Мой любимый преподаватель

      В двенадцатом часу ночи я приехала к подруге. Расплатившись с таксистом, я вышла из машины и вдохнула морозный воздух. Мои щёки мокрые от слёз, и это доставляет дискомфорт. Холодный ветер помог немного прийти в себя, но не так, как хотелось бы. Я мечтала, чтобы он унёс с собой все воспоминания о Максиме Владимировиче, а не только слёзы.       В подъезде было теплее, и силы, которые придал мне мороз, хватило только до седьмого этажа и квартиры номер сто двадцать. Как только я прикоснулась к звонку, слёзы снова потекли по моим щекам. Ника увидела меня и, не говоря ни слова, затащила за рукав в квартиру. — Иди в комнату, вещи знаешь где. Переоденься, — сказала она командным тоном и ушла на кухню, чтобы приготовить чай. Она всегда полагала, что в любой ситуации чай — это лучшее решение.       В комнате сразу же подошла к зеркалу, которое висит на стене. Я смотрю на своё отражение и нахожусь в ужасе. Я совсем не похожа на Алину Фролову. Мои волосы растрёпаны, глаза покраснели, а на щеках чёрные следы от туши. Я выглядела как дешевая проститутка, а не как человек, который всего полтора часа назад сидел в ресторане.       Я с трудом нашла в шкафу подруги майку и шорты и ушла смывать макияж, который, как я надеялась, произведёт впечатление на непутевого сынка. Через пятнадцать минут я сидела на кухне с чашкой ароматного ромашкового чая и собиралась с мыслями. Мне предстоял нелегкий рассказ. Я сделала глоток, и горячая жидкость обожгла моё, и без того, разгорячённое тело. Молчание было невыносимо. Я пыталась начать говорить, но что-то останавливало. Стоило мне открыть рот, как я сразу же его закрывала. Перед глазами стояло его непоколебимое лицо, и меня невольно передёргивало. Ника мялась у плиты, а затем нерешительно и тихо спросила: — Ты готова? Ты можешь хоть что-нибудь сказать? — Ника с несвойственным ей терпением ждала, когда я смогу собраться с мыслями и заговорить. — Если хочешь, можешь покричать, дома никого нет. — Я не буду кричать, — тихо простонала, вытирая слёзы. — Я была в ресторане со своими родителями и семьёй его делового партнёра. У этого мужчины есть сын, — я запнулась, потому что даже при одном упоминании о нём моё горло сжалось в тиски, а боль в груди вспыхнула с новой силой. Хотя казалось, что больнее уже некуда. — И что было потом? — спросила она, ёрзая на кухонном столе. — Что он, ты или родители натворили? — Мы оба друг другу хорошо поднасрали в жизни. Два идиота. Малые дети, один показал язык и второй в ответ, — меня словно прорвало, слова вылетали как пули из автомата. — Сынок то это оказался нашим историком, — я обхватила голову руками и мое тело содрогалось от приступа бешенства смешанного с истерикой. — Вот это дела! — я резко подняла голову и прервала её, не давая договорить. Я продолжила свой рассказ, и с каждым словом мне становилось легче. Как будто я постепенно отпускала эту неприятную ситуацию и его. — Я не знаю, как это произошло, но этот преподаватель стал мне дорог. Я не хочу говорить о любви или влюблённости, ты и сама знаешь, почему я избегаю этих чувств. Но мне не всё равно, как он относится ко мне. Всё, что он делал для меня, было знаками внимания. Я ему нравилась. На той вечеринке я поступила неправильно, попросив его забыть тот поцелуй у меня дома. Хотя я сама вспоминала о нём всё это время. А во время танца я и вовсе разорвала все нити. Утром он написал мне, что всё было ошибкой. Он всё ещё злится на меня за это, так и сказал сегодня, добавив, что «нас никогда и не было». После этих слов я словно умерла. Господи, какая же я дура. Что мне делать? — взгляд был как у побитого котёнка, который просит немного молока. Мне захотелось забиться в угол, где меня никто не тронет, и наедине переживать свою боль. — Вот это номер! Даже не знаю кто ещё из вас влип больше, — она поставила передо мной еще одну кружку чая. — Ты конечно извини, но не ты ли кричала чтобы он отвалил, а теперь плачешь. Перестала себе врать наконец? Ну даже если он и сказал, что вас не было, может и врал тогда тебе. Ну, чтобы ты ему дала и все, адьес. Ты девушка видная, он тоже не прыщавый пятиклассник, обычно таким только это и нужно. Да и в конце концов как же Матвей? Души в нем не чаешь же.       Вот так вопрос! Мне и самой было любопытно. Наши отношения развивались стремительно, а теперь, кажется, всё пошло на спад. — Я не знаю, что происходит, но и с ним тоже не всё ясно. Он звонит на пятнадцать-двадцать секунд, постоянно придумывает нелепые отговорки. В итоге я решила его игнорировать. А ему, похоже, всё равно, — я выпила вторую кружку, и моё тело постепенно перестало дрожать, а голос стал громче. Кажется, теория этой девушки действительно работает. — Темная лошадка твой Орлов, ты бы наведалась к нему.       И правда, стоило бы разобраться в этом раз и навсегда, пока непонимание между нами не усилилось.       Ника проявила удивительную заботу и, поддерживая меня под руку, проводила в комнату. — Тебе нужно поспать, ты выглядишь совсем уставшей, — подруга укрыла меня пледом, сама легла рядом и успокаивающе гладила меня по руке. — А как у вас с Ромой? — спросила я, чтобы сменить тему. Мне нужно было отвлечься от личных переживаний, и я решила задать первый пришедший на ум вопрос. Хотя бы поговорю о ком-то другом. — Пока всё хорошо. Он уехал по делам в другой город. Обещал вернуться сразу же, как только сможет. А ещё присылает цветы.       Только сейчас я заметила, что в углу комнаты стоят вазы и ведра с длинными розами. Рома, конечно, тот еще «серьезный» парень, но ему определённо не занимать романтичности. — Может быть, на этот раз нам повезёт. Хотелось бы верить в это. — Хуже, чем у меня, уже не будет, — произнесла я с тяжёлым вздохом и снова заплакала. — Все образуется. Не переживай, да мало ли парней на свете. Не цепляйся за него. Пусть дальше по своим шалавам топает.       От крепких объятий мне стало тепло и спокойно, на мгновение я почувствовала умиротворение. Сон пришёл сам собой. Последнее, что я помню, это как тёплый плед коснулся моего плеча.       Утро было не самым приятным. Реклама обманула: оно началось не с чашки кофе, а с головной боли. Я только открыла глаза, как в них ударил яркий дневной свет. — Доброе утро, дорогая. У тебя неприятности, — она помахала моим телефоном и положила его на кровать.       На телефоне было бесконечное количество пропущенных вызовов от мамы и более семидесяти от Максима Владимировича. Дерьмо! Если бы ещё существовала возможность отправлять людей в Сибирь, я бы уже была в поезде. Когда мама в ярости, это хуже сталинских расстрелов. Я понимаю, что мама переживает, но зачем звонил Максим Владимирович? Я же ясно выразилась. Я только успокоилась, а он опять. Но где-то глубоко в душе мне было безумно приятно, что он беспокоится. Со стороны это может показаться полным бредом: два человека, которые явно испытывают чувства друг к другу, ведут себя как полные идиоты, выстраивая вокруг себя стены и не желая подпускать другого к своему сердцу. Эти нелепые мысли о том, что кто-то может сломать кому-то жизнь. — Пожалуй, пойду домой, чтобы прояснить ситуацию, — сказала я, вставая с кровати и приводя себя в порядок. Краснота в глазах немного спала, но если что, можно будет сказать, что это из-за ветра. — Удачи тебе! Если останешься жива, обязательно напиши, — подруга подняла два кулака вверх, желая мне не погибнуть в этой невидимой войне.       Я простояла у двери своей квартиры больше десяти минут, прислонившись к ней лбом. Мне казалось бессмысленным стоять просто у подножия дома, поэтому я неуверенно нажала на звонок. Я услышала, как мама с раздражением побежала к двери, и это словно изменило меня. Мои черты лица сразу стали грубыми и напряжёнными, а взгляд — пустым и отрешённым. В тот момент я поняла, что не хочу ничего слушать. Если получится, я сделаю всё возможное, чтобы избежать любых расспросов. — Посмотрите-ка, кто пришёл! — не замечая скрытой насмешки в свой адрес, я повесила пальто и сняла туфли, поставив их рядом с кучей обуви, которая явно не принадлежала никому из нас. Значит, дома есть кто-то ещё. И я не ошиблась. — Иди посмотри, как все здесь переживали, пока ты где-то развлекалась, — сказала она.       Я робко заглянула в гостиную. Мой папа сидел в своём любимом кресле, попивая коньяк и читая газету. На диване сидели родители Максима. Его отец поднял на меня глаза и понимающе кивнул, делая глоток из своего бокала. А вот мама, похоже, была на моей и смотрела с осуждением. Ещё бы, ведь я испортила им ужин. Виновник моего побега стоял у окна, держа руки в карманах своих помятых брюк. Даже если не видеть его лица, можно было понять, что он зол. И почему-то именно его я начала бояться. — С тобой всё в порядке? — ласково спросил отец, и от его тона у меня потеплело на душе. — Где ты была? У Ники? — как будто бы невзначай поинтересовался он. — Да, у неё, — тихо и хрипло ответила я ему. Я боялась посмотреть на Максима Владимировича, который смотрел на меня так, словно хотел разорвать за эту детскую шалость. — Вот и разобрались, — сказал отец и улыбнулся мне своей тёплой улыбкой. Затем он продолжил читать газету, словно я всего лишь на десять минут выходила к подружке, чтобы поболтать. — Отдохнуть? Ты в своём уме? Твоя дочь сбежала, ничего не сказав, а ты так спокойно с ней говоришь? — Мама была в ярости. Ещё немного и её любимая ваза полетела бы на пол. — Я чуть с ума не сошла. Благодари отца, что я не вызвала полицию, — эти слова она словно выплюнула мне в лицо. — Марго, она уже взрослая, и просто так она бы не сбежала, — сказал он, едва заметно покосившись на Максима Владимировича. Папа прекрасно понимал, почему я так поступила. — Но поскольку она не объясняет, почему так сделала, то не стоит и расспрашивать. Она вернулась, с ней всё в порядке, чего тебе ещё нужно? Я же говорил, что ты зря паникуешь, — с этими словами мама шумно опустилась на диван рядом с Наташей и тихо заплакала, закрыв лицо руками. — Иди в свою комнату, — я быстро развернулась и ушла, не желая больше и минуты стоять перед этим консилиумом, краснеть как школьница и теребить подол платья. Мне не было стыдно, что это было на глазах чужих людей, потому что их как таковых это вообще не касалось.       Я села за стол и закрыла лицо руками, пытаясь успокоиться и отдышаться. За стеной продолжались разговоры, но я не прислушивалась к ним, потому что было ясно: моя мать спорила с пуленепробиваемым отцом. Я не заметила, как в комнату кто-то вошёл, но почувствовала это. Максим Владимирович быстро подошёл ко мне, резко схватил за руку и прижал к стене, а другой рукой схватил за горло. От боли у меня перехватило дыхание, а спина отозвалась на удар. Слезы снова потекли по щекам. Я и подумать не могла, что он может быть настолько жестоким. Если между людьми нет ничего, то такого поведения быть не может. Он мне солгал. Но зачем? Своими действиями он разрушает всё доверие и уважение, которые могли бы быть между нами. Простить его будет очень сложно. А стоит ли? — Ты адекватная? Какого черта ты вытворяешь? — он буквально кричал на меня, пытаясь добиться ответа, и всё сильнее вжимал в стену. Но я не могла ничего сказать, потому что его рука слишком сильно давила мне на горло. Я попыталась ослабить хватку, ухватившись за его руку, и, вероятно, моё лицо уже было красным от напряжения. — Отпусти меня, мне больно, я сейчас задохнусь, — попросила я, и Максим, услышав это, ослабил хватку. Он сел на край кровати и зарылся руками в волосы. — Прости меня, пожалуйста. Я не знаю, что на меня нашло. Умоляю, прости. Я очень переживал, когда ты не отвечала на звонки. Я не знал, где тебя искать, обошёл полгорода, — он так расстроен, что, казалось, вот-вот заплачет. — Уходи, — с болью в голосе сказала я. Мне было тяжело и физически, и морально. Это был удар ниже пояса. — Прошу, уходи, — прошептала я, массируя покрасневшее горло. — Уверена? — его неопределенность уже давила на мою нервную систему. — Да, — так же тихо ответила, вытирая слезы. Только не знаю от чего они. Радость? Горе? Обида? Злость?       Он ушёл, не сказав больше ни слова, и аккуратно закрыл за собой дверь. Именно в этот момент я поняла, что хочу быть одна, совсем. Я сразу же достала телефон и набрала номер Матвея. Я полна решимости сделать шаг на пути к свободе, и этот шаг казался мне правильным. Удивительно, но он ответил быстро. — Привет, можешь побыстрее говорить, я тут занят, — в трубке я отчётливо услышала женский голос. Даже в моём состоянии было несложно понять, что происходит. — С кем ты? — голос стал грубее. Я снова услышал, как милый женский голос зовёт его куда-то. — Ты о чем вообще? Я один, работаю дома, — как долго он так врет уже? — Да ладно, я слышу женский голос. Давно? — всё стало на свои места, и тяжёлый вздох на другом конце провода подтвердил мою теорию. — Алина… — перебиваю, не хочу слушать нюни. — Я все правильно подумала, Орлов. Пошел ты к черту!       Он пытается что-то сказать, но я кладу трубку. Хотя я больше не люблю его, его предательство всё равно очень больно ранило меня. Это как удар тупым ножом в самое сердце, как оно вообще после этого может работать? Я потеряла всех, кто был мне дорог. Мама, скорее всего, будет игнорировать меня ещё неделю. Вот я и моё разбитое сердце, полное горечи, боли, слёз, страхов, предательства, отрешённости и прочего, что не оставляет надежды. Есть ли жизнь после всего этого? Не думаю.       Крики в соседней комнате стихли, и мама, утешая всех чаем, начала греметь кружками. Было очень неожиданно увидеть её в своей комнате. Её глаза были красными от слёз, как и у меня. Она подошла ко мне и обняла, что выбило из колеи. — Прости меня, — сказала мама, целуя меня в щёку и улыбаясь. — Я очень волновалась за тебя и не думала, что ты такая чувствительная. Максим всё нам рассказал. Извини, что так получилось. Наверное, ты просто поступила так, как свойственно твоему возрасту. Но в следующий раз, пожалуйста, предупреди нас, прежде чем куда-то уйти. А сейчас переодевайся, и пойдём пить чай.       Интересно, что он им там наговорил? Что за жест доброй воли? У меня так пересохло в горле от немого крика, что чай был бы сейчас очень кстати. Я отложила все вопросы и переоделась в домашние шорты и майку, надела тёплые носки и кофту. В доме довольно прохладно, а отопление ещё не подключили и неизвестно, когда это произойдёт.       Несмотря на свои переживания, я решила присоединиться к остальным и принять участие в обсуждении. Все были в приподнятом настроении и явно продолжали вчерашнюю беседу. Лишь один человек оставался безучастным ко всему происходящему. Чтобы никто не заметил покрасневшее горло, я затянула шнурки капюшона и, взяв кружку, заняла свободное место. И, как это часто бывает в последнее время, это место оказалось рядом с Максимом Владимировичем.       Пока родители были заняты беседой, я сделала пару глотков и наконец-то решилась спросить: — Что ты им сказал? — Я разговаривал с тобой в грубой форме. Ты обиделась и ушла, а я не стал останавливать, — сказал он, не поднимая глаз. — И зачем? — Чтобы тебе было легче. А у меня уже все привыкли к таким выходкам, — он поднял голову и посмотрел прямо перед собой, будто ища ответы. Его взгляд больше не был ярким и пылким, он стал тусклым и серым, как будни, которые ожидают нас впереди.       Я хотела поблагодарить, но понимаю, что любое движение причинит нам боль, которая покажется тысячекратной. Поэтому мы просто сидим, пьем чай и смотрим вдаль, туда, где нет и не предвидится никакого будущего.