Honor thy Father (Почитай отца своего)

Благодаря частым усилиям Эммы поднимать его среди ночи столько раз, сколько она пожелает, Румпельштильцхен держал диванчик в задней комнате антикварной лавки, чтобы иметь возможность поспать, когда представлялся случай.. Прошло уже полгода с тех пор, как он взял Эмму себе. Голд надеялся, что теперь она будет спать всю ночь, но что-то изменилось в ее плаче и всегда пробуждало его ото сна. Если бы он не знал, то подумал бы, что малышку мучают кошмарные сны о том, что она видела в Зачарованном лесу. Но это было невозможно, она только родилась и не смогла бы запомнить или понять что-то в течение нескольких минут путешествия на руках Прекрасного от покоев Белоснежки до волшебного шкафа. Но она была ребенком Истинной Любви; иногда общие правила не желали иметь с такими детьми никаких дел. Каждую ночь было по-разному, иногда она успокаивалась, когда Румпельштильцхену удавалось обратить ее внимание на мобиль с хрустальными единорогами, сделанный для нее родителями, и, в последствии, попавший в его антикварную лавку. В другой раз, только когда он держал ее на руках. Он подозревал, что еще одной причиной, мешавшей ей спать, были кошмары. Мужчина чувствовал ее дрожь, когда укладывал обратно в колыбельку. В такие ночи она засыпала только лежа на его груди. Но прошлая ночь была спокойной. Работая, Румпельштильцхен прибывал в полухорошем настроении. Эмма, хихикая, практиковалась ползать и ездить попой по полу рядышком с ним. Множество раз ему приходилось оставлять свои дела, чтобы вернуть ее в центр расстеленного пледа. Это совсем не раздражало ростовщика. Иногда самая лучшая расслабляющая в мире вещь – слушать смех его дочери. Эмма перекатилась на спину, о чем-то радостно лепеча. Она потянулась к его трости, но Голд успел схватить ее, прежде чем та упала на малышку. Она была такая любопытная. Он возненавидит тот день, когда она начнет ползать, а затем и ходить. Держать ее в лавке будет достаточно накладно. Румпельштильцхен поднял крошку и поцеловал в щечку. Ее глазки изменили цвет с голубого на зеленый, а тонкие струйки светлых волос пока нельзя еще было собрать даже в хиленький хвостик. Она станет сердцеедкой, и Голд бы удивился, если ее не нужно будет запирать на замок. Может, мужчинам этого города не так уж и легко придется, пожелай они встречаться с Эммой. Они должны будут наблюдать, как она взрослеет. Он надеялся, что до этого не дойдет; с биологической точки зрения, она будет одного с ними возраста – это все равно тревожило. Дверь в лавку отворилась, и Голд взглянул на посетителя. Одна из старых игрушек Реджины, способная путешествовать между мирами, лишь раскрутив волшебную шляпу. Румпельштильцхену же до него не было дела. Использовать его в своих целях он не мог, потому как все миры, посещаемые Джефферсоном, были, так или иначе, связаны с магией. Какая от него польза? И ни один мир не соединялся с землями, не знавшими магии, ведь, если подумать, требовалась именно магия, чтобы туда попасть – проклятье, разрушившее его и заключившее мир внутри мира. Румпельштильцхен почти не слышал о Шляпнике после того, как тот оставил служение у Реджины, обзаведясь прицепом из маленькой дочурки. Если бы ему не было плевать, маг бы задался вопросом – что же произошло с чудаком. У Голда воспоминаний о мужчине не было, поэтому ростовщик сохранил равнодушное лицо. - Чем я могу помочь? - Ты, правда, собираешься играть в эти ненужные игры? – нахмурившись, спросил Джефферсон, остановившись у прилавка. О, замечательно. Он все помнит… это облегчало дело, потому что играть в сторибрукские игры – утомительно. - Что ты здесь делаешь, мальчик? – спросил Румпельштильцхен. Эмма булькнула, и он заметил, как смягчился взгляд Шляпника при виде ее. Голд тонул в волне нахлынувшего отцовского инстинкта, он усилил хватку. Этого было недостаточно, чтобы навредить Эмме и даже чтобы ей стало некомфортно. Но она сидела на руках у Румпельштильцхена и флиртовала с Джефферсоном. Он разглядывал малышку. - Она очень важна, не так ли? - Не понимаю, о чем ты. Я удочерил ее согласно контракту, в случае, если кто-то хотел ребенка, чтобы… - Через две недели после нашего славного заселения? – воскликнул Джефферсон. – Ты бы никогда этого не сделал, не будь она важна для твоих замыслов. Тебе нет дела до детей, если они, каким-то образом, не приносят пользу. И если бы ты хотел вернуть ее, согласно контракту, - ухмыльнулся мужчина, - ты бы сделал это сейчас. Мы ведь теперь все увязли в этой застывшей ловушке. А она… ты думаешь – она важна. Или скорее, ты знаешь это. Румпельштильцхен смотрел Шляпнику в глаза. Он был уверен, что тот получит весьма жесткие предупреждения, если будет ошиваться рядом с Эммой. Джефферсон же удовлетворенно принял молчание Тёмного за ответ. - Она спасет нас? - Однажды, - честно ответил он, - очень не скоро, если подумать. - Реджина знает? - Не узнает, если кто-нибудь не проболтается, - сказал он. Румпельштильцхен не знал наверняка, поверит ли Реджина Джефферсону. Он совсем не рассчитывал, чтобы кто-то, кроме Реджины и него, помнил о Спасителе и ее предназначении. Как бы там ни было, даже если Реджина не поверит ему, какая-то частичка ее будет дотошно выискивать среди горожан ту самую девочку. Эти мысли разозлили Румпельштильцхена, он посмотрел на молчащего Джефферсона. Он не мог ему доверять… бог знает, что тот сделает для достижения своего «долго и счастливо». Шляпник был слишком темной лошадкой. - Убирайся. - Ты всегда был злейшим врагом Реджины, - сказал мужчина. – Не Белоснежка и не Прекрасный принц. Ты и правда думаешь, что девочка с тобой в безопасности? Реджина следит за тобой. Просто ждет, когда ты ошибешься. Как ты думаешь, как долго продлится взращивание Спасительницы? - И ты предлагаешь отдать ее тебе? – усмехнулся Румпельштильцхен. – Я сказал, убирайся. И тебе лучше держаться подальше от моей дочери или я… - Или что? – издевательски произнес Шляпник. – Ты убьешь меня? Уже пытались – не получилось. - О чем ты? - Кроме того, - не обращая внимания, продолжал мужчина, его взгляд потух, будто в мире не было радости, - она уже отняла у меня самое дорогое. А что ты надеешься сделать? Затем он развернулся и покинул антикварную лавку. Румпельштильцхен ждал, пока за гостем не захлопнется дверь, и лишь тогда взглянул на притихшую дочь. - Все хорошо, Эмма, - прошептал он. – Если кто-то попытается тебе навредить, они будут иметь дело со мной. И он сотворит кое-что похуже убийства. Он заставит их страдать.