Карма

Во рту чувствовался привкус сожаления. Жаль... Что? Нет, это не сожаление, а что-то, что он подавил в себе очень давно... Если когда-то вообще это чувствовал. Возможно, досада от очередного провала в поисках сутр. Но та благородная цель не была сейчас на первом месте. Было что-то еще, шепот в темноте, в глубине сознания... Понимание нахлынуло, как сокрушительная волна, сбивая с ног и удушая своим весом. Колени подкосились, глаза распахнулись, воспоминания, годами хранившиеся на задворках сознания, понеслись перед ним нескончаемым потоком. Первым убитым был человек. Санзо помнил, как нажимал на курок, стреляя в упор и даже не видя, как пуля покинула револьвер. Только фонтан крови и лицо псевдо-нападавшего, застывшее в удивленной гримасе. Человек. Даже не ёкай. Жалкий грабитель, который, наверняка, был в таком же отчаянии, как и сам монах. — Это... — прорычал Санзо, пытаясь побороть эмоции логикой. Но челюсть не двинулась, а воспоминания накатили с новой силой. Жертв было несчетное количество. Он даже не мог вспомнить, были ли они ёкаями или людьми. Просто груды бездыханных тел на земле, сочащихся кровью из многочисленных пулевых ранений, все они погибли от его руки, — котел смерти, где он, Санзо, был в самом центре. Кровь убитых оттягивала полы его рясы, окрашивала руки и лицо в красный цвет. «У этого была семья», — повторял шепот голове, —у этого — больная мать, у того — двое детей... — Нет, — прошептал Санзо, в животе зарождалось тошнотворное чувство. — Нет. Нет! «Сколько, — думал он в отчаянии, как не думал никогда, —сколько жизней на моем счету? Людских? Ёкаев?» Он помнил прохожего. Того самого, что нашел монаха, всего в крови, лежащим на дороге. Того, что без сторонней мысли дотронулся до его руки... ...и этот монах выпустил ему пулю прямо между глаз прежде, чем осознал что творит. У того человека была семья и дом... Теперь Санзо понял. Понял боль, таившуюся за каждой смертью, след, оставленный каждым выстрелом, каждым трупом, через который он переступил. С каждой жизнью, которую он отбирал, завершались и многие другие. И еще больше, когда скорбящие родственники приходили мстить. Простые солдаты, выполнявшие приказ командующего... Простые путники на дороге... Он задыхался под тяжестью боли и вины, которые неустанно следовали за ним по пятам от самых ступеней храма Золотой Горы. Каким-то образом Санзо научился отодвигать эти чувства на второй план, но старые мантры, старые оправдания сейчас ускользали от него. — Они... Они... Есть ли причина настолько благородная, чтобы отнять ради нее жизнь? Он потерпел поражение, понял Санзо. Стал тем, кем Комё никогда не хотел бы увидеть своего ученика. Монах, который не чтил ни одной буквы веры. Человек, который убивал любого, кто вставал у него на пути. Однажды Боги послали его найти убийцу. Но на деле он был не меньшим убийцей. Санзо поднял голову, его учитель по-прежнему стоял перед ним, с мечом наготове. Клинок взметнулся вверх, готовый к удару. Если таков порядок вещей, то так тому и быть. Санзо опустил глаза, мысли все еще пребывали в беспорядке от обрушившейся лавины воспоминаний. Столько загубленных жизней. — Внезапно острая боль прострелила плечо, лезвием пропоров оцепенение, как пуля из собственного револьвера. Монах откатился в сторону, и клинок меча вонзился в землю. — Нет, — выдохнул он. — Все это бессмысленно! — Санзо огляделся, не видя ничего, кроме красной пелены вокруг и учителя, который больше не улыбался. — Те... — он сосредоточенно нахмурился, отчаянно пытаясь вспомнить. — Те, кто отнимает жизни... должны сами быть готовы к смерти. Внезапно гул в его голове прекратился. Санзо медленно поднялся. — Если вы называете меня убийцей, то кем являетесь сами, поднимая меч? Ответа не последовало, только мертвая тишина. Мысли постепенно приходили в порядок. Это не было реальностью. Не могло быть. В реальности была пустыня и дом, и окровавленный кинжал торчал из его плеча. А вот вина была вполне реальной. И боль — тоже. Но не окружающее пространство. И это могло значить только одно… Кто-то лез в его подсознание. Санзо вновь огляделся, вокруг простирался лишь бесконечный красный туман. Это раздражало: призрачный запах крови и ее липкое ощущение на коже и одежде. Он не смотрел под ноги, чтобы удостовериться, и так прекрасно зная, что увидит, ровно как понимал и то, что все это не было реальностью. Я заслуживаю смерти. Эта мысль перекрыла все остальные, заставляя задержать дыхание. Даже если это не реальность, я заслуживаю того, чтобы исчезнуть здесь. Так мир станет лучше. — Заткнись! — прорычал Санзо. Мысли были его собственные, несомненно. Растерянность и нескончаемая череда вопросов, похороненных в глубине души, были его собственными. Что я должен был делать? Должен ли был умереть той ночью? Остаться в храме Золотой Горы? — Это бы ничего не изменило! — выкрикнул он. — Остался бы я или ушел. На храм напали той ночью. Кто-то все равно бы погиб, как бы ни повернулась жизнь, и это не ответ на все вопросы. Комё Санзо не ответил, и слова бесследно растворились в тишине. «Надо отсюда выбираться», — думал Санзо. Он снова изучил окружающую обстановку, ни за что так и не зацепившись взглядом, и вновь посмотрел на учителя. Было бы гораздо лучше, если бы он что-нибудь сказал. В этой тишине все превращалось в порицание, и ничего — в одобрение. Револьвер мгновенно лег в ладонь. Так все станет проще. Он поднял оружие, целясь Комё в лоб. «Это не реальность»,— твердила логика. Но эти слова были ничем в сравнении с сомнениями в его сердце. И даже если так? Или иначе? Что это мне даст, кроме смерти учителя ради достижения моей цели? Если встретишь Будду — убей Будду... — Это твой ответ, Генджо Санзо? Он не знал. Действительно не знал. — Это единственное, чему Вы меня научили. «Я не могу», — мелькнула мысль. Я не могу этого сделать. Указательный палец замер на курке, неспособный нажать. Здесь, в неведомом измерении, где реальность переплеталась с воображением, как мог Санзо отличить иллюзию от реальности? «Я убил его», — внезапно пронеслось в голове. Той ночью, в храме Золотой Горы. Я убил его практически так же, как если бы вонзил нож ему в спину. Я убил его собственным бессилием, когда не смог защитить. Я убил учителя, это и привело меня на путь кровопролития, чтобы вернуть сутру. Одна смерть, ведущая к другой, и следующей, и еще… открывая путь в никуда. Его рука дрогнула, чего не было с тех пор, как Санзо было тринадцать. — И ты продолжишь идти по этому пути, — тихо спросил Комё, — закапывая себя все глубже и глубже в могилу? Или остановишься, бросишь револьвер и откажешься от этого безумия, пока еще не слишком поздно? «Я предлагаю тебе выбор, — твердил голос учителя. — Даю возможность искупить грехи прошлого». Это было подобно руке, протянутой утопающему, и Санзо отчаянно за нее ухватился. Его правая рука дрогнула и опустилась. Монах уставился на револьвер, испытывая отвращение к красноватой пелене, что застилала серебристую поверхность песка. Был соблазн бросить оружие, швырнуть его во тьму, подальше от себя. Начать жизнь заново. Санзо закрыл глаза, размахиваясь... Нет, какая-то часть его сущности все-таки, все-таки удержала руку. Что-то в подсознании заставило сорваться с иссушенных губ слова, которые он так тщательно сдерживал: — И что потом? — он огляделся. — Что? — мрачно спросил Санзо. И затем, как будто этот вопрос открыл невидимый заслон, мысли стали материализоваться в слова. Нет нового пути. Другого — нет. — Что сделано, то сделано. Ошибок прошлого не исправить. Выбора нет, он был сделан очень давно. — Но может быть сделан заново, — донеслись до него слова Комё. — Нет, — Санзо покачал головой, а сердце разрывалось в знак протеста. — Если мне придется положить бесчисленное количество жизней ради спасения мира от Минус-волны, я сделаю, как должен. Я слишком далеко зашел, чтобы останавливаться сейчас; убил слишком многих, чтобы позволить их жертвам стать напрасными. Я не смогу выполнить эту миссию не замарав рук. — Можешь попытаться. Он встретил взгляд учителя. — Нет другого способа. Мы живем не в идеальном мире. Я не могу оставить живых врагов у себя за спиной, если они не готовы оставить меня в покое и дать разобраться с воскрешением Гюма-о, — Санзо горько усмехнулся. — Я не могу стать одним из тех монахов, что скрываются за стенами храма, я не могу делать вид, что смерть не часть моего прошлого и будущего. Уже слишком поздно. Выбор был сделан в ночь, когда Вы погибли. Санзо снова почувствовал жалящую боль в плече. Где-то, по ту сторону реальности, он истекал кровью. Санзо помладше, возможно, сбежал бы в этот мир, чтобы скрыться навсегда от реальности. Молодой Санзо ухватился бы за надежду на искупление, предложенную учителем. Тот Санзо, храня свои идеалы, отбросил бы револьвер. Но ему больше не было семнадцать; не был он и тем, кто отправился в это путешествие год назад, веря, что справится собственными силами. Он даже не был тем же, кем был вчера. Поэтому Санзо нажал на курок, и звук выстрела звонким эхом отразился в глубине его души. Я не уверен, что понимаю, нам это просто не дано. И, возможно, Вы правы, учитель, возможно, я загоняю себя все дальше в пучины Ада. И все же... Вы умерли, а я остался, чтобы попытаться понять. Все это время, это были не Ваши слова, как бы сильно мне ни хотелось думать иначе. Поэтому, с моими несовершенными знаниями, моим несовершенным пониманием, я могу верить только себе. И я не вижу другого пути. — Мне жаль, учитель. Вместе с выстрелом поднялся ветер. Но пуля все равно летела верно и попала прямо в цель, как и всегда. Санзо смотрел на падающее тело, и внутри него что-то умирало под усиливающиеся завывания ветра. Поднятый ураганом песок попал в глаза, прилипая на лицо в тех местах, где влажные дорожки тянулись от глаз к подбородку. А потом, мир взорвался светом. *** Сталь встретила сталь, когда рукоять револьвера отразила лезвие, нацеленное монаху в шею. Санзо моргнул, и вот одной рукой он уже держал Мей за воротник, а другой направлял оружие ей в лоб. Где-то послышался звон ножа, отброшенного ударом. Прозвучал детский всхлип. В глазах Мей читалось удивление и… что-то еще. Если бы Санзо напрягся, в зрачках женщины он бы увидел отражение красной пелены того, далекого от этой реальности, места. Если бы сконцентрировался, смог бы услышать голос учителя, все еще эхом отдававшийся в голове. — Эта иллюзия — твоих рук дело. — Ты и вправду убийца, Генджо Санзо, — тихо сказала Мей. — Для тебя надежды нет. Усилием воли он подавил эмоции, которые рождала эта простая фраза. Ему нечего было ответить. Санзо перевел взгляд на ребенка, который стоял неподалеку и плакал: — Принеси противоядие. Ребенок застыл. Санзо пришлось перехватить револьвер для убедительности: — Живо! С испуганным кивком, ребенок убежал на кухню. — И до чего же ты опустишься, — спокойно продолжила Мей, — угрожая детям, держа их мать в заложниках после того, как убил отца? Их ты тоже убьешь? Или просто убьешь мать, а детей оставишь умирать? Санзо бросил взгляд на женщину, всезнающие черные глаза, заставляющие усомниться в вере и отметающие любые аргументы, смотрели прямо в душу. И вновь ничего не ответил. Они так и смотрели друг на друга, пока ребенок не вернулся. Руки Санзо дрожали, а боль стирала краску с лица и покрывала лоб испариной. — Дай его мне, — приказал монах, отпуская Мей, чтобы взять пузырек. Он поднялся, до скрипа сжимая зубы, чтобы сдержать крик боли. — Иди. Все уходите. Мы покинем дом на исходе дня. Оставим плату за еду. Держитесь в стороне, и я закрою глаза на вашу выходку. Встанете на пути — и я без колебаний убью вас. Мей встала, ее всезнающий взгляд выводил из себя. Ей, как и самому монаху, было понятно, что те воспоминания будут преследовать его до самой смерти. Прежде чем открыть бутылочку Санзо подождал, пока женщина с детьми уйдет. Глоток, и вот он уже рядом с Гоку, пытается привести того в чувство. Яд обездвижил их и помутил рассудок, но не полностью лишил сознания, поэтому, когда Санзо поднес бутылочку к губам парня, тот нашел в себе силы сделать глоток. Санзо внимательно смотрел в лицо Гоку, улавливая малейшие изменения, он опустил его обратно на пол, отмечая, что дыхание мальчишки выровнялось, а к лицу стал возвращаться прежний здоровый оттенок. Глядя на это, Санзо облегченно вздохнул и направился к Хаккаю и Годжо. К тому времени, как он напоил противоядием Хакурю, Гоку уже мирно спал. Монах устало оперся о стену, не обращая внимания на боль в проткнутом плече. Рану нужно было бы промыть и перевязать, но сейчас у него не было сил даже стоять. Всем нужно отдохнуть... Ему нужно отдохнуть… И даже его обычная бдительность на вражеской территории не смогла помешать глазам закрыться.