Время перемен

      Густая сумрачная тень раскинувшейся над головой пёстрой кроны надёжно защищала от не в меру обжигающих лучей полуденного солнца, чей слепящий свет проникал везде, куда могли дотянуться его жадные невидимые лучи. В чертогах рассеянной дневной тьмы, такой зыбкой и непостоянной, царило желанное спокойствие, пробуждающее самые тихие и приятные мысли, позволяющее хоть ненадолго отгородиться от бесконечного напряжённого шума, от которого всегда нестерпимо хотелось сбежать. Расслабленный слух разрывали искажённые ветром безумные крики и дикие вопли, похожие на отчаянные завывания рассвирепевших хищников, но раздавались они далеко, так что представлялись не более чем простой помехой, не заслуживающей ни малейшего внимания. А здесь, под неприкосновенной сенью мощного старого дуба, единственного такого молчаливого и строгого, чувствовалась нерушимая безопасность, и вкрадчивым шёпотом со всех сторон разносился ласковый голос преданного одиночества… Иногда раздражающий своей неуёмной прытью ветер, словно заразившись всеобщим сумасшествием, начинал яростно трепать податливые листы желтоватой в клеточку бумаги, будто остервенело пытался вырвать их из рук и унести как можно дальше, но ему всё никак не удавалось подхватить устроенный на короткой мягкой траве лист, который крепко держали тонкие детские пальцы.       Склонив голову набок, погружённый в своё кропотливое занятие художник старательно чёркал острозаточенным карандашом отрывистые штрихи, что покорно, повинуясь малейшему движению его умелой руки, ложились один на другой, создавая целостный, но пока ещё не вполне идеальный образ. Да, скетч понемногу обретал должную утончённость и желаемое изящество, обрастал всё новыми деталями и подробностями, и всё же не был похож на тот, что застыл у него в голове, да так ярко и отчётливо, словно существовал на самом деле. Отклонившись от незаконченного рисунка, худощавый неприметный парень, сидевший с подобранными ногами прямо на траве, прислонился спиной к шершавой коре огромного дерева и со всей внимательностью окинул набросок свежим взглядом, критически подмечая возможные недочёты. Гигантские, сплошь чёрные крылья фантастической птицы широко раскинулись до самых краёв тетрадного листа, отточенная штриховка весьма правдоподобно передавала её густые лоснящиеся перья, жаль только, невозможно отразить их матовый блеск, делающий её похожей на неуловимую ночную тень… Длинный клюв грациозно изгибался к пушистой встопорщенной груди, глаза выделялись двумя жирными точками и будто пронзительно смотрели прямо в душу, что-то безнадёжно задевая в ней. Но… Чего-то не хватало, парню не нравилась её каменная неподвижность, не нравилось, что она выглядит такой неживой, ненастоящей. Нервно дёргающиеся пальцы правой руки беспрестанно теребили карандаш, а левую парень задумчиво запустил в свои отросшие рыжие волосы, рассеянно почёсывая кожу около корней и разглаживая шелковистые пряди, но мысли его, вопреки всей его глубинной сосредоточенности, продолжали обречённо пустовать, долгожданный ответ так и не приходил. Конечно, ему нравилось его маленькое произведение, всё лучше, чем тратить драгоценное время на бессмысленную беготню и надрывные крики, утопать в этом всепоглощающем мареве несмолкаемого шума, от которого обязательно заболит голова. Всё лучше, чем ловить подозрительные взгляды, полные немого осуждения неизвестно за что, слышать глумливые насмешки, пытаться что-то доказать тем, кому безразличен весь остальной мир, и без того пугающе развратный, жадный и жестокий.       — Эй, смотрите, он там!       — Вундеркинд хренов! Сейчас он у меня получит!       Едва услышав грубые вопли, полные невыразимой ненависти и слепой злобы, он мгновенно понял, чего ему ожидать от этой непредвиденной встречи, и ничуть не испугался, скорее даже напротив, он уже настолько к этому привык, что давно смирился и не собирался убегать, словно трус. Хотя он всеми силами убеждал себя, что достаточно просто напустить на себя равнодушный вид, прикинуться глухим и немым, не реагировать на происходящее, чтобы те, кто получал от этого несметное удовольствие, быстро потеряли к нему интерес и отстали, по мере того как невидимые ему задиры приближались целеустремлённым шагом, сердце его начинало биться всё чаще, всё трепетнее, а то и вовсе беспомощно замирало, отчего по телу распространялся мертвенный озноб. Чувство неприятного оцепенения помешало втайне встревоженному парню поднять голову, чтобы встретиться с сомнительной компанией лицом к лицу, и лучшее, что он мог сделать, — это медленно склониться над своим недоделанным рисунком, упрямо делая вид, что его ничего не касается, и продолжить наносить новые плавные линии деревянной рукой, начинающей мелко дрожать. В груди сделалось жарко, когда вокруг поселилось ощущение уязвимой тесноты: трое совсем недружелюбно настроенных подростков, двенадцатилетних школьников, как и он сам, выросли прямо перед ним, выстроившись стеной, и все, как одно большое разъярённое существо, вонзили в него одинаково свирепые взгляды, что словно нещадно прижимали его к земле, заставляя всё больше гнуть шею над разрисованным листом.       — Что, крыса, считаешь себя самым умным? — запальчиво бросил сверху сквозящий тайной угрозой голос, от пронзительного звучания которого окружённый со всех сторон парень внутренне содрогнулся. — Думаешь, один раз выпендрился на уроке, и тобой все сразу восхищаться станут?!       Непрошеная насмешливая улыбка затронула его плотно сжатые губы, но он поспешил подавить её. Так значит, дело только в этом? В том, что на сегодняшнем уроке информатики ему удалось в рекордное время решить олимпиадную задачу и вызвать искренний восторг учителя? Томная гордость, скрытая и незаметная, затеплилась у него в груди, возрождая угасшую радость: он всегда чувствовал в себе невиданные способности, предполагал, что ему доступно куда больше, нежели всем остальным, но до сих пор ему не представлялось шанса с достоинством заявить о себе, показать, чего он на самом деле стоит. Вероятно, эта до смешного глупая злоба, вызванная обычной ревностной завистью, могла бы польстить ему, потешить его самолюбие, однако, несмотря на все свои выдающиеся преимущества, он не переставал в глубине души мечтать совсем о другом: о всеобщем признании, о дружеской поддержке, о бескорыстном доверии. Ради этого он даже был готов стать таким, как все. Вот только никто не хотел и не пытался понять его, потому что всегда гораздо проще отвергать тех, кто ни на кого не похож…       — Слышь, крыса, я с тобой разговариваю! — гневный голос набирал силу, теперь от его грубого тона начинало звенеть в ушах, и внезапно парень отчётливо ощутил, как откуда-то из глубин его замкнутого, скромного существа поднимается непривычная ярость. — Нечего ответить, да?! Трус несчастный!       — Только посмотрите на этот жалкий отброс! — подхватил другой злорадный голос, насквозь пропитанный удушливым презрением, и круг обидчиков внезапно стеснился, они подошли ближе. — Выглядит, как девчонка, и ведёт себя так же! Крыса помойная!       — Крыса! Крыса!       Какая-то неведомая сила неожиданным рывком вздёрнула его на ноги, так что он сам не до конца понял, когда успел подняться со своего места, выпрямившись во весь рост, и встретить сверкающие лютой ненавистью глаза подростков непоколебимо твёрдым взглядом, окрашенным первыми признаками зарождающегося гнева. Бесконтрольная злость сомкнула объятые пламенем когти на его горле, она душила его, так что ему не хватало воздуха и дыхание участилось вместе с бросившимся в неуравновешенный галоп раненым сердцем. Странный кровавый туман застилал ему внутренний взор, лишая всех здравых мыслей, из-за чего он даже не мог различить маячившие перед ним мерзкие лица своих обидчиков, но ему этого и не требовалось, чтобы в одно мгновение всей душой возненавидеть их. Плохо владея собственным напряжённым телом, он не заметил, как с треском переломился пополам карандаш в его руке, как судорожно дрожащие пальцы свирепо скомкали тетрадный лист, сминая в беспорядочный мусор чёрный рисунок, и лишь после того как глаза его невольно моргнули, прогоняя нависшую над ним призрачную тень, всё вокруг обрело прежние очертания. Трое рассвирепевших подростков, казалось, бесстыдно забавлялись его бессильным гневом, они знали, что им нечего бояться, и были правы. Довольные своим остроумием, они залились долгим злорадным хохотом, их мерзкий утробный смех пульсировал в горячих висках тугой болью, внушая слишком хорошо знакомое ощущение уничтожающей беспомощности.       — Меня зовут Сергей, — пугающе тихо, будто в горле у него заклокотало грозное рычание, выдавил из себя взвинченный парень, чувствуя, что учащённое дыхание мешает ему говорить.       Опьянённые своим весельем хулиганы внезапно замолчали, явно не ожидая услышать от зажатой в угол жертвы каких-либо слов, глаза их, прежде обжигающие и безжалостные, зажглись хищными огнями, ледяными и жестокими, как безумный взгляд голодного волка. Неожиданное сопротивление, очевидно, застало их врасплох, но не только не остудило их пыл, но и сильнее разогрело жгучую ярость, подпитываемую беспричинной ненавистью.       — Что ты сказал, уличная крыса? — с нотой непререкаемой угрозы в пониженном до страшного шёпота голосе проговорил один из обидчиков, смерив одинокого парня таким взглядом, словно стремился спалить его дотла.       — Меня зовут Сергей! — громче и отчётливее повторил тот, ни разу не дрогнув, и гордо вскинул голову, так что его пылающие в свете солнца ярким костром волосы отлетели назад, открывая утончённое юношеское лицо с застывшей на нём мрачной решимостью. — И, в отличие от вас, я знаю своё предназначение! Моё призвание — изменить этот мир, сделать его лучше! И я обязательно добьюсь этой цели, чего бы мне это ни стоило!       — Да что ты можешь сделать, неудачник?! — с новой силой рассмеялись ему в лицо неугомонные подростки, и почувствовавший себя совершенно беззащитным перед их непримиримой враждебностью парень растерянно отступил, мгновенно утратив только что посетившую его уверенность. — Ты один и всегда будешь один! Ты никому не нужен!       Злые насмешки сыпались на него со всех сторон, впиваясь в тощее тело множеством больно ранящих осколков, и, оказавшись не в силах больше вынести этих мучений, Сергей порывисто отвернулся от сломленных громким хохотом подростков, глубоко задетый поселившейся внутри него обидой. Ещё больше ему претило ощущение непреодолимого отчаяния, его изрядно раздражало, что бессмысленные издевательства со стороны каких-то глупых школьников действительно имели для него значение, как бы он ни старался не обращать на них внимания. Несмолкаемый смех сокрушительным громом грохотал у него в ушах, напоминая навязчивые бредовые мысли, жгучий стыд от перенесённых унижений гнал его прочь от презрительно кричащих ему вслед обидчиков, он стремительно удалялся от них в глубь двора, уставившись себе под ноги мрачным взглядом, понурив голову и сгорбив худые плечи. К счастью, сполна насладившиеся своей жестокой забавой обидчики не стали преследовать его, но ещё долго в спину ему стреляли полные невыносимого презрения взгляды, от которых хотелось поскорее спрятаться. Одиноко бредя по безлюдной дороге, поросшей нестриженой травой, Сергей в приступе беспомощной ярости прокручивал в голове одни и те же резкие мысли, нестерпимая боль съедала его изнутри. Ничего, он ещё им всем докажет! Они ещё пожалеют, что обращались с ним так! Он выучится и станет великим программистом, лучшим во всей стране, и непременно создаст нечто такое, что надолго останется в памяти людей и изменит их жизнь к лучшему. Но теперь он точно знал, что сделает это сам, без чьей-либо помощи, собственными силами, один, один, один…       «Нет, ты больше никогда не будешь один. Мы обязательно изменим этот мир и сделаем это вместе…»