Карма

Голоса рассеивали пелену сна мягким эхом приглушенного разговора. На мгновение Санзо решил подняться, но сонная нега не желала его отпускать. И он рассудил, что раз остальные уже не спят, то опасности нет, и можно расслабиться, устраиваясь поудобнее. — У меня был очень странный сон, — донесся из темноты голос Гоку. Хаккай подбодрил его коротким «хм». Санзо бы закатил глаза, если бы они были открыты. — Я видел одного из ёкаев, которого мы убили утром. Только в моем сне он был жив и прощался с Мей и детьми. Наверное, он был частью их семьи... «Ой-ёй», — подумал Санзо. — И?.. — это был уже Годжо. — И все. Мне даже было немного жаль, что дети остались без отца. Повисла тишина. — Немного жаль? — вопрос Хаккая. — Ну да. Он бы убил нас, если бы мы не убили его, так? И потом, если бы он убил Санзо, я бы очень расстроился, поэтому, думаю, дети тоже очень расстроились. Снова молчание. Санзо и с закрытыми глазами мог представить, как Гоку обдумывает ситуацию. — Это было неправильно? Убивать его? «Так странно», — думал Санзо. Одна и та же иллюзия ведет к таким разным интерпретациям. Если бы Хаккай сказал, что убийство было обосновано, обезьяныш бы обрадовался и забыл все к завтрашнему дню, или принял бы, как есть, и жил с этим. — Тебе приснился похожий сон, Годжо? — спросил Хаккай. — Вообще, да. Только у меня во сне была мама, и... Все было очень странно. Мне представилось, а что если бы это Джиен нуждался в помощи, а у меня был бы меч, — звук кружки, поставленной на стол. — И все равно, я понял, что не было времени рассуждать. Я бы... поступил также. — А это неправильно, ты считаешь? — улыбку Хаккая можно было почувствовать по голосу. — Это как повезет, думаю, — для искреннего ответ Годжо прозвучал слишком просто. — Раньше я никогда об этом не задумывался так сильно. Думаешь, есть такая штука, как карма, Хаккай? Судьба? «Если пришло твое время, значит так надо»? — А что ты думаешь, Санзо? Он приоткрыл один глаз, чтобы поймать на себе взгляды рассевшейся на полу троицы. — Я ничего не думаю. Я пытаюсь спать, — ответил монах и снова закрыл глаз. — К тому же, Гоку задал вопрос тебе. — И вправду, — задумчиво протянул Хаккай. И из всех присутствующих у тебя было больше всего времени обдумать ситуацию. Чувство вины, которое чуть тебя не погубило когда-то, теперь затронуло всех нас. Ты, должно быть, принял его, или забыл, или научился находить оправдания. Как бы ты ответил на этот вопрос? — Боюсь, что единственный ответ, который я могу дать, лишь мое скромное понимание ситуации, — очень тихо начал Хаккай. — И все же, я верю, что не существует оправдания для убийства. Никакой достойной причины. Может, судьба и существует, — пауза, — но даже судьба не оправдание для скорби, что мы причиняем, отнимая чью-то жизнь. Хаккай замолчал, и Санзо мог отчетливо представить серьезное выражение лица Годжо и удивленное — Гоку. — И? — Санзо ждал продолжения. — А разве я не закончил? — хмыкнул целитель. — Нет. — Нам не дано быть мучениками, я полагаю, — продолжил Хаккай, — и придет время, когда мы сполна ответим за все кровопролитие. Но сейчас... Я жив и планирую прожить еще немного. «Те, кто отнимает жизни, должны сами быть готовы к смерти», так бы ты сказал, верно, Санзо? — Нет, — монах поднялся, — сейчас я бы сказал по-другому, — повернувшись спиной к компаньонам, он посмотрел на заходящее солнце за окном. Позади Хаккай сказал: — Но ты не убил ни Мей, ни детей. Ты их отпустил. — Мы не можем изменить то, что сделано, — критично ответил Санзо. — Я бы на этом не зацикливался на твоем месте. Мы не Боги, что судят на небесах, не зная и не чувствуя, какова жизнь здесь, внизу. Мы не Боги, которым не нужно марать руки, чтобы выжить, — он взглянул на небо, алое от закатных лучей. Я на этом зацикливаться не буду. Но, когда Санзо закрыл глаза, перед его мысленным взором снова стояли дети, со страхом смотрящие на него. И он понял, что ответ не был настолько прост. «Однажды, — с сожалением думал монах, — нам за все это воздастся. Это и будет нашей гибелью. Фатальное промедление на поле боя»... Он увидел Мей и встретил ее всезнающий взгляд. Из всех противников, что нам встретились на этом долгом пути, ты нанесла больше всего вреда. — Собирайтесь, мы уходим, — Санзо пошевелил плечом, проверяя насколько серьезна рана, но ощутил лишь дискомфорт. Должно быть, Хаккай нашел в себе силы помочь ему, как только пришел в сознание. — Ты же сам в это не веришь, так ведь? — голос Годжо оборвал его мысли. Санзо не нужно было поворачиваться, чтобы понять, с каким умыслом задан этот вопрос. Монах пожал плечами. — Ты что-то притих. Не хочешь нам рассказать? — Нет, — он мимолетно взглянул на Годжо. — Обезьяныш будет в порядке. Он, конечно, над этим подумает, но не долго. А Хаккай с этим уже смирился или... для него не в новинку. А сам-то? — А с чего ты взял, что знаешь, о чем я думаю? Годжо почесал щеку с отрешенным взглядом. Санзо поднес к своему лицу руку и почувствовал высохшие дорожки слез. Проклиная все на свете, он стер их. — Ну так как, у тебя тоже был похожий сон? Про тех ёкаев, которых мы убили вчера ночью, или сегодня, или в какое время утра или ночи это было... и их семьях? — Понятия не имею, о чем ты. — Смекалка, — пожал плечами Годжо. — Я тут подумал и, наверное, ты прав. Может, нам стоит прекратить убивать всех и каждого на своем пути? — В таком случае собирайся и вали обратно в свою хибару. — Ой, какие мы чувствительные! Но при этом ему пофиг, правда? Убил одного, убил тысячу. Не имеет значения! Забавно, но их разговоры всегда сводились к взаимным оскорблениям, а Санзо уже хватило приключений на сегодня. Или на неделю. Или на всю жизнь. — Если тянет пофилософствовать, Хаккай вон там, — сказал он и направился к выходу. *** Путешественники успели пройти примерно половину поселения, когда дорогу им заступила толпа. Каждый житель, даже дети — особенно дети — преграждали путь. С решительностью на лицах они сжимали в маленьких ручонках разнообразное оружие, какое только попалось под руку, но страх в глазах и дрожащие пальцы выдавали их настоящие чувства. Санзо оглядел толпу и нарочно сделал шаг вперед. Послышался шорох, когда дети в передних рядах попятились прежде, чем вспомнили, что должны стоять смирно. — Санзо... — начал Гоку, медленно продвигаясь вперед, готовый в любой момент призвать Ньёибо. — Если я возьму на себя... Монах вытянул руку и преградил ему путь. Ёкаи широко раскрытыми глазами ловили каждое его движение. Мей нигде не было видно, но он чувствовал на себе ее взгляд, бросавший вызов, подстегивающий отдать приказ атаковать. Уголок его рта дернулся в безрадостной улыбке. Санзо еще раз огляделся, все вздрагивали, едва лишь встречаясь с ним глазами. Потом он заговорил: — Если бы вы и вправду думали, что можете нас убить, вы бы сейчас не колебались. Если бы действительно верили в свою победу, вы бы уже с нами сражались, — его голос отчетливо раздавался в наступившей тишине, приковывая внимание, заставляя слушать. — И все же вы ничего не делаете. На наших руках вы видите кровь ваших отцов и братьев, месть на расстоянии вытянутой руки, но вы не двигаетесь с места, — Санзо сделал еще шаг вперед, толпа не шелохнулась. — И я могу убить любого, всех и каждого, прямо сейчас, но вы все равно не нападаете первыми, — ответом ему был недовольный ропот и перехваченное покрепче оружие. Санзо усмехнулся, излучая расслабленную уверенность. — Вы сомневаетесь, потому что вы не сами выбрали этот путь, и не готовы еще сделать такой выбор, — он взглянул на ближайшего ребенка, и тот вздрогнул. — Те, кто отнимает жизни, должны сами быть готовы к смерти, — тихо продолжил он. — Это — Карма, — каждое слово отдавалось в тишине, как удар невидимого гонга. — Вы еще не готовы умереть, — с этими словами Санзо пошел вперед. И толпа расступалась перед ним: как будто никто не двигался, но путь перед монахом все же открывался, как и для его друзей, молча идущих следом. Гоку удивленными глазами посмотрел на Хаккая, который ответил ему лишь улыбкой и легким кивком головы. У Годжо на лице застыла маска безрадостного веселья. Санзо практически миновал толпу, когда краем глаза уловил резкое движение. В следующий миг кто-то бросился на него из задних рядов. Что-то крикнул Гоку, готовый прийти на выручку. Но прежде, чем кто-то еще успел среагировать, Санзо остановил нападавшего, больно заломив занесенную для удара руку в жестком захвате. Нож, который уже второй раз за этот день был нацелен ему в горло, со звоном упал на землю. В глазах Мей, извивающейся в хватке монаха, горела ненависть, а губы ее скривились в оскале. — Я пыталась тебя прикончить, — прорычала она. — Ну что, теперь убьешь меня, святоша? Санзо ответил не сразу. Где-то в толпе послышался плач... Ребенок, зовущий маму. — Ты наверняка убил достаточно ёкаев, — продолжила Мей. — Что для тебя еще один? Или два? — она злобно посмотрела на него. — Давай же. Я готова умереть. Санзо молча отпустил ее руку и, провожаемый удивленными взглядами, пошел прочь. — Трус! Глупец! — бросила она вслед. Санзо остановился и посмотрел назад, его силуэт темнел на фоне заката. Ветер донес до женщины слова: — Я не стану обрекать остальных жителей, давая им повод для нападения. У тебя двое маленьких детей. Кто будет о них заботиться, если тебя не станет? — Ты их без колебаний убьешь, — ответила Мей. — Как убил их отца. И многих других, в этом своем… крестовом походе. Блеск аметистовых глаз. Тихий, почти неслышный вздох. И голос, спокойный и ровный: — Я иду на запад, чтобы прекратить безумие, а не сеять его. Мей молча смотрела ему вслед. Только когда все пятеро путешественников скрылись из виду в вечерних сумерках, она дала волю слезам. По обе стороны от нее с задумчивыми лицами стояли мальчишки-ёкаи. — Конец —