Каждый за себя, а Бог против всех

      В этот день солнце было особенно безжалостно к обитателям пустоши Мохаве. Всем сегодня приходилось нелегко: солдату НКР, которому не повезло стоять в карауле на аванпосту; фермерам, трепетно выхаживающим урожай; легионерам, упорно тренирующимся в Форте. Только Чертям жара не мешала – их топливом были бесчисленные винты, баффауты и слэшеры.       Взрослым было тяжело. Детям было еще тяжелее.       Двое беспризорников – девочка и мальчик – еле волокли ноги по каменистой земле: загрубевшие стопы не чувствовали камней и песка. Редкая трава царапала голени, но это было последнее, на что хотелось обращать внимание.       Девочка была на полголовы выше мальчика – даже в бродяжьей жизни она умудрилась вытянуться. Мальчик, хоть и был младше, не капризничал: не хныкал, держался за руку сестры и стойко шел, изредка спотыкаясь.       Оба ребенка очень хотели пить: у мальчика болел иссушенный язык, а у девочки сводило горло. Где-то рядом была речка – возможно, им удастся хлебнуть радиоактивной воды.       Волосы у них были грязными и жирными: они пытались хоть как-то мыться, но в последнее время на это не хватало… всего: ни лишних сил, ни подходящего места. Тряпье, которое когда-то было одеждой, давно потеряло свои функции. Оно не спасало ни от холода, ни от жары, только из вежливости прикрывало то, что люди обычно прикрывают одеждой.       Вчера детям повезло: в мусорном контейнере они нашли два «завтрака караванщика». Консервы были испорченными, но съедобными. И это – большая удача, но сейчас желудки снова требовали свое.       У мальчика крутило живот – просроченная еда и радиоактивная вода не проходила даром. Организм девочки справлялся по-своему – ее регулярно рвало. От поноса страдали оба. Как и от слабости. Как и от головокружения.       В последние три дня все стало совсем плохо – окружающий мир стал смазываться, все больше превращаясь в калейдоскопическую иллюзию.       Единственное, на что им везло – так это на отсутствие рейдеров. Наверное, для них оборванцы были жалкой добычей.       Но все это было неважно.       Дети чувствовали дыхание смерти – и даже так – не жаловались.       Ирма и Йонас Бэры не любили жаловаться. Возможно, это было семейным. Даже перед смертью: с въевшейся под кожей грязью, вшами в волосах и шрамами – они не плакали. Дети умирали храбростью легионеров.       Йонасу становилось слишком жарко, зудящий жар распирал его изнутри, разливаясь по всему телу. Ирма потеряла сознание первой – обессилевшая рука утекла из ладони Йонаса, и тело, как набитая песком кукла, ударилось о землю. Через пару секунд упал Йонас.       Он не заплакал. Он не засмеялся. Он не разозлился.       На все это у него не было сил.       Йонас задрал подбородок, и у него пронеслась мысль.       Не вся жизнь – как это говорили взрослые, лица которых уже давно стерлись из памяти. Само их существование было чем-то мифическим и нереальным. К чему он вспомнил о взрослых именно сейчас…       Он вспомнил о главной своей фантазии: Йонас часто представлял пустошь Мохаве своей матерью – другой он не помнил. И как любой ребенок хотел оправдать свою мать. Всегда оправдывал. И радовался, когда им с Ирмой удавалось найти еду или прожить день без привычной слабости в конечностях. Когда у них были силы помыться, когда в контейнерах они находили журналы и рассматривали картинки, ведь читать они не умели, когда люди были к ним благосклоннее обычного, когда… когда… когда…       Глаза медленно закрывались.       Йонас хотел пошевелиться, но тело решило иначе.       Только взглядом на яркое солнце, только незакрывающимися глазами он мог отвоевать хотя бы несколько секунд жизни.       И вдруг! Вдруг возник Он!       У Него не была лица. Солнце скрыло Его, оставив тенью, силуэтом, мифическим взрослым, которому до него было дело. Он был одет в широкую одежду, а на голове у Него – ковбойская шляпа.       Что это? Утешительное видение перед смертью? Успокоительный наркотик на прощание? Неужели Мохаве захотелось оказать последнюю услугу своему ребенку? Неужели она позволит ему умереть с надеждой?       Он наклонил голову и, казалось, посмотрел на мальчика.       Если бы у Йонаса осталась лишняя влага в теле, он бы расплакался – не всем дано умереть счастливейшей из смертей.       Но мать Мохаве сделала больше – она протянула руку помощи нелюбимым детям. Или это Он протянул руку? Сам Человек решил смиловаться над ним? Да и важно ли это?       Последнее, что запомнил Йонас, перед тем как закрыть глаза – как Он наклонился к нему.       Слабость на миг отступила – мальчик, принимая смерть, расплылся в счастливой улыбке.