Укрепляя международные связи

      Смириться не получилось.              Тоска разъедала ее, подтачивая сквозь серую пелену однообразных будней, лишенных волшебства и привычных чудес. Гермиона поклялась себе быть сильной, и держалась первую пару дней. Но время вокруг нее будто бы остановилось. Так бывало и раньше, особенно после чересчур насыщенного третьего курса, правда, в тот раз девушка была счастлива вернуться в тихую гавань, где все было привычно и неизменно. Тогда она долго гордилась собой за стычку с Малфоем, отличную успеваемость благодаря Маховику и спасение Сириуса с Клювокрылом. И впечатлений ей хватило вплоть до Чемпионата, где приключения захватили ее по новой. Теперь же… Отпечаток смерти на лице Седрика преследовал ее во снах. Душераздирающий вой мистера Диггори, всхлипы и крики Гарри, тихий плач Виктора. Столько горя за ничтожный срок. И страшная неизвестность, оставшаяся где-то там, на далеком кладбище в окружении душегубов под масками. Трусливое отрицание правды Министерством, отсутствие новостей. Вернее, сама невозможность их получения.       Гермиона была подписана на Пророк, и тот служил ей единственной ниточкой в мир магии на время каникул. Разумеется, она была осторожна, ведь в отношении магической почты в мире магглов распространялась куча правил. Однако теперь с тем же успехом Грейнджер могла не получать никакой. Потому что за всю неделю среди выставлений Гарри Поттера на посмешище не нашла ни намека на резонанс от обличающей речи Дамблдора. Будто той вовсе не прозвучало.       Будто Третье испытание гриффиндорке просто приснилось.       Седрик Диггори. Несчастный случай.              «Несчастный случай Непростительного в лицо», — в ярости плевалась Гермиона, безо всякого сожаления пуская лживые страницы на наполнитель для кошачьего лотка. Один лишь Живоглот в такие минуты был способен утешить свою хозяйку, урча у ее ног. Но и ему приходилось несладко. Свободолюбивый кот хотел нести дозор по двору, гонять в кустах сверчков и пугать на деревьях птиц. Он хотел гулять сам по себе, как делал это в Хогвартсе. Но оставался жмыром, а потому путь наружу ему был закрыт.       Они вдвоем оказались заперты в родной, домашней клетке, будто дикие птицы, попавшие в любящие руки. Родители все так же окружали свою дочь заботой, как было всегда. Но она не принадлежала их миру. Она каждый день, просыпаясь, хватала палочку прежде, чем успевала вспомнить, что опасности всего лишь привиделись ей в кошмаре, а колдовство для нее оставалось под запретом. Родители… Мама с папой сразу заметили, какой расстроенной вернулась к ним их любимая Гермиона. Они всегда считали дочь самостоятельной и признавали за ней право на личную жизнь, а потому не особенно давили, если той не хотелось чем-то с ними делиться. И она была благодарна за это право, стараясь не показывать свою тоску по школе, стараясь беречь несведущих родителей от тех тягот, с которыми ей приходилось сталкиваться на протяжении учебных лет. С чем они априори не могли ей помочь. Они были прекрасными людьми, понимающими взрослыми с современными взглядами.       Но еще они были магглами.       Инвалидами, для которых даже первокурсник с палочкой мог оказаться смертельной угрозой. Да что там, Гарри, будучи второкурсником, безо всякой палочки раздул свою противную тетку так, что ту пришлось расколдовывать целой команде Министерства. Что тогда говорить о совершеннолетних магах? Или Пожирателях? Родители были взрослыми. Но для Гермионы… Они были взрослыми детьми.       Она не могла на них положиться, не могла за них спрятаться, не могла рассказать о страшных событиях, разделивших магический мир на до и после. Если случится беда, именно ей придется защищать их. Но она была одна. Запертая в изоляции, лишенная практики, магии, ее единственного преимущества и светоча в мире ей же подобных. Лишенная вестей и зависимая от воли Надзора, принадлежавшего трусам и лжецам, слепо отказавшимся видеть правду ради собственного удобства. Она была близкой подругой Гарри Поттера, главного врага Темного Лорда и его свиты. Что случится, если на нее нападут? Ее семью тоже спишут на несчастный случай или вовсе заметут дело под ковер? А что, если даже она отобьется? Ее лишат палочки и выгонят из Хогвартса, заявив, что все ей приснилось? Что, если и среди Министерства находились тайные пособники Волдеморта, каким был Крауч в облике Грюма? А что насчет Империуса?              Казалось, что окружавшая ее размеренная жизнь была ненастоящей, блеклой картонной декорацией, за которой пульсировала реальность в карнавальных масках и жестоких страстях. Без ее ведома. А она сидела, будто на витрине, в своей спальне и ждала своей участи, редкой весточки от друзей. Ждала новостей, и разочаровывалась. Жгла выпуски Пророка. Снова и снова, каждый день. Каждый день. Провожая с натянутой улыбкой на работу отца, помогая матери с покупками, по-маггловски долго готовя ужин, стараясь не вспоминать кухню семейства Уизли, где полдюжины дел происходили одновременно, ведомые взмахом палочки…       И порой вздрагивала, будто бы ощущая на себе фантомный взгляд. Ее хватило лишь на одну прогулку по парку с родителями – она тогда намеренно не взяла с собой палочку, решив переломить тревогу, переступить свой страх с боем. Это была ошибка. В парке кто-то праздновал день рождения, и случайная громкая хлопушка чуть не лишила Гермиону чувств. Она вскрикнула, пытаясь схватиться за палочку, которой не было – и лишь в последний момент удержала всплеск дикой магии, что пробудился на защиту. Родители тогда довели ее до дома чуть ли не на себе, долго отпаивали чаем, пытались аккуратно расспросить. Больше не получилось отмолчаться.       И тогда бедной Гермионе пришлось сделать самое ненавистное в своей жизни: соврать.       Списать все на тоску по Виктору и усталость после экзаменов.       Иначе бы они попросту не отпустили ее в Хогвартс.              А без волшебства она не мыслила своей жизни.       И жить бы не стала.              Потому что нынешнее существование для нее само по себе было похоже на посмертие. Она бродила по дому вслед за Живоглотом, не расставаясь с бесполезной волшебной палочкой, тщетно отгоняя от себя вспышки воспоминаний. Радовалась отсутствию обоих родителей — спокойному времени, когда их смены на работе совпадали. Тогда кот укладывался спать на своих излюбленных местах, и она тоже усаживалась рядом, бралась за учебник и с горем напополам пыталась его осилить. Вечно сбивалась на мысли о защитных рунах, которые могла хотя бы попытаться наложить и без палочки. Вырывалась из чтения от резкой тишины, тут же оглядываясь на кота. Доверяя ему больше, чем себе.              Гермиона Грейнджер медленно сходила с ума.              Единственным ее утешением был Гарри, точно так же метавшийся в своей клетке, которую кто-то назвал домом, на Тисовой улице. Тот строчил не менее гневные тирады, солидарно костеря Пророк и Министерство на чем свет стоит. Он тоже был разозлен и напуган. Письма Рона были куда менее экспрессивны и длительны, но парень старался изо всех сил держать своих друзей в курсе, делясь всеми крохами информации, что ему удавалось выведать у отца. Гермиона порой перечитывала все четыре письма, что ей удалось получить от обоих друзей, и раз за разом вспоминала еще одного друга.       Вернее, больше, чем друга.              И тогда ее сердце начинало болеть так, что даже потеря магии отходила на второй план.              ***              Она сломалась на середине второй недели.              Был обычный пасмурный день, какими славилась Англия. Июльская жара на время спала, сменившись прелой сыростью дождя. Но тот был краток, лишь вымочив траву да наделив воздух удушливой тяжестью, пробравшейся в дом через москитную сетку открытых окон. Последнее было, скорее, решеткой для свободолюбивого Живоглота. На комаров жаловаться не приходилось. Правда, еще сетки мешали совам, потому на втором этаже одно окно всегда было открыто. А толстый кот еще не настолько отчаялся, чтобы им воспользоваться.       Гермиона как раз закончила уборку на первом этаже, когда услышала шорох крыльев. И незнакомый, хищный клекот. На миг ее сердце будто остановилось – а затем она уже бежала, побросав все тряпки, наверх, распахивая дверь, чтобы обнаружить на подоконнике хищную птицу с привязанным к ее лапке письмом. Грейнджер осторожно приблизилась к незнакомому гонцу, но тот встретил ее недоумевающим криком.       — Да тише, тише, — тут же зашипела она, быстро пытаясь отвязать послание от длинной лапы.       Подобные птицы были не менее странным явлением, чем совы, но куда более громким, потому могли привлечь даже больше внимания, чем обычно. К счастью, птичка оказалась не сильно боевой, а ее хищный клюв был даже меньше вороньего. Гермиона читала, что большие орлы весьма агрессивны, потому их редко использовали в качестве почтальонов, предпочитая церемонных сов или таких вот некрупных крикунов.       В конце концов у нее получилось. Она трясущимися руками развернула послание, ожидая чего угодно, но не короткого:       «Как ты?»       Без подписи, без приветствий и прощаний. Но в личности отправителя Грейнджер не усомнилась ни на секунду. В этих двух словах был весь ее Виктор.       Шквал воспоминаний о прошедшем годе, о теплых взглядах, горячих руках и страстных поцелуях обрушился на нее, заставляя жмуриться, пережидая приступ невыносимой тоски. Она, не выдерживая напора, села на кровать. После чего, сломившись под собственным весом, упала на подушку и заплакала, сминая бумажку в трясущейся руке. Она не могла соврать и ему, не могла себя пересилить. Она была не в порядке.       Но еще она обещала ему написать.       Нет, не так.       Если она ему не напишет, то…              Проплакав какое-то время, девушка так и уснула, прижимая к себе клочок бумаги.              В таком состоянии ее и застали родители. Вместе с перепуганным летуном, тут же выпрыгнувшим в окно и покрикивавшим им нелестные эпитеты с ближайшего дерева. Похоже, ему было велено дождаться ответа, несмотря ни на что. Гермиона, позевывая и шмыгая носом, позволила себя усадить отцовским рукам, пока мамины настойчиво пытались всучить стакан воды. Пришлось разжать руку, чтобы ухватиться получше и не пролить на себя воду – и тогда из пальцев вывалилась заветная записка. И отец подхватил ее прежде, чем она успела опомниться.       Мистер Грейнджер прочитал два слова. Нахмурился.       После чего передал бумажку жене, чтобы та своими глазами увидела находку.       — Это от Виктора, милая? – угадала проницательная женщина.       Гермиона, краснея, неловко кивнула, прячась за новым глотком.       — Почему ты расплакалась? – нахмурился отец, но на его плечо предупредительно легла рука, а сама женщина быстро уселась рядом с дочерью, обнимая ее за плечо.       — Ты говорила, что вы расстались друзьями? – вспомнила она. – Возможно, он?..              Гермиона невесело улыбнулась, замотав головой.       — Виктор замечательный, ты знаешь, мама. Дело не в том, что…       — Но вы расстались, — уточнил отец.       От его напряженного тона, направленного в сторону невиновного, девушка мигом подобралась. Ощущение несправедливости, копившееся в ней давно, почему-то вырвалось жестокой реакцией сейчас. Совсем не на того, на кого следовало.       — Он приглашал меня на лето в Болгарию, папа, — поджав губы, посерьезнела Гермиона. – Он любит меня… Так что… Не смей думать о нем плохо. Если кто и разбил ему сердце, то это я.       Слезы снова попросились наружу, но гриффиндорка торопливо растерла их, проморгавшись.       — Я знаю, как это звучит, — пробормотала она. – Я знаю, что у нас нет будущего. Я просто… Просто не могу пока ему ответить, вот и все. Не могу подобрать слова. Тебе не о чем переживать, все в прошлом.       Она сделала над собой усилие, совершая глубокий вдох. А затем медленно выдохнула, пытаясь привести мысли в порядок, как учили книги по йоге. Когда-нибудь этот метод должен был сработать. Но явно не сейчас.              Ее родители какое-то время молчали, переглядываясь между собой.       — А ты хочешь к нему? – вдруг задал вопрос папа, что само по себе прозвучало из его уст удивительно. Обычно так говорила мама. Но та задала другой вопрос, заметив неохотный, сдержанный кивок дочери, сопровождаемый побелевшими костяшками в сжатых кулаках.       — Надолго? – спросила она. – Он знает… как? Заберет тебя? Или мы должны…       И тут Гермиона вскочила.       — Вы же не?.. – воскликнула она, глядя на них поочередно. И тут к горлу подступил комок. Потому что ее родители выглядели чересчур спокойными – будто похожий разговор уже происходил у них наедине. Будто они обсуждали состояние дочери у той за спиной. Неужели она была настолько слаба? Неужели она не смогла даже самую малость справиться с тем, с чем пообещала себе, почем зря расстроив родителей? Что, если случится опасность и ей придется быть сильной не только ради себя?       Гермиона была совершенно недовольна собой.       Но еще ей было только пятнадцать.       Даже если фактически…              — Милая, — вдруг подала голос мама, усаживая дочь назад, ласково гладя по макушке. – Это правда, мы не можем помочь тебе с тем, что касается… магии, — осторожно произнесла она последнее слово. И тут Грейнджер заметила, что отец успел положить рядом забытую ей внизу палочку. Сердце тут же сжалось от любви к родителям. Они так старались ради нее.       — И мы пообещали, что не будем вмешиваться, если ты будешь осторожной и прилежной ученицей, если нам не нужно будет волноваться, — подхватил отец.       — И ты не дала нам поводов, — уже легче продолжила мама. – Ты еще совсем девочка, так что отпускать тебя одну в Хогвартс само по себе было для нас нелегким решением. Но за эти четыре года ты доказала нам, что в состоянии о себе позаботиться, чем мы с папой гордимся. А теперь, что касается Болгарии…       — Вам не нужно принимать такое тяжелое решение, — покачала головой Гермиона.       — Это наша обязанность, как родителей, — не согласилась мама. – Конечно, несмотря на самостоятельность, ты все еще несовершеннолетняя, но… Мы должны думать в первую очередь о тебе, а не о наших страхах. И ты…       — Дорогая… — тут же заворчал папа, прерывая жену.       Та улыбнулась, покачав головой, исправилась.       — В общем, дай нам с папой пару минут сейчас, ладно? Мы должны кое-что утрясти между собой внизу, а потом что-нибудь придумаем. Твой почтальон может немного подождать?              Гермиона растерянно кивнула. В ней поднималось что-то новое, впервые за полторы недели. Она бы, возможно, привыкла со временем, смирилась, но ее родители, как оказалось, не были с этим курсом событий согласны. Неужели для нее могло случиться чудо и без волшебной палочки?       Родители ушли, оставив дочь разбираться с перепуганным почтальоном. Тот клюнул на кошачий корм и пару совиных вафель, соизволив вернуться на подоконник. И чуть снова не сбежал, когда на тот же корм клюнул и Живоглот, дружелюбно и немного плотоядно засветив глазами из темноты. После того, как пернатому были принесены официальные извинения, и Живоглот доел остатки корма, потеснившись, чтобы дать соседу достаточно пространства на общем подоконнике, Гермиона все-таки решилась разведать обстановку.              Родители пили чай за обеденным столом, уже закончив основной спор. Грейнджер не была уверена, что тот решился в ее пользу, потому что отец все еще выглядел недовольным, тогда как мама хладнокровно шумела чаем, намеренно давя ему на нервы раздражающим звуком. Слабо улыбнувшись от забавной сцены, девушка все-таки спустилась к ним. И только на последних ступеньках вспомнила, что сжимала в руке волшебную палочку, в которую вновь вцепилась, стоило найти рукоять пальцами. Да, нечто похожее у нее уже было на третьем курсе, когда она так же нервно теребила Маховик под мантией. И стоило на горизонте показываться малейшей потребности, как она…       — Садись, — улыбнулась мама, отодвигая соседний стул.       Они не знали об этом. О том, что их дочь прожила почти два года без них вместо одного. Что она уже была не той, кого они помнили. В памяти всплыл фантастический сериал из телевизора, где главные герои прыгали во времени. А в другом и вовсе летали на космическом корабле, преодолевая скорость света. Говорят, на скорости света время останавливается…       — Вы уже что-то решили? – смахнув глупые мысли, уселась Гермиона.       — Мы сошлись на том, что сперва хотим на твоего Виктора посмотреть, — взял слово папа.       И тут же получил под столом ногой.       — Ты имел в виду «познакомиться», верно, любимый? – уточнила мама. – Так происходит, когда девочка отваживается привести своего парня к родителям, хотя вовсе не обязана этого делать. Особенно, когда ее отец так неудачно подбирает слова.              Гермиона посмотрела на обоих очереди.       — Только не говорите, что вы из-за меня поссорились, — горестно вздохнула она.       — Твой отец не желает читать пачку хвалебных од твоему Виктору, что ты мне написала за год, хотя сам же является поклонником Шекспира, — задрала бровь миссис Грейнджер.       Девушка мигом покраснела.       — Да, я упоминала его раз или два, это правда, но ты преувели…       — И делает вид, будто я не прожужжала ему все уши радостью, что наша девочка нашла хорошего мальчика для первых отношений.       — Он старше нее на три года!       — Ты старше меня на два, и что?       — Ей всего пятнадцать!       — Поэтому ты посадишь нашу дочь под замок и будешь смотреть на ее страдания до совершеннолетия?              Гермиона ошарашенно смотрела на них.       — Да что вы в самом деле?.. – попыталась она сформулировать мысль, и не смогла. Потому просто подождала, пока отец озадаченно почешет затылок, после чего махнет рукой.       — Пригласи его к нам на ужин, и мы будем в порядке, — смирился он.       — Тебе же нужно назначить дату заранее, да? Как насчет субботы? – мама уже принялась перебирать в уме их с папой рабочий график.       Но Гермиона ее уже не слушала. Она медленно поднялась, глядя на своих родителей. Не разрешая себе по-детски взвизгнуть и броситься маме на шею лишь потому, что нужно было скорее бежать наверх и писать Виктору.              Все еще могло получиться.              ***              В оговоренную субботу вечером раздался звонок в дверь.              Гермиона, вся на нервах, пошла открывать дверь. Живоглот терся у ее ног, потому пришлось аккуратно его отодвинуть, чтобы затем отпереть цепочку и обнаружить…       — Виктор! – вспыхнула она, чувствуя, как сердце выпрыгивает из груди.       Видеть кусочек родного магического мира у себя на пороге, всего в шаге от нее, было так странно, что не сразу получилось поверить глазам. Будто картинка вмиг стала контрастнее. Она все еще думала, что грезит, когда в нос ударило тепло присутствия, аромат незнакомого одеколона и легкий родной запах гостя. На болгарине вместо привычной формы была черная рубашка-поло и такие же брюки. Он кривовато, явно нервничая, улыбнулся. Ее чудо.       — Гер-ми-вона? — поднял брови он.       И чем-то зашуршал.       Тогда произошли следующие вещи: Грейнджер, так и не оправившись до конца от шока, наконец-то заметила, что парень был в начищенных туфлях в жару – хотя она подчеркнула фразу «никакой парадной одежды»; еще она заметила, что в его руке был пакет с чем-то объемным – хотя она трижды, заглавными буквами написала ему «НИКАКИХ ПОДАРКОВ», для верности еще и дважды подчеркнув; а еще Живоглот, воспользовавшись заминкой, все-таки прошмыгнул во двор, вызвав родительский возглас из глубины кухни. Но сейчас было не до него.       — Потом с тобой разберусь, — вздохнула Гермиона и пропустила парня внутрь. – Давай сюда свою взятку, ботинки сбрось где-нибудь на входе, тапки вон там.       Она прикрыла за ним дверь, знаменуя начало одного из самых серьезных экзаменов в своей жизни.              К которому не смогла бы подготовить своего протеже при всем желании. Но тот на удивление неплохо держался, сначала пожав руку мистеру Грейнджер, после чего учтиво поцеловав в поклоне костяшки миссис Грейнджер. Затем он, разумеется, привычно пояснил ошарашенным родителям, что таков этикет его родины, и отодвинул стул для Гермионы. Смутившемуся отцу пришлось торопливо последовать его примеру для жены.       А затем мистер Грейнджер, вспомнив, вернулся к столу, на котором дочь оставила подарок, и вынул из пакета две пузатые бутылки – тогда разговор и начался.       — Виктор, я же просила!.. – зашипела на гостя испуганная Гермиона. Он все-таки додумался притащить дары – и не невинные цветы с конфетами, а алкоголь! Что себе выдумает отец от таких подарков?       Но болгарин взглянул на нее с искренним непониманием.       А слово перехватила мать семейства:       — Право, Виктор, не стоило, — дружелюбно улыбнулась она. – У нас всего лишь ужин, а тут такой серьезный подарок.       Слава Мерлину, мама завернула разговор в безопасное русло.       Гермиона ждала, что Крам что-нибудь буркнет или смутится. Но, как оказалось, у парня было свое многословное мнение на этот счет.       — О, поверьте, мне это совершенно ничего не стоило, — улыбнулся он. – Я принес две бутылки, в одной из них красное сладкое – да, в правой руке, мистер Грейнджер – мой любимый сорт, молодое, ему буквально месяц, сладкий букет подчеркнут ноткой малины и черешни, густое и неплохо пьянит, но, поверьте, градуса совсем не чувствуется… — болгарин вдохновленно жестикулировал, пока Гермиона не дотянулась до него и не зашипела на ухо:       — Виктор.       — Да, точно, — нервно прервался он. – Во второй бутылке виноградный сок. Разумеется, Гермионе еще нельзя алкоголь, поэтому я надеялся, — он неловко улыбнулся, — что по крайней мере вы сможете оценить дары моей родины, — и тут же встревоженно оглянулся на девушку, — если это уместно, конечно, — смущенно поправился он.       — Огромное спасибо, Виктор! – первой пришла в себя после тирады мама, выразительно стреляя взглядом в отца. – Похоже, ты разбираешься в алкоголе получше нас. Мы попробуем, если ты не против? Дорогой, ты не нальешь нам троим?       Виктор, уже перенесший вес вперед, после ее слов остановился, удивленно обернувшись к Гермионе. Та предупредительно покачала головой, и болгарин, хмурясь, расслабился. Похоже, согласно этикету, именно гость должен разливать напиток, удвоив неловкость. Мама их спасла. Когда бокалы наполнились, и младшей Грейнджер достался ее сок, они наконец приступили к трапезе. Стейки у отца всегда получались неплохо, потому насчет еды она не волновалась. Мясо есть мясо.       Но стоило ей отхлебнуть подарок…       Гермиона ахнула. И в тот же миг пересеклась взглядом с удивленно застывшими родителями, смаковавшими вино. И если испитое ими хоть вполовину было таким же вкусным, как ее освежающий, насыщенный божественный нектар, она прекрасно их понимала.       — Виктор, это удивительно! – воскликнул отец. – Это…       — Волшебно, — подсказала девушка, весело подмигивая довольно заулыбавшемуся Виктору.       Умелая взятка оказалась совершенно кстати.              — Значит, твои родители – фермеры, Виктор? – уточнила мама. — А сам ты спортсмен, если я не ошибаюсь? Гермиона очень много писала о тебе, так что мы несколько в курсе…       Глаза Виктора округлились, мигом скосившись на свою пару, но та не посмела пересечься с ним взглядом.       — Э-э, да, популярный спорт среди магов, — пожал плечами он, торопливо вернувшись к беседе. – Ничего примечательного.       Гермиона подавилась воздухом. Крам шел ради нее на настоящие подвиги, отчего его ужасно хотелось расцеловать.       — Да? – переспросил отец. – Гермиона рассказывала, именно по этому, э-э… квид-дичу был Чемпионат мира в том году, мы тогда отпустили ее с семьей друга. Она говорила, было очень захватывающе. Ты там был? За какую команду болеешь?              Одновременно произошли три вещи.       Крам замер, судорожно пытаясь удержать лицо.       Раздался грохот – Живоглот, успевший вернуться в дом, запрыгнул на столешницу, зарылся в пакет и упал вместе с ним, шелестя оберткой.       А Грейнджер прыснула, и, давясь смехом, ринулась за котом, надеясь, что родители спишут ее истерику на его проделку. Она уже схватила толстого пройдоху, разодравшего свой подарок, забытый в пакете, когда до ее ушей донеслось траурное:       — Да, был. Отличный вышел… матч. Финал, правда, разочаровал, но ловец моей любимой команды старался изо всех…              И тут Гермиона расхохоталась в голос, глядя, как на нее гневно обернулись оба родителя. Она так и стояла с Живоглотом в руках, а тот – с кошачьим лакомством в зубах. И, глядя исключительно на Виктора, наконец-то беззвучно расхохотавшегося за их спинами, Гермиона с довольным видом пожала плечами:       — Забыли подарок для кота.       Мама переглянулась с отцом, они оба смерили дочь взглядом, после чего вернулись к уже чинно улыбавшемуся Краму.              Остаток разговора прошел без происшествий.       Стоило сказать спасибо Живоглоту.              После ужина, когда Виктор остался наедине с отцом, увлеченно объяснявшим магу, что такое «дантист» и чем пользовались магглы вместо магии и зелий, Гермиона с облегчением сбежала к матери на кухню, помогать мыть посуду. Ей нужно было перевести дух. Пока что родители не затронули главную тему, и стоило им сказать за это спасибо.       — Ну как мы с Виктором? – тихо спросила она, имея в виду, конечно, «как тебе мой парень».       Шум воды должен был скрыть их разговор, но мама все равно покачала головой, состроив страшные глаза и кивнув в сторону столовой. А потом улыбнулась, подмигнув. Гермиона облегченно выдохнула. Честно говоря, она уже настроилась на поездку, с первого взгляда заново прикипев к родному профилю – и теперь ее сердце не слушало никаких доводов разума, выбросив их вместе с привычной рассудительной Грейнджер на задворки сознания. Крам был совсем рядом, такой настоящий, как частичка дома…       Девушка зажмурилась, пытаясь взять себя в руки.       Она уже была дома.              И тут до ее ушей донесся серьезный тон, смешанный с болгарским акцентом. Она мигом обернулась, будучи готовой бежать на помощь – но мама не позволила ей, преграждая дорогу:       — Иначе твой отец не успокоится, — негромко заговорила она, но ее дочь отличалась фамильной твердолобостью.       Она вывернулась из материнской хватки, решительно шагая к столу, где нахмуренный Виктор мигом вскинул на нее глаза, сурово спрашивая:       — Гер-ми-вона, почему твои родители не идут с нами?       Повисла пауза.       Выключилась вода.       Все трое Грейнджеров из разных частей дома переглянулись, после чего вновь перевели взгляд на Крама. Тот продолжал ждать ответа.       После продолжительной паузы отец поскреб затылок и смиренно сообщил Гермионе:       — Вопросов больше нет.       — Это значит «вы идете», да? – растерялся Виктор. – Мне нужно объяснить вам правила обращения с порт-ключом…       Подошедшая миссис Грейнджер со смешком покачала головой, обнимая дочь, целуя ее в макушку и повторяя за мужем:       — Вопросов больше нет, — после чего вдруг добавила. – Но если ваш отъезд не срочный, то вы могли бы немного задержаться. Милая, почему бы тебе не показать Виктору Лондон?              У Гермионы перехватило дыхание от понимания, что именно значили слова из уст родителей. Она быстро подошла к начинающему заметно нервничать парню и торопливо зашептала ему на ухо:       — Ты мой герой, — она незаметно сжала его плечо, не зная, как сильнее его подбодрить и не смутить при этом. — Все идет лучше, чем я ожидала, и сейчас мне надо доиграть этот матч. Родители не идут с нами, все по плану. Я объясню тебе позже – а сейчас, прошу, подыграй мне.       Крам неловко кивнул, кончик его уха покраснел.       Девушка разогнулась, жизнерадостно хлопнув парня по спине.       — Спасибо, мам, пап, за вечер. Я бы хотела показать Виктору мою комнату, вы не против?       Упомянутый крупно вздрогнул. Мама смерила папу взглядом, и тот опустил протестующую бровь обратно.       — Разумеется, — кивнул мистер Грейнджер. – Приходите посмотреть телевизор, если станет скучно.       — Обязательно, — закатила глаза дочь, чуть ли не утаскивая Виктора за собой на лестницу.       Тот подхватил ее под локоть, когда она споткнулась, и они уже вровень поднялись на этаж, ведомые Гермионой к пункту назначения.              И едва отперли комнату, как Грейнджер не очень вежливо или гостеприимно протараторила:       — Будь тут, Виктор, пожалуйста, ради Мерлина, располагайся, я на пять минут! – впихнула его внутрь и умчалась вниз.              Очевидно, добивать свое любимое семейство.              ***              Она вернулась не через пять минут, а значительно позже.       В ее комнате не горел свет. Но, к счастью, Виктор был слишком вежлив, чтобы аппарировать без прощаний – и Гермиона бесстыдно этим воспользовалась. Более того, была горда собой, потому что все-таки смогла отвоевать свой кусок счастья.              Крам сидел на ее кровати, лунный свет лился на его ноги в пластиковых серых тапочках, а сам он, пребывая в подобии транса, бездумно разглядывал ее розовые обои в жизнерадостный девчачий цветочек. И лишь бросил косой взгляд, когда Гермиона победоносно захлопнула за собой дверь. А затем его глаза расширились, когда гриффиндорка с восторженным воплем бросилась на него, удушая в объятиях.       — Герми… Ох, да стой! Ох, м-м… — до его губ наконец добрались девичьи, настойчивые.       Раньше она не предпринимала собственных попыток углубить поцелуй, но сейчас попыталась, предсказуемо столкнувшись зубами и все равно забравшись на парня, чтобы счастливо засопеть ему в шею.       — Гер-ми-вона, ты меня пугаешь, — пробормотал совершенно обескураженный Виктор. Он осторожно обнял в ответ, принимаясь успокаивающе гладить по спине.       — Я соскучилась, Виктор, — искренне выдохнула Гермиона, стискивая его что есть мочи. – Я так соскучилась, ты бы знал…       Она зажмурилась, пережидая внутреннюю бурю.              И Крам наконец-то ее понял.       — Не получилось, да? У меня тоже, — тихо признался он ей в волосы. – Две ночи не спал по приезду, думал, может, все-таки стоит тебя украсть. Обещал себе не писать первым, но всей выдержки хватило на неделю. По рукам себя бил, а все равно сорвался. Я бы в любом случае приехал, знаешь? Может, и украл бы. Родители, увидев мои ЖАБА, даже пообещали прикрыть перед вашим Министерством…       Гермиона тихо рассмеялась, потершись о его шею. Болгарин был в своем репертуаре.       — Даже не буду выяснять, есть ли тут доля шутки. Ты спрашивал, как я? Очень плохо, — она не смогла разжать объятия, даже когда парень заворочался под ней, устраиваясь поудобнее. Он сам подтянул ее повыше. – Очень плохо, Виктор.       — Так и знал.       — Ты прекрасно справился на ужине, знаешь?       — Честно признаюсь, изначально был соблазн подмешать в вино снотворное…       — Виктор.       — Я люблю тебя.       Сердце гриффиндорки екнуло. Похоже, парень понял из произошедшего гораздо больше, чем казалось на первый взгляд. Все-таки, он был ужасно зорким. И времени обдумать события вечера у него оказалось предостаточно. А потому лукавить стало бессмысленно.       — Мне кажется, Виктор… что я тоже тебя люблю, — тихо произнесла она.       — Да, это я тоже заметил, — усмехнулся болгарин.       А затем вдруг счастливо стиснул ее, выдавливая воздух из них обоих. После чего ослабил хватку, конечно, но его эмоции, его жар так и остался под кожей, сплетаясь вместе с магией и дыханием. Они полулежали так уже какое-то время, когда Гермиона ляпнула:       — Ненавижу Ромео и Джульетту.       И Виктор в ответ тихо рассмеялся.       — А я ненавижу вашу манеру говорить «мой парень», — поделился он. – Странно и немного унизительно.       Гермиона удивилась.       — В смысле?       Болгарин принялся задумчиво выводить на ее спине узоры, будто бы выписывая слова:       — Ну смотри, слово состоит из двух, «мальчик» и «друг». Если говоришь о дружбе, то при чем тут «мальчик»? А если не про дружбу, то при чем тут «друг»? Кажется, будто у девочек мальчиков-друзей не бывает – а у тебя двое, но ты их так не называешь. Если же подразумеваются романтические отношения – это слово будто обесценивает статус партнера. Непонятно. Нечестно.       Наконец поняв, о чем он, англичанка рассмеялась, удрученно закивав.       — И правда, — и ее тут же осенило. – А какое слово тебе больше нравится, Виктор? У нас есть другие.       — Ага, — кивнул тот. – Мне больше нравится «кавалер». Или «ухажер». Хотя бы понятно, что мои намерения серьезны, и слово вполне отражает этап отношений между знакомством и помолвкой.       На последнем слове Гермиона покраснела.       — Знаешь, «парень» тоже неплох, — тихо фыркнула она. – Виктор, мои родители и так прекрасно поняли, что ты… как говорит папа, «человек старой закалки». Конечно, на первый взгляд ты показался им… ну, байкером. Высокий, накаченный, угрюмый, знаешь…       — «Байкер»? – недовольно переспросил Крам, осторожно ссаживая с себя девушку и заглядывая ей в глаза. – Кто это? Это плохо?       Гермиона усмехнулась, трепля его по макушке.       — Очень мужественно. Это ребята, что ездят на мотоциклах… Может, ты видел, такие быстрые, на двух колесах — э-э, что-то вроде наземных метел – образуют банды, носят татуировки, обладают хорошей физической формой и не против подраться. Но, конечно, это всего лишь стереотип, да и родители сразу поняли, что хороший парень.       — О, — озадаченно моргнул Виктор. И неохотно расслабился. – Ну, в чем-то они угадали.              После чего снова нахмурился, вдруг усаживаясь ровнее и разворачиваясь к девушке.       — Что вообще происходит, Гер-ми-вона? – перешел он к главному. – Я, так понял, остаюсь ночевать? А потом что? Мы отправляемся в Болгарию с ними или?..       Гермиона кивнула.       — Вдвоем, Виктор.       И тут парень мигом принялся возмущаться.       — Как это? Ты же несовершеннолетняя, а они знают меня всего пару часов! Как они разрешили тебе отправиться в другую страну со, считай, незнакомцем?..       Похоже, он принял ее мысль слишком близко к сердцу. Гриффиндорка рассмеялась, откидываясь назад, опираясь затылком на прохладную стену. Она потянула за собой Виктора, но тот заупрямился, готовый к спору.       — Честно говоря, они за последний год прочитали в моих письмах больше о тебе, чем обо мне, — со смущением призналась она. – Я немного… ну, была в восторге.       Крам медленно покраснел.       — Так что они тебя знают немного лучше и дольше, чем ты думаешь, — продолжила девушка, пожав плечами. – А кроме того… — она вздохнула, отрываясь от опоры и заглядывая собеседнику в глаза. – Они знают, что будут лишними, Виктор.       — Что? Они вовсе не!..       — Не спорь, — девичья ладонь легла на крепкое плечо. – Они осознали и приняли это, когда у меня проявились способности. И меньше всего мои родители хотят быть мне обузой – молчи, Виктор, это всего лишь правда, ничего ужасного. Они по крайней мере у меня есть, они приняли меня вместе с моим даром, и этого достаточно. Подумай о своем доме, о всех повседневных вещах, которые ты привык делать при помощи палочки – в доме Уизли было полно нюансов…       — Дома я все проверил, — упрямо насупился Крам, бегая невидящим взглядом по покрывалу в фиолетовые бабочки. – Все должно быть в порядке.       — Правда? – Гермиона знала, что должна была объяснить ему как можно более доходчиво, чтобы они поскорее закрыли больную тему. А потому не жалела слов. – То есть, ты будешь намеренно избегать магии и всего, что с ней связано, чтобы моим родителям не было неловко? Будешь подавлять свою природу ради меня? Что это за отдых тогда? Ни им, ни мне, ни тебе, понимаешь?              Хмурые густые брови окончательно сошлись на переносице. Парень какое-то время молчал. После чего поднял печальный, понимающий взгляд на Гермиону. И та со вздохом увлекла его в объятие.       — Это так странно, — признался Крам, кладя ей голову на плечо. – Так… нечестно.       — Как есть, — пожала плечами Грейнджер.       В конце концов, он был чистокровным волшебником, а потому прежде с подобным попросту не мог столкнуться.       — Но как ты… как ты летом попадаешь в магические места, если тебе нельзя пользоваться палочкой? Кто-то же из магов должен за вами присматривать? – и тут до болгарина дошло.       Он резко отстранился, хватая девушку за плечи:       – Погоди… — его голос стал низким. – Погоди, ты же не хочешь сказать, что после того, что случилось, тебя просто тут броси… Ты тут совсем одна? Как и каждый год все это время? Среди магглов, без палочки, без чар на доме, без присмотра и защиты? Гер-ми-вона…       Ему начало дурнеть.       — Это лето другое, — растерянно пробормотала Гермиона, и сама начиная замечать, какой идиотской была ситуация со стороны. То есть, Надзор над ней был, но действительного присмотра – нет? – Раньше как-то не надо было, а в Косой переулок за учебниками нам помогали добраться в Дырявом котле, трактире…       Виктор просто смотрел на нее.       После чего нервно дернул щекой и отвернулся. Отсел, отпуская ее плечи, судорожно обдумывая варианты с медленно сжимающимися кулаками.       — Не страна, а дурдом какой-то… — пробормотал он, играя желваками. – Я даже не говорю о твоих предыдущих годах… Маньяк целый год легко притворяется учителем, на мировом событии саботаж, и виновных толком не ищут, в школе на людей нападают, организаторы исчезают – а авроры где? Курят? Четверокурснику в одиночку приходится бороться за свою жизнь, а директор говорит с учениками, как полководец с солдатами, но сражаться их при этом не учит. Вместо Министерства вообще какая-то шутка…       — Виктор, пожалуйста…       Но парень уже взял себя в руки, покачал головой, успокаиваясь после пары долгих вдохов и выдохов. Смягчился, возвращаясь к собеседнице, ласково гладя ее по щеке.       — До меня, дурака, дошло, — с теплотой и горечью отозвался Виктор. – Все будет хорошо, Гермиона. Если мы идем вдвоем, порталы нам уже не понадобятся, они исчезнут в полночь. Я с радостью принимаю приглашение переночевать.       — Виктор, — горестно простонала Грейнджер.       — И как раз заметил симпатичный диван у вас в гостиной… — как ни в чем не бывало продолжил тот. – Так что с тебя одеяло – и мы в расче…       — Виктор, ты спишь здесь, — попросту заткнула его Гермиона. А затем для верности похлопала по кровати. – Рядом со мной.       — Что? – уставился на нее Крам.       — Что слышал, — поджала губы девушка. – Ты расширишь кровать, а я принесу второе одеяло, простыню и подушку. Ты спишь в моей комнате. Это не обсуждается.       — Почему? Я же…              И тут губы Гермионы задрожали. Вместо ответа она помотала головой, вставая и не позволяя парню встать следом.       — Это не обсуждается, — повторила она и вышла вон.              А когда вернулась, уже держалась чуть лучше, нагруженная ворохом белья. Но в ее комнате свет так и не был включен. Возможно, Виктор попросту не знал, как это делалось. Вот только он точно должен был знать, как трансфигурировать кровать – и Грейнджер была уверена, что донесла свою мысль предельно ясно.       — Серьезно, Виктор? Амортизирующие чары? Ты укладываешься на полу? – она рассерженно задрала бровь.       — Я сплю в твоей комнате, — кивнул Виктор. – Но не в кровати своей несовершеннолетней девушки. Твои родители доверили… На мне ответственность, Гер-ми-вона. За тебя. И если я хочу быть достойным… — он отвел взгляд, краснея.       Гермиона попросту закатила глаза, передавая ему постельное белье.       — Виктор, не глупи, — попыталась она в последний раз. – Я тебя не съем.       Чужие скулы потемнели еще сильнее.       — А вот я не настолько в себе уверен, Гер-ми-вона. Слишком… слишком соскучился.       И это всего за две недели разлуки. От его искренних, нежных слов сердце предательски екнуло.       Они оказались так близко… Гриффиндорка смущенно отвела взгляд, выдыхая, виновато отшагивая. В вымученных словах Виктора звучали разум и ответственность, которых сама она, к стыду, у себя не досчиталась. Потому что чувствовала ту же тоску. Потому и выгрызла у родителей право на ночевку парня рядом с собой. Так что пришлось смириться и позволить ему мирно разложить постель, в свою очередь обеспечив за это время предметами гигиены – уж чего-чего, а новых зубных щеток и полотенец у семьи дантистов нашлось в избытке.              Наконец они улеглись. Виктор предварительно оставил портал и несколько своих вещей на столе, трансфигурировав из одежды пижаму. Палочка, несмотря ни на что, так и осталась в невидимом футляре на предплечье. Помимо кожи – скорее всего, также вейлы – в лунном свете наруча блеснул металл, прежде чем артефакт вновь скрылся, и подобного раньше там точно не было. «Виктор и сам готовится к худшему», — подумала Гермиона, наблюдая, как портал на столе с тихим хлопком исчезает.       И все равно вздрогнула, вспоминая похожий звук, принесший ужасные вести. Но, по крайней мере, вернувший гонца домой. Она свесила руку с кровати, нащупывая плечо Виктора, а затем дотягиваясь до ежика волос. Болгарин вздохнул, шевельнувшись. Тонкие ищущие пальцы оказались в теплой хватке, согревшей их обладательницу лучше любого июльского зноя или самых сильных чар.              Она была дома.