***
Щелчок баночки с колой у скамейки рядом со старым подъездом. Лими собрала в себе силы, чтобы прийти к дому, где раньше жила. Дом маленький, трёхэтажный, такой же серый, как и все вокруг под серым небом сезона дождей. Зонтик валяется на земле, его ручка — в маленькой луже. По клеенчатой ткани скользят остаточные дождевые слезы. Лими смотрит на то, как на скамейке подсыхают влажные следы, редкие капли на ней подрагивают от еле заметного потока ветра. В них отражается подъезд. Девушка почему-то не решается поднять взгляд от жестяной банки. Делает несколько глотков, прикрыв глаза, вслушиваясь в шуршание ветра по крышам, в отдаленный сигнал автомобиля. Подняв веки, все-таки утыкается взглядом в дом. Сбегать уже некуда. Кеды, туфли, босоножки, кроссовки, тапочки — все это оставляло свой след на этом крыльце. Следы Лими, которая вместе с ними росла, каждый день показываясь под небом. Тогда она не замечала, что дом маленький, что лестница узкая, что крыльцо выглядит так одиноко. Она всегда перепрыгивала все ступеньки, позволяя ветру заныривать в длинные пряди темных волос. Тогда все казалось бесконечным. Времени не существовало. Теперь же существует ярче некуда. Ярче под этой серостью. Оно тянется обманчиво долго. Врет, нанося удар в спину. Лими сминает пустую банку в руке, сглатывает вязкую сладкую слюну, отворачиваясь. Почему думала, что будет легче забыть обо всем именно здесь. Стало только сложнее. В голову залезает мысль о том, что… не хочется забывать. Лими не может. Наклоняется, подхватывает зонтик, замачивая ладонь прохладными каплями. Выпрямляется и видит его. Точнее, сначала его белые кроссовки на фоне серого асфальта, его черные джинсы, руки в карманах, широкую белую футболку, смуглую кожу, темные грустные глаза, черные волнистые волосы, прикрывающие парой прядей брови. — Хочешь сказать, что не следишь за мной? — спрашивает Лими тихо, перекладывая зонт в другую руку, смотря ему в глаза исподлобья. Не замечает, как мысли забиваются куда-то в угол сознания, уже не колют так больно. Санёп выражения лица не меняет, кажется, даже не особо радуется встрече. Еле заметно кивает, роняя еще одну волнистую прядь на лоб, и молча проходит мимо, ступив на каждую ступеньку, открывает дверь подъезда с легким скрипом. Лими провожает его серьёзным взглядом, замечая в руке Ёпа небольшой пакет из ближайшей кафешки. Она легко перепрыгивает через три ступеньки одним большим шагом, подставляя под закрывающуюся дверь носок кеда. Инстинктивно. Она ещё не успела удивиться тому, что Санёп живёт… в её старом доме. — Какого фига...? — спрашивает она ему вдогонку, слыша гулкие шершавые шаги на лестнице. — Ты серьезно сталкер, я думала, мне показалось. Шаги замолкают где-то на верхнем пролете. Лими слышит, как парень шумно выдыхает. В подъезде пахнет сыростью и чем-то сладким. Эта сладость неприятно оседает в горле. Но даже через это Лими чувствует хвойные нотки. Это уже начинает раздражать. — Тебе есть, что сказать? — сливается гулкое по лестнице вниз. Голос Санёпа в подъезде звучит грубее, полнее. Мурашки невольно проползают по спине. — А тебе нет? — Лими говорит громко в ответ, поднимаясь по лестнице. Находит Ёпа быстро, между вторым и третьим этажом. Сталкивается с его тёмным взглядом в душных сумерках. Будто и не говорили вчера. Будто и не знакомились заново. Всё равно кажется чужим. Несмотря на этот бесячий хвойный запах в носу, который, кажется, уже вживляется под кожу. И снова горечь, впитывающаяся в затхлый воздух подъезда. Кажется, он снова курил. — Мне — нет. — говорит он уже тише, но взгляда не отводит. Действительно сказать нечего, он же пустота. Поэтому сейчас на подсознательном уровне ловит каждую еле заметную искринку в ее глазах, пытаясь присвоить их себе, чтобы в его глазах они тоже поселились. Отводит взгляд, когда молчание растягивается на минуту, и делает оставшиеся шаги до третьего этажа. Легким движением открывает электронный замок, слыша за спиной ответные шаги. — Пойдешь со мной? — спрашивает хрипло, акцентируя на последнем слове, не оборачивась, открывает дверь. Лими замирает на последней ступеньке, смотря ему в спину. Замечает еще не высохшие капли на плечах его футболки и только сейчас видит, как поблескивают его смольные волосы на затылке из-за влажности. — Мне есть, что сказать. — отвечает она, и слова её глухо ударяются о стены, скатываясь бисером звуков вниз по лестнице, в душную пустоту. Санёп понимает, что зря позволяет ей зайти к себе в квартиру, зря смотрит на нее, пока она разувается, зря позволяет ей смотреть на него, спрашивать его о чём-то. Понимает, что зря вообще подошел к ней в тот день, когда узнал её. Зря, потому что… Он по уши эгоистично влюблён.пустота
30 июля 2024 г. в 16:09
— Чхве Санёп. Мне двадцать восемь. Я — тот самый мальчик, который когда-то давно на площадке увидел школьницу. Она старательно засовывала что-то в забор. Я — тот самый мальчик, который это что-то забрал, прочитал, адресовал себе. Я в это что-то поверил. Я это что-то в себе взрастил. Думая, что вырастет красивое дерево. Но выросло не дерево. Вырос сорняк. Который пожрал всё внутри. Я тварь, которая вырастила в себе этот сорняк. Я вырастил из желания девочки завести друзей собственное желание быть единственным другом. Чтобы меня наконец-то стали ценить. Чтобы меня увидели.
Санёп говорит это спокойно, цепляясь взглядом за асфальт чуть поодаль, в сторону фонаря. Пока говорит, понимает, что впервые рассказывает кому-то об этом. Удивляется тому, насколько правильно складываются слова. Он копил это в себе много лет, он строил из этих слов внутри себя стены лабиринта, путаясь в нем сам, много раз теряясь. Пока говорит, понимает, что врал и себе. Ведь он думал, что пустота — это что-то в нём. Что это что-то, что можно вылечить, залепить, замазать, закрасить, выплюнуть, стереть. Нет. Нельзя. Потому что пустота не в нём. Он — пустота. А пустоту увидеть невозможно. О ней можно только говорить. Она существует только в словах. Так и он. Существовал только на бумаге. И то. Не он был там. Там был образ, сложенный из фильмов и сюжетов комиксов. Он писал то, о чем хотел бы думать. Писал так, как хотел бы писать. Поэтому каждое пустое слово ему приходилось превращать во что-то цельное.
Чхве Санёп — пустота.
Лими слушает, поднимая на него редкие взгляды. Его голос повисает в солёном воздухе. Его парфюм застревает в носу. Пряди его волос, подрагивающие на ветру, отпечатываются в глазах, спутываясь с фонарным светом в зрачках.
— У меня нет хобби. У меня нет общения. У меня нет постоянной работы. И я никогда не хотел отсюда уезжать. Я врал тебе. Думая, что это поможет мне заполнить себя чем-то, поверить в то, что я пишу, стать тем, от чьего лица пишу. Ты любила образ, который я написал. Ты читала не мои письма, а историю-монолог, который я писал специально для тебя. — он боится посмотреть на неё сейчас. Потому что её взгляда он и не достоин. Он говорит все, как есть, но его честность не может покрыть годы лжи. Но он отчаянно хочет, чтобы покрыла.
Санёп чувствует, как становится противен сам себе. Он никогда не озвучивал свои мысли. Сейчас, когда они звучат из его уст, он понимает, что задыхается в них. Они окончательно закупорили все выходы в сердце, подкатили к горлу. Санёп ухмыляется. Он прогнил. Давно. И ему страшно подумать, как чувствует себя сейчас Лими. Поэтому он старается не думать и вскоре замолкает, сказав последнее:
— Единственное, в чем ты можешь быть уверена, это то, что я действительно ценил общение с тобой. Поэтому не мог показать себя сразу.
Все-таки смотрит на Лими. Аккуратно, искоса, очерчивая взглядом ее аккуратный профиль. Последних слов будто бы недостаточно. Поэтому он, помолчав, посмотрев на тень бледного света на ее лице, послушав её молчание, говорит снова:
— Но да. Я писал это в первую очередь для себя, чтобы измениться. Чтобы ты смогла увидеть меня и без писем. — кажется, это главное, что он хочет сказать. Нет смысла ждать, когда она сама поймет, чего он все это время добивался. Да и… добивается до сих пор. Да, он вырос, но все внутри законсервировалось, все еще живет, пусть и немного в другом виде. Нет смысла скрывать, что он эгоист.
— Я хотя бы была важна для тебя? — наконец-то спрашивает Лими, не смотря на него, но чувствуя его взгляд на себе. Она, кажется, воспринимает все его слова несерьезно. А, может, и серьезно, но тогда в ней точно сгнили все эмоции. Потому что она… не чувствует ничего. Может, это просто усталость. Городок забрал последнее, с чем Лими приехала сюда. Сейчас хочется просто заснуть.
А Санёп не знает. Была ли важна именно _она_? А не ее внимание. Не доводилось думать об этом. Поэтому подумает в ближайшее время.
— Возможно. Сложно сказать.
Странно воспринимать всё это в прошедшем времени. Неужели сейчас ничего нет? Словно и не с ними было. И не про них. Да и зачем было, не понятно. Бессмысленно, по-детски. Значит, и разговор сейчас бесполезный, ни о чем. Пустоты с пустотой. Санёп уверен, что это именно так. Потому что он — пустота. А Лими не пустота, она пригрела пустоту в своих глазах. А он, Санёп, говорит, пытаясь привлечь ее взгляд. Пустой, холодный, темный взгляд. Чтобы он заполнил собой, вытеснил черноту из души, открыл все залепленные дыры. И, может, тогда внутри снова будет солнце. Пусть и неяркое. Пусть блеклое, с холодным светом. Но будет.
Лими отталкивается от заборчика, делает пару ленивых шагов вперед, на пустую проезжую часть, оборачивается к Санёпу, засовывает руки в карманы черных рваных джинс. А рукава обтягивающей белой кофточки длинные, до середины ладони, вырез широкий, открывающий острые ключицы. Да, она давно не следит за тем, что и сколько ест. Иногда совсем забывает. Потому что мысли, мысли, мысли, которые вытравили все чувства, блокируют желания. Она смотрит на Санёпа, в его глаза. Он смотрит на нее. Снова молчат. Но почему-то сейчас, когда Санёп рассказал все… Почему-то это молчание уже не чувствуется. Почему-то оно кажется даже нужным сейчас.
Санёп коротко выдыхает, оборачивается лицом к морю, к Лими спиной, опираясь локтями о заборчик. Его длинноватые пряди волос все еще подрагивают на ветру. Он все-таки достает другую сигарету, затягивается, позволяя потокам воздуха уносить дымок.
Лими смотрит в его спину. Его темная кожа в ночном сумраке кажется темнее. Будто он пытается спрятаться в темноте, слиться с морем. Исчезнуть. Лими кажется, что он не против потеряться в этом большом мире. Она другая. Ей его не жалко. Почему-то она даже понимает его. И не видит в его позиции ничего плохого. Хотя, наверное, узнай она правду восемь лет назад, сочла бы его поведение слишком подозрительным, близким к сталкерству. Сейчас же она видит человека, который просто пытается ужиться с миром. Не в мире, а «с» ним. Как и Лими. В этом они похожи. Оба, кажется, остались за порогом. Санёп — чужой жизни, а она — своей.
Она смотрит себе в ноги, шурша носком кеда по асфальту. Ждет, когда Санёп снова обернется. Он оборачивается через две минуты, выдыхая последние немые слова вместе с дымом. Смотрит на нее все тем же медовым взглядом.
— Приятно познакомиться, Чхве Санёп. — говорит Лими, протягивая ему руку. Он смотрит сначала на её ладонь, потом ей в лицо. Подходит ближе, мягко сжимает ее узкую ладошку с холодными кончиками пальцев в своей горячей.
— Взаимно. Чо Лими.
Кажется, на его лице возникает подобие доброй ухмылки. Он держит ее руку дольше, чем следовало бы, заглядывая в ее глаза.
— Мы не были знакомы, но я ждал тебя. Спасибо, что увидела меня.
Только сейчас отпускает ладонь под спокойный взгляд Лими. Засовывает руки в карманы, то же делает и она. Санёп коротко кивает в сторону движения дороги, приглашая пойти дальше вместе. И Лими идет, волоча по асфальту краешки порванных штанин джинс. Запах хвои теряется в дыхании, становится его частью. Принюхалась. Привыкла. Значит, не такой уже и чужой.
Прощаются у крыльца гостиницы. Санёп с зажатой спокойной ухмылочкой коротко машет рукой, сразу делая шаг вперед по дороге. Он сказал все, что хотел сказать. Объяснил все в первую очередь сам себе. Теперь будет думать. Много, долго. В спину себе ловит её голос:
— Можно я забуду все, что было до?
Он оборачивается. Думает пару секунд. Кивает пару раз и идет дальше. Выходя из света фонаря, меркнет в темноте ночи. Так будет лучше. Ему тоже следует забыть. Больше нет смысла думать об этом.
Лими захотела забыть. Потому что в душе тяжело от переработанных, смятых воспоминаний. Они похожи на старые использованные тетради, которые пылятся на полке в шкафу, которые никак руки не доходят выбросить. Поэтому Лими хочет сделать это сейчас, пока она в этом городке. Да, лучше всего оставить всё здесь. Чтобы уехать начинать все сначала, с новыми силами.
Забывает, выжимая из глаз слезы. По-другому не получается. Почему плачет? Больно. Все-таки больно. Там, у моря, все казалось ненастоящим. Словно все, что говорил Санёп, было не с ней, не про нее, а просто. Просто поток каких-то новых слов в ее сознание, привыкшее слышать чужую речь. Но сейчас узкая комната превращается в палату больного. Боль подкатывает к горлу, превращается в слезы, скользит по щекам в белую подушку. Лими даже не переоделась. Все так же в джинсах и кофте.
Любила ведь. Любила слова, которые все это время были неправдой. Любила того, кто писал эти слова. Любила, получается, пустоту. Иллюзию. Эгоистичную пустоту, которая просто хотела заполнить себя ею. Лими чувствует себя использованной ручкой. Той самой, которую она долго хранила, ведь ею она писала письма, которые многое значили для нее. Она отдавала себя, как эта ручка. Отдавала в пустоту. Оказывается. Первая любовь оказалась пустотой. Но тогда почему всё ощущалось так ярко? Неужели в пустоту так легко поверить? Может, Санёп ошибается? Или Лими хочет, чтобы Санёп ошибался.