Ледяные крылья

Вернувшись с победой в рощу друидов, команда Блюр имела возможность лично лицезреть последствия своих действий. Кага получила сполна за свое самоуправство, а тифлинги вздохнули спокойно, хотя все ещё собирались идти во Врата Балдура.  Однако перед этим тифлинги решили закатить празднество в их честь и в благодарность за помощь. Полуфея понуро шагала в хвосте колонны по пути к лагерю, она старалась не отвлекаться и не расслабляться, прекрасно понимая, что, по сути, они пока ничего не добились. И все же чем ближе они были к лагерю, тем медленнее были её шаги. Карлах даже пришлось окликнуть её, выводя из задумчивого оцепенения.  Вечерело, в их лагере собралось доселе невиданное количество самого разношерстного народу. На костре жарились мясо, в воздухе витал аромат алкоголя, вскоре зазвучали первые музыкальные инструменты, Блюр как раз заканчивала паковать вещи к дальнейшему путешествию. Сидя около своей палатки, она собирала последнюю сумку и уловила обрывок разговора. Кажется, разговаривали Уилл и Шедоухарт.  — Твоя помощь была очень кстати, до сих пор поражаюсь тому, как мы смогли расправиться с такой оравой гоблинов и не потерять никого из нас. Признаюсь честно, твое «Убежище» пару раз спасло меня от верной гибели.  — Было непросто, согласна, но не будем забывать о том, что мы лишь поскребли верхушку айсберга. Судя по всему, нашими стараниями, группа таки не развалится посреди пути, если конечно… впрочем сейчас это не так уж и важно. — Повезло, что именно мы оказались в лагере. — Повезло, что мы выбрались оттуда, — поправила Шедоухарт, а руки полуфеи двигались все медленнее, перекладывая очередной мешок. Однако даже закончив сборы, Блюр так и продолжала сидеть на небольшом уступе в тени деревьев на краю поляны празднующих. Вот Ролан распускает магических светлячков под нестройные аплодисменты, и вся поляна на короткий миг озаряется их мерцающим светом. Вот Альфира задумчиво перебирает струны лютни, видимо ища подходящий мотив, а Лакрисса весело покачивает перед ней бутылью с вином. Шедоухарт сидит у костра и общается с одним из тифлингов, Карлах старается держаться поодаль, но при этом так искренне и громко смеётся, что кажется её смех слышат даже в самом лагере гоблинов. Хальсин сидит в окружении детей тифлингов и кажется таким радостным особенно на фоне того, каким они его нашли в Гоблинский тюрьме.  Какое-то неясное чувство все не покидает темные уголки сознания полуфеи, наблюдающей за торжеством, наоборот, растет, казалось, сразу отовсюду. Скрипну зубами, Блюр решает, что лучше прогуляться, проветрить голову. Она бесшумно спрыгивает с утёса и вот уже почти дошла до своей палатки, но перед ней возник беловолосый вампир, с сомнением осматривающий бутылку из темного стекла.  Полуфея обогнула его, роясь в одном из уже упакованных рюкзаков. — Кажется праздник тифлингов не всем по душе, - раздался у нее за спиной голос Астариона.  — Отчего же, меня все вполне устраивает. А ты, неужели не рад возможности перевести дух? В конце концов мы доброе дело сделали, имеем право на заслуженную награду, — проговорила Блюр не поворачиваясь и не прерывая своего занятия. — Доброе дело? Да, расправились с горсткой гоблинов, променяли одни жизни на другие, а тифлинги даже торжество нормальное утроить не могут. В конце концов за то, что мы чудом одолели весь их лагерь, все, что мы в итоге получаем - бутылку кислого вина и шум до рассвета… Эй, ты куда? — на середине речи вампира Блюр наконец нашла искомое и сделав неопределенный жест рукой, пошла прочь из лагеря. Что должен был означать сей неясный жест Астарион не понял, как не поняла и сама Блюр. Уже на выходе с поляны полуфея почти бежала, из-за одной из палаток внезапно вышел Гейл, так, что Блюр чудом не сбила его с ног. — Блюр, ты куда? Праздник же только начался, — услышала она из-за спины его растерянный голос. — Вернусь под утро… — резко бросила она и скрылась в высоких кустах оставив волшебника из Глубоководья в полном недоумении. Тем временем полуфея неслась по ночному лесу, словно за ней гнались все монстры мира разом. Спустя минут десять быстрого бега, полуфея вышла к берегу выше по реке от их лагеря. Сюда уже не долетали звуки ночного празднества. Ночной пейзаж берега реки показался достаточно безопасным для нее, для полуфеи которая без сил опустилась на большой валун, возвышающийся над мелководьем. Что же с ней происходит? Почему ей так паршиво на душе, почему ее преследует ощущение, что на этом празднике, в этом мире, не было для неё места? Почему счастливые лица тифлингов, наконец скинувших с себя тревогу и печаль вызывали у нее такую боль в груди? Полуфея подобрала к себе колени, касаясь пальцами ног холодной воды, не в силах как-то обуздать нахлынувших на нее отчаяние и… зависть. Сейчас она была одна, не перед кем было притворяться, не перед кем было оправдываться кроме как перед самой собой, вот что было сложнее всего.  Почему же это вновь так ранит ее, как когда-то давно, когда она сидела на чердаке в одиночестве и, если встать на цыпочки, сквозь окно можно было увидеть ниже по склону холма детей, играющих на поле в догонялки. Тогда Блюр могла лишь наблюдать, но сейчас… почему же сейчас она не может присоединиться к заслуженному веселью? Почему она лишь сидела в стороне, наблюдая за чужим счастьем и пряча всё нарастающую боль?  Полуфея отрешённо помогала головой, но это не добавило мыслям порядка. Она ни секунды не сомневалась, что спасение тифлингов было правильным решением, её решением, и о нем она не жалела ни мгновения, судя по всему, в отличие от того же Астариона. Вот только почему тогда она здесь, одна?  Полуфее казалось, что мир словно сам пытается избавиться от нее, что чтобы она не делала, в ней вечно видят что-то иное… Обузу, ребенка, врага или не видят ее вовсе. Порой ей казалось, что чем в большей компании она находилась - тем незаметнее была. Тем чаще оказывалась одна. Словно была холстом, на котором рисуют картину и от самого холста в итоге ничего не остаётся.  Полуфею разобрал смех, когда она обнаружила в своих руках полотенце, за которым как раз и ходила. Даже уходя из лагеря, почти падая под грузом эмоций, она повела себя в лучших традициях «правильной» девочки, расчётливой, как всегда… Даже все её эмоции не смогли побороть в ней её же страхи, её потребность заботится обо всем заранее. Пресловутая расчётливость, которая была очень полезна при выживании, но только мешала жить… Силуэт луны поплыл в ее глазах, размазавшись в светло голубое пятно. Ком подступил к горлу. «А ведь сейчас там твои друзья празднуют от души. А ты здесь сидишь и рыдаешь как маленький ребенок… Как «хорошая девочка», чьих слез и слабости не должны никогда видеть…» — пожурила себя Блюр, пытаясь утереть выступившие слезы. Порой ей казалось, что она отгорожена от мира прозрачной стеклянной стеной, из-за которой все видно, но и только. И как только полуфея не билась в эту стену, но лишь оставалась в своем пузыре, поглощаемая воюющим в груди одиночеством. «Будь ты проклята…» — зло подумала она, что и говорить, её мать в каком-то смысле действительно хорошо её воспитала. За того недолгое время, на которое Церера появилась в жизни полуфеи, она перевернула её мир с ног на голову. Ее фраза «фее не пристало показывать эмоции, да и чувствовать вообще» была безобидна, когда полуфея к примеру радовалась удачной находке, но приобретали силу могущественного заклинания, когда дело касалось глубоких эмоций и её безопасности. Полуфея не просто не могла поделиться эмоциями с другими, она страшилась этого, как громовой кары, такая простая фраза матери не просто отрезала Блюр от мира, но и предотвращала любые попытки её дочери преступить этот запрет и хотя бы позвать на помощь.  Чувства становились все сильнее, увеличиваясь как снежный ком и грозились перейти в неконтролируемую истерику. Остатками трезвого суждения полуфея это понимала, но уже мало что могла сделать, слезы так и текли по щекам…  Блюр сделала то немногое, что могло подарить ей иллюзию спокойствия. Иллюзию того, что есть кто-то, кто её поймет. Обняв колени руками, полуфея затянула песню на неизвестном языке, которую слушала в детстве. О чем эта песня, полуфея не знала, да это было и не важно, был важен лишь звук ее голоса, разливающийся по берегам реки и дарующий спасительную иллюзию, что она может кому-то поведать о своих чувствах. Эту песню никто никогда не слышал в исполнении полуфеи и так и останется. Она никогда не сможет открыть рот, зная, что её слушают. Но сейчас, здесь, под серебристой луной, вокруг кристальных вод у неё не было слушателей, а вода забирала в свои глубины её чувства. Завтра. Завтра будет новый день, она снова вернёт себе иллюзию спокойствия и рассудительности, личину стратега, и будет задаваться вопросом «как я могла так по-дурацки повести себя прошлой ночью? А вдруг на меня бы напали? Как неосмотрительно, Блюр…» — но сейчас, вдали от веселой гулянки звучал одинокий женский голос, полный такой неуёмной тоски, что казалось, будто кто-то оплакивает близкого. В каком-то роде так и было, полуфея оплакивала свою «живую» сторону, которая на краткий миг взяла над ней верх и с первыми лучами солнца вновь вернётся за тысячу замков, запертых как её матерью, так и самой Блюр. Когда луна уже стала клониться к горизонту, полуфея все ещё сидела на берегу реки, молча, просто стараясь не поломать себя ещё больше. Крылья, едва закрытые накидкой, преломляли лунный свет, распуская по воде сотни голубоватых искорок. Иногда полуфее казалось, что проиграть матери было бы проще… Тогда не надо будет постоянно ждать удара в спину…  Блюр тряхнула головой, отгоняя кощунственную мысль. Она не позволит отобрать у себя ещё больше… От нее и так почти ничего не осталось.  С первыми рассветными лучами полуфея медленно пошла в направлении лагеря. Она понимала, что надо было объяснить, куда она сбежала на всю ночь, что это вызовет подозрение, если причина окажется неубедительной. Хоть ей и претило врать своим спутникам, все же она, скрипя зубы решилась на это, понимая, что она уже слишком во многом соврала и такая ложь ничего не изменит. Ведь они даже не знают кто она такая…  Полуфея вошла в лагерь поздним утром и первым делом извинилась перед Гейлом за вчерашнее грубое поведение, все-таки её проблемы это не повод хамить, особенно друзьям. Волшебник из Глубоководья отнёсся к её извинениям с пониманием. А вот Астарион, которому пришлось не по душе, что его так грубо проигнорировали находил с десяток поводов вставить ехидное замечание, на которые полуфея отвечала не менее ехидно.  Уже после завтрака, когда Блюр и Уилл сворачивали костер, Клинок Фронтира поинтересовался: — Ты не слышала ничего странного ночью? — Нет вроде, а что, что-то случилось? — встрепенулась Блюр, выдавая смятение за любопытство. — Да один из тифлингов, Икарон, с утра пораньше клялся, что видел у реки русалку и она пыталась сманить его своим пением в воду. — Не услышала даже если бы захотела, я в другую сторону от реки ходила. Судя по его вчерашнему поведению, он небось выпил слишком много, а тут уж не только русалки, тут и черти из всех щелей полезут, — заметила полуфея, стараясь говорить непринужденно. На словах о чертях лицо Уилла омрачилось, и он даже не заметил лёгкую тень неуверенности на лице собеседницы. — Да, вполне вероятно, во всяком случае наутро, когда Гекс его отсюда утаскивал, его состояние было далеко от нормального.