Дитя скалистых островов

      А Олив ты дала пять медяков, хотя та просто привела гусей. Некрасиво.              Грета поджала губы и чуть отступила за забор. Мэва усмехнулась. Как же наивно люди верили, что заточенные палки способны защитить! Стоит только немного налечь, как вся эта защита скосится и прижмётся к земле, подпуская к дому и дикого зверя, и злого духа.              Три маленькие монетки казались крошечными и незначительными, особенно на фоне того, что было сделано. Олив повернула голову в сторону коровы, недавно возвращённой с болота. Илистая грязь красовалась на пятнистых боках. На солнышке затхлый, мерзкий запах ила и грязи немного утих, но Мэва особо разницы не замечала. Ей казалось, что болотная вонь останется ней до конца жизни.              - Олив искала их в грозу! Это опасно!              - А я искала коровку в ночной темноте, шастая по болоту с огарком свечи в руках. Это опаснее и тянет на медяков семь, а если ещё считать испорченные сандалии, то и все пятнадцать выходит!              Грета зло и смущенно зашмыгала носом. Загорелое лицо накрыл густой алый румянец. Глаза недобро засверкали. Не без улыбки Мэва посмотрела на огромный живот, который забавно дрожал от гнева будущей матери. Чем больше уходило месяцев, тем наглей и бесстрашней становилась Грета, хотя обычно будущие матери начинали вести себя с точностью наоборот. Тише, скромнее, испуганней. Они боялись лишний раз поднимать головы и говорили тихо, чтобы злые духи уж точно пропустили мимо глаз душу младенца.              Впрочем, Мэва не сомневалась, что отпечаток оставило прошлое Греты. Единственная дочка зажиточной семьи. Ей, наверное, не жаль было и тридцати медяков, но собственная дурость создавала всё новые и новые проблемы.              Так очаровательно.              - Только врать не надо! Ты, наверное, и пальцем не шелохнула! Твоя бесовская родня Ромашку сначала в топь затащила, а потом вернула, чтобы меня обмануть! Три медяка – это всё, что ты заслужила!              Голос её был визглив и неприятен. Мэва улыбнулась шире. Она прекрасно знала, что местным её улыбки никогда не были по душе. Они видели в них что-то зловещее, что Мэву изрядно веселило. Весело перебирая монетки пальцами, Мэва неотрывно смотрела в лицо Греты.              - Громко сказано. Зачем моей родне людские деньги? Ты же знаешь, они больше любят человеческую плоть. Пальчики, ручки, глазки…На худой конец, коровьи копытца. – Мэва весело подмигнула безмятежной корове. - Правда, Ромашка?              Кровь сошла с лица Греты.              Та отошла ещё глубже и сделала пальцами охранительный жест. Лицемерка, - подумала Мэва, чувствуя лёгкий укол раздражения. Взгляд сам потянулся к силуэту храма нового покровителя. Правильная вера на остров попала ещё во времена их бабушек, но прошлые традиции всё ещё не отпускали местных. Оттого было забавно наблюдать, как эти люди посвящают каждое воскресение новому Богу, а потом выставляют за порог тарелки с молочной кашей, чтобы злые духи не заморили скотину.              Это было еще более забавно, учитывая, что жрец правильного Бога подобное рьяно осуждал.              - Вот тем более! Зачем им наша медь?!              - Так медь идёт не им, дурочка. Медь идёт мне. Это ведь я вытаскивала твоё чудо из болота. Я не спала ночь, чтобы скрыть твою безалаберность от Гульхерда. – Мэва деловито посмотрела на свои ногти, под которыми чернели полумесяцы грязи. – Как жалко, что ты не способна оценить мою доброту.              Стоило прозвучать имени мужа, как Грета побледнела и немного сжалась. Все знали, что она боялась гнева мужа сильнее, чем грозы. Мэва снова мазнула взглядом по корове, потом посмотрела за плечо Греты. Маленький домик тянулся к земле. Одни лишь духи знали, сколько поколений появилось и умерло в деревянных стенах. Данное жилище разительно отличалось от того, из которого Грета пришла. Мэва ни разу не видела родительский дом будущей матери, но слышала, что тот высотой был в хорошую сосну, там было два этажа и хозяйство с несколько десятков хороших рогатых голов. Имущество Гульхерда сильно проигрывало. Одна корова, несколько гусей, три утки и одна курица.              И никакой сторонней прислуги, хотя отец жены продолжал давать деньги.              Взгляд Мэвы снова скользнул по лицу Греты. Синяков видно не было. Взгляд метнулся к животу, который под простым льняным платьем напоминал уродливый нарост. А ведь это ещё и щит…              - Зачем платить?! Тебе ведь это ничего не стоило!              Мэва хихикнула и Грета похолодела.              - Раз мне это ничего не стоило, то больше не приходи, когда корова снова уйдёт из-за твоей безалаберности. И никто, совсем никто из моей родни, тебе тоже помогать не будет, раз ты настолько скупа и невежественна. Прощай.              - Подавись.              Резко Грета выбросила ещё несколько монет, прежде чем опять сжать пальцы в охранительном жесте. Воздух сотрясли тихие молитвы. Смотря прямо в глаза Мэвы, Грета изо всех сил шептала обращения к правильному Богу. Смысл в шёпоте терялся, но ясно услышала яростную просьбу «испепелить рыжим металлом».              Вот дурашка.              Монеты её не только не испепелили, но и не оставили никаких следов. Легко Мэва прошла за калитку и чмокнула замершую от страха Грету в щеку. Вот этот поцелуй был полон воистину испепеляющей силы. Мэва весело улыбнулась и хлопнула Грету по щекам.              - Вот, другое дело соседка. Да не придёт в твой дом беда, и ребёнок родится здоровым и здравомыслящим, прямо как его мать!              Грэта не успела ничего ответить. Трусцой Мэва пошла прочь, забирать другие долги.              Стояло лето. Приятно припекало. Мэва и не помнила, когда в их краю было настолько тепло. Верхние, тёплые платья оказались сброшены в угоду более лёгких нарядов, но и это не спасало сильно. С приходом нового Бога запрещалось показывать колени и щиколотки. Некоторые, особенно рьяные служительницы вовсе носили тёплые балахоны.              Мэва таких людей не понимала.              Когда её кошелёк стал достаточно тяжёлым, Мэва весело прошагала мимо храма и огорода рядом с ним. Там, как огромные вороны, сидели послушницы. Одна из девушек скривилась при виде Мэвы, на что последняя широко улыбнулась. На ней была старая укороченная ночная рубаха и лёгкий жилет, сшитый из мешковины. Всё ещё было жарко, но жар этот явно не мог сравниться с духотой тёмных ряс.              - Сгинь. – Выплюнула одна из послушниц. Пот стекал по её лицу, скапливаясь под подбородком. Щеки покраснели. – Не оскорбляй это место своим существованием.              - Гру-у-у-убо, - протянула Мэва и тряхнула наплечной сумкой. – Сестрёнки, яблочек не хотите?              Самая младшая «ворона» резко подняла голову и почти протянула руку, но старшая послушница резко огрела ту по шее.              - Не искушайся, идиотка! Она же хочет душу твою украсть!              - Но это яблоко. И я хочу пить. – Проскулила младшая послушница так, что Мэве её стало жаль. – И как яблоком можно украсть душу?              - Яблоко может украсть не только душу. Оно уже украло у нас рай! И всё потому, что такая же идиотка приняла предложение от змея! – Старшая послушница сощурила глаза, смотря прямо на Мэву. Та протёрла яблоко о жилет и громко откусила часть. Кислый сок хлынул в рот. – А эта, вот, и тебя подначивает отказаться от рая. Ты её яблоко съешь, а она твою душу заберёт и себе присвоит, чтобы оказаться среди вечного блаженства!              - Сестрёнка, не будь такой категоричной. – Мэва снова укусила яблоко, чувствуя ненавидящие взгляды остальных послушниц. Те тоже были голодны. – Иногда яблоко – это просто яблоко, нет?              - Сестры тебе – это русалки и вурдалаки! Пошла отсюда!              Сорняк с комом грязи со свистом полетел вперёд. Из послушницы стрелка бы не вышло. Без проблем Мэва увернулась и с вялым интересом отметила, что вырван был вовсе не сорняк, а мята.              И так всегда! То, что дохло на её огороде, пушным цветом росло у других. Мэва поднесла мяту и покрутила ту у глаз.              - Девочка, я за свои услуги душу не беру. – Наконец, Мэва решила, что стоит рискнуть. Отбросив накусанное яблоко, Мэва удобнее перехватила мяту. – Душа не прокормит. А вот деньги могут.              И заливисто расхохотавшись, Мэва пошла прочь. Она не видела, но практически чувствовала, как монахини вздрогнули. Кто-то, быть может, самая старшая, плюнула ей вслед.              Холм пустовал.              Мэва огляделась и никого не найдя, улеглась на траву. Здесь было много зелени, но никто их местных не отваживался отправлять сюда животных на выпас. Ходили слухи, что здесь живёт зло. Одни верили в маленьких зловредных человечков, живущих под травой, другие твердили, что изгнанные другой верой духи нашли тут пристанище. Как бы оно не было, тут было до приятного одиноко. С самой вершины холма открывался чудесный вид на деревню. Соломенные крыши, успевшие потемнеть от времени, севшие стены домов, маленькие заборы и почти кукольные жители открывались перед глазами.              Мэва видела всех, но никто не видел Мэву.              Когда-то Мэва верила, что в недрах холма живёт её отец. Она представляла его не крошечным человечком, а мужчиной нормального размера. У него бы были такие же густые, рыжие волосы и насыщенные зелёные глаза. В её детских фантазиях он носил яркую одежду и на ногах его красовались сапоги из настоящей кожи, а не убогие сандалии.              Мэва неодобрительно покосилась на ноги. После ночной подработки земляные пятна въелись в кожу так сильно, что вода из ручья была не в силах полностью снести тёмный след. Стоило потом искупаться в бадье с мыльным корнем и хорошенько пройтись жёсткой чистой тряпкой, чтобы полностью избавиться от болотной печати.              Дел становилось всё больше и больше. Мэва тяжело вздохнула. Чем больше людям становилось лет, тем сильнее они верили в нелепые сказки. Отец Мэвы – один из лесных духов? Если бы так оно и было, почему Мэва приведением бродила по родной деревне, переживая все тяготы человеческой девушки, а не веселилась в рощах вместе со своими соплеменниками и не подзывала голосом птиц?! Этого понять нельзя. Время шло, годы пролетали мимо и чем старше Мэва становилась, тем сильнее ей казалось, что история про духа-соблазнителя – это не больше, чем материнская байка, призванная скрыть чужое бесчестие. Жаль только, что мать не подтвердила догадки даже на смертном одре.              «Но было бы недурно иметь родичей среди духов. Те не стали бы обижать понапрасну»              Навалилась липкая, удушающая сонливость. Мэва вытряхнула из одежды жука и по старой привычке принялась не то мечтать, не то размышлять.              Чем старше Мэва становилась, тем чаще неприятные мысли приходили в минуты отдыха. Совсем недавно наступил её двадцатый год, что окончательно поставило крест на браке. Мэва себя не обманывала. Она прекрасно знала, что в силу её неясного происхождения и полного отсутствия придания, не стоит надеяться на крепкое мужское плечо рядом. Если потенциальные женихи ещё могли свыкнуться к рыжим волосам и разным слухам, то полное отсутствие имущества чуть более ценного, чем кожаный кошель, они стерпеть не могли.              Мэва повертелась на траве. Дом отошёл далёкому родственнику матери всего три года назад, но спина успела забыть, что за удовольствие - сон с подушкой и одеялом.              "И какой смердящий мешок придумал, что наследовать могут только мужчины?!"              Сердце заныло. Стоило векам упасть, как воображение мгновенно нарисовало скорбный лик деда и полное, пышущее радостью материнское лицо. И если по деду Мэва не скучала, то потерю мамы сердце оплакивало до сих пор. Какой-то злой, страшный рок скосил родственников один за другим. Сначала умер дед. Не желая терять крышу над головой, мать засунула его тело в большой сундук и решила пустить в селении слух о срочной отлучке старика.              - Мэва, все будет хорошо. - Говорила она, защёлкивая очередной замок. – Он просто уехал к югу, чтобы погреть старые кости. Завтра ночью мы возьмём с тобой лопаты и пойдем прямо к Лог-на-Тир, чтобы похоронить старика.              Но этим планам сбыться было не суждено. С отдалённой грустью Мэва помнила, что следующим днём скончалась и мама. Потом события пошли слишком быстро для их сонного, скучающего края, где ничего и никогда не происходило. Мэва моргнула, а её выставили. Мэва моргнула опять, и сельский староста покачал головой, бормоча что-то про важность законов. Мэва снова моргнула, но уже от того, что святая вода стекала с её лица.              Тогда троюродный дядюшка пожелал ей гореть в аду.              После этого Мэва жила везде, но нигде. Не было людей, которые стремились помочь ей найти стабильную работу или крышу над головой. Приходилось шастать по заброшенным домам и древним мельницам, почти сгинувшим от старости и безвестности. И негде ей не было места, но всё равно это звалось домом.              «Если я не уйду из этой трясины, то до самой старости буду гонять чужих коров из болот»              Небо ещё не начало розоветь, но солнце уже перешло невидимый горизонт. Это было так давно. Мэва была готова поклясться, что только недавно она стояла по колени в болоте и взывала ко всем богам, молясь, чтобы те смиловались над ней и позволили живой вернуться в деревню.              Мэва зевнула, подтянула под голову мешок и прикрыла глаза.              Ей не было дела до работы остальных. Мята, посаженная возле последнего места ночлега, имела смысла больше, но не сейчас. Медленно, но верно сознание начало расщепляться. Мэва не спала почти целую ночь, поэтому вхождение в дрёму было лёгким, как масло. Уткнувшись лицом в руку, Мэва расслабилась.              Сон был лёгким и приятным. Мэве снилось, что она летала. Она была птицей и бесстрашно рассекала небо, ничего не боясь. Даже солнечный свет не раздражал. Завеса жестких, густых рыжих кудрей не пропускала лишнего. Мэва вдыхала запах травы с сухой землёй и чувствовала что-то, что очень походило на утешение.              С холма Мэва всегда смотрела на свой родной край, но редко обращала внимание на море. Она и не заметила несколько тёмных точек, неторопливо плывущих в сторону берега.