Бесовской

Альцест не пытается подавить приятно жгущее ощущение в теле, когда глаза Модди загораются. Не злым — чем-то предвкушающим. Они находятся далеко друг от друга, но это не мешает. Ни в коем случае. Он знает его лучше собственных пальцев. Модди стоит на сцене с ужасной прилизанной причёской. Кто-то с рядов позади фыркает, сколько же там лака? Альцест давит улыбку. Руки Модди лежат по обе стороны документа, расслабленный фальшиво до искренности. Пальцами перебирает знакомый смутно мотив, уставший слышать собеседника, жующего пустую мысль которую минуту. Альцест щурится от солнца. Хорошо им там, под навесом сцены. Порой уверенность прущую изо всех пор Модди словно можно потрогать. Тёплую, мягко жгущую восточной пряностью. Если он пожелает, весь мир падёт. Но это же не интересно. Какое веселье в сломленных до крайности грубо фигурах? Альцест подаётся вперёд, когда Модди скалится сопернику. Льёт плетения фраз, зажигает сухостой в головах и топчет под бесовские песни плетни вьюнков. Он умеет молчать весомо. Мифическим мечом, над несведущим Дамоклом; стоит поодаль, пересобирает неуловимо для тех свои маски. Тонко хмыкнет, правит не существующую выпавшую прядь. Глаз всё же цепляется за дурацкую причёску. Блестит, как забрало Клайда. И ведь ничего не выбивается из этого дрянного лоска. Альцест хочет смыть этот лак и увидеть его дурацкие кудряшки с родной бесовщиной на улыбке подобии. А не эту, мёдом нарисованную для сцены. Такую, что коробит не столько намётанный глаз, сколько ноющую душу. Сладость горелая по горлу затекает в лёгкие. Но никто словно не чувствует. Альцест поджимает губы. Слушает тоскливые предложения оппонентов. Однообразные до скупости. Модди устал. Альцест читает это в руках, сложенных в замок. В чуть более упрямом повороте головы, в клишированной, благо, что редкой, игре желваков. Жара давит. Как же хочется утонуть. У Неадаптара лицо — пустой лист, на зачитке имён; даже тогда смотрит сквозь людей на строки мира. Завис в воздухе ошибкой. Едва рябит двоичным кодом. Ширма появляется набором нулей из единиц, отрезает сцену от театра скамей. За ней три урны претендентов и одна — Модди. Неадаптар сидит, ногами болтает со скуки да смотрит как они выстроились цепочкой муравьёв. Не моргает. Самый большой глюк их мира вертит на подушечках пальцев систему. Джаст ему скалится. Альцест быстро проходит, лишь взглядом на секунду задерживается — имя, то самое, вычленить аккуратно. Как подросток, взбирается на стену и идёт по бордюру с руками за спиной; забывшись, говорит вслух про себя десницей. Чуть не падает, когда кто-то хохочет над ухом. Трёт, отвернувшись от Жирафа, оглядывает лобное место. Взгляд цепляется за сутулую спину Модди. Лицо, верно, в ладонях — видна только макушка, без дурацкого лоска. Альцест не двигается. Смотрит с высока, словно это он — хищная птица, что следит за грацией лебедей. Диамкей тянет неудобную улыбку, тонко ладонью качает как королева и уступает место их новому президенту. У сцены нет стены. Видно, как закатное солнце золотит ореол Модди.