Укрепляя международные связи

      Виктор вернулся с плохими новостями. Финал европейской лиги не отменили, но по крайней мере перенесли во Францию. Болгарин по пути заглянул в аврорат, узнав у Скримджера, что личные вещи Дамблдора, входившие в состав завещания, были переданы невыразимцам, и раньше дня рождения Гарри они их точно не получат. Если получат вообще. Друзья восприняли новость стоически. В письме шпиона говорилось, что Пожиратели не смогут помешать им получить необходимые для задания предметы, потому градус тревоги хотя бы не повысился. Правда, не для Поттера. Тот привык рассчитывать только на себя. А потому был обеспокоен не только нахождением крестражей, но и способами их устранения – об этом не было сказано в письме, и Дамблдор также не посчитал нужным рассказать заранее. Что, если получить его завещание все-таки не удастся? Что, если средство против крестражей намеренно испортят, так, на всякий случай? Сирота озадачил этим вопросом Виктора, но тот предложил лишь одно универсальное средство, что работало против всех, даже самых темных артефактов – огонь. Драконий или адский. И второй был даже надежнее. Но друзьям, вспомнившим битву в Отделе тайн, предложение не понравилось. От слова совсем.              Оставшуюся неделю Гарри искал способы связаться с Кикимером. В Хогвартс того не пускала магия, поскольку эльфа внесли в список враждебных существ после его предательства в том году. А самого Гарри караулили авроры, запретив покидать замок. Не сказать, чтобы хозяин горел желанием общаться со своим домовиком, но эльф был единственным, кто мог знать больше о судьбе Регулуса, а еще был нужен им в качестве верного дозорного на Гриммо, если они хотели вернуться в штаб-квартиру. Не говоря о том, что сироту не прельщало очередное нахождение у Дурслей, уж точно не после прошлого сытого и безопасного лета. Домовик мог помочь хотя бы с едой, если они сумеют договориться. И обойти Надзор, конечно. Добби когда-то в этом плане не сильно преуспел – впрочем, он и не пытался. Виктор тут не решился ничего советовать, он никогда не сталкивался с безумием домовиков, расстройством настолько серьезным, что смогло нарушить магические узы. Как бы сложно ни пришлось Гарри, только он один был способен разобраться в ситуации и попытаться починить сломанное.              Гермиона в нем не сомневалась. Ее саму ждало слишком много испытаний, чтобы тратить силы на пустые волнения за друга. С каждым днем до конца семестра она задумывалась о доме все чаще и дольше, мрачнея от выводов, к которым не хотела приходить. От средств, к которым не хотела прибегать. Она смотрела на письмо, присланное встревоженными родителями, требовавшими возвращаться домой как можно скорее. Она тихо гладила буквы, выведенные маминой рукой, обводя пальцем свое имя. Девичья факультетская спальня была пуста. Больше не видя смысла прятаться за пологом, как она привыкла, когда хотела побыть одна, староста слезла с кровати, садясь на широкий подоконник. Тупая, ноющая боль в груди не утихала. Лоб коснулся ледяного стекла, находя утешение в холоде. Одна алая джерси грела своей плотной тяжестью, пока за окном барабанил дождь, а тусклый свет освещал половину лица. Мертвенно-бледного лица.       Сделавшего выбор.              ***              Она не вернулась домой после окончания семестра. Виктор не задавал вопросов, а Гермиона не могла найти в себе силы, чтобы заговорить первой. Чемодан болтался у нее в кармане, когда они вместе шли по Атриуму, поднимались в лифте, окруженные суетливыми работниками. Казалось, на тех не повлияла смерть Дамблдора. Прошла мимо. А может, они все уже были под Империусом, кто знает. Девушке было все равно. Она чувствовала тепло своего рыцаря, коршуном смотревшего за ней с палочкой наготове, настолько мрачного, каким редко бывал даже его отец. Похоже, его мысли были схожи с мыслями Грейнджер.              Первые несколько дней в Болгарии Гермиона приходила в себя. Она написала родителям почти сразу, объясняя, что в большей безопасности будет у Виктора и что, возможно, вернется к середине каникул домой. Она ненавидела врать. Но сильнее ее тошнило от мысли, что нужно будет сделать, и как мало у нее было времени, чтобы этому научиться. А потому, считая дни, девушка отчаянно наслаждалась привычным уютом своей комнаты в черном замке. Недавнее откровение об альтернативном применении камня слегка напугало ее, но два прожитых тут лета перевесили тревогу — не говоря уже про чудесный вид из окна, позволявший отвлечься от неумолимо текущего времени, от страха неизвестности и чувства вины, уже ледяной хваткой сжимавшего несчастное сердце. Холод горных вершин и кристально чистая синева неба. Пейзаж утешал ее своим бесстрастным одиночеством. Редкие птицы были хищниками, парящими в вышине, опасными и умелыми, привыкшими к одиночеству и постоянной охоте, постоянной бдительности. Скоро и ей предстоит отправиться в свою первую охоту. Подобно коршуну… Гермиона в такие минуты думала о своем Патронусе. Она почему-то не могла его призвать, как бы ни старалась, невольно вспоминая слова Гарри. Но ведь на пятом курсе у нее получилось, несмотря на страх? Впрочем, тогда ей двигала… Нет, ей был нужен ее Патронус любыми средствами.       — Гер-ми-вона? – постучали в ее дверь.       Гриффиндорка улыбнулась. Да, кое-какая невербальная беспалочковая магия получалась у нее сама собой. Она поднялась из-за стола, закрывая базовое руководство целителя, которое прикупила еще прошлым летом. Конечно, ей уже после пятого курса следовало взять несколько уроков у мадам Помфри, но собственное расписание и должность старосты не оставили ей времени. Вот только на что она надеялась? Что это будет единичный случай? Что Волдеморт после разгрома вдруг оставит всех в покое, дав спокойно окончить школу? Если бы она только знала, что совсем скоро вся ее жизнь превратится в битву, подобную ужасному приключению в Отделе Тайн… Гермиона открыла дверь, встречая хмурого парня, нервно переминающегося с ноги на ногу.       — Привет, Витя, — натянуто улыбнулась она, впуская его внутрь.       Тот кивнул и зашел привычным торопливым шагом, горячим ураганом разбивая оледенелую тишину ее комнаты.       — Ну и холодина тут у тебя, — вздрогнул он, взмахом палочки запирая окно. После чего, вспомнив, зачем пришел, плюхнулся во второе кресло у стола, бросив косой взгляд на штабель учебников, выстроивший неплохую баррикаду от горного ветра. И поднял суровые глаза на свою девушку, продолжавшую растерянно стоять у двери. – Я… как вы говорите, дал тебе достаточно пространства? Знаю, ты все еще в шоке. Я тоже. Но мы оба знаем, что нужно поговорить, как мы всегда делаем. Ты не против поговорить сейчас, моя маленькая птичка? Боюсь, у меня больше нет сил смотреть на то, как ты…       Он шевельнул рукой, и его несчастное лицо сказало Гермионе гораздо больше слов. Конечно, он не упустил ее настроения. Конечно, распереживался. А кто бы не распереживался на его месте? Девушка вздохнула, понимая, что откладывать разговор и правда больше не имело смысла. Она заняла свое прежнее место, вяло пытаясь вспомнить заготовленные слова.       — Виктор... – но они не дались вслух. Вышел лишь беспомощный зов, откликнувшийся в собеседнике обреченным вздохом. Он протянул руку, касаясь девичьей щеки, прося взглянуть на себя. Его глаза были темны и печальны.       — Я хотел спросить, что ты будешь делать дальше, отправишься ли в безумную погоню за крестражами, — последнее слово Крам произнес с гримасой. Болезненно сглотнул. – Хотел обсудить это с тобой. Но ты уже все решила, да?       — Виктор, я… — маска отстраненности рассыпалась на кусочки при виде боли на любимом лице. Гермиона часто заморгала, отворачиваясь. Она неловко сложила руки на коленях, глядя исключительно на них. Не в силах выдержать укоризны хмурых бровей и скорбно опущенные уголки губ, делавшие ее рыцаря еще взрослее. – Виктор, ты сам видел, что это за ужасные вещи. Волдеморт должен быть остановлен. И пророчество… Только Гарри способен это сделать, и я верю в него. Я нужна ему. И я понимаю…       — Нет, Гермиона, — тихо произнес Виктор. – Ты не понимаешь.       Грейнджер бросила на него быстрый взгляд. И также быстро отвернулась. Просто так она этот спор не выиграет, и у ее любимого оппонента припасен не один козырь в рукаве.       — Ты знаешь, что бывает, когда злой волшебник набирает мощь и сторонников, — ровным тоном сообщила она. — Когда его влияние распространяется за пределы страны. Наш единственный шанс – нанести ему удар до того, как он преуспеет.       — Не спорю, — согласился Крам. — Но Гарри нужен опытный боец, а не…       Гермиона сверкнула глазами, поворачиваясь к парню.       — Ему нужны друзья! – воскликнула она. – И мы не можем довериться никому из Ордена, так что…       — Поэтому я пойду с вами, — спокойно сообщил Виктор. – Я уже в курсе всего, боец и друг.       Что? От мысли, что она еще и втянет в это любимого, девушке мигом поплохело – даже хуже, чем в Хогвартсе, когда она решила… Темное адское пламя, поднявшееся столбом перед родной фигурой… Судорога ужаса пробежала вдоль спины.       — Нет! – она вскочила с места, принимаясь панически расхаживать взад-вперед. Схватилась за подвеску. Сделала вдох, выдох, после чего снова нервно вздохнула, гневно оборачиваясь: – Это не обсуждается!       Крам упрямо поджал губы.       — Ты не можешь решать за меня, Гермиона.       Она знала это упрямое выражение лица. Потому мигом переменила тактику, собираясь обратиться к логике, но ее проницательный болгарин заметил и это, беря инициативу в свои руки:       — Прошу, пойми, любимая, я вижу это с перспективы… — он на миг замер, будто не решаясь использовать этот аргумент, но встретив хмурый девичий взгляд, безжалостно закончил: — Не просто бойца. Потомственного чистокровки, закончившего школу для чистокровок.       Грейнджер ахнула. Но Виктор продолжил, глядя прямо в глаза:       — И я знаю, что происходит в головах тех, против кого ты собираешься воевать. Ты не просто подруга Гарри Поттера. Если они ударят, ты всегда будешь первой целью. Их самые худшие проклятья будут против тебя. Худшие мысли и идеи. Это… Когда даже у Гарри будет шанс, у тебя его не будет, прости, Гермиона, но это так. Гарри нужна защита, но...       — Не от грязнокровки, так? – закусила губу Гермиона.       Вздохнув, болгарин тяжело поднялся, подходя к ней, но девушка сделала шаг назад. Она не собиралась сдаваться. Даже если в словах Виктора был смысл. Это была ее война.       — Мы не собираемся драться в открытую, Виктор, — упрямо нахмурилась она, вся напряженная, будто сама готовая к драке даже без волшебной палочки. Она бесстрашно смотрела в темные глаза. – Это тайная операция, поэтому нам важна малая численность.       — Я могу пойти вместо Уизли.       — Нет, Виктор! Не можешь! – всплеснула руками Гермиона, для верности упирая затем ладони ему в грудь. – Потому что дело не во мне, а в Гарри! Это прежде всего его война, и ему нужен Рон, его лучший друг, не для защиты, а для того, чтобы выдержать, понимаешь? И… И ему нужна я, им обоим, потому что они два неорганизованных болвана…       Ее руки оказались в больших ладонях. Виктор все еще не был убежден, он уже собирал в голове предложение на чужом языке, чтобы парировать, коротко и сокрушительно. Грейнджер не могла этого допустить. Она взмолилась:       — Как ты не понимаешь? Я не собираюсь подставляться – но и остаться в стороне не могу! Гарри мой лучший друг! Да я обязана ему жизнью, в конце концов! — она запоздало поняла, какой аргумент толкнула в руки оппоненту. Что у нее были считанные секунды. Коротко вздохнув, Гермиона подняла ладони выше, обхватывая лицо своего рыцаря. Это нечестный прием, но у нее не осталось выбора. Она отрывисто заговорила: – Я знаю, ты пригодился бы Гарри, возможно, даже больше меня. Ты силен и умен, и знаешь про темные артефакты, и ритуальную магию, и… Если ты пойдешь вместо меня, Гарри не будет покоя, ты не вытерпишь Рона, я тебя знаю. Боже, да я сама иногда его не выношу. Но если ты пойдешь вместо Рона… Гарри будет еще более одиноко, чем если бы он изначально отправился один. Потому что он знает, ради кого ты рискуешь жизнью, Виктор. Он не дурак, и все понимает. Твои приоритеты. Только Гарри суждено победить Волдеморта, именно его нужно защищать любой ценой – но случись опасность, мы оба знаем, кого ты бросишься спасать в первую очередь. Ты сам это признал.       Она попала по больному, вздрагивая, когда Крам отвел болезненный взгляд под ее руками. Ей не нравились эти методы. Она ненавидела пользоваться чужими слабостями, давить на больное, доверенное ей уязвимое место. Гриффиндорка ненавидела себя за это. И все равно продолжала говорить:       — Виктор, я делаю это не из приступа героизма или жажды адреналина. Знаю, как будет опасно, — она смотрела в блестящие темные глаза, уже раскаиваясь в своих жестоких словах. Ее собственные глаза блестели. – Но… — она огладила его лицо в последний раз, спускаясь к плечам. – Это нужно сделать. Я должна пройти с Гарри этот путь, должна быть сильной ради него, ради победы, — она вздохнула, решаясь. Поднимая глаза для горькой правды: — И быть сильной трудно, Витя. Я всего лишь неуклюжая всезнайка, умеющая лишь сдавать экзамены. У меня нет никакой силы. Но я знаю, у кого ее взять, — она слабо улыбнулась, замечая огонек понимания в чужих глазах. – Да, Витя, это ты. У меня будет самая лучшая сила — знание того, что ты в безопасности, что я защищаю тебя. Я отправляюсь на войну не только ради Гарри. Не только ради магглорожденных, как я. Мне самой есть, за что сражаться, ради чего сделать все, чтобы выжить и вернуться невредимой.       — А если ты не вернешься? – тихо спросил Виктор.       — Я вернусь, Виктор, — опустила глаза Гермиона. – Обещаю.       Однако совесть наконец взяла над ней верх. Потому что она не имела права такое обещать, не ее умному, верному рыцарю, который глупо доверил свое сердце чужестранке, не способной оценить его подарок. Она не имела права на его сердце. Слезинки начали собираться в глазах, потому что по-настоящему правильным поступком было бы…       — Но я пойму, если… — голос подвел ее, дрогнув.       На ее губы лег палец.       — Не надо, — тихо произнес Виктор, заставляя ее поднять глаза. Его лицо выдавало боль и горечь, отчаянную тоску и ужасный, парализующий страх за нее. Его несогласие. То, как все эти чувства, не находя выхода, сплетаются в темный клубок, вспыхивая огоньками в блестящих глазах. Недобрыми огоньками. – Не отталкивай меня, глупая птица. Это так не работает.       Болгарин прищурился, отводя взгляд, принимаясь лихорадочно просчитывать варианты.       — Виктор, скажи, что ты не будешь делать глупостей, — робко вернула руки ему на грудь Грейнджер. – Скажи, что не будешь решать за меня.       Темные глаза вновь взглянули на нее, понемногу теплея.       — Нет, любимая, — слабо улыбнулся в ответ Крам. – Я не лишу тебя выбора. Никогда.       Что-то болезненное промелькнуло в его глазах, какая-то тень. Гермиона вспомнила его недавний рассказ. Возможно, тот самый контракт все-таки оставил на нем свой неизгладимый отпечаток, несмотря на то, что его родители в итоге пришли к миру и взаимности. Огонек в глазах никуда не делся. Мягкие губы приоткрылись, заставляя сжавшуюся гриффиндорку вздрогнуть:       — Но и ты меня выбора не лишишь, — парень смотрел открыто, прямо. — Я уже сказал, что буду сражаться за тебя.       — Витя, нет! – запаниковала Гермиона. – Я же себе места не найду!       — Значит, не найдем мы оба. Или ты думала, что я буду спать, есть и играть в чертов квиддич, пока ты бегаешь по лесам, прячешься от Пожирателей, одна, без защиты, с обузой в виде двух бестолковых детей?! – сверкнул глазами Виктор. – И не говори, что это не так. Они пригодятся тебе в бою, но только там — и как раз в открытую вам не победить, врагов больше в численности, они старше, опытнее, у них есть оборотни, дементоры и бог знает, что еще! У них есть Метка, они призовут своего Лорда! Что ты будешь делать тогда?       — Виктор, как ты можешь?! – гневно воскликнула Гермиона. – Да ты же сам ведешь себя сейчас, как ребенок! Гарри с Роном могут за себя постоять, они…       — А за тебя? Они постоят за тебя, Гермиона? – встряхнул ее за плечи Виктор. – Ты правда считаешь, что они на это способны? Который из них удосужился выучить по крайней мере одно беспалочковое заклинание? Знает основной круг защитных рун? Освоил хотя бы два невербальных? Они умеют совместно аппарировать? Оказывать первую помощь? Наложить диагностирующие чары? Сварить чертово простейшее целебное зелье без инструкции и готовых ингредиентов под носом?       Девичьи губы дрожали. Зря она начала давить на его больные места – потому что ему было чем ответить, и ответить безжалостно. Потому что он был прав. И теперь вся ее смелость, весь ее дух сжимался под гнетом этих слов, безнадежной правды, что уменьшала ее шансы вернуться каждым своим звуком. Если он продолжит…              — Достаточно, сын, — раздалось позади нее.              На входе мрачно стояла миссис Крам.       — Иначе позднее ты горько пожалеешь о своей несдержанности, — добавила она, ее лицо было непроницаемо. Острый взгляд быстро считал состояние обоих детей с головы до ног.       — Он прав, миссис Крам, — убито пробормотала Гермиона.       — Но ты же все равно пойдешь, верно? – спокойно уточнила Виктория.       Гриффиндорка понуро кивнула. Виктор позади нее медленно выдохнул, и даже не видя его лица, она знала, что он уже жалеет о вспышке, его неровное дыхание выдавало раскаяние.       — Гермиона… — робко позвал ее рыцарь.       Девушка вздохнула, просто находя его руку своей и переплетая пальцы. После чего неловко подняла взгляд на парня, на его грустные, виноватые глаза. Он не жалел о своих словах, но искренне раскаивался в том, что ему пришлось расстроить свою принцессу. Они жили разными приоритетами. Но их чувства были одинаковыми – потому что Гермиона помнила собственноручно оставленные синяки на его руке. Она могла бы оказаться такой же непримиримой на его месте.       — Идемте, дети, — устало позвала их миссис Крам. – Такие вопросы нужно решать со взрослыми.              Гермиона с Виктором одинаково переглянулись. После чего крепче сжали переплетенные руки, неловко устремляясь за ней.              Они устроились в столовой за чашкой чая. Виктор отказался садиться напротив Гермионы, наоборот придвинув стул к ней ближе. Его мама не стала спорить, устроившись взамен сама напротив них, очевидно, чтобы не упустить ни малейшей детали на лицах безрассудных детей.       — Как много о вашей операции мне позволено знать? – без лишних предисловий начала Виктория.       Гермиона немедленно покачала головой.       — Мы не знаем, сколько она займет времени, и где мы будем большую ее часть. Я обдумываю маршрут, но обстоятельства от меня не зависят. Возможно, у нас даже не будет постоянного пристанища, так что…       Виктор ободряюще положил руку на ее бедро, и девушка перенесла беспокойство пальцев с края скатерти на его теплую ладонь, перебарывая нервозность. Это не укрылось от внимания старшей ведьмы, но настаивать на манерах за столом она не стала.       — Постоянное пристанище? – прищурилась Виктория. – А в качестве временного будет?..       Грейнджер почему-то смутилась.       — Палатка, — неловко сообщила она. – Палатка мистера Уизли.       — С сыном которого ты планируешь путешествовать, — кивнула собеседница. И, припомнив что-то, нахмурилась. – Младший Уизли… Тот, что предпочел на Турнире сидеть рядом с матерью, оставив тебя в одиночестве переживать за друзей. Я пока не ошиблась?       Виктор фыркнул, стараясь не выдать довольный смешок. Гермиона же закатила глаза.       — Кажется, я знаю, в кого Виктор такой мстительный, — пробормотала она, вредно щипая парня за палец. Тот немедленно ущипнул ее за бедро.       А вот на миссис Крам ремарка не произвела впечатления.       — Чужая палатка отменяется, дорогая, — скривила губы она. – Ты уже достаточно подготовлена, чтобы зачаровать собственное карманное убежище. Пускай и с моей помощью.       — Правда, миссис Крам? – устало вскинула брови Гермиона. – Мы будем тратить время на споры из-за палатки?       — У меня есть альтернативное предложение, — мрачно зыркнул на нее Виктор. – Мы с тобой будем сражаться до тех пор, пока ты меня не одолеешь – вот тогда, может быть, я тебя отпущу.       Он немедленно получил за это тычок в ребра, ойкнув и встретив не менее свирепый взгляд.       — Чтобы Волдеморт умер разве что от старости? Или ты почти случайно превратил меня в выдру и уже точно никуда не отпустил? – парировала Гермиона.       Виктор многообещающе усмехнулся.              Миссис Крам прочистила горло.       — Виктор, — мягко обратилась она к сыну, мигом сузившему глаза. – Отложим пока ваши брачные игры в сторону. Ты согласен с тем, что единственным разумным выходом в данной ситуации будет сделать все возможное, чтобы увеличить шансы Гермионы на выживание?       Виктор помрачнел. На его лицо вновь вернулась маска тоски, будто он уже потерял свою пару, будто пытался заранее смириться, подготовить невезучее сердце. Но очередная его тщетная попытка вернуть себе контроль стерлась в пыль, неспособная смирить с реальностью пылкое влюбленное сердце. Парень сделал тяжелый вдох.       — Полагаю, если Гермиона обещает держать меня в курсе через Сквозное зеркало каждый день… — неохотно предложил он.       Грейнджер печально опустила голову.       — Я не могу обещать этого, Витя. Постараюсь писать тебе как можно чаще…       — Лично, — холодно добавил тот. – Я хочу слышать и видеть тебя каждый день, пускай ненадолго. Твои… друзья ничего не заметят. А ты будешь держать меня в курсе не только охоты, но и своего местоположения. Хочу по крайней мере знать, откуда начинать поиски.       — Виктор! – вспыхнула Гермиона. – Хватит! Я все понимаю, но хватит! Даже если мы устоим перед соблазном зеркал, это все равно будет отвлекать и тебя, и меня – у нас обоих полно ответственности! У тебя в следующем году Чемпионат мира!       Жилка под глазом ловца дернулась.       — Чемпионат мира?       Гриффиндорка замерла.       — Зря я это сказала, — вздохнула она, ожидая законную взбучку.              Но к ее удивлению, той не последовало. Парень на соседнем стуле лишь молча, подавленно зарылся лицом в ладони, тихо горбясь в том, что было удивительно близко к…       — Тише, Виктор, — чувствуя, как к собственным глазам подступают слезинки, пробормотала Гермиона. Она мягко положила руку ему на плечо. Плечо не отреагировало, как и его хозяин. – Я обещаю не пренебрегать твоими чувствами. И буду осторожна. Все будет хорошо. У меня… уже есть некоторые планы на этот месяц, и я бы хотела провести его с тобой. Никаких сожалений, помнишь?       Болгарин издал нечленораздельный обреченный низкий звук, наконец справляясь с собой. Он недовольно уставился на свою пару, пользовавшуюся запрещенными приемами без зазрения совести.       — Планы? Не поделишься, Гермиона? – поинтересовалась Виктория. – Возможно, я тоже смогу помочь.       — Вообще-то… — тихо пробормотала та, с ледяной волной мурашек в животе вспоминая о тех самых планах. Ее лицо вмиг посерело. – Вообще-то, я хотела бы оставить тут Живоглота на… — она часто заморгала, стиснув зубы до боли, чтобы переждать миг слабости. – На неопределенный срок.       — Гермиона, — хрипло, неровно выдохнул Крам. – Даже не сме…       — Без проблем, — перебила его мать. Она увидела гораздо большее в девичьих глазах, зревшее с самого ее приезда. – Есть просьба поважнее, не так ли?       — Да, — глухо произнесла Гермиона Грейнджер. Она подняла на нее смертельно уставший взгляд. – Научите меня заклятью Забвения.              ***               Виктор что-то говорил тогда. Немедленно опустился рядом на корточки, отчаянно привлекая ее внимание, согревая ее пальцы, ласково и настойчиво пытаясь достучаться, отговорить, убедить. Кажется, обещал их защитить, присматривать столько, сколько потребуется. Гермиона запомнила умоляющий тон, но не запомнила слов. Потому что она на самом деле могла не вернуться с войны, оставив своего горюющего парня с ее же беспомощными, несведущими родителями на руках. Куда он их денет? Как объяснит им, где и от чего погибла их дочь, почему он позволил ей умереть? Как долго чувство вины будет съедать его при взгляде на них, при их обвиняющих взглядах в ответ? Как будто ему будет мало собственного горя. Нет, она хотела дать ему шанс начать с чистого листа. А потому смотрела в стол до тех пор, пока женская рука не опустилась на ее плечо, мягко зовя за собой. Она помнила, как Виктор торопливо подхватил ее, оступившуюся на лестнице, под локоть. Помнила, как устроил ее на своей кровати, оборачивая в объятия, шепча что-то утешительное на ухо. Гермиона не нуждалась в утешениях. Но не могла говорить. Почему-то голос отнялся вслед за Патронусом. А слезы продолжали катиться по ее щекам – возможно, потому что она и правда была плаксой. Возможно, потому что где-то внутри все еще боялась не решиться в ответственный момент. Возможно, потому что так и не смогла избавиться от мерзкой жалости к себе, к магглорожденной с врожденным слабым местом. Она ненавидела, когда ей указывали на этот недостаток. Она ненавидела, что это было ее недостатком. Ее живые, здоровые, замечательные родители.       Обычные, нормальные люди. Беспомощные, низшие существа.       Гермиона помнила, как заботливая женская рука подала ей фиал с каким-то зельем. Она доверяла наставнице, а потому выпила без интереса к содержимому. Очень скоро в теплых объятиях ее настиг сон. Она была везучей магглорожденной. Она могла избавиться от своей беззащитной семьи, так и не оставшись сиротой.       Если ей и снились кошмары, она их не запомнила.              Следующий месяц прошел в смеси тревоги и, как ни странно, радости. Раньше Гермиона не позволяла себе настолько ярко радоваться или так беззаботно наслаждаться выдавшейся хорошей погодой. С таким упоением ходить на свидания в город, пробовать те блюда, что не довелось за предыдущие разы. Тонуть в объятиях Виктора, пытавшегося без особого стеснения соблазнить ее собой, вынудить остаться. Они оба знали, что это было бесполезно. Но Гермиона все равно подыгрывала, позволяя разминать себе плечи после тренировки или ухаживать за своими волосами, прекрасно видя, что парень наслаждается этим сам. Их совместные вечера были десертом, долгожданным примирением после напряженного дня, посвященного подготовке и вражде. Они сражались на берегу моря – как считала Виктория, для большей драматичности. Ее сын оправдывал это пересеченной местностью, еще одним отвлекающим фактором, усложняющим тренировку. Как будто Грейнджер настолько преуспела в обычной, чтобы усложнять ей задачу. Но Крам был неумолим. Он учил ее сносно держаться на плаву, накладывать Импервиус на все тело, создавать головной пузырь. И не только этому. Всему, к чему нельзя быть готовым. Каждая их дуэль содержала элемент неожиданности. Вейлы, пикирующие с неба, обстреливающие огненными шарами, их крики, их убаюкивающее пение. Морские змеи и гриндиллоу, хватающие за ноги и утягивающие на глубину. Пространственные ловушки, вызванные Аидом. Жуткие эльфы-колпаки, быстрые, проворные, цепкие – им было велено лишь застать врасплох, отнять палочку и обездвижить. Но стражи замка с задачей справлялись даже слишком хорошо. Лицо Виктора тогда было невозмутимо, но торжествующие глаза говорили без слов.       Миссис Крам была не согласна с сыном, пускай и не оспаривала его методику. Она, в свою очередь, показывала тонкости боевой трансфигурации – оживления предметов, трансфигурации противника, сопротивлению чужой трансфигурации на себе. И эти уроки, гораздо более привычные по своей сути, больше приходились отличнице по душе. Виктория каждое занятие предупреждала, что все эти техники выходят за рамки ЖАБА, так что превратить Пожирателя в змею или чайник шестикурснице вряд ли удастся, но даже так знания были броней, от которой всезнайке не хотелось отказываться. И бесстрастное спокойствие наставницы облегчало душу от противоположного по силе беспокойства Виктора. Аид же помогал с зельями, объяснял, какие составы не стоит варить в палатке, чтобы не навредить пространственной магии, как отвести и развеять дым от костра и котла, где искать основные ингредиенты Кроветворного, Бодроперцового и Укрепляющего, как сохранить их свежесть и как расположить в бездонной сумке так, чтобы находить без помощи манящих чар.       Гермиона не знала, как благодарить их. Она впитывала памятью и записывала каждую инструкцию, укрепляясь в своей решимости сделать все возможное и невозможное, чтобы не подвести их, чтобы справиться с трудностями и суметь позаботиться о себе и друзьях. И с каждым днем упорно продолжала изматывающие и нечестные тренировки, продолжала отрабатывать защитные поля, надежно прятать карманное пространство среди разной местности от зоркого глаза Виктора, что не брезговал выслеживать ее с птичьей высоты, так часто ставя затем безжалостные «Слабо» своим тоскливым взглядом. Грейнджер знала, что ее рыцарь был излишне суров с ней. Что для обычного глаза она отлично прятала свою сумочку. Она знала, что вряд ли прибегнет к ней в качестве убежища. Однако ее магической семье так было спокойнее, и гриффиндорка не спорила. А Виктору, в свою очередь, пришлось смириться с ее упрямством и одобрить найденный вариант укрытия: трансфигурацию древесного ствола для того, чтобы спрятать там хитрую длинную молнию для полноценного входа. Гермиона даже жалела, что это был только запасной вариант. Но встретить очередное недовольство Рона ее недоверием к себе не могла – слишком многое стояло на кону. А уж если им придется еще и длительное время контактировать с такими дьявольскими артефактами, как крестражи…       Следующим на очереди стал Компас Намерений – тот самый артефакт, что некогда носил Виктор. Он позволял определять направление, намерения и тип накладываемой или уже наложенной на носителя магии. Одним утром Виктория надела его без лишних споров на предплечье девушке вместе с наручем из экзувия вейлы. Она была скупа на слова, но действия говорили гораздо громче любых признаний. Наставница взяла с ученицы слово вернуть ей прототип – и несмотря на суровость, деловитость наказа, подтекст был там. В блеске черных глаз. Пробирая щемящей признательностью до самого сердца.       С тех пор Виктору больше не удавалось застигнуть ее врасплох на тренировках. Это была хорошая новость. Вот только ее было мало. Их время подходило к концу: слухи, доходившие до Гермионы через миссис Крам, не предвещали ничего хорошего по возвращении в Англию. Змея наращивала чешую, отъедалась, копила яд, понемногу впрыскивая его в тело Министерства. На смену Фаджу готовился Пий Толстоватый, очевидная пешка Пожирателей. Частью его предвыборной компании была реформация учебного процесса в Хогвартсе, включая не только кадры, но и предметы – подтверждая слова профессора Снейпа. Уже в сентябре даже Хогвартс перестанет быть безопасным местом. Последние детские надежды развеялись. Не было никого другого, кто мог бы противостоять красноглазой змее, кроме троих, даже не успевших закончить школу, подростков.       Но Гермиона, под одобрительное качание головой Аида завершая работу над Оборотным и накладывая на все остальные контейнеры стазис, не интересовалась тем, как все выглядело со стороны. Тем, сколько у них было шансов – она возьмет их все.              ***              Виктор не отпустил ее на родину одну. Он был рядом, как и всегда, прося остаться с ней до самого последнего момента, вплоть до отбытия из Норы. И Гермиона не могла ему отказать. До совершеннолетия Гарри и снятия Надзора оставались считанные дни, за время которых нужно было уладить остальные дела. Гермиона ненавидела называть стирание памяти своим собственным родителям «оставшимся делом», будто последним пунктом в списке покупок. Она шла на преступление. Худшее из них. Предательство. Возможно, в какой-то степени даже убийство. Насилие над самой душой. Кем надо было быть, чтобы лишить своих родителей любимой дочери? Самой памяти о ней? Как жить с этим выбором? Когда-то она задавалась подобным вопросом в Министерстве, только думала тогда не о себе, а о Гарри и Дамблдоре. Как оказалось, судьба любит пошутить. А затем громко посмеяться. Добродетельная всезнайка, приверженица правил, пацифистка… Убийца. Сирота.       На плечо опустилась горячая тяжелая рука, не давая ей погрязнуть в мыслях. Они оба вернулись в Англию налегке. Убийца и ее… сообщник. Гермиона обернулась к Виктору, отпуская дверной звонок. Ей не хотелось браться за ключи или палочку. Она хотела, чтобы ее встретили с удивленным смехом и объятиями, торопливо накрытым столом и деланным ворчанием. Чтобы мама, отвыкнув от дочери, по привычке начала с забавных историй о строптивых детях, их зубах и не менее чудаковатых родителях, а папа неловко рассказывал о прочитанных книгах да маггловских новостях. Чтобы за вечер они не раз успевали поменяться местами, скрадывая неловкие паузы, когда Гермиона принималась рассказывать о своих успехах в ответ. После ужина обычно они все вместе садились смотреть телевизор, где сам телевизор не смотрел никто, устраиваясь с книгой или вязанием, или кроссвордом с судоку. Это был только их вечер. Домашний, обыкновенный, скучный. Гермиона чертовски соскучилась по нему. Она жаждала сделать последний глоток прежней жизни. Один-единственный семейный вечер перед тем, как... Где-то в коридоре раздались торопливые шаги и возглас.       Темные глаза напротив все это время смотрели на нее, спокойно, уверенно. Виктор был не просто ее рыцарем, верным партнером, надежным, как скала. Он был, чего греха таить, чистейшим слизеринцем. Нежным и добрым. Решительным и бесстрашным. Но еще — лучшим сообщником в любом ее начинании, каким бы ужасным оно ни было. Виктор улыбнулся своей теплой, робкой улыбкой, как в первую их встречу. Дверь распахнулась.       — Гермиона! Виктор! Боже правый, мы ждали вас только на следующей…       Гермиона прослушала большую часть гневной и радостной тирады, позволяя себе раствориться в домашних хлопотах. Она не выпускала руку Виктора большую часть времени. Прислушивалась к хриплому акценту, активно поддерживавшему беседу, и его голос был самым настоящим во всей любимой, но такой чуждой картине прямиком из прошлого. Они ужинали, они сидели перед телевизором, и Виктор с интересом наблюдал за футбольным матчем, то и дело издавая смешок и прося мистера Грейнджера объяснить произошедшее. Гермиона вслушивалась, пытаясь насладиться тем самым глотком, и не чувствуя, как влага ностальгии доходит до горла. Она словно пила ужасное, сводящее с ума зелье из жертвенной пещеры, от которого испытываешь жажду, но ничто не может ее утолить. Уют вечера растворялся в серой дымке за толстым, пыльным стеклом, лишь отзвуками доносясь до девушки. Ничего общего с морскими закатами, теплым уютом живого замка, заботливо зажигавшим для нее по ночам свет в библиотеке; с прелым виноградом и вонью уксуса после очередного неудачного эксперимента зельевара. Ничего общего с ночными хороводами и плясками вейл, их глупыми шалостями и нежданными визитами в замок, желательно, в ту самую ночь, когда особенно хотелось поспать. Всего лишь диван в гостиной. Телевизор. Судоку. Праздный вопрос о Живоглоте, поставивший смекалистую гриффиндорку в полный тупик. Она так мечтала об этом вечере. Но единственное, чего ей хотелось, так это забраться на диван с ногами и позволить горячим рукам по привычке взять ступни в теплый плен. А лучше накрыть их обоих пледом. С головой. Несмотря на жару, ей было ужасно холодно. Ей было страшно.       Они устроились на ночь в спальне Гермионы. Уже там Виктор предложил успокаивающее зелье, которое Грейнджер мужественно отвергла. Ей была нужна вся острота ее ума, чтобы провернуть одно из самых сложных заклинаний в своей жизни. Сложное, заковыристое, не просто стирающее, но подменяющее, и это было во много раз сложнее. По крайней мере, она была не одна. И повторяла эту мантру еще несколько часов, пока не убедилась, что родители крепко уснули. Работать над расслабленным разумом было проще. Хотя риск необратимости заклинания, несмотря на всю тщательность подготовки и учебы, был велик. И даже практика в болгарском Министерстве под присмотром опытной наставницы не шла ни в какое сравнение, несмотря на всю гриффиндорскую браваду всезнайки. Это был уже не незнакомый мальчик. Это были ее… ее…       Виктор поцеловал любимую в лоб. Гермиона Грейнджер с силой вдохнула, шевелением кисти призывая палочку из наруча на предплечье. Каждый шаг давался ей с трудом, каждая скрипучая половица была ступенью на пути к эшафоту. Она любила своих родителей. Они не заслуживали такой участи. Они не заслуживали предательства. Они не заслуживали смерти. Ее смерти. Своей смерти. Она любила своих родителей.       Они спали, каждый на своей половине кровати. Где-то в ногах затерялась книга. Это было несправедливо. На полочках в ряд стояли их фотографии, ее в пятилетнем возрасте, на море, после получения письма в Хогвартс, в парке, на качелях, в платье – Виктор занялся ими, как было оговорено. Гермиона не заметила, сколько из них он вместо исправления просто тайком засунул в бездонный карман своей мантии, но надеялась, хотя бы не все. Им предстояло избавить этот дом еще от столь многих улик. Она смотрела на своих спящих родителей, незаметно погружая их в более глубокий сон. Она любила своих родителей. Они не заслуживали смерти.       Она любила своих родителей. Она отнимала у них самое дорогое.       Она любила своих родителей. Она могла не суметь это исправить.       Она любила своих родителей. Она не хотела исправлять.       Она любила своих родителей.              Она подняла палочку, навела их на безмятежно спящие лица и произнесла:       — Обливиэйт.