***
«Привет, Ёп! В прошлом письме ты просил рассказать о моем выпускном. Но сначала я хочу обрадовать тебя — я переезжаю в Сеул! Я поступила, представляешь! Туда, куда и хотела. Я помню, ты говорил, что волнуешься за меня… Теперь можно не волноваться, все хорошо! В ответном письме напиши мне свой адрес. Когда приеду в Сеул, напишу тебе оттуда и сообщу свой адрес для писем. Ты же будешь мне писать? Пиши обязательно, ведь, кто его знает, может, у меня совсем-совсем не будет друзей, кроме тебя.» Парень мягко сминает краешек белого листа, сложенного когда-то вчетверо. Ярко вычерченные линии складок подминают под себя буквы некоторых слов. Почерк Лими всегда был красивым, но часто менялся, скакал размерами. Ёпа это всегда умиляло. Так он мог видеть перепады её настроения. Это то самое письмо, на которое он не ответил. Выдыхает, поднимая взгляд в окно сквозь прозрачный тюль. Небо серое, тихое, только кое-где тают облака, расплываясь чистой голубизной. «…Мы общаемся уже несколько лет, я так привыкла к тебе. Ты. ничего не ответил на мои слова в прошлый раз. Где я говорила, что люблю тебя. Возможно, ты думаешь, что все это несерьезно, что я не могу любить тебя через листок бумаги, но… Я выросла вместе с тобой. Да, возможно, ты многое не говоришь или вообще притворяешься. Но мне нравится то, что и как ты говоришь. Через твой почерк. Знаешь, бумага передает и твой запах. Я готова различить его из тысячи. Однажды… я хочу услышать его в реальности. Давай встретимся однажды, Ёп~а. Я правда хочу этого. А ты?» Ёпу нравилось то, что он знает, кто она, а она не знает, кто он. Да, эгоист. Да, позволил себе это. Но он не хотел, чтобы она увидела то, что он прятал за пределами листа. Забавно, что спустя восемь лет, когда он показался перед ней, когда ему уже не хочется ничего скрывать, она ничего не заметила. Не заметила бы и тогда, верно? Тогда, когда они оба еще носили школьную форму. Когда дышали одним спертым воздухом в душном классе. Тогда, когда он смотрел на ее спину с задней парты, а она и не подозревала. Ёпу стыдно. Что он был наивным. Что думал, что Лими способна увидеть в его глазах пустоту. Он-то ее в её глазах увидел сразу. Спустя восемь лет она появилась здесь с пустотой в глазах. Где она потеряла запал? Сказать сложно. Но раз теперь в ней тоже пустота. Может, она сможет увидеть ее и в нем? Но как же наивно. Как же много нервов он тогда потратил на то, чтобы думать «а что, если». Он буквально соткал себя из мыслей о ней. Почему? Чтобы очертить собственный образ, наверное. Ведь он всегда считал себя никем. Ёп всегда был пустым. Понял это окончательно после ее последнего письма. Она видела в нем интересного собеседника, называла его тем, с кем выросла. Но с ним ли? А не с тем, кем он хотел бы быть. Она ведь не знала, что каждое письмо давалось ему нелегко. Сам виноват. Сам ведь первый написал. Сам начал это. Но ведь он не мог знать, что за пределами детства его будет ждать серая реальность, которая и украдет из его глаз огонь. Которая сделает его посредственным, скучным, неспособным улыбаться, когда людям вокруг этого хочется. Ведь, будь Ёп интересен, не нужны были бы письма. Она бы заметила его, когда училась с ним в одном классе. Но она не заметила. Даже когда он был настолько близко. Он давно хотел все прекратить. Но до конца надеялся, что она увидит его. Его, а не его почерк. Ведь тогда не нужно было бы даже признаваться в том, что она все это время писала письма ему. Они бы просто начали другую историю, вне конвертов и границ листа. Но Лими не увидела. Не узнала. И ведь ничего не изменилось. Ей неинтересно. Ей все равно. Как и было всегда. Ёп удерживается, чтобы не смять листок. Убирает его в ее квадратный конверт, засовывает глубже между двумя книгами на полке. Все в прошлом. Он убедился, что одиночество — его единственный собеседник в этой тесной комнате. В этом тесном для него мире. Тесном, удушающем. В мире, где он не может найти себе места, потому что все места уже заняты кем-то другим. Как в тесном автобусе, где всем плевать на то, что ты устал и тоже хочешь сесть. Парню кажется, что он в жизни ни разу «не присел». Он всю жизнь стоял у дверей выхода на празднике чужой жизни. У входа в чью-то жизнь. Но никогда не имел там места. Поэтому бумага была для него единственным способом переступить порог. Порог жизни девочки, которая ему нравилась. Которой нравилось то, какой образ он рисовал словами на бумаге, завернутой в конверты. Реальность оказалась картонной. Пресной. Ёп не смог удержать Лими сегодня. Не смог ничего сказать. Ничтожество. Нужно было закончить это намного раньше. Чтобы его письмо восемь лет назад было последним, а не ее. Он много думал об этом. Может, тогда он бы не чувствовал себя настолько жалким. Сейчас эта встреча принесла только очередное сожаление. Всколыхнула в сердце что-то черное, рассыпчатое. Оно прилипает к стенкам души, залепляя все дыры, чтобы туда не попадало солнце. Парень уже давно прячется в этой темноте. Просто оставляя себе несколько дырочек, чтобы вдохнуть. Но сейчас кажется, что и их затыкает жалость к себе. Не оставляет больше выхода из этой комнаты в сердце. Он настолько жалкий, что когда-то придумывал эмоции и чувства, заворачивая их в черные слова на пожелтевшей бумаге из блокнота. Настолько жалкий, что никогда не писал свое имя крупно, всегда боялся его громко «произнести». Настолько жалкий, что, желая получить от Лими внимание в реальной жизни, он только глубже прятался в себя. Он знает, что сам сделал себя таким. Он знает, что сам оттуда уже не выберется. Когда был дождь, дышалось легче. Его шум отвлекал. А теперь Ёп слышит только свое дыхание, чувствует, как проступают вены на шее. В кончики пальцев спускается жар. Парень чувствует себя под постоянным давлением. Возможно, так давит потолок. А на потолок — небо. Возможно, Санёп просто привык жалеть себя. Но нет. Нет же. Он всегда был жалок сам по себе. Молчал. Не умел плакать. Цеплялся за Лими. Видел в ней единственный путь. Сам навязал себе это. А потом сам себя закопал в темноту и одиночество. Идиот. Она не видела его. И сейчас не видит. И не увидит никогда. А он утонул. Утонул в ней. Ведь он переписывал предпоследнее письмо. Потому что в конце первого было написано «Я тоже люблю тебя». Испугался. Что она увидит его, ничтожного, пустого, одинокого. Не такого, как все ровесники вокруг. И тогда ей останется только его сломать. Он бы не выдержал. И сейчас не выдерживает, затыкает нос пальцами, закидывая голову. Он устал видеть свою кровь. Он устал ею давиться.***
Ветер дышит морем, ныряет в волны, вспениваясь солью, расплескиваясь брызгами в душном воздухе. Лими молчит, пока море тихо кричит, возмущается, еще не до конца успокоившись после дождя. Лими привыкла много говорить. Поэтому теперь молчание казалось издевательством. В Сеуле молчания не было. В Сеуле все о чем-то говорят. Здесь все молчат. И Лими тоже. Говорит только небо, только море, только леса, даже бетон домов говорит о чем-то. Но Лими не может это перевести. Отчаянно хочется, чтобы кто-то сказал что-то простое, но полезное. Что-то для беспокойной души. Голос парня всплывает в голове бессмысленными короткими фразами. «Обещала помнить». Обещала. В записке, которую засунула в забор, стоя с рюкзаком за спиной. Он не ответил на последнее письмо, не написал свой адрес. Давая понять, что обрывает связь. Оставляет все здесь, в этом городке, в памяти. «Я буду помнить тебя. Всегда. Ведь ты — большая часть моей юности, правда ведь? Давай встретимся однажды.» Встретились. А где чувства? Их нет. Растворились, остались здесь. Но даже сейчас их не видно, они прячутся где-то между домов. Может, их уже давно унесли облака. Или волны. Лими не знает. Но почему-то обещание, которое она не сдержала, укалывает совесть. Время — нарушитель. Это все его вина. Правда ведь? Чувствует себя дурой. Полной дурой. Ведь он все это время наблюдал за ней. Знал, чем она живет, с кем общается. Но при этом продолжал спрашивать в письмах о том, что она ела в школе на обед, с кем гуляла. Она думала, что все это искренне, правда. Что ему интересно. Интересно с ней. Но сейчас это кажется издевательством. Все его слова одно за другим рассыпаются вместе с песком, кувыркающимся вихрями в потоках воздуха с моря. Был ли он хоть раз искреннен? Не так она представляла себе их встречу. Даже думать о том, как она представляла его внешность, сейчас не приходится. Это уходит на второй план. Медовый взгляд и хвойный запах — точно не то, чего можно было бы ожидать. Тогда Лими представляла себе мальчика с широкой улыбкой и улыбчивыми глазами, с непослушными волосами, мешающимися на глазах. От бы совершенно точно пах лимонными конфетами. Ёп не был таким. Ёп был обычным. Без улыбки на губах, без улыбки в глазах. У него всегда были короткие волосы. Смуглая кожа, серьезный взгляд. Лими вспоминает это как что-то далекое. Ведь он и был далеким. Он был там, на задней парте, за пределами её внимания. Она считала его странным. Ей не доводилось сталкиваться с ним взглядом. Но она иногда чувствовала его взгляд на себе. Сейчас это кажется неприятным. Словно за ней следили несколько лет. В груди поселяется неприятное ощущение. На языке вертится солоноватый вкус. Лими сглатывает, упирается ладонями в песок, вытягивает ноги к морю, вырывая пятками кед полосы. Не замечает ветра в волосах у лица. Смотрит в пустоту. Молчит. Почему в голосе Ёпа читалась обида? Обида на то, что она забыла. Почему, если он все это время притворялся? Сейчас городок кажется пустым. Кажется, что в нем осталась только она и Ёп. Они сидят где-то в разных точках одного места. И, наверняка, думают друг о друге. Хотя, наверняка, каждый уже хочет забыть. Потому что почему-то закололо в носу. Детство и юность слишком теплые. Для Лими. Оттуда было слишком сложно вылезать, как из горячего душа зимним вечером. Лими не справилась, быстро остыла, а потом и потухла. Когда люди один за другим ушли. А она, оказывается, жила в людях. И сейчас отчаянно хочет вернуться обратно. Но ее уже выставили за порог. За порог собственной жизни. Ничего уже не будет, как прежде. Но ничего уже и не хочется менять. Никого не хочется видеть. Ничего не хочется вспоминать. Молчание — одна из масок тишины. Лими это поздно поняла. Поэтому не успела защититься. Теперь давится слезами. Перед морем не стыдно. Перед собой... уже все равно. Молчание топчет остатки эмоций. Закупоривает чувства, вымывает их вместе со слезами, размазывает их по щекам, щиплет в глазах. Лими хватает ртом спертый влажный воздух. Он неосязаемый, не чувствуется в легких. Становится страшно задохнуться. В этой пустоте с примесью тишины, погоняемой молчанием. Страшно задохнуться в этом огромном мире, где про тебя забывают по щелчку пальцев. Но глаза никак не могут найти покой. Найти узкое пространство, куда можно было бы спрятаться. Где можно было бы надышаться и отдохнуть.***
В ночи третьего дня море похоже на нефть. Такое же вязкое, густое. В нём тонет такое же, как и оно само, темное небо. Горизонт перестает существовать. Лими облокачивается о придорожный заборчик, за которым остается пляж. Притихший, пустой. Дышать немного легче, когда ночь приносит прохладные дуновения с моря. Они путаются в прядях распущенных волос. А зрачки сливаются с радужкой. В глазах тоже поселяется море-нефть. Растекается по сознанию, усыпляет мысли, убаюкивает, опьяняет. Лими думает, что было бы, если бы море было нефтью на самом деле. И что было бы тогда, если бы она бросила в него маленькую спичку. Оно бы вспыхнуло огромным пожаром, поглотило бы всю землю. От этой мысли бегут мурашки по спине. Лими зажмуривается, промаргивается, боясь, что если не сделает этого сейчас, мысль оживет. А девушка не хочет погибать от своих же рук. Весь день похож на туман. Жара плавила асфальт, плавила чувства, обиду на себя, на недавнее прошлое, на то, что Ёп ничего не ответил. Оказывается, Лими было не все равно. Далеко не все равно. Иначе бы она спала ночью спокойно. И этой ночью бы не думала о пожаре моря. Вообще бы ни о чем не думала. Она бы уехала уже этим утром. Но что-то заставило ее остаться. Врет. Не что-то. Кто-то. Кто ее ждал в этом городе столько лет. Она хочет спросить у него еще раз, почему он промолчал тогда. И почему промолчал вчера. Почему позволил ей молча уйти. Почему это молчание повисло в воздухе, поселилось во всем, абсолютно во всем. Лими несильно удивляется, когда видит Ёпа, бредущего по набережной вдалеке. Черные джинсы, черная майка. Отросшие волосы. Лими только сейчас их замечает. Наверное, из-за них она не узнала в нем мальчика с короткими волосами с задней парты. Он тоже видит ее, но шаг не ускоряет. Подходит через две минуты, опирается на заборчик в метре от нее, заставляя вены на предплечье проступить ярче, утыкает взгляд в море. Соль мешается с хвоей. Лими осознает, что этого запаха ей не хватало вчера, чтобы почувствовать воздух в легких. Терпкая хвоя цепляется за кислород, опускаясь вместе с ним по горлу, отрезвляет. — Почему молчишь. — спрашивает Лими, отводя взгляд от его профиля. Глаза не могут зацепиться ни за что впереди, ведь там чернота. Поэтому девушка опускает взгляд в серый песок. — Не думаю, что ты хочешь услышать. — говорит Ёп, не смотря на нее. Тянется в карман джинс, выуживает оттуда пачку сигарет, достает одну, зажимает ее между губ. Щелкает зажигалкой, озаряя лицо теплым огоньком. — Не кури. У меня аллергия. — Лими все еще на него не смотрит, только краем глаза видит свет. В ее глазах поселяются его маленькие круглые осколки. Которые тут же потухают. Санёп вздыхает. Ломает сигарету пальцами, позволяя ей рассыпаться на песок. Смотрит на Лими, на то, как ее глаза сливаются с морем. Черные. Глубокие. Пустые. — Мне все ещё интересно. Почему не ответил. — говорит Лими тихо, прикрывая глаза. — Потому что все года врал. — парень признается честно, не отводя от нее глаз. — Решил прекратить врать. Тошнило от себя. И всё еще тошнит. — Закопал острые стёкла лжи в песок. Заставил меня пройтись по ним босиком. Думаешь, стекло не впилось в кожу? — Зачем столько метафор, просто скажи, что я тварь. — Санёп только сейчас отворачивает голову с усмешкой на сухих губах. Играется зажигалкой в руке, прокручивая ее между пальцев. Лими понимает, что горечь в его одеколоне совсем не от хвои. А от сигарет. — Тварь. — подтверждает легким кивком. Выдыхает в темноту. В глаза отчаянно заползает рассеянный свет фонаря, который одиноко стоит у дороги неподалеку. — Почему решила вернуться? — вдруг спрашивает Ёп, спокойным взглядом скользя по песку. — Я не вернулась. Проветриваюсь просто. — кидает на него взгляд. — Почему никуда не уехал? «Ты же писал в письмах, что хотел». Ах, да. Санёп же все это время врал. Тогда, кто сейчас стоит перед ней? Очередной незнакомый человек. Но… По крайней мере сейчас молчание нарушено. Хрипотцой в его голосе. Его дыханием, которое все еще проявляется на фоне морского шуршания. — Не хочу вырывать из контекста. — говорит Ёп, поворачиваясь спиной к морю, опираясь локтями о заборчик, смотрит на Лими. — Посмотри на меня. Как на чужого человека. Девушка поворачивается к нему лицом, боком к морю. Мысли перебиваются волнами. Их пену ловит боковое зрение. Лими смотрит на парня. Долго, медленно моргая. Слегка завивающиеся на лбу черные пряди волос, опускающиеся к ушам, широкие брови, ровные полоски губ, глаза медовые, темные, вязкие. Лими задерживается на них взглядом дольше, чем следовало бы. Видит. Видит в нем чужого человека. Как он и просил, смотрит на него. Видит. Лабиринт, в котором подрагивают блики фонаря. Он тоже смотрит. Долго, не моргая. Но спокойно, позволяя смотреть на себя. Прочитать она вряд ли сможет, он уверен. Но она видит. Он чувствует, что сейчас она его видит. Большего ему не надо. Он смотрит в пустоту в ее глазах. Убеждается, что погружается глубже. — Я могу рассказать тебе свою историю. Если ты захочешь ее услышать. Потому что Ёпа не существовало никогда. — говорит, когда она отводит взгляд. — Но я тварь. Которая любила врать. Лими чувствует, как пересохло в горле. Облизывает губы, поворачиваясь спиной к заборчику. Смотрит перед собой, на низенькое здание с выцветшей вывеской рыбной лавки, которая в ночной темноте совсем теряется. — Расскажи. — рассыпается вместе с морской пеной за спиной. Лими уже нечего терять. Лишь бы не молчать. Больше никогда не молчать. Иначе море-нефть зальет собой душу. И тогда любая искра испепелит весь мир. Испепелит Лими.