Укрепляя международные связи

      Победу праздновали всей деревенькой вейл. Уставшая от плясок и улюлюканий, мельтешения, возгласов, полетов и огненных шоу перед глазами, изрядно надышавшаяся винными парами и дымом костра, счастливая Гермиона хотела лишь улечься где-нибудь в уголке и проспать всю следующую неделю. Виктор, периодически плюхавшийся рядом, чтобы потискать свое сокровище и побубнить на ухо очередные комплименты, не оставался надолго, откликаясь на зычный голос отца, предлагавшего опрокинуть новую чарку их особенно крепкого пойла, которым непробиваемые зельевары кое-как преодолевали врожденное сопротивление организма. Хуже самой девушки себя чувствовала лишь миссис Крам, все еще приходившая в себя после потери жизненной силы. Конечно, сердобольные домочадцы уже скормили ей с полдюжины зелий, и теперь женщину еще и мутило от их непередаваемого послевкусия. Она с раздражением поглядывала на мужа с сыном, играла желваками, но молчала. Похоже, даже ее пробрало случившееся и не случившееся сегодня.       Первые минуты, как Гермиона с Виктором оказались в секретном убежище вейл, Грейнджер могла лишь думать о том, не обманул ли их Аид, решив настоять на своем. Виктор в то время помогал вейлам приводить в чувство мать. Та потеряла сознание от кровопотери на импровизированном алтаре из собственной подвески. К счастью, открыв глаза и беззвучно пошевелив губами, женщина усилием воли преодолела слабость, села прямо и ответила несчастным девичьим глазам: «жив». Борислав, задержавшись в замке, не стал полагаться на удачу — дополнительно зачаровал и запечатал близлежащие к святилищу этажи. Чего, по идее, должно было хватить на какое-то время. Затем глава рода, посчитав защиту достаточной, аппарировал к остальной семье. Которая набросилась на него с объятиями и частично – кулаками. А пережив избыток чувств, вся компания, включая вейл, поковыляла в деревню, где ныне и утешалась вином да обществом друг друга.       Вступившая в свои права ночь на берегу моря холодила с непривычки хрупкое девичье тело. Гермиона не подавала виду, в кои-то веки наслаждаясь последствиями своей полезности. Пускай и опосредованно, она спасла дорогих ей людей. Потому теперь с чистой совестью разглядывала их, не служа извечным предметом их разговора. Вот Виктор с отцом оживленно обсуждают политическую расстановку сил – а вот вновь сбиваются на ритуалы и нынешние ограничения ввиду недоступности святилища. Аид, прихлебывая и отбирая свою бутылку у любопытных вейл, что норовили отлить себе необычно пахнущей отравы, предлагал соорудить временный жертвенник в библиотеке – с чем Виктор яро не соглашался, ведь библиотека была любимым местом его драгоценного книжного червя, а потому идея даже не обсуждалась. Затем споры переходили на тему антиаппарационных и прочих барьеров, которые требовалось возвести, раз дом стал уязвимым. И оба Крама, явно напоминая друг друга в жестах и хмурых бровях, имели свое мнение по каждому поводу.       — Я все еще считаю, что мне стоит наведаться в Дурмстранг, — предлагал захмелевший Виктор. – Какая разница, если узнают? Это самый простой способ выяснить…       — Хорош дурить, сын! Думаешь, у них нет там глаз и ушей? – басовито спорил Борислав. – Выяснят, что мы выжили, и отправят еще кого-нибудь! Как тогда велишь отбиваться?       — Мы все равно в опасности, а бойцов они пошлют в любом случае, — не унимался парень. – Разведку так точно. А мы не сможем выстроить линию защиты, если не будем знать, насколько безопасен замок. Нам все еще нужно в нем жить, спать, и если мы не убедимся в том, что дух надежно заперт…       — Это оправданный риск! Сейчас у нас есть дни, недели! – стукнул кулаком по колену мужчина. – Мы убедимся, элементарно наблюдая за замком, и сделаем выводы сами! Нет смысла высовываться и терять преимущество, если мы можем ввести противника в заблужде… ик… ние!       Глава рода забавно моргнул, в его голову непривычно ударил градус. Он нахмурился еще суровее, готовясь отбиваться от аргументов отпрыска, что уже выпятил грудь, равноценно глядя исподлобья. Вейлы, наблюдавшие за зрелищем, начали с хихиканьем принимать ставки. Все-то этим разгильдяйкам было нипочем. Вдруг спор прервал холодный женский голос:       — Драгоценные мои, — тем временем возвращала монокль в складки одеяний Виктория. – Возможно, прежде, чем бросаться на амбразуру, вы бы для начала определились, где мы будем этой ночью спать, чем потом завтракать, и кто встанет в дозор первый?       Оба спорщика, оглянувшись на нее, разом сдулись. Бытовые проблемы явно обогнули умы азартных воителей, уже строивших монументальные стратегии их маленькой армии.       — Ты женщина – вот и решай, — незамедлительно припечатал Борислав, как будто и не было той чувствительной хвалебной речи о его вороне, не было взаимных жертв и проявлений чувств. – Хоть раз поддержи очаг в доме, а то все домовики да домовики.       Гермиона с Виктором синхронно прикрыли глаза. Виктория, не впечатлившись нанесенным оскорблением, вскинула бровь:       — Может, мне тебя и с ложки покормить, экземпляр сильного пола? А то, я смотрю, ты не в состоянии самостоятельно пошевелить извилиной даже под страхом смерти.       «Это было жестоко», — вздохнула Грейнджер. Впрочем, на что Аид рассчитывал, на смиренное согласие? Она осторожно взглянула на главу рода, но тот не выглядел особенно обиженным, простодушно чеша репу. Компания затихла.       — Замечательно, — довольно кивнула Виктория. После чего, примерившись, все-таки смогла самостоятельно подняться. – Пока вы решаете эту непосильную задачу, мы с Гермионой прогуляемся.       Она приглашающе подала руку Грейнджер, и та растерялась, оглянувшись на Виктора. Тот мигом напрягся, гоня хмель из взгляда.       — Мам, какие прогулки? – нахмурился он. – Гер-ми-вона еще слишком слаба, надо…       — Ты споришь с матерью? – спокойно поинтересовалась ведьма. Судя по всему, даже более, чем физически, она была истощена морально.       И внимательный сын, несмотря на пережитый сумбур опасности и стресса, на алкоголь в крови, сумел уловить нужную нотку в ее голосе. Он неохотно расслабился, переводя внимательный взгляд на любимую. Гермиона слабо улыбнулась ему. Честно говоря, она и правда была готова рискнуть, лишь бы убраться подальше от непривычного скопления народу и гомона. Даже если там был ее рыцарь. Похоже, с ней было все еще больше не в порядке, чем ей казалось раньше.              Приняв руку, а затем уцепившись за предложенный локоть, Грейнджер удивительно легко заковыляла, поражаясь неожиданной силе. Головокружение давало о себе знать, ноги были привычно ватными, чужими, и все же, они подчинялись. Она знала, что их спины сверлят как минимум две пары встревоженных глаз, но глаз опытных, знавших, когда лучше отстать со своей заботой, даже если за нее им были весьма признательны. Двое ковыляли с улиточной скоростью вдоль виноградников навстречу морю, и при мысли о шуме прибоя и возможности держать замок в поле зрения – бестолково и так необходимо, с души будто свалился камень. Девушка внезапно поняла, как сильно этого хотела. Улечься на шезлонге, в тишине под холодным свежим ветром, и наблюдать за волнами, иногда бросая косой взгляд на далекий силуэт темного замка в ночи. Ноги невольно ускорились.       Наконец они достигли цели, когда Гермионе было уже совсем невмоготу, а прилива сил едва ли хватило на то, чтобы осторожно сесть, а не упасть. Виктория опустилась на свое место царственно, как и всегда. Она посмотрела на Гермиону, держась неподвижно долгие секунды, после чего вытащила палочку и призвала для нее плед из гостевого дома, наложив на себя согревающие чары. И только после этого улеглась, тихо выдыхая. Устало, очень устало, несмотря на все зелья. Гермиона даже хотела спросить, в порядке ли она, дежурный вопрос вертелся на языке, да только в ответ мог прозвучать ровно такой же. На который пришлось бы отвечать. Потому девушка молча развернула плед и накрылась им, с удовольствием прячась в кокон из мягкой шерсти. Вот теперь все было идеально.       — Хочешь поговорить? – тихо спросила Виктория.       И этот вопрос был равносилен похвале от МакГонагалл. В исполнении не менее суровой ведьмы предложение было еще одним способом сказать «спасибо». От которого любопытная гриффиндорка никогда не могла отказаться, несмотря ни на какую усталость.       — Вообще-то, в словах Виктора был резон. Почему вы позволили мне идти? Я не… не чувствую себя выздоровевшей, — призналась Гермиона. Прилив сил был уж очень неожиданным. — Это ведь была подпитка от дома? Разве не нужно было сберечь эти силы для борьбы моего ядра? Теперь, когда святилище нам недоступно, что со мной будет? Я ведь больше…       Ведьма шевельнула рукой, давая понять, что ее мысль услышали.       — Не хочу показаться самодовольной, но не ты одна умеешь думать, Гермиона, — сообщила она со свойственной ей научной пространностью. – Честно говоря, ситуация разрешилась гораздо лучше, чем я планировала.       — Планировали?! – ахнула Гермиона. В ней что-то неприятно зашевелилось. Паника, немедленно встрепенувшись, завела прежнюю карусель. – Только не говорите, что вы спланировали… сколько из этого? Даже собственную смерть?! Как давно?! Еще когда отправились в Англию? Или…       — Я не планировала собственную смерть, — закатила глаза ведьма.       — Тогда вы планировали, что здесь окажется что-то… вроде духа?! – дошло до Грейнджер. – Но это же немыслимый риск! Как вы могли знать, что нам удастся?..       И тут же замолчала. Она тупо смотрела в то, как на берег накатывают волны, слыша сквозь них щелчки шестеренок в голове.       — Где Компас Намерений, Виктория? – тихо спросила Гермиона.       Уголки губ ведьмы довольно дрогнули, молчаливо признавая и восхваляя остроту ума ученицы.       — Выменяла, — усмехнулась она. – Впрочем, лишь на время. Ты же не думаешь, что рецепты зелий, подобные тем, что поставили тебя на ноги за пару недель, дались мне бесплатно?       Гермиона вдохнула. Выдохнула.       — Может, и думаю, — гневно сверкнула глазами она в ответ. – Уж слизеринец слизеринца всегда поймет, — и мстительно припечатала, — особенно своего потерянного близнеца. Не могли договориться по-родственному?       Виктория рассмеялась.       — Неплохо, — кивнула она. – Вот только проблема в том, что так называемые «слизеринцы» как раз никогда и не договариваются «по-родственному». Они заключают сделки. И несмотря на то, что я училась в Дурмстранге, смею заметить, моя часть сделки была куда выгоднее его.       — Вы отдали шпиону Провидца! А что, если артефакт попадет к Сами-Знаете-Кому? – зашипела на нее Гермиона. – Кто мне недавно говорил, как это опасно?!       Но ведьма вместо ответа лишь тонко улыбнулась, с интересом разглядывая трепещущие ноздри и гневно сверкающие глаза собеседницы. И смотрела до тех пор, пока шестеренки в голове упомянутой не дали достаточно оборотов, чтобы поумерить пыл. А затем ошарашенно отвести взгляд.       — Вы же не видели и этот исход? – робко спросила Гермиона.       Ворона милосердно отмахнулась.       — С чего ты вообще взяла, что кто-то, кроме тебя, способен использовать Компас, если даже тебе самой это удалось с трудом? К твоему сведению, взрослые умеют полагаться на умозаключения, предположения и связанный с ними контролируемый риск.       Глядя на вновь раздраженную девушку, вздохнула.       — Конечно, будет прискорбно, если нынешний носитель столь ценного проекта нелепо скончается, так и не вернув его мне, — она издала странный смешок, потерев перебинтованное предплечье. После чего хитро взглянула на Гермиону. – Да, неприятно… Но на войне не обойтись без риска, верно?       Та мрачно смотрела на наставницу.       — Я начинаю понимать Аида.       Виктория приняла свое поражение без споров, пожав плечами.       — И снова мать семейства в меньшинстве, — она разгладила складки на шелковой материи. – Веришь или нет, но это небольшая плата за счастье детей.              При чем тут было счастье детей? Что именно она имела в виду под куда более выгодной сделкой для себя, если зелья в итоге все равно не помогли магии, поставив общее выздоровление под угрозу? Почему говорила так, будто все проблемы уже были решены? Враги еще таились где-то там, знали их местоположение, а они лишились своего оплота, в святилище сидел могущественный сгусток энергии, который замок едва переваривал…       Стоп.       Могущественный источник энергии. Магии.       Гермиона хлопнула себя по лбу, зажмуриваясь от стыда.       Виктория по левую руку одобрительно засмеялась, но ее каркающий смех не вызвал в жертве пыток ожидаемого приступа паники. Та задыхалась по совершенно другой причине. По щекам текли слезинки ошеломления и столь желанной радости, ведь с подмогой несчастья к ней в руки попал настоящий шанс, давшийся ее семье большим риском и не менее большой храбростью. А еще капелькой смекалки.       — Поздравляю, милая, — тепло смеялись темные глаза собеседницы. – Тебе удалось опередить наших тугодумов. Посмотрим, сколько до них будет доходить – всегда приятно ощущать себя самой умной в комнате, не так ли?       Грейнджер на этот раз открыто, с облегчением рассмеялась, пораженно откидываясь на спинку шезлонга и вновь созерцая волны. Она не смела верить открывшемуся ей чуду. Больше никаких кровавых ритуалов. Больше никаких жертв. Она могла бы с чистой совестью назвать эту апрельскую ночь Рождеством. Самым лучшим Рождеством в ее жизни.              Волны прибоя одна за одной разбивались о берег, и вместе с ними успокаивалось настрадавшееся сердце одной англичанки, нашедшей умиротворение на берегу Черного моря. Она вдыхала тепло пледа и холод морского ветра, слушала крики альбатросов и считала их далекие силуэты в ночном небе. Понемногу ее морил сон, но усталость была комфортной, приятной. Больше не было нужды бросать взгляд на замок, терзать себя переживаниями о грядущем, мысленно возвращаться в Англию, стремясь перевернуть исход войны хотя бы в воображении. Облегчать совесть. Как будто от количества гипотетический ситуаций, что она проработает в своей голове, найдя остроумные решения, что-то изменится.       Волны прибывали и убывали. Луна светила ярко, изредка скрываясь за облаками. Звуки редких насекомых разбавляли шум прибоя и ветра, чуткое обоняние наслаждалось ароматом ранней сирени, сдобренной магией вейл, в роще которых уже цвело все, несмотря на прохладную весну. Вдалеке еще трещал костер и доносились голоса, они сливались в единый гул приятного человеческого присутствия. Гермиона снова и снова купалась в счастливой мысли о завтрашнем дне, о радости Виктора, еще не подозревавшего – так сладко и умилительно, – как сильно и скоро изменится его жизнь, довольно сопела. Немощь одолевала ее, по ватным пальцам иногда пробегала привычная дрожь. Но в груди было хорошо и спокойно.              Она почти провалилась в дрему, когда чуткий нос уловил приближение источника родного запаха. Сознание мигом взбодрилось, сердце обрадованно зачастило. Затем слух уловил нетвердые шаги, а затем ее окутало чужим присутствием, когда лунный свет загородила тень, умиленно вздохнувшая.       — Уже спишь… — после чего тень спохватилась. – Не холодно, любимая?       — Виктор, отстань от нее, сейчас апрель.       — Ну так я не тебя спрашиваю, — огрызнулись матери в ответ, но вяло, пьяно. Растерялись. – Гер-ми… ик… — и решились: — Это не дело. Цепляйся, занесу тебя в дом.       — Куда ты, сын, сам едва на ногах стоишь!       Но сильные руки уже сгребли добычу в охапку, рухнув сверху, неуклюже потеснив коленом бедро и наступив на плед, чужой твердый лоб тюкнулся о шезлонг рядом с ее виском, и щеку обдало жаром дыхания вместе с долей перегара. Тяжелый, большой, чертовски горячий Виктор. Восхитительно.       — М-м, — мужское тело задумчиво обмякло в этой, не самой удобной позе, испытав примерно то же чувство. – Знаешь, а я и тут тебя неплохо согрею.       После чего начало сосредоточенно моститься рядом.       — Боже, ну что за позорище, — прокомментировала со своего места Виктория. После чего, очевидно, поколебавшись для вида, расширила спальное место детей. Волна магии пробежалась под ними, и риск свалиться на землю значительно уменьшился.       — Витя, накинь на себя плед… — тихо проворчала Гермиона, пытаясь не звучать слишком уж довольной. – Замерзнешь…       Но тот лишь невразумительно что-то промычал, закапываясь в изгиб девичьей шеи и, закономерно обнаружив тонкую кожу, радостно принялся терроризировать ее губами. Пошлые причмокивания окончательно разрушили идиллию природы.       — Витя, ты придавил мне волосы, — на этот раз чуть менее тихо заметила Грейнджер в перерывах между умиленными вздохами и фырканьем от щекотки. – Ну Виктор!       Улегшееся было тело всхрапнуло и неохотно завозилось, полусонно приподнимаясь на локте, чтобы, осмотрев препятствие, совершить подкоп, а затем почти грациозно совершить рокировку, перевернув пискнувшую Гермиону и уложив на себя. Просто и гениально, как и всегда с ее рыцарем. Конечно, он не учел, что теперь прежний объект нападения стал недоступен для его губ, но сон, уже одолевавший его зевком, смирил позывы страждущего. Грейнджер оказалась в плену кокона из пледа и крепких объятий. Она несчастно посмотрела на миссис Крам, успевшую подняться со своего места, а затем обогнуть импровизированное гнездышко. И теперь с интересом смотреть на них.       — Может, вы меня все-таки выпутаете? – состроила щенячьи глаза девушка.       Виктория, оглядев древнегреческую композицию с головы до ног, лишь многозначительно хмыкнула и отправилась назад, к костру, посчитав, по всей видимости, на этом свою миссию заботливой наставницы выполненной. Но тут ее негромко окликнули.       — Мам, — тихий голос принадлежал Виктору.       Шорох шелков замолк.       — Вы с папой… — Гермиона услышала, как большое сердце под ухом забилось чаще. – Больше не поступайте со мной так, ладно? Никогда.       На несколько мгновений наступила тишина.       — Виктор… — обычно уверенный голос был непривычно хрупок. – Мы бы не приняли такое решение, если бы не знали, что оставляем тебя в надежных руках, — ведьма растерянно замолчала. Вздохнула. – Но я передам Аиду твои слова.       Виктор не ответил, позволяя матери окончательно покинуть их островок спокойствия.              Гермиона вслушивалась в удаляющиеся шаги. Когда они окончательно затихли, она ласково потерлась щекой, пытаясь хоть чуть-чуть добавить уюта любимому в холоде ночного ветра. Но то, как крепко держали руки, обнадеживало само по себе. Наверное, ее рыцарь и сам чувствовал себя на своем месте. Да, все было не так уж и плохо. Вернее, именно теперь все и впрямь было идеально. Вместо альбатросов девушка могла слушать его мерное дыхание и стук сердца под щекой, не переживая ни о чем. Конечно, ужасно хотелось поделиться недавним открытием. Но тогда ее драгоценный партнер окончательно проснется, а им обоим был нужен отдых.       Но девушке не давали покоя его слова.       — Витя, спишь? – прошептала она, зная по участившемуся сердцебиению, что нет, не спит. – Мне только надо сказать тебе кое-что важное. Даже если бы они… Я бы не оставила тебя, глупый рыцарь. Как ты мог о таком думать? И не смей мне говорить про жалость или чувство долга. Ради тебя я бы переборола любое горе. Ты самый храбрый, умный, сильный и сексуальный парень, которого я встречала, ты понял меня? Кто, если не ты?       Да, последние пару предложений для настроения на сон явно были лишними. Но судя по довольному сопению, они пришлись ко двору.       — Ты и сама грешна, птица, — проворчал Виктор, шевельнувшись под ней. – Как будто бы я смог найти… — он задышал чаще, но быстро успокоил себя тяжестью сокровища в своих руках, живого и здорового, напоминавшего, что все уже позади. – Как будто я не знаю, что у тебя вечно на уме, стоит мне отвернуться. А ведь ты для меня куда волшебнее любой вейлы. Другой такой нет и не будет.       Гермиона затаилась, ее собственное сердце зачастило.       — Даже если ко мне не вернется магия? – спросила она. Немного подло, стыдливо, но ей так хотелось это узнать, утешить свой больной разум, что она не могла себе сопротивляться. Как будто у нее были причины усомниться хоть на секунду.       Но их не было. Потому что ее рыцарь не размышлял над ответом.       — Мне плохо от одной мысли, но… и такой вариант нельзя отметать. Я подумывал о том, что после войны мы с тобой могли бы поселиться где-нибудь во Франции. Как… как магглы.       Девичье сердце пропустило удар, но болгарин его не заметил.       — Мы с Флер как-то обсуждали по переписке местное виноделие, и она в пылу спора успела провести целое исследование, а потом столько всякого мне насоветовать, что с тех пор собственный интерес только растет. Да и судя по результатам трудов, маггловские вина на вкус ничем не хуже отцовских, пускай они и труднее в изготовлении. Я даже местечко хорошее присмотреть успел. Мы бы… мы бы справились, знаешь?       Гермиона изо всех сил старалась не шмыгать носом, и все равно на глаза наворачивались слезы.       — Ты бы… — прошептала она. – Ты бы отказался ради меня от магии?       И сердце под щекой екнуло. А затем забилось сильнее.       — Да все равно как-то не горел желанием подаваться в науку, — с деланным равнодушием откликнулся Виктор. – А раз так, то и потеря небольшая. В быту, конечно, будет неудобно. Но твои родители справляются же? Вот и я научусь.       — Сумасшедший, — с нежностью вздохнула Грейнджер. Расцеловать бы этого дурака, а потом хорошенько отчитать. И снова расцеловать. – Ты хоть представляешь, как бы это меня раздражало? Романтик ты мой несчастный.       — Тебя в любом бы случае мой выбор раздражал, — хмыкнул Виктор. – Что я, не понимаю, что ли? Тебе дай волю, так ты тут же отгородишься ото всех и будешь благородно загибаться в одиночестве, делая вид, что все в порядке. Так мы хотя бы будем делать это вместе. Почти на равных.       Правоты у него было не отнять. Или раздражение и зависть, или раздражение и чувство вины – третьего не дано. И Виктор осознанно бы на это подписался? На такую изувеченную, непохожую на себя Гермиону Грейнджер? Впрочем, учитывая все пережитое, это был риторический вопрос.       — Но это же непрактично, — почти сдалась она.       — Еще как, — ее жених издал самодовольный смешок. – Боишься, что сдам на попятный?       О нет, только не с этим влюбленным чурбаном. Этот будет мрачно возделывать грядки, крыть матом вредителей и собственные ошибки, но к палочке больше не притронется. Потому что раз уж проигрывать – то только на своих условиях. А он ведь даже проигрышем это не назовет. Из чистого принципа. И преуспеет ведь на новом поприще, благодаря терпению и упорству, как всегда и во всем. И книги ей будет таскать, как образцовый добытчик, и по дому помогать, исправно целовать и считать самой лучшей. И, скорее всего, с его легкой руки они даже умудрятся кое-как быть счастливы. Потому что магию так просто не замести под ковер. Особенно один ее подвид на букву «Л».       Гермиона тихо рассмеялась. Немного горько, но куда больше – облегченно.       Как хорошо, что этот вариант будущего они обошли стороной.       — Так-так, мой дорогой Виктор, ну а что насчет квиддича? – поддела она напоследок своего благородного партнера. – И от полетов бы отказался? Ни за что не поверю.       — А для метлы не нужна палочка, — парировал Виктор. – Мы будем летать вместе.       Вот так вот, по-детски упрямо. И по-взрослому горько. Немного боязливо, потому что знал серьезность этого выбора, безвыходность добровольного совместного заточения с еще одним, не очень-то содействующим сокамерником. Скорее всего, даже вопреки ему. В гораздо менее знакомой для себя клетке, где сам до этого бывал пару раз в жизни. Довольно хлипкой, сомнительной. Чужой. Навсегда. Имея до этого все – и ради чего? Но выбор был сделан.       И это неуютное, напуганное ворчание было для Грейнджер слаще самых высокопарных признаний и громких обещаний, самого отчаянного флирта и самого сумасбродного подвига. Под ее щекой билось ее же собственное сердце. А ради него она сядет на метлу и покорит даже небо.              ***              Конечно, наутро Виктор протрезвел. Чуть раньше него протрезвел Аид. Отец с сыном, навешав уйму всяческих защитных полей и чар на всю площадь винодельни, отдуваясь, все-таки вернулись к гостевому дому. И накрытому на террасе столу с завтраком. Который накрыли, предсказуемо, не женщины, у одной из которых тряслись руки, а у другой были железные принципы. А сами воители после активных магических трат даже не устали. Но, разумеется, обеих странностей даже не заметили. Две пары женских глаз вежливо наблюдали за завтраком мужской половины семьи длительное время, пока Виктор по привычке не стребовал с домовиков добавки. Которую незамедлительно получил. Оба Крама уставились на предположительно почившего вчера домовика. После чего переглянулись.       Перевели подозрительные взгляды на женскую половину. Затем на замок. Снова друг на друга.       Моргнули.              А затем Виктор, хлопнув по столу, громко и длинно выматерился. Знать русский для понимания тирады тщетно сдерживающей хихиканья Гермионе даже не понадобилось.              — Ты знала! – обиженно восклицал жених, стоило обеим хмурым физиономиям с похоронным видом дожевать свой завтрак и развести женщин по углам для выяснения отношений. – Еще вчера знала, не иначе! И весь разговор был тогда… Ух! А я…       — А ты – самый очаровательный и великолепный парень на свете, — предупредительно заурчала Гермиона. Вот только на этом наущенное слизеринство скисло, и вместо него немедля кольнуло чувство вины, заставляя опустить голову. – Ладно, прости пожалуйста, у меня нет оправда…       — Это у меня нет оправдания, Гер-ми-вона! — радостно оборвали ее. — Думаешь, я обиделся на тебя за самую лучшую новость? Да я самый везучий человек на свете!       Гермиона опешила. Она встретила сияющие глаза и ослепительную улыбку. Весь остальной мир стал лишь блеклым фоном его радости, таким невыносимо счастливым выглядел ее жених, с каждой секундой расцветая осознанием все больше. Это было потрясающе. Красивее ее первого заклинания. Ее первого в жизни Патронуса. Первого взгляда на бескрайнее, усыпанное звездами ночное небо на верхушке Астрономической башни. Красивее рассвета на Черном озере. Лучше Рождества. Ее сияющий, счастливый рыцарь, готовый сорваться с места и раздавить ее от восторга в объятиях. Да он бы ей сейчас и пару крестражей простил. Как после этого было на себя злиться? Она, поддаваясь обжигающему теплу взгляда, протянула руки навстречу своему рыцарю. Но когда он склонился, чтобы поднять ее, она опередила и взяла его за лицо сама, целуя. Да, жадно, да, безответственно. Сейчас куда больше магии ей хотелось немного этого солнца для себя. В ответ рыцарь затих под ее губами, а затем поддался, понемногу откликаясь на поцелуй, отвечая еще одним и еще, не в силах оторваться, нависая над любимой, опираясь на спинку кресла и продолжая, продолжая, продолжая. Жар и нежность его рта были заочным празднованием их маленького чуда, что грозило растянуться на всю следующую неделю, и примирением еще дюжины возможных стычек, когда восторг уляжется, но Гермиона все равно стребует за них не меньше штрафных ласк, довольно обвивая шею и принимая ответный стон. Поцелуи стали медленнее, пока они оба попросту не остались дышать щека к щеке. Грейнджер не хотелось размыкать рук, а Виктору – отстраняться.       — Теперь я знаю, — выдохнул он. – С нами правда все будет хорошо, милая.       И Гермиона слышала эту вибрацию, эту силу, росшую в крепком теле, вместе с ним. Еще немного, и Виктор полноценно осознает, что новость для них обоих значила. Что делать тогда – она не представляла. Потому что сама хотела всего и сразу, немедленно, сейчас. А она ведь едва-едва вернула себе поцелуи.       — Рассудительная Гермиона Грейнджер бы попросила тебя не строить больших ожиданий, Витя, — мягко улыбнулась девушка, влюбленно потершись носом о его щеку.       Крам фыркнул.       — Ну еще бы. Знаем мы ваш репертуар. Но рассудительная Гермиона Грейнджер, вообще-то, тоже девушка, так?       — Ужасно влюбленная, к тому же, — обреченно кивнула та.       — Поэтому она так и не сняла браслет-переводчик, не очень-то благоразумно скрыв его от меня? – ее невыносимый дурмстранговец продолжал проявлять чудеса дедукции.       — Как ты догадался? – замерла Гермиона. После чего, наконец-то заметив, на каком языке тот говорил все это время, поддалась смеху вслед за собеседником. – Ладно, один-один. Озвучишь очевидное за меня?       Виктор рассмеялся громче, не отказывая себе в удовольствии все-таки довершить начатое и подхватить ношу под бедра, наконец выпрямляясь с ней в полный рост, крепко прижимая к себе, стиснув в руках – и закружив свою попискивающую драгоценность на террасе в подобии танца. Если кто себе и мог такое позволить, то явно ее мастер-акробат. У Гермионы закружилась голова уже на втором вираже, и она уткнулась партнеру в шею. Там было ничуть не хуже.       — Думаю, что раскусил твой план. Кто-то решил пожадничать и выжать нашего пленника досуха за неделю, я неправ? – игриво предположил Виктор на ухо, наконец остановившись. Его тяжелое дыхание даже не скрывало взаимного нетерпения.       Сердце екнуло от этой бархатной хрипотцы и собственного безрассудства. Он с ней заодно, как всегда. Даже если родители прочтут им целую лекцию, даже если напрямую запретят… Ждать было больше физически нельзя. Она уже сломала столько запретов, уже перешла столько границ – на пути к заветной цели для нее не останется ни единой.       — В этот раз я знаю, что мой риск оправдан, — прошептала в ответ Гермиона, ерзая на своей опоре, бесстыдно, по-хозяйски, впиваясь пятками в ягодицы, вцепляясь ногтями в спину, впаиваясь в рельефный торс до последнего дюйма, прихватывая губами мочку уха просто потому, что захотелось. Никаких жертв, никаких долгов. Только чувства. Никакого благоразумия. – Потому что я рискую только ради нас. И это точно того стоит.       Виктор тихо выдохнул под ней, его руки дернулись, сдавливая в хватке, заставляя перенести их общий вес на себя для большей устойчивости. Широкая ладонь стиснула ее филейные части без всякого пиетета, отвечая на каждую ее дерзость согласием без единого звука. Они были коршунами оба.       — Только мы с тобой, Витя, — продолжала шептать ему на ухо его невеста, пытаясь объять всю широкую спину своими жадными руками. – Наконец-то мы больше никому ничего не должны. Ни миру, ни победе, ни свету. Я хочу тебя, Виктор.       И болезненная искренность в ее голосе, вибрирующая в ее измученном, полуживом, почти окаменевшем теле была самой магической из всех клятв, не нуждавшихся ни в ядре, ни в точной артикуляции слов, ни в волшебной палочке.       — М-м, — согласно промычал болгарин, вспомнив о том, что сегодня еще не ласкал девичью шею, а потому занялся приятным делом, возвращая признание. Веселое дерганье хихикающей от щекотки было, разумеется, частью программы. – А что насчет Пожирателей?       Но спросил так, для галочки. Пальцы уже блуждали по доступным девичьим областям со всем прилежанием.       — Мне кажется, мы сможем спроектировать некоторую шлюзовую систему… — прикинула Гермиона, растворяясь в удовольствии. – Ну знаешь, для небольшой огненной ловушки, соединенной со святилищем. Если вдруг Гарри нужно будет разрушить крестраж, огонь джинна тоже сойдет, как думаешь? Ну и Пожирателей туда можно отправлять, чтобы не марать об них руки и не подставляться лишний раз. Двух птиц одним камнем.       Виктор под ней подавился воздухом, но не пошатнулся.       — Гер-ми-вона, иногда ты пугаешь даже меня, — сообщил он.       Гермиона довольно поерзала, приподнимаясь на нем и сталкиваясь с женихом лбом.       — Витя, ты заавадил ради меня Лестрейндж, — прошептала она, по-эскимосски его целуя. – Думаешь, есть грань, которую я не перейду ради тебя в ответ? Глупый рыцарь.       Обычно хмурые брови сложили несчастный домик. Их обладатель считал потери на поприще самообладания – и те начинали отдавать уже физическими последствиями.       — Милая, только не говори, что ты опять решила пополнить коллекцию грязных мыслей в моей голове? В гостевом доме только один душ, знаешь ли.       Гермиона рассмеялась, на этот раз полноценно его целуя. Теперь у нее было на это право. Огненному духу точно не поздоровится – впрочем, тот сам нарвался, так что пускай теперь не жалуется. В ее крови вместе с чужой магией накопилось достаточно слизеринства, чтобы перебороть врожденное гриффиндорство и наконец-то стать счастливой.       — Я планирую переполнить эту библиотеку, — самодовольно пообещала она, клюнув пару в многострадальный нос. – Чтобы тебе не было скучно. И даже если самодисциплина даст сбой…       Она знала, как он отреагирует, но обронила извечный камень преткновения все равно.       — Гер-ми-вона, — мигом нахмурился Виктор. Его тело застыло, рыцарь запоздало словил влюбленного пирата за шкирку и потащил в трюм ответственности.       — Ты знаешь, — снова клюнула она его в нос, на этот раз чуть вреднее. – Ты сам прекрасно знаешь все наши аргументы, и то, что я всегда была согласна с твоими, вот только на этот раз мы должны рискнуть. Что у нас все получится, даже если кажется, будто это невозможно. Это как… знаешь, пикировать на неустойчивой зачарованной палке. Слыхал о таком финте?       Виктор недовольно всхрапнул, но, судя по темнеющим щекам, Гермиона попала в яблочко.       — Да что ты в этом понимаешь, — недовольно заворчал он, краснея все гуще. Очевидно, вспомнив, как всезнайка впервые сформулировала весьма остроумное описание одного из легендарных акробатических трюков. И тот раз ему, помнится, страшно понравился.       — Я оценила идею, мой гениальный ловец, — снова поцеловала она партнера, влюбленно вздыхая, и все равно не в силах удержаться от десятка хаотичных легких поцелуев, осыпая его лоб, щеки, нос, и отлично дополняя ими словесный аргумент. Запыхавшись на разомлевшем и почти уронившем ее рыцаре, она воодушевленно добавила: — Ты прав, я маловато в этом понимаю. Но кто вчера обещал летать со мной на одной метле?       Сказать вслух и не дрогнуть голосом было куда тяжелее, чем казалось. Оно того стоило.       — Ты… — беспомощно зарделся Крам. – Это нечестно, Гер-ми-вона!       Грейнджер довольно улыбнулась.       — Штрафной поцелуй?       Темные глаза сузились.       — Вы очень близки к дисквалификации, мисс Грейнджер.       Собственные губы подрагивали, тщетно пытаясь удержаться от смеха.       — По-моему, к «дисквалификации» мы уже однажды подобрались, господин судья Крам, — проурчала девушка. – С удовольствием поучаствую с вами в этом возбу… э-э, возмутительном процессе снова.       Да, это было перебором даже для нее. Потому что окончательно добитый Виктор поспешил спустить свою ношу на землю во избежание нежелательных инцидентов с участием их обоих и гравитации. Но Гермиона не отошла далеко, незамедлительно и упрямо прилипнув к своему жениху, не обращая внимания на его неудобства. Тот возмущенно попыхтел, под конец сдался умилению и не стал больше упираться. Это была победа.       — Мы тебя испортили, — вздохнул Виктор, высвобождая руки, чтобы успокаивающе прижать ее голову к себе, а второй пробежаться вдоль ее выступающих позвонков. – Распределяющая Шляпа больше никогда не отправит тебя на Гриффиндор.       — Думаю, что переживу эту потерю, — откликнулась Гермиона. – Правда, это будет иметь значение, только если Хогвартс продолжит стоять, — она подняла решительные карие глаза на своего рыцаря. — Мы управимся за неделю-две, я уверена в этом, Виктор, чувствую, что готова к последнему рывку. А затем… Мы должны избавиться от источника наших проблем. Если мне удастся исцелиться, и ты признаешь результат, я хочу, чтобы мы с тобой вернулись в Британию и помогли Гарри покончить со всем. Ты знаешь, что без святилища и его ловушек родители будут в опасности. Прятать их по друзьям не вариант, ведь нужно защитить еще и вейл, и наследие твоего рода. Нельзя отдавать им это место и замок, но пока я здесь, они продолжат приходить, и кто знает, на что их фантазии хватит еще.       Она торопилась, пользуясь тем, что Виктор, расслабленный ее признаниями и воодушевленный надеждой, был готов слушать. И он слушал, именно так, как нужно. Как боец, в любой момент готовый к схватке ради безопасности своей семьи.       — Я не отойду от тебя ни на шаг, может, и в бой нам идти не придется – но Гарри точно пригодятся мои мозги. Возможно, и магические навыки. Как ты помнишь, хорошая трансфигурация может помочь даже против Авады, — Гермиона на миг гордо задрала подбородок. – Не говоря уже о джинне. И ты не думай, что я взялась за старое и не усвоила свой урок. Когда мы наконец разберемся с последним крестражем, и Гарри разнесет на кусочки этого мерзопакостного ублюдка, мы вернемся домой, — девушка на миг зажмурилась, выдыхая последнее слово с благоговением. Как же сильно все поменялось в ее жизни. Помыслила бы она о том, что собиралась сказать сейчас, год назад? – Более того… Возвращаясь к разговору о Хогвартсе… Конечно, едва ли прежде были прецеденты заочного обучения на седьмом курсе, — отличница пожевала губу. – Но я уверена, что перед комиссией ЖАБА за меня поручится большая часть преподавателей Хогвартса, а уж с помощью твоих родителей, вполне компетентных для менторства в практических…       — Гер-ми-вона, — ее лицо аккуратно приподняли за подбородок. Темные глаза были озадачены. – Как в твоей голове умещается столько мыслей за раз? Куда ты? Еще вчера я не знал, сумею ли тебя подбодрить, а сегодня ты уже рвешься в небо за снитчем, забыв сесть на метлу.       Гермиона смущенно отвела взгляд.       — Чисто технически левитация не обязывает…       — Гер-ми-вона.       — Что? – несчастно спросила она. Ему было достаточно пары логичных аргументов, чтобы стереть всю ее воодушевленную тираду в пыль. И у него на это было гораздо больше пары причин.       Но ее рыцарь лишь тепло улыбнулся.       — Во-первых, я ловлю тебя на слове, — в темных глазах болгарина блеснула хитринка. – Если точнее, на всех тех словах, что ты успела опрометчиво мне подарить. А во-вторых… — темные глаза стали почти непроницаемо черными. – Я отменяю свое обещание дождаться твоего выпуска. Официально. Совсем. Ты понимаешь, что это значит?       Сердце облилось жаром, предательски забившись с удвоенным усердием. О да, она еще как понимает. Щеки начали наливаться полноценным румянцем.       — Это комплимент или согласие с моей авантюрой? – дрожащим голосом храбрилась Гермиона. Глаза напротив загадочно сверкали, потому она поспешила хоть немного восстановить репутацию воспитанной англичанки. – И чтоб ты знал, мое желание закончить образование к твоему обещанию никак не относится!       Виктор отчаянно пытался не смеяться.       — Никак? – склонил голову на бок он в притворном недоумении. – Ни даже самую малость?       — Витя! – рассмеялась Гермиона. – Не зазнавайся!       Улыбка болгарина стала шире.       — В эту игру можно играть вдвоем, ты в курсе? И я не люблю проигрывать.       — Это значит?.. – напружинилась Грейнджер, невольно подаваясь ближе.       Ее любимый рыцарь, посерьезнев, отвел прядку с ее лица и мягко произнес:       — Одна неделя. И экзамен я подберу тебе сам.              ***              Гермиона не помнила, когда с таким энтузиазмом воспринимала идею каменных живых лоз под своей кожей, в своих венах. Даже будучи на краю существования. И тем не менее, сейчас с нетерпением дожидалась сеансов переливания, настраивать и контролировать которые в первый раз собралась вся семья Крамов и еще одна – Волчановых. Петр тогда хлопнул Виктора по плечу, а затем, когда стало понятно, что процесс стабилен, увел посеревшего от волнения приятеля наружу, на прочистку мозгов за полетом. Волчанов-старший тогда задержался, делясь скудными новостями с родины, пока остальные целители с Викторией что-то диагностировали, анализировали, а результаты обсуждали уже за дверью, очевидно, где-то там, рядом с Аидом, регулируя с его помощью магию замка.       Таким образом и прошла неделя. Лучше, чем Гермиона страшилась, но хуже, чем надеялась. Она наивно предполагала, что магическое ядро волшебным образом сделает ее за неделю такой, какой она была раньше. Решила, что худшее осталось позади, раз даже родители без боя вняли ее аргументам. И их довольные кивки друг другу и заметно улучшившееся настроение грело ей душу, правда вот, собственные стандарты были уже завышены донельзя. Грейнджер могла ходить, больше не переживала из-за ношения браслета. Основные симптомы проклятья отступили, и по прогнозам целителей, лет через пять – пять! – регулярных переливаний она сможет колдовать с прежним легкомыслием. И это, честно говоря, была хорошая новость. Приступы фантомного паралича все еще хватали ее за руки, пускай гораздо реже, чем раньше. Как и паника, немота, тремор пальцев. Ей все еще едва удавалось держать перо или палочку, а вместо письма получались едва читаемые каракули. Но все это было не самым ужасным. Со всем этим букетом можно было смириться, купить Прытко Пишущее, наловчиться с особенно тонкими взмахами. Ночью ее и вовсе давно спасал Виктор, который и так жил в ее спальне, а теперь – и в кровати. Впрочем, именно там и был заметен ее приговор. Спустя неделю она все еще не могла различить пальцами, касается ли губ или острия вилки. Все, что было ниже шеи, оставалось ватным, бесчувственным, чужим. С этим магическое ядро ей не помогло никак.       А ведь Виктор уже разрушил ради нее последний барьер. Поверил, как она просила.       И неделя уже прошла.              Потому, аппарируя при помощи домовиков на уже известную по их тренировкам площадку, Гермиона была готова к худшему. Примерно худшее и случилось.       Площадка была абсолютно пуста. Не было даже их обычного столика с зельями и водой, огороженного защитными барьерами, на случай, если кто-то из них во время спарринга мелко поранится или захочет пить. Значит, никакого испытания не предполагалось и в помине. Сам Виктор с хлопком аппарации оказался рядом, но недостаточно близко, будто чуя предстоящую заварушку. Его встретил хмурый девичий взгляд. Гермиона обеими руками оперлась на свою черную трость, как привыкла делать после долгой прогулки.       — Что это значит, Виктор? Ты передумал? – потребовала объяснений она.       На что парень немедленно скрестил руки на груди, поигрывая палочкой.       — Я не наступлю на старые грабли, любимая, — сообщил он, глядя на ее неустойчивую, и все равно гордую позу.       — Ты не собираешься… — поняла Гермиона, опустив голову. Его отказ был справедлив – и все равно кольнул в груди. Как он не понимал важность ее слов, всех тех аргументов, что она искренне ему приводила? Раздражение подстегнуло ее уставшее тело, заставив девушку гневно встрепенуться, подняв взгляд. И наткнуться на Виктора. Который за ее размышлениями успел бесшумно подкрасться. Или шумно, и она никудышный боец, как Крам и предсказывал. Но Грейнджер не собиралась сдаваться. – Ты знаешь!..       — Я знаю, — оборвал ее Виктор не столько словами, сколько мягкостью в уголках губ. Нежностью, с которой он заправил выбившуюся кудряшку ей за ухо. – Знаю, поэтому не вижу причин мучить тебя бессмысленными испытаниями. Ты уже героиня Второй Магической, Гермиона. Ты самый способный и отважный боец из всех, что я знаю. Потому что ты показала себя не на тренировочном поле, а в реальном бою, и никакой полигон его не повторит, — на миг Виктор скривился, его глаза блеснули влагой. — Никакое болевое заклятье не превзойдет шестичасовой Круциатус, под которым ломались куда более сильные и опытные маги, чем ты, моя милая птичка. Но ты не выдала Поттера, несмотря ни на что. Даже если бы я сам малодушно, при первой же возможности променял его жизнь на твою, — парень подался вперед сам, оставляя на ее лбу долгий, церемонный поцелуй. Отстранившись, он выглядел умиротворенным. Или, скорее, смиренным. – И раз так, то кто я такой, чтобы давать тебе свое одобрение? Поэтому никакого испытания не будет. Я отправлюсь с тобой, если ты посчитаешь меня достойным сопровождать и оберегать тебя.       Гермиона моргала, будто громом пораженная.       — Что значит?.. — она сглотнула, оборвав себя. Прищурилась, настороженно глядя на жениха. – Значит, даже если я буду ковылять, как сейчас? Даже если подвергнусь опасности…       — Тогда это будет значить, что я не справился со своей задачей, — спокойно ответил Крам. И не найдя на лице любимой убежденности, вздохнул, приподнимая ее подбородок. – Ну почему ты все время считаешь, что я могу в тебе разочароваться? Мне стоило всей моей мужской гордости признать, что теперь ты куда более опытный боец, чем я, а ты даже не заметила.       Его неловкая шутка чуть-чуть ослабила напряжение плеч. Но что-то все еще было не так.       — Ты просто взвалил всю ответственность на себя, Виктор, — вдруг поняла Гермиона. Покачала головой. – Теперь ты идешь не по своим старым граблям, а по моим. Помнишь, куда это меня привело?       Виктор нахмурился, находя в ее словах смысл.       — И что ты предлагаешь? – растерялся он, возвращая себе закрытую позу.       Девичье фырканье немного его утешило. Как и ладошка на бицепсе, а затем и упругой груди.       — Я хочу испытание, — упрямо произнесла Гермиона, тыкнув в нее пальцем. Мышца под пальцем дернулась.       — Какое? – еще сильнее нахмурился Крам. – Не в обиду, но ты и в свои лучшие годы стометровку бы не пробежала.       Гермиона закатила глаза, в отместку упомянутую мышцу щипая.       — Гермиона.       Мышца была не против, но вторая теперь выглядела подозрительно обделенной. Грейнджер переключилась на нее взглядом, сместив вес на трости так, чтобы удобнее… Ее шаловливые пальцы перехватили мужские. Гермиона покраснела, встретившись с темными глазами.       — Уточни хоть, в какой плоскости испытание, — вздохнул их обладатель, отпуская нахалов. Его стоицизму позавидовали бы даже святые.       И именно эта шутка натолкнула Грейнджер на одну простую и банальную мысль, мелькавшую в их разговорах то поговоркой, то подтруниванием. Испытание не для нее. Не для Виктора.       Для них обоих.              Гермиона вернула себе исходную позицию, залихватски шевельнув тростью.       — В твоей любимой, мой гениальный ловец, — хитро улыбнулась она. Ее глаза азартно сверкнули. — Я хочу поймать снитч.              ***              — Это плохая идея, — с трудом справлялся с дрожью Виктор.       — Перестань, Витя, — азартно ерзала впереди него Гермиона. – Мы уже летали вместе, даже разделались с Пожирателями, помнишь? И потом, на мне твоя форменка! Что может пойти не так?       Крам несчастно вздохнул, стабилизируя метлу. Он покорно клюнул подставленную девичью щеку, перехватывая свою пару поперек живота. Форменка на ней доставляла немало удовольствия его глазам – почти столько же, сколько комфорта ей самой. И все равно Виктору едва удавалось одолеть тревогу. Они еще даже не оторвались от земли, а он уже просчитывал худшие варианты в своей беспокойной голове.       — Витя, — мягко позвала девушка, отклоняясь назад, чтобы улечься спиной на сильную грудь.       — Ну чего тебе, — проворчал ее рыцарь, принимая жест поддержки и обнимая уже обеими руками. Его темные глаза поглядывали на нее с задумчивостью. – Меня немного пугает твое рвение, моя храбрая птичка. Помнится, в прошлый раз для нашего совместного полета потребовалась смертельная угроза Поттеру. Ты всегда боялась летать. С чего вдруг решилась сейчас?       Гермиона улыбнулась.       — В том и дело, — она положила свои руки поверх его. Ее ноги едва доставали до земли, но потеря баланса ее не беспокоила. – Мне надоело бояться. Надоело едва шевелить пальцами, едва ковылять при помощи трости, — Грейнджер сверкнула глазами, — я хочу почувствовать скорость. Свободу, так же, как ее чувствуешь ты. Хочу разделить с тобой. Понимаешь?       Сердце под ее спиной застучало быстрее.       — То есть, ты правда… — выдохнул он.       — Ты так любишь летать, так хорошо умеешь, что мне самой хочется, Виктор, — лихорадочно загорелись глаза Гермионы. Ее щеки стремительно краснели от смущения. – Забыть обо всем, и на какое-то время стать тобой. Звучит не слишком сумасшедше? – она нервно хлопнула себя по кипящим щекам, стыдливо горбясь. – Мерлин, что я несу, совсем уже…       Ее перехватили, возвращая назад, вплотную к жадно вздымающейся груди.       — Я понял, — Виктор подался вперед сам, ласково трясь щекой. – Я понял, любимая, все хорошо. Это… на самом деле лучший подарок на Рождество, что ты могла мне сделать. После собственного исцеления, конечно.       Что-то внутри от этого сравнения сжалось.       — Так ведь второе мая, Витя, — выдохнула Гермиона, грустнея.       — На мне красные носки, — весело парировал тот, не позволяя ей поддаться минутной хандре. – Сгодится за рождественскую атрибутику?       Грейнджер рассмеялась, легко пихая жениха локтем. Но тот увернулся, сам устраиваясь на метле удобнее, уже по-настоящему. Не задавая больше вопросов и не колеблясь. Он воспринял ее всерьез. Покорно перестраивая ритм дыхания, инстинктивно горбясь, собираясь в привычного, хоть и немного забытого, но такого удивительного, почти незнакомого для Гермионы профессионального ловца. Девушку охватила нетерпеливая дрожь предстоящего баловства. Сегодня она имела на это право. Позволить себе форменное безрассудство на зависть самой Мисс-сдержанности Гермионе Грейнджер, которая бы никогда не одобрила пустую трату времени, своего и чужого, никогда бы не осмелилась потакать глупым девичьим фантазиям в духе Лаванды Браун, никогда бы не рискнула пользоваться своим положением на потеху мелочному тщеславию. Да что там, в принципе попробовать что-то новое, столь отличное от ее зоны всезнайского комфорта.       Она – и злоупотреблять статусом невесты звезды квиддича? Никогда!       Гермиона захихикала.       — Что смешного, птица моя? – фыркнул на ухо Виктор, призвав из дома заветный снаряд.       Собственная рука немедленно потянулась к золотому шарику, возникшему в мозолистых пальцах перед ней, напоминая другой такой, с которым любил играть Гарри, коротая время на дежурстве. Снитч на вид казался точно таким же, как она помнила, но коснуться столь чуждого ее обиходу предмета все равно было боязно. Будто дотронуться до совершенно другого мира.       — Я не… — растерялась Гермиона.       — Попробуй, — проурчал Виктор, практически толкая мячик ей в пальцы, преодолевая последние дюймы нерешительности.       Сталь золотого бока оказалась на удивление деликатной, прохладной. Рифленые грани удобно ложились в ладонь, утапливая его в хватке целиком. Вещица и впрямь была особенной, пуская по коже мурашки. Гермиона замерла в этом моменте.       — Я никогда раньше не прикасалась к такому, — прошептала она едва слышно. Она помнила момент с Чемпионата мира, когда окровавленный, дикий, массивный и внушающий страх болгарский ловец триумфально, с мрачным, почти звериным торжеством облетал стадион, вскинув в кулаке заветный трофей. Его хмурые брови, его яростный, непокорный взгляд, полная боли гримаса, и совсем не от разбитого носа. Воющий стадион, общий экстаз толпы, слившийся в единый страстный гул, клич десятков тысяч голосов, взывающий, посвященный ему одному…       И этот далекий силуэт – ее Виктор? Вся драма из-за этого вот мяча?       Как оказалась, за ее реакцией зорко наблюдали. Шумный вдох подался в ее спину грудью.       — Я подарю тебе снитч со следующего Чемпионата, — жадно выдохнул Крам, ужасно интимно. Его широкие ладони легли на ее бедра, собственнически оглаживая. – На этот раз никакой благотворительности. Я посвящу эту победу тебе, моя английская роза.       По спине пробежали не просто мурашки, а знакомый табун кентавров. Эх, поскорее бы разобраться с делами на родине и наконец-то заняться их несчастной личной жизнью. Они слишком долго терпели.       — Ты ж мой романтик, Витя, — со щемящей нежностью улыбнулась Гермиона, зная, что он заметит ее улыбку и поймет верно. Она неловко взвесила в руке, а затем совсем слабо, трусовато подбросила и словила мячик. Тот едва оторвался от ее ладони, вызывая в спортсмене позади нее смешок. – Это так странно.       — Это восхитительно, стоит за ним хорошенько погоняться, — доверительно признался ей на ухо ловец. В его голосе все больше пробивалось нетерпение. Любимый соучастник всех шалостей и преступлений, похоже, начал проникаться идеей, наверняка костеря себя за то, что не додумался до такого замечательного экзамена сам. – В этом году Европа не участвует в Чемпионате из-за войны, но отменять его никто не стал – деньги есть деньги. Знаешь, даже не жаль его пропустить. Счастливо им повеселиться в своей Африке.       Девушка прыснула, поворачиваясь, чтобы поцеловать своего ворчливого рыцаря, совершенно точно по-мальчишески не расстроившегося из-за досадного поворота событий. И под хитрым взглядом невесты Виктор окончательно смутился.       — Не думай, что на фоне Второй Магической я переживаю из-за какого-то там…       Гермиона снова его поцеловала. Ей ужасно нравилось его смущение, но, если они продолжат так беседовать, искать несчастный мячик придется в темноте. И если в Викторе она была уверена даже при таких обстоятельствах, то для самой подобная задача представлялась даже теоретически невозможной. И Виктор заметил ее нетерпение, улыбаясь сам. Он перехватил ее руку со снитчем, под млеющим взглядом поднося к губам и целуя костяшки. После чего отпустил и мягко скомандовал:       — Жми на углубление в центре.       Грейнджер, глубоко вдохнув, повиновалась. Под ее пальцами снитч ожил, тонкие крылья плавно раскрылись, затрепетав, будто просыпаясь от долгого сна. Девушка почувствовала силу в этих заполошных взмахах, мячик рвался ввысь, прочь, будто крошечная испуганная птичка, так же боязливо попискивая. Он бился в ее цепких пальцах, совсем живой.       — Отпускай, — выдохнул Виктор.       — А если он?..       — Не бойся. Далеко не уйдет.       И то, как Крам с рычащей уверенностью в голосе, намеренно медленно подался вперед, давя на нее своим внушительным весом, вынуждая прогнуться в спине, заставляло сердце возбужденно частить, обливаясь кровью. Он знал, что делал, с силой оглаживая ее бедро. Дыша ей на ухо, позволяя метле нетерпеливо дрожать под ними обоими в предвкушении погони.       — Отпускай, — повторил Виктор едва слышно. Он коснулся губами кромки ее уха, и от неожиданности Гермиона издала вздох, подчиняясь.       Снитч выпорхнул из ее пальцев, рывками исчезая в небе.              Повисла тишина. Ветер развевал непокорные прядки волос, тяжелая голова давила на плечо подбородком, потираясь щекой, плотный жар чужого тела грел спину и бока, азарт охоты звал в небо, напряжение внутри и позади нее нарастало, но мужская ладонь надежно удерживала бедро, требуя от нее полного подчинения. И собственная беспомощность, на контрасте с силой тела вокруг нее, лишь добавляла остроты. Виктор понимал. Он все понимал, давая насладиться собой, жаром и давлением своего тела, силой своих легких, прочностью мышц, результатом многих лет тяжелых тренировок и страстной самоотдачи. Он позволял ей познать себя в самом уязвимом и желанном ритуале, не разделенным прежде еще ни с кем. Острый взгляд следил за небом. Собственные глаза и сами тщетно пытались уловить заветный мячик, не имея ни малейшего представления, где его искать и как. С тем же успехом она могла использовать Историю Хогвартса для растопки камина. Или подмести Молнией пол. Ее авантюра была чистейшим насмехательством над любимым спортом партнера и мечтой миллионов его фанатов. Излишеством, извращением.       И это ощущение вседозволенности было великолепным.       — Ты будешь моими когтями, — прошептал Крам в девичье ухо. – А я – твоими крыльями.       Сердце пропустило удар. Ответное возбуждение в его хриплом голосе ей не могло показаться. И не только в голосе, если быть честной.       — Все в порядке? Ты сможешь летать с таким… напряжением? – осторожно коснулась его руки Гермиона, извечно беспокоясь за своего рыцаря. И получая в ответ смешок.       — Еще как, — довольно проурчал Виктор, наслаждаясь ее сбившимся дыханием и усилившимся румянцем. Поняв, что любимая не против, он втерся еще ближе – хотя куда уж больше. Ему и самому сносило крышу от предстоявшего кощунства. – Мы расширяем мою библиотеку пошлостей, не забыла? Эта точно станет венцом коллекции.       Мурашки подняли волоски по всему телу. Было жутковато от того, насколько простая и невинная шалость при нужном контексте могла стать чем-то настолько постыдным.       — Мы с тобой такие девственники, Витя, — весело зажмурилась Гермиона. Она резко открыла глаза, набираясь последних крупиц азарта. – Давай уже поймаем этот снитч.       Виктор впитал всем телом ее нетерпеливый вздох, чуть ли не урча.       — Не бойся, это будет самый интимный и желанный снитч в моей жизни, моя сладкая птичка, — издал рваный смешок он, слегка задыхаясь. По его телу прокатилась волна, придавливая их обоих к древку. Опорная нога, что все еще стояла на земле, чуть сместилась, едва заметно пружиня, взвешивая их обоих для расчета стартового рывка. – Ты оказываешь честь мне, и только мне. Я ждал этого так долго… Не думай ни о чем, Гер-ми-вона. Чувствуй. Три… Два… Один.       Он оттолкнул их ногой от земли.              Два коршуна взмыли ввысь.              Ветер мгновенно ударил в лицо, знакомо сопротивляясь давлению. Но ощущать чуждую стихию на собственной коже было все еще странно. Гермиона не смотрела вниз, направляя свой взгляд по курсу вперед, зная, что они движутся в нужном направлении – Виктор был ее крыльями, и даже собственный Патронус не давал соврать о том, насколько он был в этом хорош. Метла едва чувствовалась, плавная, легкая, ровная – будто Грейнджер и впрямь была птицей, играючи перебирающей потоки ветра своим телом. Новизна и легкий иррациональный страх быстро отступили. Вспомнился полет Виктории в птичьем облике. И девушка бы хотела быть непредвзятой, но Виктор ни в чем не уступал ей. Гермиона на миг потеряла дыхание, когда их изящный взлет захлестнулся в вышине, будто прыжок в высшей точке, мягко просаживаясь на невесомых потоках, выравниваясь, позволяя вдохнуть. Древко под ней показалось шатким, таким чувствительным, что малейший ветерок мог сорвать их обоих. Молния была живой и нервной, будто поджарая скаковая лошадь, гарцующая на месте под нерешительным ездоком. Но ездок был решительным. И его уверенная рука без малейших усилий удержала гоночную метлу так, что Гермиона даже не успела запаниковать. Они остались парить в воздухе. Прежняя неуловимая легкость вернулась, чудесное всемогущество полета вновь расправило крылья, а ласковое дыхание привлекло к себе внимание.       Виктор спокойно вглядывался в пространство под ними, очевидно, заняв привычный для ловца наблюдательный пункт. Но Гермиона не могла взглянуть вниз, боясь не справиться. Она боялась высоты даже больше, чем озерной глубины, и не хотела испортить момент единения своей глупой паникой. Она ведь прошла чертовы пытки. О каком страхе высоты вообще могла идти речь?       — Все хорошо, любимая. Отпусти страх, — произнес Крам, мягко, уверенно. Конечно, он заметил ее волнение. – Позволь ему переполнить себя, а затем – отпусти. Я тебя удержу.       Легче было сказать, чем сделать. Но опытный партнер был непреклонен.       — Только так ты по-настоящему почувствуешь себя свободной, раз уж этого хочешь, — прошептал он, кладя подбородок ей на плечо. – Страх нормален. Он – то, что привязывает нас к жизни. А свобода…       — Чем-то похожа на смерть, — закончила за него Грейнджер, чуть горбясь вслед за ним, позволяя изгибам их тел вновь идеально совпасть. Она помнила, как жаждала свободы на мраморном полу. Помнила единственный способ, которым могла той достичь. Она понимала, о чем он говорил. Их единение грозило оказаться чем-то даже более важным, чем она смела надеяться. Новой гранью соприкосновения. – Я буду наблюдать все и ничего, Витя, как ты говорил. Ты только…       Виктор ответил ей своим телом, зажимая ее между своим корпусом, руками и бедрами, прибивая к древку метлы. Гермиона оказалась наедине с высотой и необъятностью неба. И высота ударила по ее нервам, но тело было обездвижено, метла под ней даже не покачнулась, продолжая мерное парение. А в спину билось большое любящее сердце, почти собственное. Когда первичная волна шока спала, обострившаяся картинка размылась, будто разум решил спрятаться от опасности. Гермиона знала, что не может позволить себе этого. Она здесь ради удовольствия. Ради новизны и…       — Не смотри строго вниз, постарайся захватить взглядом все – тогда глубина отойдет на второй план, — прошептал Виктор. Одна из его широких ладоней оторвалась от древка, чтобы протиснуться между ним и девичьим телом, прижаться к твердому от судорог страха животу. И контраст давления и температуры заставил поверить, будто в ней разожгли маленький костер, или наложили чары. Но никакие чары бы не смогли так трепетно гладить ее круговыми движениями, ослабляя узел ужаса. – Слушай мое сердце, дыши вместе со мной. Я здесь и держу тебя. Твои крылья с тобой, — совсем тихо выдохнул он. – Почувствуй их.       И Гермиона послушно доверилась, постепенно отрывая взгляд от древка к горизонту. Весь надел был как на ладони. И море вдали, и горы далеко-далеко позади – равнинная местность превращала небольшой клочок суши в целый бескрайний мир. Грейнджер вспомнила полет глазами птицы, четкость картинки перед собой, ширину периферического зрения, парящие силуэты пернатой стаи, связанной единым воздушным потоком, будто общим языком. Она представила невидимые крылья у своей опоры, мысленно связала ту с Виктором, а самого Виктора – с собой через горячую поддерживающую ладонь и жар от нее внутри. Обе части этого нового были созданы для неба. Ее страх оказался в меньшинстве.       Это было необычно, но она все еще могла привыкнуть. Как привыкла к немощи и отсутствию магии, как привыкла к припадкам и тремору, как привыкла к кошмарам… Как могла бы привыкнуть к Виктору на маггловской кухне. Внутренняя сила окрепла. Собственные глаза часто заморгали, щурясь, смаргивая влагу в грубости ветра. Ветер — неудобство, но не препятствие. Даже не так. Для нее больше не было препятствий. Собственное тело отмерло, будто с него сняли цепи. Страх исчез. И в его отсутствие мышцы ослабли вразнобой, больше не зная, как им группироваться. Пришлось глупо и странно, растерянно, но так легко устраиваться удобнее, балансируя с чужой поддержкой. Так непривычно, так ново. И железная хватка мужской руки на древке в ответ понемногу начала разжиматься. Гермиона прислушивалась к магии метлы под собой, к ее чуткому настроению, во многом зависящему от ездока. Опытная часть их единого целого безмолвно советовала поддаться волнам, ослабить спину, оставив силу в бедрах. Стать легче самой. Гибче, увереннее.       — Все хорошо, — мягко приговаривал Виктор. Его ладонь не покидала ее живота, просто прижимаясь, чуть менее беспокойно. Гениальный ловец не мог не улавливать каждый из зажимов, спадавших с тела в его объятиях. Он перестраивал собственный баланс вслед за ней, легко, почти незаметно. Его губы вскользь касались ее уха, жар дыхания обжигал кожу. – Ты моя птица, Гер-ми-вона. Моя легкая и самая прекрасная, очаровательная и талантливая во всем, за что бы ни бралась. Тебе понравится мой мир, вот увидишь. Ищи нашу добычу.       Грейнджер шумно сглотнула, поддаваясь его нежным словам, родству с небом и вере в себя. Она бросала отрывистые взгляды тут и там, отпускала фокус и вновь возвращала его.       — Сколько раз ты уже заметил его, Витя? – спросила она, но не получила ответа.       Виктор просто зарылся ей в шею, дыша ей, преданно дожидаясь. И этот ответ был содержательнее всяких слов. Прошло всего ничего, а рожденная ползать всезнайка уже заметила какое-то шевеление на уровне глаз, где-то справа. Вместе с ее напрягшимся станом напрягся и чужой, слитно, грудью к спине, щека к щеке.       — Витя, — прошептала Гермиона. Она вцепилась руками в древко метлы, как хищник, пересекшийся глазами с жертвой. Она не знала, что делать дальше. Что делают птичьи крылья, когда глаза видят добычу? – Витя, Витя…       Замершая горячая ладонь легла чуть выше, под грудью – а затем провела сверху вниз, незнакомо, с силой, вдоль хриплого шепота:       — Лети, — гоня кровь в древнейшем русле.              Грейнджер покачнулась вперед. И Молния сорвалась, вытягивая пространство, будто пуля или гиблая аппарация, сулящая расщеп. Золотой бок сверкнул, оказавшись вне досягаемости, но его уже заметили, уже взяли на прицел две пары глаз. У Грейнджер не было ни малейшего представления, что делать с метлой – но она не успела об этом даже вспомнить. Та отвечала каждой ее мысли, лавируя, виляя, свивая и разрезая воздушные потоки, двигалась сама по себе, по волшебству, о котором ловчая даже не задумывалась. В один миг страшное испытание превратилось в головокружительное приключение. Чужие умелые руки были ее руками, чужие бедра были ее бедрами, а вес – ее весом. И в азарте погони за юрким золотым мячиком больше ничего не имело значения.       Что-то охотничье росло с каждым виражом и потерей золотого всполоха из поля зрения: нетерпение, жадность, соперничество за царствование в небе и желание доказать это наглой добыче. Снитч превратился в нить, обрывистую и тонкую, петлями и зигзагами чертящую путь в охотничьих глазах. Вот он пропал, а Гермиона не задумалась о том, чтобы остановиться. Шевеление ее головы, локтя, смещение веса – и вот уже погоня продолжается вхолостую, крутым маневром запрыгивая на новый воздушный поток, на одной лишь догадке о маршруте непредсказуемого мяча. Она пересекала поле в тяжелом крене, не заботясь об амортизационном, не чувствуя боли в ватном бедре, на котором удержался весь ее вес. Она была там – глазами, руками, наконечником выпущенной стрелы.       Девушка нетерпеливо приподнялась на миг, силясь сделать что-то, чего она не умела. Чего не знала, но хотела. Метла загудела, подчиняясь, послушно бросаясь вбок, чтобы повторить пару кадров неба перед глазами, где предположительно был… Гермиона не замечала рук, не замечала корпуса, что гнул ее или позволял опереться на себя. Она могла бы лететь по прямой, но бедра уже сами мягко качались из стороны в сторону, пробуя маневренность метлы, проверяя свои силы и скрадывая досадное мельчайшее ожидание. Ей больше не хотелось на землю. Ей больше не хотелось простого и безопасного. Еще один колокол, еще одна бочка, давшаяся чуть легче, захватившая дух чуть короче. Вот снитч исчез – и она знает, как нажать на чужие руки, как шевельнуться для опасной полупетли с полубочкой – именно такой, какую она хочет, идеальной в траектории, кружащей верх и низ в исступленном надрыве, сжимающей ком ужаса в животе и обливающей сладким всемогуществом разум, рвущей потоки ветра на части, не требующей никаких усилий и принятой за данность. В конце концов, собственные крылья не могли подвести. Они были рождены для этого.              Взгляд пал вниз, не чувствуя своего веса, не видя высоты. Гермиона подалась вперед, и чужое тело выдохнуло, перехватывая ее. Крылья послушно сложились.       Они падали в пике, медленно вращаясь – собственные руки онемели, голова закружилась, перенасыщение кислородом и сдавленность легких ударила по заигравшемуся телу, и то начало терять связь с реальностью. Слабнущие, соскальзывающие с древка руки оказались в клетке чужих, собственный корпус съехал назад, прячась спиной в чужой груди, в надежных объятиях. Гермиона снова потеряла разницу между верхом и низом, потеряла управление, но ее вяло беспокоило лишь то, как они вышли из него — так незаметно, что она даже не осознала произошедшего, вновь подаваясь вперед, широко раскрытыми глазами ища снитч.              И он показался. Выше, дальше, нагло сияя, зовя.       Гермиону не интересовало, что было первым, ее зрение или движение метлы. Строптивый снитч будет ее. Она рванула вперед, слыша привычный свист ветра и умоляющий надрыв метлы, требующей не то замедлиться, не то преодолеть наконец скорость звука. Но в собственной голове, в которой гуляли лишь азарт и ветер, не было жалости. Ни к ней, ни к дерзкому мячу. Магия и кровь пели, холод был силой, и жизнь существовала лишь в настоящем моменте. В каждом новом ударе пульса, в каждом ледяном вдохе. Вокруг нее не было улюлюкающей толпы или факультетских приятелей в роли группы поддержки, на кону не было Кубка школы или какой-либо награды – и теперь Гермиона понимала, как мало значили эти безделушки на фоне этого неба, этой скорости и бесконечного счастья полета. Осознания собственного таланта. Покоряя небо в воздушных горках и петлях, в почти мгновенных разворотах, в полупетлях с пикированием и финтами, названия или значения которых она не представляла — и не была Гермионой Грейнджер. И седлая новый поток ветра, ныряя и отталкивая воздух, будто твердь, больше не чувствуя метлы под собой и не осознавая ее, хищная птица едва моргала, ведомая инстинктами и блестящей сталью на краю поля зрения. Она не просто предугадывала поведение мяча – она слышала его неровное сердцебиение, она понимала его силы и слабости, то, как подобраться к нему незамеченной. Штопорная бочка вниз, срезать горку креном, обойти по широкой дуге, спугнув только для того, чтобы…              Ветер был частью ее чувств, продолжением ее рук, что набросили невидимую сеть на добычу, продолжением стаи волков, что гнали ту к обрыву. Она нырнула вниз, зная, что мяч не пойдет по прямой, что в нем заложен обман ловца, финт в самый последний момент, и больше ее провести. Это была игра кошки с мышью, шахматная партия, разыгранная по учебнику.       Она чертовски хорошо читала учебники.       Вперед, вправо, нырок, горизонтальная полубочка, крен с ложным пикированием… И вот оно, вот он узор золотого всполоха, которого она ждала. Он попадет прямо к ней после зигзага и рывка вперед, хитрец должен рвануть назад, когда она наберет скорость, захочет дерзко разминуться с ней, и чтобы они встретились, нужно…              Сильное тело толкнуло их, качнуло обоих бедрами, необычно, тяжело, вырывая из мыслей, креня вперед, но неправильно, по дуге, слишком резко, привставая. Такого еще не было, и Гермиона запоздало вспомнила, что все это время управляла метлой не она. Она ахнула, неловко врезаясь затылком в чужую челюсть, ее балансировавшее тело не уследило, кое-как справляясь, вот только вдох уже пропал из легких.       Метла взрыла воздух, встав на дыбы, продолжая рывок против ветра, днищем вперед, налетая на небо, как… кобра. И Гермиона, вскрикнув, едва держась в ужасно неудобной позе, едва не перевешивая к падению их обоих Виктора, болезненно сгибаясь в позвоночнике к собственным, онемевшим до судороги коленям, протянула руку вперед, навстречу глупо попавшемуся снитчу.              Хватая его.              Гладкие рифленые грани обожгли холодом натертые мозоли, мясистую часть резанули хлипкие острые крылья, продавливаясь между пальцев, задевая тонкую кожу. Но бесчувственность после пыток в кои-то веки сыграла на руку, и пальцы сомкнулись на круглом мяче с безжалостностью птичьих когтей, которые физически неспособны разжаться тем сильнее, чем отчаяннее трепыхается добыча. Снитч был ее. Победа была ее.       Она сделала это.              Метла рухнула на воздушный поток, седалище твердо ударилось об древко даже сквозь амортизационные чары, а сверху навалилось атлетичное тело, задыхаясь на ней от перегрузки, от адреналина, разделенного поровну, и от удвоенной опасности, что пришлось взвалить на себя ради общего удовольствия. Молния хотела взбрыкнуть, двукратная перегрузка гудела хором магических колебаний, трещала в зачарованной древесине укоризной, но тяжелая рука не терпела бунта и подавила его без малейшего сострадания. Крам тяжело выдохнул, моргая, запоздало снимая свой вес с девичьей спины, вот только и она не терпела своего дискомфорта, подаваясь следом, вновь не оставляя зазоров для их тел. Его тепло было ее теплом. Ее победа была его победой.       — Я сделала это, Витя, — с неожиданной дрожью в голосе и слезами на глазах сказала Гермиона. Вернувшиеся объятия немедленно сжали ее, в один миг этим рукам на метлу оказалось наплевать, ведь они жадно гладили ее, пытаясь убедить обоих, что все в порядке, пытаясь передать без слов всю свою радость и любовь. Мягкие губы целовали ее щеку, крадя счастливые слезинки. – Мы сделали это… Боже, Виктор, мы правда это сделали!       Воскликнувшая Гермиона наконец полуобернулась к партнеру и, не заботясь о гравитации точно так же, как и он, извернулась в руках, чтобы обнять в ответ. Она счастливо засопела ему в шею, стискивая несчастный мячик, все еще вяло бившийся крыльями, стискивая шею и почти царапая твердыми пальцами мускулистую спину сквозь ткань футболки.       — Мы сделали это, Витя, — исступленно шептала она. На пару дюймов отстранилась, чтобы заглянуть в гордящиеся ею, любящие темные глаза. – Если я смогла такое… Я смогу что угодно. С тобой – что угодно, Витя, ты слышишь? Мы победим. Мы обязательно победим этого…              — Кар! – в начавших набираться сумерках с бледнеющим закатом темное пятно вороны можно было бы и вовсе пропустить, если бы не знакомое восклицание.       Гермиона ахнула, возвращаясь назад с поддержкой мужских рук, чтобы увидеть неровный – охотничьи глаза уже научились различать – взбудораженный полет к ним Виктории. Та совсем не грациозно махала крыльями, торопясь навстречу, подлетая к ним, чтобы искаженно воскликнуть «победа» вороньим горлом и не быть понятой ни одним из детей. Птица недовольно каркнула, описывая петлю над ними, но неловкое «спасибо» Гермионы почему-то привело ту в еще большее раздражение. Ворона вновь каркнула, налетая на детей.       — Да что с тобой, мам? – удивился Виктор, легко отмахиваясь от щипков настырного клюва и защищая от них пару. – Если ты про то, что нам не стоило перегружать тело Гермионы…       — Идиоты! – гнусавым птичьим голосом каркнула ворона и вдруг выхватила снитч из ослабшей девичьей ладошки, чтобы спикировать с ним к земле.       — Стойте, это мой! – возмутилась Гермиона       — Мам, отдай! – в один голос с ней воскликнул Виктор.       И они вдвоем, не сговариваясь, направили метлу вниз, последовав за ней.              А ворона на земле уже обратилась человеком. И что-то было явно не так – во всяком случае Гермиона никогда прежде не видела ее настолько потерявшей над собой контроль. Она комкала в одной руке ткань платья, в другой стискивала злополучный мяч, пока Виктор плавно опускал метлу. И не дожидаясь спешивания, рванула к ним, сгребая обоих в охапку.       — Победа! – воскликнула она снова, часто, тяжело дыша.       — Мам! – задушено охнул Виктор.       — Да что?.. – еще более задушено пискнула Гермиона. – Всего-то снитч…       Шелковые крылья вокруг них дернулись, сменяясь яростными черными глазами.       — Да какой к чертям снитч?! — рявкнула она, вспоминая про мячик в руке и отшвыривая его куда-то в неизвестность. Худая женщина набрала полную грудь воздуха, чтобы встряхнуть своих детей с гневом и радостью: — Сегодня, пока вы резвились в небе, в Хогвартсе произошла последняя битва! Волдеморт мертв, мертв навсегда, глупые дети! Мы победили!       Она вновь схватила их в объятия, и частящее сердце обычно сдержанной ведьмы стало последним доказательством для двух ошеломленных, опоздавших и пропустивших свою долгожданную битву бойцов.       — Мы победили, Виктор, — прошептала Гермиона, пробуя победу на вкус. Прошлая все еще нежилась сладостью на языке, но эта начала покалывать настоящим счастьем. Не сейчас, возможно, через полчаса, но слезинки уже покатились из глаз по новой. – Витя, ты слышал? Скажи, что ты слышал, что это правда…       — Мы победили, — повторил за ней Крам, его рука осторожно, также неверяще обернулась вокруг ее талии. – Мы… Мама, это правда? Ты узнала…       — Волчанов явился прямо из Министерства, он видел Поттера, там сейчас половина магического мира, и… — забормотала Виктория. – Я сразу отправилась вас искать. Идемте домой, эльфы уже вовсю стол накрывают. Нам нужно многое обсудить.       Она оторвалась от них, с нежностью разглядывая обескураженные, красные, обветренные лица. Гермиона переглянулась с Виктором, таким же растерянным и смущенным. Они столько думали, столько спорили и решали – что все действо прошло мимо них. Так здорово и глупо. Девушка, чувствуя, как в ней надувается счастливый шарик, медленно слезла с метлы. Виктор опередил ее, придержав. После чего они просто встали друг напротив друга. Гермиона смотрела на него, на свое сердце, на свои крылья. На того, кому она могла отныне безусловно принадлежать и не делить его самого ни с кем взамен. На свое счастливое будущее, такое реальное, становящееся настоящим с каждым ударом пульса, безопасное, полное любви и надежды. Заслуженное, выстраданное, со светлеющими до чайной горечи карими глазами... Начинающее понемногу сиять своей робкой улыбкой. Более незамутненной страхом или болью расставания, наконец-то светлой, полной надежды.       Так выглядела победа.              И Гермиона Грейнджер набросилась на нее со счастливым визгом.