Красота в крахе

      Юго медленно бредёт по выжженной земле, залитой кровью, да заваленной телами. Там, где ранее красовался прекрасный пруд, куда детишки бегали поплескаться, да пособирать цветы, ныне лишь яма, заваленная телами, залитая кровью. Еще вчера прекрасные дорожки, ровные, безопасные, теперь разбиты вдребезги, а остатки усеяны сломанным оружием, костями и частями тел, в основном руками, в каждой из которых зажата рукоять. Они теряли оружие лишь вместе с руками и головами. Небо заполонили тучи, но оно горит ярко алым, как кровь, ныне устилавшая землю, как злость и жажда мести их врагов, как их отчаяние и желание биться до последнего вздоха последнего из элиатропов.       Юго бредёт дальше, равнодушным взглядом осматривая то, что осталось от детской площадки, где ранее царил смех и покой. Средь мусора и осколков можно рассмотреть трупы детей. Больше всего внимание привлекает одна девочка, даже после смерти прижимающая к себе двух маленьких детей. В них Юго узнаёт дочь своей служанки и ее младших братьев. Девочка прижимала их к себе до последнего вздоха, но трупы не были изуродованы. Нет. У всех аккуратно перерезано горло. Именно так, как Юго ее научил, когда та выпрашивала показать хоть один из приёмов великого короля. Он никогда не думал, что она воспользуется этим знанием, тем более применив его к себе и своим братьям. Перед детьми лежит труп одного из солдат армии Лу-Фу, пронзенный потоком вакфу идеально в сердце. Гордость не позволила ей дать завершить их жизни кому-то постороннему. Пожалуй, это было правильное решение. В отличие от других детей, буквально разорванных на куски, они умерли быстро и почти безболезненно.       Юго идёт дальше, не спеша, он знает, что ему хватит времени. Больше некуда спешить, ведь это конец, а дальше лишь тьма, за которой, однажды, последует новый рассвет, застать который ему, к сожалению, получится. Он нередко слышал от своих друзей и знакомых, что они завидуют перворожденным. Огромная сила, продолжительность жизни, позволяющая умереть только насильственно, и, конечно, способность перерождаться, благодаря которой они могут бесконечно начинать все заново, застав всё. Когда-то Юго тоже думал, что это дар. Но теперь, бродя средь мертвецов, наблюдая, как уже второй ир, ставший им домом, горит в пламени Великого Дракона, он сожалеет об этом. Он бы предпочёл остаться здесь навсегда, именно в этом моменте, в этой агонии, всецело разделяя боль и страх своего народа, его отчаяние и смерть. Но ему никогда не быть частью этого, ибо он рожден лишь безмолвным наблюдателем, чей голос и слова теряются во времени, так и не доходя до людей, до него самого. Раб, жертва времени и порочного круга перерождений, обреченный забыть всё, начиная жизнь с чистого листа. Только поменяется лист, поменяется содержание, но почерк останется тем же, и однажды он вновь приведёт его к краху, к сожалению, к боли, к мольбам умереть здесь и сейчас, навсегда оставаясь со своим народом в этом ни где и ни что. Но боги не слышат мольбы, посему и не отвечают, и даже нечто простое и желанное невиданно и непонятно для них. Люди ставят богов выше себя, не понимая, что боги это те же люди, которые лишь отгорожены от боли, понимающие меньше, чем люди. Они не думают об этом, они не ведают этого, они не боятся этого, им не понять. Юго, к сожалению, находится не на стороне людей, и ему, как и прочим богам, никогда полностью не понять страх смерти, не понять людское отчаяние, ведь рожденный наблюдателем, знающий, что однажды всё повторится, что он забудет это и начнет заново, никогда не сможет по-настоящему ценить жизнь. И единственное, что ему остаётся, это лишь скорбеть, безмолвно умоляя богов научить его, забрать его дар, оставить здесь навсегда, здесь, где его народ достойно обрёл недостойный конец. Но что есть конец? Что есть начало? Бывают ли они окончательными? Что есть жизнь, а что смерть? Спроси это у любого философа, и он тут же начнет рассуждать, в попытках найти ответ, в конце лишь сетуя, что ответ на эти вопросы ведан лишь одним богам. Правда же в том, что ни один бог не даст ответ на эти вопросы, ведь никто из богов неведует, что же такое жизнь, а что смерть, что такое горе, а что такое радость, что такое конец, а что такое начало, ведь они никогда не боятся ничего из этого, они никогда не знали и не узнают этого, не поймут и не примут. Боги не дадут ответ, лишь люди.       Юго останавливается, равнодушно уставившись на гору трупов, в некогда голубых одеждах, ныне окрашенных алым. Даже после смерти они сжимают в руках своё оружие, даже после смерти они рядом, даже после смерти они выглядят смиренными, но готовыми бороться до конца, до последнего. Король медленно склоняет голову, прекрасно зная, что теперь в этом нет смысла для них, но он всё еще есть для него. Ранее он никогда не понимал, в чём суть могил, в чём суть пышных проводов, если элиатроп уже мертв, если он более никогда этого не увидит. Теперь он понял. Это не для умершего, а для живых. Мнимое отпущение грехов и прощение, последние слова, произнесенные в пустоту, с надеждой, что их всё же услышат. Именно это он делает сейчас. Склоняет голову перед ними, понимая, что никто этого не увидит, что те, для кого это, уже мертвы. Но он знает. Он будет помнить, и, возможно, однажды, посреди ночи он подскочит на кровати, ужасаясь от этого, с криками убегая к Адамаю, чтобы рассказать о таком ужасном кошмаре. Но сейчас, в этот миг, это не кошмар, это смирение, принятие и дань уважения, которую он высказывает тем, кто даже несмотря на страх и отчаяние поднял мечи к небу, обращая своё горе в самое ужасное оружие, при этом понимая, что они обречены, но это не мешало им уносить врагов с собой.       И вновь король продолжает свой путь. Такой же безмолвный, тихий, неспешный, понимающий, что у него всегда будет достаточно времени, он лишь не всегда будет это понимать. И, возможно, однажды, надеется он в глубине души, пусть и совершенно глупо и бессмысленно, проклятие будет снято, и он вздохнет спокойно. Вероятно, в тот миг он не обрадуется этому, не поймёт ценность, но разве так не бывает всегда? Разве он не забывает и теряет всё, лишь для того, чтобы вновь прийти к одному и тому же, вновь удостоиться этого мнимого финала?       Юго смотрит на выжженное поле, которое всего день назад было прекрасным и густым лесом, напоминающим о его юности, о его очередной юности, которую он забудет, как сон, впрочем, так оно тоже напоминает ему о тех годах. Только не о беззаботных играх и приключениях, о его дури и веселье, а о том, как он это потерял. Как больно ему было смотреть на то, как его дом превращают в выжженные пустоши, как всё, что было ему дорого, исчезает без следа. Но теперь, задумываясь, он понимает, что того, что он любил и считал домом, нет гораздо дольше, этого не стало уже так давно, что многие звезды, сияющие на небе, живут меньше. Он адаптируется, но он больше никогда не будет дома, не будет тем, кем был когда-то, тем, кем был рожден изначально. Никто из них не будет. Дети Великой богини, обреченные страдать от её же любви и дара.       Юго опустил взгляд на свои руки, точнее, то что от них осталось. Левая рука отсутствует полностью вместе с частью плеча, правая же покорно весит, не подчиняясь командам, выполняя лишь одну единственную - не выпускать меч. Король пожимает плечами, двигаясь дальше, размышляя. А каким он был раньше, как выглядел? Как ощущалось его настоящее тело, а не подделка из вакфу, сделанная в дофусе. Сосуд, призванные на время сдержать душу. Однажды Килби упоминал, что от них осталось все и ничего, что у них другие лица, но те же выражения. Значит ли это, что раньше он выглядел иначе? И как оно ощущалось? Было ли лучше, было ли хуже? Мог ли он когда-нибудь представить, что смотрясь в свое отражение, больше никогда не увидит самого себя? Что на него будет смотреть незнакомец, наивный, неопытный, вынужденный повторять одни и те же успехи, ошибки, и, в конечном итоге, мнимый конец. В конечном итоге он может понять Килби, но никак не простить. Килби вынужден жизнь от жизни наблюдать, как то, что он любил, уходит, как на незнакомых лицах появляются столь знакомые выражения, как в знакомых местах происходят незнакомые события и наоборот. И тогда он решил начать всё заново, всецело отдавая себя науке, изучению нового, чтобы отодвинуть старое. Юго интересно, зачем же Великие создали их такими, если в итоге бросили? Были ли они надоевшими игрушками, выкинутыми на чердак, обречёнными дальше влачить своё жалкое существование.       Юго медленно оседает на землю, лениво оглядывая то, что осталось от этого мира. Это место, на котором он сидел, стало одним из его любимых, ведь с него отрывался замечательный вид. Теперь же он мог видеть лишь выжженную землю, разрушенный город и море крови и изуродованных трупов. Во время боя, перед тем как потерять руку, он спросил у своего противника, зачем он это делает, почему он убивает именно их, ведь это же не имеет смысла, ведь они не ведают смерти, для них нет начала и конца, лишь очередной цикл, лишь вечность, на которую они обречены, и в итоге они переживут его. Он же замолчал, нанося удары, а после и вовсе лишая короля руки.       — Всегда нужно учиться и стремиться постичь непостижимое, я лишь вам помогаю, — сказал мехазм, вновь нападая, и Юго, не имея тогда возможно поразмыслить над этим, продолжил сражаться.       Но теперь, сидя в одиночестве, он размышлял над тем, что данное высказывание не настолько плохо. Если отбросить окровавленный и ужасный контекст, и геноцид сразу двух раз, в так же мнимую любезность, то Мехазм прав. Всегда нужно стремиться постичь непостижимое, но вместо того, чтобы сделать это, они лишь смерились, и к чему это привело? Возможно, им действительно стоит попытаться исправить то, что натворили непонимающие боги, возможно, им нужно научиться быть людьми.       Юго поднимает взгляд на небо, наблюдая, как оно озаряется голубым и фиолетовым. Это крах, не конец, никогда конец, не для них, но, пожалуй, они действительно облажались. Впрочем, разве красота не в крахе? Разве не в этом прелесть жизни и всего прочего? В том, что все однажды заканчивается. Но, к сожалению, не для них. Для них крах это лишь пауза, после которой все начнётся сначала, но они даже не вспомнят об этом, не поймут, не почувствуют. И так будет вечно, ибо разорвать этот порочный круг они не способны. Но, в глубине души, Юго надеется, что однажды он сможет стать человеком и у него будет свой финал. Ну а пока он вновь лишь наблюдатель, лицезреющий всю красоту краха.       Раздаётся оглушающий взрыв, и он закрывает глаза, понимая, что откроет их теперь уже вновь поглощенный в этот порочный и изнуряющий круг.       Юго вскакивает на кровати, тяжело дыша. У него под боком сопит Адамай, и он медленно оборачивается на него, смотря широко раскрытыми глазами на брата, на собственные руки, на комнату, в которой он находится, и, наконец, на окно, за которым виднеется абсолютный, ну может и не очень, целый мир, полный людей, живых людей. Он тяжело дышит, а на глазах наворачиваются слезы. Он видел крах своего народа, видел, как этот самый мир живет свои последние мгновения. И он был прав. Он умер, возродился вновь и принялся жить своей беззаботной жизнью. Его народ умер, этот мир умер, а он просто переродился и продолжил жить, словно ничего не произошло. Словно все это лишь страшный сон. Ему было все равно. Он не помнит лиц и имён тех, кто некогда был ему дорог, он не понимает, что потерял, что произошло. Он наблюдатель, никогда не участник.       Адамай под боком шевелится, сильнее прижимаясь к брату, а тот лишь безмолвно смотрит в темноту до утра.       Юго молча смотрит на богиню, на свою мать. Та улыбается, поначалу искренне и радостно, но чем дольше он молчит, тем более натянутой становится ее улыбка. Она что-то спрашивает у него, но он её не слышит. Рядом стоит Адамай, безмолвный, нервный, не понимающий, что происходит. Нора выглядит раздраженной, но в целом равнодушной к происходящему, и лишь Килби всецело его понимает. Он сжимает и разжимает кулаки, но молчит, дабы не сорваться, не высказать матери всё в лицо, чтобы более не возвращаться в это ужасное место. Килби бывает благоразумен, но Юго - нет. Он делает шаг вперёд, задирая голову, смотря с ненавистью и злобой, а после, скривившись, громко и четко произносит.       — Будь ты сама проклята за твоё проклятие. Даже теперь, стоя перед Килби, ты смеешь плакать, что твои дети тебя не помнят! Вот к чему привело твоё желание быть запечатлённой в наших умах! — он легко взмахивает рукой в сторону Килби, но не отводит взгляд от ошарашенной и обиженной богини, богини, но никогда не матери. — Ты прокляла нас, испортила наши жизни! Килби и Шинономе помнят каждый миг! Помнят даже собственные смерти. А мы!.. Я помню, каково это, наблюдать крах всего, и понимать, что ты всегда наблюдатель, но никогда не участник. Я хочу жить, испытывать то же, что и люди, дорожить тем же, что и они, я не хочу проводить бессонные ночи, безуспешно пытаясь нагнать ускользающие образы тех, кого я любил, я не хочу отвечать за поступки, которые даже не помню! Ты меня слышишь, Элиатроп?! — его голос срывается, он делает еще шаг вперёд, смотря глазами полными ненависти, боли и усталости, где-то на периферии замечая, как Нора открывает портал, собираясь заскочить в него, чтобы остановить брата и его исповедь, но Адамай и Килби не дают, Адамай крепко хватает сестру за руку, а Килби одним взмахом руки закрывает её портал, и пока та рвётся в чужой хватке, бранясь и проклиная братьев на чём только свет стоит, Юго без запинки продолжает. — Эгоистичная тварь, не человек, не бог, а тварь, находящаяся вечно посередине. Ты называешь нас своими детьми, но ты понятия не имеешь, что такое иметь детей и быть матерью, что такое любить! — богиня судорожно вздыхает, а по её длинному телу катятся слёзы, сделанные из вакфу, как и всё в ней. — Я ненавижу тебя, — наконец произносит Юго, и это становится последней каплей для Элиатроп, после чего она резко взмахивает, и все кроме них исчезают, а она тем временем смотрит перепугано, непонимающе, обиженно, но всё же невольно смиренно.       — Чего ты хочешь? — дрожащим голосом спрашивает она, и Юго лишь молчит, ведь они оба прекрасно знают ответ на вопрос.       Килби безмолвно наблюдает за тем, как все суетятся вокруг дофуса Юго и Адамая. Все в предвкушении, когда же их братья вернуться. Юго ушёл раньше Адамая на несколько столетий. Старые раны и битвы дали о себе знать. Использование полного потенциала из-за действий Фаэриса, битва с неким Ноксом, Оропо, Торосс и некромы, и это только за первые двадцать лет его жизни, и чем дальше, тем было хуже. В конце концов тело не выдержало. Поначалу все паниковали, но после решили, что все должно идти своим чередом ведь в любом случае, когда-то Юго вновь придётся в этот мир. Юго же, напротив, настаивал на том, чтобы проводить как можно больше времени с семьёй. И вот, спустя столетия одиночества Адамая, дракон ушел из жизни по той же причине, что и брат. Дофусы и их воздействие.       Наконец, зал озаряется яркой вспышкой, и все перворожденные тут же кидаются к дофусу, желая поприветствовать своих братьев. Все, кроме Килби. Он стоит молчаливо и неподвижно, и Шинономе уже подозрительно смотрит на него, зная, что брат осведомлён о чём-то, чего не знают они.       — Т-тут только Адамай! Где Юго?! — вопит Гругал, прижимая к себе маленького Адамая, судорожно оглядываясь по сторонам, пока дракончик на его руках удивленно моргает, не понимая, что происходит.       — Его... Его нет... — шёпот Чиби разносится по залу как гром среди ясного неба, и все перворожденные тут же оглядываются на Килби, который уже с ленивым интересом ходит вокруг дофуса. — Килби, — голос Чиби стальной, не терпящий возражений, и отчасти именно поэтому Килби раньше считал, что трон заслуживает именно он, именно от человек, который может заставить его слушать. — Где Юго? — спрашивает он, подходя к старшему, да устрашающе нависая над ним, нагло пользуясь тем, что Килби переродился лишь двадцать лет назад.       — Со своим народом, — туманно отвечает старший, задумчиво, с явным сочувствуем, смотря на Адамая, замечая всеобщее раздражение и тут же закатывая глаза. — Юго мёртв. Навсегда. Это была его воля и просьба. Тогда, много столетий назад, перед битвой с некромами, он, впервые встретив богиню за многие столетия, накричал на нее и рассыпался проклятиями, и, видимо, мать решила исполнить его волю. Юго мёртв, навсегда. Его нет. Норы и Эфрима больше нет, Юго больше нет. Он рассказал мне перед смертью, что ещё в юношестве увидел сон, показывающий ему события прошлого. Конец второй войны и его смерть. Он чувствовал всё, что чувствовал тогда, он хотел того же, что хотел тогда. Он хотел быть человеком, хотел разорвать этот порочный круг вечности, — Килби задумчиво поглаживает дофус, тяжело сглатывая. — Нас было двенадцать, осталось лишь девять, — он качает головой, а на глазах выступают капельки слёз. — Ты перестаешь ценить то, что у тебя есть, если знаешь, что конец - не для тебя. Красота в крахе.