духота
30 июля 2024 г. в 16:09
***
«…Мне кажется, мы стали ближе. Тебе не кажется? Особенно сейчас, когда твоя мама болеет, я больше волнуюсь за тебя. Ты говорил, что из-за этого не можешь ходить на дополнительные… Но ты помнишь, что я рядом, верно?» Санёп только сейчас понимает сполна, насколько заврался. Насколько придумал себя, что уже не знает, как выбраться. Точнее, он придумал себя только для неё. Для той, кто жила в его мыслях, заполняя собой каждую клетку тела. Влюбленный пацан-старшеклассник, кажется, не мог и не должен был чувствовать себя так. Даже сейчас, когда время прошло, когда всё уже сказано, когда правда раскрыта, эта ложь разъедает изнутри. Ёп думает об этом, прикрывая глаза тыльной стороной запястья, лежа на кровати, жесткой и слишком скрипучей из-за чистого постельного белья, душный запах лаванды от которого неприятно щекочет в носу. Комната ощущается дешевым гостиничным номером у трассы. Хотя должна ощущаться, как дом. В голове все еще шуршали волны, все еще перед глазами было её аккуратное бледное лицо. Это обещает быть ещё одна бессонная ночь. Санёп убирает руку от лица, снова разворачивает листок, пробегаясь взглядом по буквам, вырывая отдельные фразы, которые блекнут в тусклом свете настольной лампы — он еле-еле освещает стол, почти не доставая до кровати. «…Я думаю, хорошо бы было, если бы мы увиделись. Я бы смогла обнять тебя. … Я много писала о себе, потому что ты сказал, что тебе интересно читать о моей жизни, но я так мало знаю о тебе, хочу узнавать больше. … Возможно, ты догадывался. … Я люблю тебя, Ёп.» Санёп шумно выдыхает, откидывая письмо на пол. Снова закрывает глаза. Его мать умерла, когда он учился ещё в начальной школе. В письмах он просто вспоминал своё прошлое, переписывал его другими словами. И сейчас это разъедает душу, мозг, сердце. Сам попал в свою ловушку. Да, он добился жалости. Но не к себе. Он добился слов любви. Но не ему адресованы эти слова. Санёпу мало. Санёпу больно. А теперь… Сможет ли Лими сказать то же самое спустя столько лет уже ему, Санёпу? Когда окончательно поймет, что всё было ложью. Захочет ли она потеряться в его пустоте? Ведь он не способен ей дать ничего, кроме нее. Он может только позволить ей потеряться в себе. Эта мысль ему понравилась. Сначала. Он даже сел на кровати, подумал, почувствовал, что хочется спать. Но потом, когда голова уже провалилась в подушку, а комнату окутала темнота с перемешанной в ней тишиной, в сознание заползло что-то острое, горькое. Что-то, что заставило хватать ртом воздух, пытаясь надышаться. Санёп не хочет быть эгоистом. Санёп не хочет, чтобы Лими снова было больно из-за него. Он больше не хочет ей врать. Он не хочет. Даже если где-то внутри всё ещё бушует эгоистическое чувство собственности. Эгоистическая любовь. Санёп понимает, что всё ещё любит. Уже не так, как любил школьник. Любит тише, но больнее. И эти чувства уже давно впились шипами в сердце, которое из-за этой боли постоянно ноет, постоянно кровит. Санёп не сомкнул глаз этой ночью. Пытался пережить тот факт, что он тварь. Ведь так просто сказал это ей у моря. Ведь казалось, что это просто. Ведь она признала это. Но нет, это сложно. Это неподъемным грузом опускается в душу, сжимает лёгкие. И Санёп окончательно сдается перед собой. Любит. И это уже бесполезно скрывать. Пусть это будет открытой раной. Чтобы она это увидела. Чтобы она увидела его через его пустоту. И, может, захотела в ней потеряться. Или это снова слишком эгоистично?***
Санёп долго смотрит на неё, пока она играет со смятой банкой из-под газировки в руках. Она сидит в его маленькой кухне. В его квартире. Кажется, он всё ещё это до конца не осознает. Вчерашние мысли не дают покоя. Хочется сказать ей: «Посмотри на меня», но он молчит, потому что не имеет пока права, сдерживается. Покоя не дает и склизкая мысль: «Разве бывает эгоистическая любовь? Разве любовь — не жертва?» Смотрит на неё, пока она молчит. Она уже сказала пару невнятных фраз, но так и не подошла к сути. Сидит и молчит, изводит душу. Хочется прикрикнуть на неё, сказать, что она мучит его, его чувства, заставляет пустоту сжиматься, душить его. Но он тоже молчит, сложив руки на груди, опираясь поясницей о столешницу гарнитура. За окном — серое небо. Снова слышится стук капель по карнизу. В квартире душно и так же серо. Жалобно гудит старенький холодильник, в ванной горит тусклый теплый свет, который вытекает из щели под дверью и замешивается в тёмную серость коридора. Санёп отводит туда взгляд. Тоже хочет там потеряться. — Ты знал, что я жила в этом доме? Он возвращает взгляд, потому что её голос заставляет вздрогнуть, рассыпаться мурашками. — Нет. — отвечает коротко. Он правда не знал. И теперь этот факт начинает чесаться в сознании. — Могу ли я верить тебе? Ты пугаешь. — Лими поднимает на него взгляд, откладывая банку на столешницу. Санёп знал, что такое будет. Что она обязательно будет сомневаться во всем, что он будет говорить. И она имеет право, она имеет абсолютное право на это. И то, что он пугает, тоже… заслуженно. Но почему осознание своей вины не дает свободу? — Ты можешь мне не верить. Но мне нет больше смысла врать тебе. — он отводит взгляд в окно, крепче прижимая к себе сложенные на груди руки. — Ты сама захотела что-то сказать. Я больше не лезу. Я сказал всё вчера. Но снова врёт. Или нет? Не лезет ведь. И всё сказал. Или не всё? Но сейчас точно не время для этих слов. Да и вряд ли теперь будет это время. Лими выпрямляет спину, пробегаясь тусклым взглядом по бедненькому гарнитуру. Хочется спросить, как Санёп оказался в этом доме, жил ли он тут и тогда, когда она жила этажом ниже. Но тогда они бы хоть раз, но встретились, верно. Но если он знал ее, неужели он не знал, где она живёт… — Не волнуйся. Я не был сталкером, Лими. — Санёп говорит это, видя ее подрагивающие ресницы и бегающие зрачки. — Я позволял себе смотреть на тебя только там, где оказывался вместе с тобой. Я никогда не шел за тобой. Да, он был эгоистом. Да он был тварью. Но он не был монстром. Он не давал своему чувству собственности превратить его в одержимого. Лими возвращает к нему взгляд, перебирает свои пальцы. Он смотрит на неё, она на него. Снова молчание, но уже другое. Душное, слишком медленное, долгое. Оно растягивается, смешивается с запахами квартиры, с горечью, с хвоей, с прелостью, которой веяло от старых обоев и косяков дверей. Санёп тонет. Когда она позволяет ему смотреть ей в глаза, он тонет. В их пустоте тонет. Как и хотел. Он не пытается за что-то зацепиться, чтобы не задохнуться. Он позволяет себе опуститься на самое дно. Позволяет себе посмотреть оттуда, со дна, на свою пустоту, на себя. Он не видит себя в её взгляде. Он видит там её собственную пустоту. Но ему становится будто бы легче дышать. Лими изменилась. Санёп понимает это. Её письма тоже не похожи на нее саму. Они будто бы тоже были не от нее. В них было много слов. В реальности Лими не была болтушкой. Она выливала свои мысли на бумагу. Отдавала их все Санёпу. И он принимал это, жадно зачитывался её словами. Сейчас перед ним сидит та же девочка. Которая просто немного выросла. И, кажется, совсем перестала говорить. В ее речи нет больше тех слов. В ее глазах больше нет задоринки. И вроде бы она тоже чужой человек. Но тогда почему… Почему Санёп тонет. Неужели его настолько нет? Неужели он не может существовать сам по себе? Неужели такой пустоте, как он, нет места в собственной реальности, а только в чужой. Неужели все, что ему остается, просто раствориться в чужой пустоте? — Ты… сказал смотреть на тебя, как на чужого. — Лими говорит, прочистив горло после молчания. Санёп коротко кивает, не сводя с нее взгляда. — Я попыталась забыть, как и хотела. Но пока что не получается, понимаешь? Снова кивает. Понимает. Сам не может. Как бы ни хотелось. — Нужно ли мне смотреть на тебя тогда… как на чужого, Санёп? — она заглядывает в его глаза. — Не осталось ничего из прошлого, кроме тебя. Нужно ли мне забывать это последнее? — Ты стала аккуратно выбирать слова. — он легонько ухмыляется, наконец-то расслабляя руки, упираясь ладонями в столешницу гарнитура позади себя. — Не прячься за метафорами и красивыми словами, Лими. Не делай, как делал я. Ты была проще. — Ключевое слово «была», Санёп. Люди меняются. «Знаю. Ты изменилась. Но мои чувства — нет. Будь искренна со мной. Потому что я искреннен сейчас.» Санёп вздыхает, нехотя отводит взгляд. Дождь сильнее барабанит по карнизу, по стеклу окна ползут слезы. В прихожей валяется зонтик, беспорядочно стоят кеды, кроссовки. Квартира всё ещё не похожа на дом. Всё еще что-то другое. — Выскажи мне всё, Лими. Пожалуйста. В кухне горит только тепловатый свет гарнитура, очерчивая силуэт Санёпа. Лими смотрит на него спокойно, пытаясь тушить эмоции. Хочет ли она высказывать, есть ли у нее силы? Осталось ли, что сказать? — Значит, ты говоришь не забывать? — Это твой выбор. Я не смогу забыть. Если сможешь ты… Вперед. Лими знает, что не сможет. Да и не нужно это. Тихо набирает в легкие воздух с хвойными нотками. — Детские письма это так глупо, верно. Когда мы уже взрослые. Я хотела увидеть тебя, потому что для меня ты был большой частью реальности. От мысли, что я когда-то могу тебя увидеть, во мне поселялся азарт. Как ты выглядишь, с кем общаешься, во что одеваешься, каким парфюмом пользуешься. Я хотела знать всё это. Мне правда было интересно. И всё это из-за писем. Я глупо надеялась, что бумага может превратиться во что-то живое. Но ты врал. Поэтому бумага — это ложь, которую можно только сжечь. Она ведь не имеет ценности. Ложь не нужна, ложь — мусор. Санёп слушает, внимательно смотря ей в лицо, считывает ее эмоции. И всё ярче видит ее пустоту. И она заливает его, заполняет. С каждым ее искренним словом, с каждой частичкой ее боли Санёп чувствует, как проваливается. Словно что-то отпускает его, словно что-то ослабляет хватку на его шее, позволяя ему тонуть. Да, Санёп мусор. Всё то, что он придумывал, мусор. Но из уст Лими это не кажется обидным, это словно дарит ему ясность, открывает ему его настоящего, не того, кем он хотел быть, не того, кем жил. — Я хочу сжечь этот мусор. Чтобы увидеть в тебе не чужого, Санёп. Сердце пропускает удар. Парень будто резко просыпается ото сна, словно выныривает из-под воды и опускается во что-то другое, мягкое, теплое, что-то, где можно дышать свободно. «Не чужой. Она не хочет, чтобы я был ей чужой» — Значит, хочешь узнать меня лучше? — спрашивает, отталкиваясь от столешницы, отходит к окну, кидая рассеянный взгляд на улицу, где ползли лениво дождевые ручьи. Санёп поворачивается спиной к окну, снова смотрит на Лими, а сердце заходится. — Потому что я хочу узнать лучше _тебя_. Говорит искренне. Не скрывает. Говорит, как есть, как подсказывает сердце. Он чувствует, как снова напрягается шея, как подкатывает жар к щекам. Может, снова пойдет кровь из носа, но ему плевать. Эти эмоции — не негативные. Это уже другое, теплое, светлое, хоть и тусклое. Но оно заполняет душу, распихивает темноту в сердце. А Лими теряется. В его глазах, в запахе его квартиры, в духоте, смешанной с шумом дождя, в его словах. В его реальности. Серой, до ужаса простой. Но оттого самой настоящей. Самой близкой. Самой искренней. Она мечтала встретить мальчика из писем. Но встретила парня, который умело его написал. И этот парень теперь кажется намного интереснее. Он не лжец, он просто хороший рассказчик. Он – тот, в ком прячется мир. Этот до ужаса большой мир, которого Лими так боится. Санёп кажется тем самым узким пространством, в котором можно будет надышаться. Или Лими настолько отчаялась, настолько устала бояться? — Я хочу узнать тебя лучше, Санёп.