, что за стенами и за воротами, увидеть, как белая гравийная дорожка убегает меж густого кустарника за изгиб холма. Территорию поблизости зачистили безопасности ради: из взрытой черной земли торчали обугленные древесные корни. За ними простерся подлесок, а дальше - сам лес, зеленый и темный, исчезающий в голубизне за рядами холмов. - Управляющая права, - сказала доктор Кэллоуэй. - Земли одичали, там творятся странные вещи. Кое-что очень плохое, Альберт, случилось давным-давно, но его последствия все еще с нами. Мир меняется, и намного быстрее, чем стоило бы. Вместе с ними меняются люди и животные. В лесах бродят огромные медведи, волки и другие твари, и, конечно же, Зараженные тоже. И они ждут любого одинокого путника, дабы сожрать его. Человечество отступило перед ними, и ты не протянешь и пяти минут за стеной. Бледное лицо в форме сердца обернулось к нему. - Ты недоволен тем, как мы приглядываем за тобой? - Нет, мадам. Я очень благодарен, - сказал Альберт. - Тебя могут убить не только каннибалы и звери, но и обычные люди. Они живут в мире постоянной угрозы и подозрительно относятся ко всему необычному, что встречают. Твое ужасное заболевание может спровоцировать их на насилие. - Откуда они узнают о нем? Она мягко рассмеялась. - Я полагаю, ограничитель у тебя на голове скажет им достаточно. А если его снять... ну, Альберт, ты и сам знаешь, сколько вреда способен причинить. У тебя нет самоконтроля и силы воли. Скверна в тебе за раз вырвется на свободу, как случилось с тем мальчиком. Ее передернуло то ли от отвращения, то ли от раздражения. - Ты разговаривал с тем мальчиком, Альберт? - Раз или два, доктор Кэллоуэй. - Тебе не стоило этого делать. Он, как и ты, отвратительное и испорченное создание, и, пока твое лечение не даст результатов, ты останешься в Стоунмуре. Ты меня понял? - Да, доктор Кэллоуэй. - Что ты такое? - Отвратительное и испорченное создание. - Именно так и сказали твои родители, когда несколько лет назад передали тебя мне. Для тебя нигде больше нет места. Даже не думай мечтать о большом мире. И он старался не думать, чтобы не попасться. Но когда несколько недель спустя ту комнату вновь открыли, трещина у окна осталась. Совсем не похоже на них было пропустить такое. Альберт осторожничал и не приближался к тому окну несколько месяцев, разве что по случаю, чтобы закрыть шторы, например. Тогда ему в лицо тянуло дуновением. Оно щекотало ему лицо, если прижаться щекой к штукатурке, и можно было уловить запах буквого леса на холме за компексом, сочный, свежий, листовой. Но самое прекрасное, оконная рама осталась расшатанной.