Сказание о скрипке и море

      Шинджуро, грозный моряк «Истребителя», на котором он прослужил добрых пятнадцать лет и к которому был привязан даже сильнее, чем некоторые сыновья к родной матери, сегодня должен был покинуть службу. Случилось это болезненно.       В одно из его редких возвращений домой, мужчина не увидел стройную фигуру жены, каждый раз, без исключений, ждущую любимого мужа. Рука не стояла на пороге дома, не бежала к нему на встречу до потери дыхания и он не видел её красных глаз, сверкающих от долгожданной встречи. Это заставило моряка похолодеть.       Деревянная дверь широко распахнулась и в нее вбежал запыхавшийся отец семейства. Он столкнулся с сыном, провожающего доктора и по лбу Шинджуро скатился пот. Его опасения подтвердились. Зайти к Руке мужчина не решился и в место этого он отвел доктора в сторонку. Диалог вышел довольно скомканный и неутешительный. «Медленно, но верно» — Опечатались слова доктора в голове моряка.       Тогда-то Шинджуро и понял, что пора заканчивать службу. Рука слабо улыбалась, разубеждала его, уверяя, что и сама справится, но Ренгоку был непреклонен — с двумя малышами больной женщине было сложно, да и за ней следовало постоянно ухаживать. Тогда он устроился работать на маяке, не далеко от его дома, чтобы быть поближе к семье. Все же, море его тянуло и он не мог так просто с ним попрощаться.       Смотреть, как твой любимый человек умирает было невыносимо больно...       Она медленно уходила из жизни, как убывающая луна, погружающаяся в ночную тьму. Лицо её было искажено болезненным выражением, глаза, некогда сверкавшие жизнью, тускнели и закрывались всё чаще. Тело, бывшее ещё пол года назад стройным и подвижным, теперь превратилось в нечто хрупкое и безжизненное, словно осенний лист, захваченный холодным ветром. Каждый вздох для нее был чем-то сложным, почти невыполнимым.       Шинджуро сидел рядом, погружённый в океан бесконечного горя. Его руки, привыкшие к труду и заботам, теперь не находили себе места, не зная, как поддержать её, как утешить. Глаза, полные безысходной печали, не отрывались от измождённого лица жены, следя за каждым её затруднённым вдохом, каждым слабым движением. Время, казалось, остановилось. Каждое мгновение тянулось бесконечно, наполняя комнату тишиной, которая была пугающей и опустошающей.       Нерешительно двигаясь, моряк пытался хоть как-то облегчить её страдания, но знал, что его усилия ничтожны перед лицом неизбежного. В его сердце поселилась нестерпимая тяжесть, и каждый её вздох, как последнее прощание, словно разрывал его на части.       Когда её дыхание окончательно замерло, Шинджуро остался сидеть в безмолвной скорби, как будто с её уходом погас свет, который освещал его жизнь. Тишина в комнате стала обострённой, почти осязаемой, оставив его один на один с невыносимым чувством утраты и безнадёжности. Лишь дверь тихо скрипнула, и послышались детские отдаляющиеся шаги, но мужчина этого не слышал. Он уже ничего не слышал. И не желал слышать.       С каждым новым днём его душа становилась всё тяжелей, охваченная тёмным облаком печали, от которого не было ни избавления, ни утешения. Время утратило своё значение, и дни превращались в бесконечное одиночество, в котором каждое мгновение напоминало о её отсутствии.       Ночью, под тусклым светом луны, он уединялся с бутылкой крепкого алкоголя, в которой искал способ вырваться из цепких объятий отчаяния. Рюмка за рюмкой, он пытался заглушить внутренний крик, растворить горечь воспоминаний в горьком напитке, который всё больше погружал его в туман, отнимая последние остатки ясности разума. Но с каждым новым глотком алкоголь лишь усугублял его страдания, превращая их в бесконечную череду полусонных видений и бледных, жгучих воспоминаний. Так он существовал, как затерянный корабль в бурном море, где нет ни компаса, ни звезды, способных указать путь к спасению.       Разум все мутнел и мутнел. Проходили дни, недели, месяцы, а его страдания не уменьшались. И в один из дней, когда он подумал, что вот-вот может погибнуть, когда мужчина уже закрывал слипшиеся глаза, перед ним навис расплывчатый силуэт.       — Папа, мне страшно! — Голос дрожал и в нем читался неподдельный ужас. Опьяненный мужчина побледнел и внутри все сжалось от неизвестного чувства. Это были последние воспоминания перед тем, как погрузиться во тьму.       На следующий день, хотя, скорее, это уже был вечер, Шинджуро со страхом проснулся, его тело до сих пор подрагивало от вчерашних воспоминаниях. Он с трудом собрался с мыслями, пытался понять, это видение или настоящие голоса его детей, потерявшихся в тени его трагедии. Его сыновья? Но голос был таким... Таким не похожим... Отчаянным, испуганным, и... Страшным до дрожи. Неужели у его сына такой голос?! Во что же он, Шинджуро Ренгоку, превратился, и как же это повлияло на его сыновей!       Вспоминая ту крошечную детскую фразу, бывший моряк сидел в темноте, озарённой лишь тусклым светом уличного фонаря, и его душа переполнялась глубоким сожалением. Внутри него созрело осознание, что алкоголь стал не только его врагом, но и причиной его неспособности быть опорой для своих детей. Слова того силуэта словно прорезали завесу забвения, выявляя личную ответственность.       С того момента не было и дня, чтобы Шинджуро притрагивался к алкоголю.       Он вновь зашёл в ее комнату. Все вещи оставались на своих собственных местах — Ренгоку-старший не решился что-то здесь менять. Порой, он или дети заходили сюда, проводили рукой по мебели, садились на кровать. И, в этой уютной комнате, где даже зимой всегда было тепло, им представлялось, что Рука все ещё здесь, что она улыбалась и гладила их по волосам. Тогда, слезы катились по их щекам.       — Рука... — Мужчина запнулся. — Порой, мне так сложно без тебя. Будь ты сейчас жива, каждый из нас был бы намного счастливее! — Он сжал челюсть со всей силой, на лицах заиграли желваки. — С тобой было бы гораздо легче... Мне сложно думать о тебе. Но я знаю: я должен держаться. Ради них.

***

      Дневной жар понемногу спадал, и уже веял тот лёгкий ветерок, что кажется дыханием самой природы, просыпающейся после знойного полуденного сна. Сладостное дуновение Средиземного моря несёт от побережья к побережью аромат деревьев, смешанных с трепким запахом моря.       По этому огромному морю скользнул в первой вечерней дымке лёгкий, стройный парусник. Казалось, это скользит по воде распластавший свои крылья лебедь. Она неслась стремительная и грациозная, оставляя после себя неровный след на водной глади.       Последние лучи солнца угасли на горизонте, но, словно ослепительные вымыслы античной мифологии, его нескромные отблески ещё вспыхивали на гребнях волн, выдавая тайну Амфитриты. Пламенный бог укрылся на ее груди, и тщетно она пыталась спрятать возлюбленного в лазурных складках своего плаща.       Одинокая фигура стояла на носу корабля, вглядываясь в даль, точно пытаясь найти там ответы. Хорошо сложенный юноша, с бронзовым, от загара, цветом кожи. Его волосы развевались на ветру, лезли в лицо, но он все также стоял без движения. Сейчас его волновало давно забытое воспоминание. Улица. Мелодия. Скрипка. Тенген Узуй...       Тщетно он пытался восстановить в памяти мелодию, что играли умелые руки Узуя. С ним Сенджуро так и не увиделся после их первой встречи, как и с Шичу. Словно их никогда и не существовало. Ни его, ни песни, ни довольно короткого, но откровенного диалога с нимфой.       Если встречу с Нереидой он мог прокручивать в голове вновь и вновь перед сном, то музыку Тенгена вспомнить не удавалось. Сенджуро каждый раз брал скрипку в руки, каждый раз пытался вспомнить ноты, что он услышал в первый раз. Но он не мог вспомнить. Единственное, что оставалось в памяти — что та мелодия произвела огромное впечатление на его маленького «я». И то, что после этого ему захотелось тоже играть.       — Боец, ты опять пропустил адмиральский час! — Укоризненно сказал капитан. В ответ Сенджуро виновато вздохнул.       — Прости, дядя... — Вообще, капитан не был злым или неприятным. Вполне добрый, в меру строгий и самое главное — понимающий. Команду свою любил, как свою семью. Прознав однажды, что Сенджуро как-то пронес скрипку в судно, лишь посмеялся и отругал за то, что не рассказал о своём умение играть. С того момента Ренгоку-младший часто играл морякам вечерами, когда они брали товар и возвращались в Афины, чтобы его распродать.       Вот и сейчас, в жаркий день июня, «Золотой век», так назывался их корабль, нагруженный корзинами с сочными цитрусовыми, яркими яблоками и сладкими виноградными гроздьями плыл из Греции в другие портовые города, чтобы разгрузить товар.       — Так я тебе и поверил, хитрец! Ничего тебе не жаль, думал, поверю? Я тебе не тупой старичок, так и знай!       — Я и не считал вас, как вы выразилась, «тупым старичком», капитан Лукас. Я вообще вас стариком не считаю. — Услышав его слова, капитан не смог сдержать довольной ухмылки. Его грозное, на первый взгляд, лицо всегда светлело при виде подающего надежды матроса.       — Льсте-е-ец! — Хохочет мужчина. — Но не думай, что сможешь так просто отделаться! Марш дарить палубу, — махнул он головой на палубу.       Сенджуро лишь вздохнул и поплелся за шваброй. Команду, Лукас, конечно, любил, но больше всего он дорожил своим кораблем, как и полагается каждому капитану. С неохотой он драил палубу, пока в сознании его расстилались голубые просторы, где, среди волнистых завес, плавала его чудесная знакомая. Подсознание тихо шептало Сенджуро, говоря, что она совсем рядом, быть может, даже плывет рядом с ним.       Невольно он посматривал на воду, и вот, неподалеку от корабля, море вдруг ожило и забурлило, словно кто-то двигался в глубинах! С замиранием сердца он устремил взгляд в бурлящую водную гладь, ожидая чего-то невозможного. Или возможного? Из пены и волн всплыла величественная, невероятно красивая... Косатка, грациозно пробивающаяся сквозь морскую гладь. Черные и белые полосы её тела играли на солнце, и морское существо величественно покинуло поверхность воды, оставив после себя только рябь и лёгкую печаль в сердце матроса.       Сенджуро лишь печально вздохнул, и более яростно начал мыть палубу, и все же, несмотря на очередное разочарование, временами, его взгляд вновь непроизвольно скользил к горизонту, словно пытаясь разглядеть её среди волн, ощутить её присутствие, почувствовать её дыхание рядом с ним. Каждое движение волны казалось знакомым, каждое трепетание воды — тайным посланием, зовущим его за пределы обыденного, в мир чарующих мифов и неведомых чудес.       Но чудеса не происходили. Ни сейчас, ни через час, ни через два. Зато, вместо невероятных открытий и долгожданной встречи наступила суровая реальность, которая словно окатила Сенджуро ведром ледяной воды. Наверное, он все ещё не был готов к такому. В его пламенном сердце все ещё жил тот маленький Сенджуро, верящий в Нереид, в то, что отец и в прям встретил одну из них, и в Шичу. Разочарование было слишком велико.       Небо покрывается серыми облаками, и воздух насыщается влажностью. Лёгкий порыв ветра начинает колыхать поверхность воды, вызывая небольшие волны, но постепенно, ветер стал усиливаться, облака начинают накапливаться, сгущаясь и приобретая угрожающие оттенки серого.       Капитан подставил руку — ветер стремительно становится холоднее. Заметив взгляд нового матроса, он ободряюще улыбнулся, хотя глаза его наполнились тревогой.       — Че, волнуешься, боец? Ночь, вот и прохладно!       — Может, — подумал Сенджуро, — он сам не хочет верить в то, что, возможно, начинается шторм? Иначе почему он так помрачнел? — Сам матрос не поверил словам капитана Лукаса. Чтобы так холодало летом?       Вскоре ветер превращается в сильный шквал, который с каждой минутой набирает силу. Мелкие волны начинают превращаться в крупные, их гребни становятся всё более бурными и агрессивными. Гроза, которая до этого была лишь слабым нарастающим гулом, теперь взрывается громом и молнией, разрывая мрак неба и освещая бушующее море.       —Твою мать! — Выругался капитан, заскрежетав зубами. — Ты, э... Сенджуро и Палант, живо к мачтам, снимите паруса!       Юноша вздрогнул и повернулся ко второму матросу, с которым ему следовало исполнить приказ Лукаса. Оба, не сговариваясь, побежали к мачтам. К счастью, Сенджуро успел научиться этому делу, хоть и залезал с неохотой. А кому понравится лезть на верх, пока судно все время качается туда-сюда?       Справившись с парусом, пусть и с большим трудом, матрос облегчённо вздыхает, когда касается ногами палубы, но вновь настораживается — не сложить ли мачту? Шторм, к их сожалению, лишь усиливался.       Корабль начинает трястись от сильных ударов волн, а его курс становится неуправляемым. Водяные потоки захлёстывают палубу, и люди на борту начинают бороться с волнами, стараясь удержать судно на плаву. Огромные волны, словно гигантские руки, тянут корабль в бездну, и его корпус начинает трещать под натиском воды.       С каждым мгновением буря становится всё более яростной. Корабль уже не способен удерживать курс, и волны ударяют по нему с такой силой, что начинают рвать его корпус. Мачта издает подозрительный скрежет, и экипаж, поглощённый паникой и страхом, осознаёт, что борются за выживание. Гром и молнии осветляют сцены хаоса на борту, в то время как разрушительная стихия продолжает поглощать корабль.       Все судорожно бегали по кораблю, пытаясь эвакуироваться, они быстро забирали все ценное, а некоторые, бросив все вещи, сломя голову бежали к шлюпкам. Однако один из матросов внезапно остановился, вглядываюсь в одну точку. Он непоколебимо стоял, точно мраморное изваяние Фидия, держа в своих руках излюбленную скрипку — самое дорогое на борту, пока остальные тщетно пытались до него докричаться. Сенджуро все глядел, не в силах оторвать взгляд. Он думал, не сошел ли с ума?       Юноша всматривался, и одновременно с этим, вслушивался. Нет, не в бушующие волны. Звучало нечто иное. Еле уловимое — сладкое, словно мед, мягкое, словно шелк, звучное, словно скрипка. Такая далёкая, родная, давно забытая... Мог ли он где-то слышать эту мелодию?..       Он хорошо слышал — отличать шум моря от песни юноша мог хорошо, достаточно натренировал свой слух. Но даже для него было сложно различить ноты от грубого и яростного звука моря. Сенджуро попытался вспомнить, где мог слышать эти ноты, но додумать он не успел.       Грозная волна начала приобретать человеческие, женские черты. Её гребни, прежде острые и пугающие, стали плавными и изящными. Пена её теперь напоминала легкие шелковистые волосы, играющие на ветру, на макушке красовались белые кораллы, словно венок. Вскоре, волна превратилась в прекрасную девушку, чьи взгляды и улыбка способны пленить сердца.       — Нереида? — Одними губами шепчет Ренгоку, сразу вспомнив любимую легенду. Шичу? Неужели она? Если это так, то они с командой спасены!       Он не мог не рассматривать ее — нимфа выглядела прекрасно. Всё те же голубые локоны, белое и, на удивление, сухое платьице, фиолетовые глазки. В душе начало тепло трепетать — и все же он ничего не придумывал! И все же ему не показалось! И все же она настоящая... Это была она. Она изменилась за десять лет, повзрослела, как и он, стала краше, но Сенджуро узнал ее. Не мог не узнать. Шичу.       Золотые глаза паренька внезапно расширились. Он... Вспомнил! Та мелодия из его детства. Что-то щелкнуло у него в голове и музыка сама начала играть. Туман в его голове наконец разъяснился...       Он чувственно прижимает скрипку между плечом и подбородком, направляя смычок к струнам с изысканным движением левой руки. Звуки, рождающиеся под его руками, обретают выразительность и глубину, отчего парень чуть не вскрикивает от восторга. Она! Это она! Как долго Сенджуро ждал момента, когда вновь сможет вспомнить музыку виртуозного скрипача... Но он даже не предполагал, как это произойдет.       — Какой дурак... — Шепчет капитан.       Парень продолжает играть, не слушая никого. Фигура приблизилась, и остальные члены команды смогли увидеть то, что так удивило и вдохновило матроса.       — О великий Посейдон! — Вскрикивает капитан, не веря глазам. — Не может быть, не может быть!       — Мы спасены!!! — Прокричал один из матросов прямо в его ухо. — Нимфа моря!       Кажется, или шторм немного ослабел? По крайней мере, волны перестали так бушевать, это Сенджуро понял сразу — уже пол года он плавал, чтобы различать, когда волны бушевали, а когда они становились слабее.       Мелодия разливается вокруг. Ноты плавно возникают из струн, словно перлы на нитях жемчужного ожерелья, звучно сочетаясь в гармонии. Музыка, излучаемая скрипкой, словно река, несущаяся сквозь время, прикасается к глубинам души.       Постепенно, ливень начал останавливаться, а облака рассеиваться, к великой радости моряков.       Волна подняла собой нимфу, поднося ближе к кораблю. Настолько, что уже можно было с точностью сказать: она — материальна, и вовсе это не игры воображения!       С восхитительной грацией, и не без помощи волн, девушка оказалась на борту. По-птичье склонив голову, она улыбнулась. Широко, но по-прежнему — с изяществом.       Солнце, уже выглянувшее из-за хмурых облаков, засветило прямо в его глаза, и Сенджуро пришлось прищуриться. Волны слегка покачивали судно, шторма как и не бывало.       — Я же сказала, что мы ещё встретимся!       — Я всегда на это надеялся, дорогая Шичу...       Если бы Сенджуро спросили, что для него значит море, он по-прежнему сказал бы: «ничего». А если спросить, что для него значит Шичу, он без колебаний ответил бы: «всё!»