В тихом омуте

      Солнце карабкалось по небосводу, заливая Вербки ярким утренним светом. Пыль клубилась под ногами Ламберта и Яромиры, когда они вышли из тени последних домов на окраине. Воздух, еще хранивший утреннюю прохладу, уже наполнялся жаром нового дня. Деревня пока дремала — лишь пара крестьян спешила по своим делам, да две старухи, сгорбившиеся над ведрами, тихо переговаривались у колодца. Но появление ведьмака и травницы всколыхнуло это сонное царство. Люди замирали, разинув рты, провожая странную пару удивленными взглядами.       Яромира, шагающая рядом с Ламбертом, притягивала особенно много внимания. Ее фигура в простом льняном платье и переднике, испачканном травяными настоями, казалась чужеродной на фоне привычных деревенских нарядов. Шепотки следовали за ними, словно невидимый шлейф.       — Никак Яромира из лесу выползла, — донеслось до острого слуха ведьмака.       — И не вспомню, когда ее тут видали в последний раз…       Ламберт искоса глянул на спутницу. Яромира побледнела и невольно сжала кулаки — внимание явно тяготило ее.       — Не слушай их, — тихо бросил он. — Думай о деле.       Та кивнула, но напряжение не покинуло ее. Бросив еще один взгляд на травницу, ведьмак нахмурился. Он сделал все, что мог.       Дом Гжегожихи врос в землю, сгорбившись под тяжестью прожитых лет. Облупившаяся побелка напоминала старческую кожу, а покосившийся забор едва сдерживал наступление дикого бурьяна. Однако тонкая струйка дыма, лениво вьющаяся из замшелой трубы, намекала, что в этом полуразрушенном жилище еще теплится жизнь. Ламберт остановился у покосившейся калитки и окинул взглядом двор. Сквозь заросли бурьяна виднелись остатки когда-то ухоженного огорода. Ворот покосившегося колодца в углу двора обвивали потемневшие от времени веревки.       Трухлявая калитка издала протяжный скрип под напором ведьмачьей руки, словно старая кошка, которой наступили на хвост. Ламберт решительно шагнул во двор, и Яромира поспешила за ним, глаза сверкали решимостью на бледном лице. Каждый их шаг по заросшей тропинке отдавался хрустом сухих веток и шорохом высокой травы, нарушая зловещую тишину, окутавшую старый дом. Не успели они ступить на прогнившее крыльцо, как дверь распахнулась с такой силой, будто ее открыл разъяренный медведь. На пороге возникла Гжегожиха — маленькая, сгорбленная старуха, чье лицо напоминало печеное яблоко, забытое в печи. Ее выцветшие глаза, похожие на мутные болотца, впились в незваных гостей с неожиданной цепкостью.       — А, явились, — проскрипела она. — Чую, не медовуху пить пожаловали.       Ламберт шагнул вперед, заслонив собой Яромиру. Так, на всякий случай.       — Неужто с пирогами нас ждала? — бросил он с язвительной усмешкой. — Ничего, обойдемся без угощений. У нас дела поважнее.       Гжегожиха фыркнула, но отступила, пропуская их внутрь. Ламберт шагнул в избу, и его ноздри тут же наполнились густой смесью запахов: прелой соломы, кислого молока и чего-то неопределенно травяного, терпкого. Тусклый свет сочился сквозь закопченное оконце, едва освещая убогое жилище. Покосившиеся полки ломились от пыльных склянок и всякой утвари, назначения которой Ламберт не знал. В углу громоздилась печь, покрытая трещинами и копотью. Деревянный пол был украшен пыльными следами, а с потолочных балок свисали связки чеснока и лука.       — Чтоб меня, — проворчал он, — да тут паршивее, чем в логове накера… Деликатно выражаясь.       Яромира бросила на него предостерегающий взгляд, но ведьмак лишь пожал плечами. Его взгляд скользнул по обветшалой мебели: кривоногому столу, покрытому глубокими царапинами, и шаткой лавке, которая, казалось, могла рассыпаться от одного прикосновения. В дальнем углу виднелась продавленная кровать, укрытая потрепанным лоскутным одеялом.       — Ну, старая, — продолжил он, поворачиваясь к Гжегожихе, — выкладывай все как на духу. И не вздумай лгать — поверь, я отличу правду от выдумки быстрее, чем ты успеешь сказать «чародейство».       Гжегожиха сощурилась, внимательно глядя на Ламберта.       — А ты, я погляжу, не из тех, кто церемонится.       — Уж какой есть, — проворчал тот, скрестив на груди руки. — Хватит ходить вокруг да около. А если решишь поиграть в молчанку… — он многозначительно положил руку на рукоять меча, — то, клянусь, эта развалюха станет твоим последним пристанищем.       — И это называется — правильно спросить? — фыркнула травница, на что ведьмак лишь цыкнул.       Гжегожиха же медленно опустилась на шаткий стул, и тот отозвался протяжным стоном, словно разделяя тяжесть ее грехов. Тусклый свет из грязного оконца играл на морщинистом лице старухи, превращая каждую складку в глубокую тень. Ее выцветшие глаза, напоминающие застоявшиеся лесные омуты, неожиданно вспыхнули в полумраке избы.       — Ладно, будь по-вашему. Да, моих рук это дело. И что с того? Раскаяния не ждите.       — А ты, я погляжу тоже… не церемонишься.       И пока ведьмак хмуро рассматривал самодовольное лицо старухи, Яромира дернулась вперед, словно натянутая тетива, готовая выпустить стрелу. Ламберт успел удержать ее за плечо, и его пальцы почувствовали, как дрожит травница от едва сдерживаемой ярости.       — Проклинаю тебя, ведьма! — выпалила травница, ее слова эхом загудели под бревенчатым сводом. — Чтоб тебя черви изнутри выели, змея подколодная!       Гжегожиха оскалилась, обнажив редкие зубы, похожие на покосившиеся надгробия, и как ни в чем не бывало потянулась к корзине с луком. Ламберт усмехнулся. Старуха в самом деле была непробиваема. Вот уж у кого стоит поучиться! Морщинистые пальцы взялись за веревку, собирая на нее луковицы, как бусины в ожерелье, а сама она продолжила:       — Ведьма, говоришь? А твоя сестрица — невинный агнец? Как же! С моим Войтеком она шашни водила! Как ночь опустится, так и в лес, словно куница за добычей.       — Чтоб твой язык отсох, паскудная лгунья! — взревела Яромира, ее глаза полыхали, как кузнечный горн. — Наина была чиста, пока твой выродок не осквернил ее у реки!       — Чиста? Скажешь тоже. Наивная дура! — Гжегожиха хрипло рассмеялась, продолжая нанизывать луковицы. — А ты загляни-ка под половицу у печи. Там Войтек письма прятал. Те, что твоя немая сестрица ему писала. Видать, руки у нее были проворнее, чем язык.       Только после короткого кивка ведьмака, травница, с заметно дрожащими руками, бросилась к половице. Единственной, которая была уже приподнята, и под ней и в самом деле обнаружилась стопка писем. Края их обтрепались, но чернила все еще хранили давние секреты. Яромира схватила письма, словно хищная птица добычу, и забегала глазами по строчкам, пока ее пальцы нервно теребили несчастные края. С каждым прочитанным словом лицо травницы бледнело, а руки все сильнее сжимали и комкали хрупкие листы.       — Что, убедилась? — ухмыльнулась Гжегожиха с нескрываемым злорадством.       — Чтоб тебя, чертова… холера! — вскричала травница и отбросила письма, будто они жгли ей руки.              Письма разлетелись ворохом, словно осенние листья, и упали, где пришлось. Одно прилетело к ногам старухи, и ведьмак заметил, как небрежно та потопталась по нему, словно бы и не специально. Ламберт тяжело вздохнул и подпер плечом стену, лениво переведя взгляд в замызганное окно. А ведь все так хорошо начиналось!       — Ты так и не ответила, старая, — заговорил он. — Что ты сделала?       Гжегожиха устало вздохнула, и покачала головой. Ее взгляд на мгновение затуманился, словно она погрузилась в воспоминания, а руки все продолжали работу — облупливали луковицы, бросая под ноги дурно пахнущую шелуху.       — Не вижу смысла скрывать правду. Авось полегчает, как душу изолью, — начала она, ее голос звучал монотонно, без эмоций. — В канун Купалы пошла я на Кривоуховы топи. К ведьмам тамошним. Просила их помочь, отвадить девку от моего сына.       — И что они сделали?       — Да ничего особенного, — пожала плечами старуха. — Дали мне каких-то трав, научили простенькому заклятью. Велели куклу особую связать из тряпок да волос девки.       Яромира, до этого момента стоявшая молча, вдруг подалась вперед.       — Врешь!       Гжегожиха фыркнула.       — А ты чего ждала, девка? Кровавых обрядов да жертв? Нет, все было просто.       — Все вокруг да около ходишь, — нахмурился ведьмак. — Что за травы брала? Что хозяйкам отдала за услугу?       — Все-то тебе знать нужно, — проворчала старуха. — Небось думаешь, что помогут тебе слова мои проклятье снять? Как бы не так. То, что ведьмы проклянут — проклятым и останется. Таков закон.       — Ты мою сестру в чудовище превратила! — прошипела Яромира.       — Вона как… Чудовище, говоришь? А пусть и так, сделанного не воротишь, — Гжегожиха остановилась и вскинула на травницу тяжелый взгляд. — Я-то думала, сгинет в лесу, да и дело с концом. Горевать не стали бы. Мало ли в деревнях девок пропадает? А Войтек мой быстро утешился. Парень-то видный, любая за него пойдет.       Яромира дернулась, словно от удара, но Ламберт удержал ее за плечо.       — Просто же ты решилась избавиться от человека!       — А что такого? — Гжегожиха пожала плечами. — Она все равно никому не нужна была. Немая, чудная… Только сына моего с пути сбивала.       Ламберт покачал головой.       — Ты даже не представляешь во что ввязалась, старуха. Что ведьмы потребовали взамен?       — Кровь, — как ни в чем не бывало ответила она. — Мою и сына. Сказали, без нее ничего не выйдет.       Яромира ахнула, а Ламберт нахмурился сильнее. Хотелось обругать старуху как следует, да только та на счастливый конец для себя и не рассчитывала.       — И ты согласилась? Вот так просто?       — А что мне было делать? Эта немая дрянь всю жизнь Войтеку могла сломать. Я ж как лучше хотела.       — Лучше?! Ты сестру мою погубила!       Ведьмак поднял руку, заставляя травницу замолчать. К его удивлению — подействовало.       — Что именно ты сделала с кровью? Как использовала травы? — спросил он, пристально глядя на старуху.       Гжегожиха тяжело вздохнула, словно сдаваясь.       — Вот настырный. Ну так слушай, кровь в настой добавила, который на кладбище вылила. Белена там была, волчьи ягоды… Еще что-то, не помню уже. Куклу сделала из тряпок да волос той девки. Все по науке, как велели. Все чтобы паршивую дрянь эту сгноить. Ни о чем я не жалею ведьмак. Ни о чем. Знай, что ради сынушки своего я и не на такое способна. Как и любой матери положено.       Яромира вдруг сорвалась. С диким воплем, в котором смешались ярость и боль, она бросилась на старуху. Ее руки, секунду назад дрожавшие, теперь превратились в когти, жаждущие вцепиться в морщинистое горло Гжегожихи. Она кричала, срываясь на хрип, а Гжегожиха, несмотря на свой возраст, оказалась на удивление проворной. Старуха отшатнулась, опрокинув корзину с луком. Луковицы раскатились по полу, словно маленькие золотистые шары, делая каждый шаг предательски скользким.       Но едва ли это остановило травницу, пусть на мгновение она и потеряла равновесие, поскользнувшись на луковице. Взмахнув руками, она все-таки добралась до старухи. Схватила ее за грудки, рванула вверх и ударила о стену с такой силой, что ведьмак готов был поклясться, что услышал хруст. Однако Гжегожиха не уступала и отбивалась с неожиданной прытью. Скрюченными пальцами она вцепилась в волосы Яромиры, та взвыла от боли, но не отступила. Женщины кружились по тесной избе, сбивая склянки с полок, опрокидывая стулья, царапая друг другу лица, вырывая клочья волос. Воздух наполнился запахом разлитых настоев и звоном бьющегося стекла.       Ламберт поначалу не вмешивался, наблюдая за яростной схваткой с мрачным интересом. Часть его даже одобряла этот внезапный всплеск ярости Яромиры — может, так ей удастся выпустить накопившуюся боль и гнев. Но когда старуха, неожиданно проворная для своих лет, схватила с полки тяжелую каменную ступку, ведьмак понял — пора вмешаться. Он рванулся вперед, перехватив Яромиру за талию. Ее тело, горячее и напряженное, прижалось к нему, и ведьмак невольно отметил, как приятно ощущать эту яростную, полную жизни энергию. Травница извивалась в его руках, пытаясь вырваться, и каждое ее движение отзывалось в теле ведьмака неожиданным теплом.       — Пусти! Пусти меня! — кричала Яромира, брыкаясь и извиваясь в его хватке.       Ламберт крепче прижал ее к себе, чувствуя, как колотится ее сердце. Ее волосы, растрепавшиеся в драке, щекотали его лицо, а запах трав, исходивший от нее, смешивался с запахом пота и ярости. Ведьмак поймал себя на мысли, что ему нравится эта неистовая, необузданная сторона этой сдержанной травницы.       Гжегожиха, тяжело дыша, поднялась на ноги. Ее лицо было исцарапано, из разбитой губы сочилась кровь. Но в глазах старухи плясали злорадные огоньки.       — Тихо, тихо, — прорычал он ей на ухо, стараясь, чтобы голос звучал строго, а не с той хрипотцой, которая внезапно появилась. — Успокойся, иначе я тебя свяжу.       Яромира, услышав эти слова, на мгновение замерла, а потом снова дернулась, но уже не так яростно. Ламберт ощутил, как по ее телу пробежала дрожь, и это почему-то заставило его сердце забиться чаще. Воспользовавшись замешательством травницы, он вытащил ее из хаты на свежий воздух. Солнце, уже поднявшееся высоко, ослепило их на мгновение. А когда глаза привыкли к яркому свету, они увидели, что вокруг дома Гжегожихи собралась приличная толпа зевак: привлеченные шумом деревенские окружили избушку плотным кольцом. Кто-то с любопытством вытягивал шею, пытаясь разглядеть, что происходит внутри. Другие перешептывались, передавая друг другу самые невероятные слухи о причинах переполоха.       — Глянь-ка, ведьмак-то травницу нашу повязал! — донеслось из толпы.       — А старая Гжегожиха, видать, опять чего натворила, — отозвался кто-то другой.       Яромира, все еще тяжело дыша и отплевываясь от своих же волос, вдруг осознала, в каком положении она находится — прижатая к груди Ламберта, растрепанная и раскрасневшаяся, да еще и на виду у всей деревни. Она дернулась, пытаясь высвободиться из его хватки, но ведьмак лишь крепче стиснул руки.       — Тихо ты, — прошептал он. — Не хватало еще, чтобы ты на этих зевак набросилась.       Яромира замерла, чувствуя, как его дыхание щекочет ей шею. Зажмурилась, застыдилась как девчонка, но попытки вырваться прекратила. Ламберт, держа травницу одной рукой, другой отстранил особо любопытных зевак, пытавшихся подобраться поближе.       — А что, в Вербках нынче работать разучились? — процедил он сквозь зубы, и его низкий голос прокатился над толпой, заставляя людей вздрагивать. — Или, может, кому-то хочется узнать, каково это — стать объектом ведьмачьего интереса?       Он, одной рукой ловко перехватил травницу, а вторую демонстративно положил руку на рукоять меча, и этого жеста хватило, чтобы толпа начала редеть с поразительной скоростью. Еще минуту назад жаждавшие зрелищ крестьяне вдруг вспомнили о неотложных делах и заспешили прочь. Не забывая при этом отплевываться и креститься.       — Вот так-то лучше, — хмыкнул Ламберт, — А то ишь, собрались тут, как на ярмарку.       Обратный путь прошел в молчании. Легкий ветерок, пробегавший по верхушкам трав, не приносил прохлады, а лишь гонял по улице обрывки соломы и сухие листья. Деревенские, еще не остывшие от недавнего переполоха, провожали странную пару любопытными взглядами, без умолку перешептываясь. Впрочем, ни ведьмак, ни травница уже не придавали этому внимания.       Яромира шагала, опустив голову, ее щеки все еще пылали от стыда и гнева, а свежие ссадины и царапины неприятно саднили, стягивая кожу. Ламберт то и дело бросал на нее настороженные взгляды, готовый в любой момент перехватить, если травница вдруг решит вернуться и довершить начатое. В голове ведьмака крутились обрывки мыслей: о непростом проклятии, о ведьмах с топей, о том, какой неожиданно сильной оказалась шедшая рядом женщина.       Знакомая изба, окруженная пышными зарослями трав, показалась впереди, словно островок спокойствия в бушующем море сплетен и пересудов. Не сговариваясь, оба направились к старой скрипучей лавке под окнами. Прохладная тень от нависающей крыши принесла долгожданное облегчение. Яромира откинулась спиной к стене, прикрыв глаза. Ее руки, еще недавно с такой яростью вцепившиеся в Гжегожиху, теперь бессильно лежали на коленях. Ламберт сидел рядом, напряженный и сосредоточенный. Работы привалило порядочно, вот только как разобраться с ней, он не знал. Проклятие, наложенное обычным человеком, снять было проще простого. Например, если убить проклянувшего. Бывало и такое, если ничего на ум не приходило. Не удержавшись, Ламберт уселся рядом, оперев об лавку свои мечи, и с чувством сплюнул в траву. Да за такое нужно просить тысячу, не меньше! И такую бабу, чтобы смогла справиться с чертовой усталостью и тревогами.       Тишину нарушал лишь стрекот кузнечиков да далекий лай собак. Казалось, весь мир затаил дыхание, ожидая, кто первым обрушит это хрупкое равновесие. Ламберт не выдержал первым, и его хриплый голос прозвучал неожиданно громко в сонной полуденной тиши.       — Ну и что ты устроила? — он искоса взглянув на Яромиру.       Травница медленно открыла глаза, в их глубине все еще тлели угольки недавней ярости. Она провела рукой по волосам, приглаживая растрепавшиеся пряди, и вдруг поморщилась от боли.       — Ох, черт! — тихо выдохнула она, осторожно касаясь щеки. Только сейчас Яромира осознала, что лицо и шея саднят от царапин, оставленных скрюченными пальцами Гжегожихи. — Эта старая ведьма оказалась крепче, чем я думала.       — Ага, — хмыкнул ведьмак, — видел я, как ты ее отделала. Где так драться научилась?       — Жизнь научила, ведьмак. Знаешь, не всегда мы были такими. Отец наш был друидом, хоть и не самым сильным. Обучал нас с Наиной всему, что знал сам — травам, заговорам, древней магии. А мать… — Яромира на мгновение замолчала. — Мать была из местных, с даром. Могла заговаривать боль и видеть будущее во снах. Вот только дар этот ее и сгубил. Нашли ее однажды в лесу, будто заснула и не проснулась.       С тяжелым вздохом она продолжила:       — После этого отец сам не свой стал. Только мы с Наиной его и держали. А как подросли, не выдержал он. Собрал котомку и ушел странствовать. Сказал, мол, знания свои преумножить хочет. Да только мы-то поняли — не мог он больше в Вербках оставаться, слишком много воспоминаний.       — Друид в Вербках? — Ламберт приподнял бровь. — И как местные к этому относились?       — По-разному, — пожала плечами Яромира. — Кто-то уважал, кто-то боялся.       — И как, многому научились?       — Я — да. А вот Наина… — Яромира покачала головой. — Ей было не очень интересно все это ремесло. Представляешь, она больше любила вышивать.       — Вышивать? — Ламберт не смог скрыть удивления. — Глухонемая вышивальщица?        — Да не просто вышивальщица! Ты бы видел ее работы — загляденье! Птицы словно вот-вот запоют, а цветы… казалось, даже запах чувствуешь.       — А что изменилось? Когда все пошло наперекосяк?       Взгляд травницы затуманился:       — Все началось, когда в Вербки забрел дезертир из армии Радовида. Весь израненный, едва живой…       — И дай угадаю, — перебил ее Ламберт, — ты его выходила, и он остался?       — Умный какой, — фыркнула Яромира. — Да, остался. Стал моим мужем. Хороший был человек, добрый. Но прошлое его не отпускало. Кошмары мучили, да и страх, что найдут. Исчез он, задолго до той ночи на Купалу. Ушел однажды в болота да не вернулся. Может, прошлое его настигло, а может… кто знает. Наина тогда сильно горевала, даже вышивать перестала на какое-то время.       Ламберт присвистнул:       — Вот это поворот. И что, никаких следов?       — Ничего, — покачала головой Яромира. — Будто сквозь землю провалился. Старая змея права, тех кто сгинет в болотах, не ищут. Все равно не найдешь. А потом… случилась та ночь на Купалу. И все полетело в пекло.       Снова осторожно коснувшись лица, Яромира поморщилась от боли. Заметив это движение, ведьмак подался вперед. Его взгляд скользнул по лицу травницы, отмечая каждую ссадину и кровоподтек.       — Дай-ка взгляну, — пробормотал он с неожиданной заботой в голосе и мягко коснулся подбородка Яромиры, поворачивая ее лицо к свету.       Та же замерла, чувствуя как от этого его прикосновения по коже пробежали мурашки. И вдруг с трудом сглотнула, внезапно осознав, как близко находится лицо ведьмака.       — Ничего страшного, — наконец сказал он, но руку не убрал. — Но обработать бы не мешало. Может старуха и вовсе ядовитая.       — У меня есть мазь, — выпалила она, поднимаясь. — Я сама справлюсь.       Ламберт лишь кивнул, но в его глазах она точно видела, как мелькнуло что-то, похожее на разочарование.       — А что мне оставалось? — вдруг огрызнулась Яромира, возвращаясь к прерванному разговору. В ее голосе уже не было прежнего запала. Ведьмак видел, что она хочет отвлечься, да и ему бы не помешало. — Эта Гжегожиха… Она…       — Заслужила хорошую взбучку, не спорю, — неожиданно согласился Ламберт, поправляя ремень на груди. — Но ты чуть не разнесла всю избу. И меня заодно.       Фыркнув, Яромира все же не смогла сдержать улыбку, промелькнувшую в уголках губ. Потерев саднящие костяшки пальцев, она вздохнула.       — Жалеешь, что помешал мне довести дело до конца?       Ведьмак покачал головой, и его пальцы сами собой коснулись медальона на шее.       — Нет. Жалею, что не вмешался раньше. Хотя… — он вдруг криво усмехнулся отчего шрам на его лице некрасиво перекосило, — должен признать, зрелище было… занятное.       Удивленно вскинув брови, травница тихо рассмеялась. Напряжение, сковывающее ее плечи, начало понемногу отпускать.       — Знаешь, — сказала она, разглядывая свои руки, — я и представить не могла, что способна на подобное.       — В каждом таятся неожиданные способности, — философски заметил Ламберт, искоса взглянув на свои мечи. — Главное — как мы их применяем.       Снова погрузившись в молчание, оба почувствовали, что оно уже не кажется таким гнетущим. Влажный воздух, наполненный запахом тины и болотных трав, обволакивал их, принося с собой отдаленное кваканье лягушек и шорох камыша. Топь вокруг них медленно успокаивалась после недавнего переполоха, затягивая следы их присутствия илом и ряской, словно пытаясь стереть все свидетельства произошедшего.       Ламберт поднялся с лавки, с хрустом потянувшись всем телом. Окинув взглядом притихший двор, он решительно произнес:       — Пора за дело. Сидя на заднице, мы Наину не спасем.       Яромира поднялась и принялась отряхивать юбку от прилипших травинок. В ее глазах мелькнула искорка надежды.       — И что ты предлагаешь? — в ее голосе слышалось нетерпение.       — Обыщем берег реки. Найдем твою сестру, оценим… — запнувшись, он подбирал слова, — ее состояние.       — Но как же полнолуние?       — Думаешь, она только в полнолуние выходит? Где-то ведь она проводит остальное время. Не на дне же она лежит целый день! В полнолуние такие, как она, особенно активны, и их проще изловить. Но это не значит, что нам не повезет встретить ее до того, как луна станет полной.       Внезапно нахмурившись, ведьмак вспомнил кое-что важное из своего опыта.       — Черт, — пробормотал он.       — Что такое? — подавшись вперед, лицо травницы исказилось тревогой.       Покачав головой и мысленно ругая себя за поспешность, Ламберт проворчал:       — Сейчас идти бессмысленно. Если Наина действительно изменилась, днем мы ее не найдем. Русалки и прочая водная нечисть обычно не высовываются на солнцепек.       Плечи Яромиры поникли, но в глазах мелькнуло понимание.       — Когда же тогда?       — После заката, — ответил ведьмак, прикидывая в уме время. — Когда начнет смеркаться. Тогда они часто выползают на берег или поднимаются к поверхности. Кстати, — добавил он, глядя на темнеющую вдалеке ленту реки, — Наина может всплыть где угодно. И на берег выбраться тоже может в любом месте.       — То есть? — нахмурилась травница.       — То есть, нам придется бродить вдоль всего берега. Внимательно присматриваться к каждой заводи, каждому омуту. Русалки — они хитрые. Могут так затаиться, что в двух шагах не заметишь.              — Значит, легкой прогулки не выйдет, — тяжело вздохнула Яромира, оценив масштабы предстоящих поисков.       — Это точно, — хмыкнул ведьмак. — Но другого выхода у нас нет. Будем искать, пока не найдем.       В его голосе прозвучала решимость, которая, казалось, придала сил и травнице. Расправив плечи, она кивнула:       — Хорошо. Тогда давай готовиться. Времени до заката не так уж много.       Одобрительно кивнув, Ламберт мысленно обругал себя последними словами. Всю ночь топтать песок у реки, наверняка бороться с чудовищами которые время от времени нет-нет, да и вылезут, а он даже задатка не выбил! Пытаясь прикинуть, где же он свернул не туда, он задумчиво хмыкнул. Похоже, ночь предстояла долгая и непростая.       Остаток дня прошел в хлопотах. Занимаясь своими ранами, Яромира заодно готовила настои и мази, которые, по ее мнению, могли бы помочь сестре. Ламберт, наблюдая за ее суетливыми движениями, прекрасно понимал, что эти снадобья вряд ли помогут. Однако травнице он не мешал и с советами не лез. Все-таки, у каждого свой способ успокоиться и сосредоточиться перед трудным испытанием. Сам ведьмак занялся более прагматичными вещами. Проверил ремни на куртке и мечах, подточил клинки до бритвенной остроты. Перебирая в уме возможные сценарии встречи с Наиной, он то и дело хмурился, понимая, что быть готовым ко всему просто невозможно.       Особую тревогу вызывали эликсиры. Ламберт осторожно вынимал флакон за флаконом, внимательно рассматривая содержимое на свет. «Пурга», «Гром», «Полнолуние» — каждое зелье могло спасти жизнь, но и убить, если что-то пойдет не так. Выбрав самые необходимые, ведьмак аккуратно распределил их по потайным карманам, чтобы в критический момент можно было мгновенно достать нужный флакон.              — Чтоб меня, — пробормотал он, проверяя что еще осталось у него в сумке из запасов. Рука нащупала пару бомб, которые ему так и не довелось применить, — чувствую себя, как перед битвой с архигрифоном. Только тот хотя бы был понятным противником.       А когда солнце уже начало клониться к закату, оба были готовы. Двинулись к реке молча, каждый погруженный в свои мысли. Сумерки все сгущались, окутывая берег реки зловещей пеленой. Ламберт и Яромира брели вдоль кромки воды уже несколько часов, утопая в прибрежной глине и валясь с ног от усталости. Тишина, нарушаемая лишь хлюпаньем их шагов и далеким уханьем совы, давила на уши.       То и дело спотыкаясь, цепляясь юбкой за коряги и осоку, травница едва поспевала за Ламбертом. Напряженная спина ведьмака и рука, лежащая на рукояти меча, выдавали готовность к любым неожиданностям. Внезапно он замер, вскинув руку. Едва не врезавшись в него, Яромира резко остановилась.       — Тихо, — прошептал он, вглядываясь в темноту.       — Ты видишь в темноте? — прошептала травница.       — Думаешь, такие глаза у меня для красоты?       — Тоже мне, красота, — фыркнула та.       Поверхность воды, до того спокойная, вдруг пошла рябью. Ламберт инстинктивно потянулся к мечу, а Яромира затаила дыхание. В нескольких шагах от берега из темной воды всплыло бледное, похожее на человеческое лицо, но искаженное до неузнаваемости. Огромные немигающие глаза, похожие на две полные луны, уставились на пришельцев, а бледные губы растянулись в подобии улыбки, обнажив ряд острых, как у хищной рыбы, зубов.       — Сестрица? — голос Яромиры дрогнул, став тонким, почти детским.       Существо в воде склонило голову набок, издав тихий, почти мелодичный звук. А затем начало медленно приближаться к берегу, рассекая воду с грацией угря. Напрягшись всем телом, ведьмак был готов в любой момент выхватить меч, но травница, забыв обо всех предупреждениях, сделала шаг вперед и, словно завороженная, протянула руку к приближающейся фигуре.       — Наина, это ты? Ты меня помнишь? — в ее голосе смешались надежда и ужас.       Остановившись у самого берега, где вода доходила до пояса, существо замерло. В тусклом свете заката стало видно, как его кожа поблескивает, усыпанная крошечными чешуйками. Между пальцев натянулись тонкие перепонки, напоминающие паутину. Но в чертах лица все еще угадывалось что-то знакомое, человеческое.       — Яромира, — прозвучал голос, низкий и мелодичный, но с нотками, от которых кровь стыла в жилах. — Давненько не виделись.              Яромира застыла, не в силах отвести взгляд от существа, которое когда-то было ее сестрой. Ламберт, напротив, сделал осторожный шаг вперед, заслоняя собой травницу.       — Как же так, Наина… — шептала Яромира. — Что же случилось с тобой?       — Со мной? Я наконец-то почувствовала себя живой. Знаешь, как здорово обрести голос? Теперь я могу и спеть, и проклясть.       Тьма сгустилась, поглотив последние отблески дня. Река темнела, словно разлитые чернила, и в этой непроглядной черноте фигура Наины сияла неестественной бледностью, словно гнилушка. Ее глаза казались бездонными омутами, затягивали в себя.       — Я теперь часть реки, — продолжала Наина, поглаживая воду, словно любимую кошку. — Больше не саднит горло, не страшно говорить. Зато как хочется… отплатить.       Ламберт почувствовал, как по спине пробежал холодок. Медальон на его груди задрожал, предупреждая об опасности.       — А как же Вербки? — спросил он, стараясь, чтобы голос звучал ровно. — Там ведь тоже твой дом.       Лицо Наины исказилось, став похожим на жуткую маску. Рот растянулся в неестественно широкой улыбке, обнажая ряды острых, как у щуки, зубов.       — Люди? — фыркнула она. — Скорее, тюрьма! Ничего, скоро они узнают, каково это — тонуть в собственном молчании.       — Наина, прошу, остановись! — крикнула Яромира, делая шаг вперед. — Давай поговорим, я могу помочь…       Ламберт едва успел схватить ее за локоть, как в тот же миг медальон словно будто с ума, запрыгав по груди, а вода у берега вздыбилась, словно живая.       — Не лезь, сестрица, — голос Наины стал глухим и глубоким, словно доносился из самых глубин реки. — Ты либо со мной, либо против меня. Река возьмет свое, а я — то, что мне должны.       Ветер усилился, пригибая прибрежный тростник и поднимая волны на реке. В его вое Ламберту почудились отдаленные крики и плач. Река вздулась, готовая выплеснуться на берег, а в ее темных водах мелькали тени — слишком большие для рыб и слишком жуткие для чего-то живого.