Большой проект: пути раскаяния

Итак, утром Вэриан вместе с Юджином занялись опросом слуг. В конце концов каждый из них, кто согласился с Найджелом, в итоге признался, что на самом деле понятия не имел о том, что произойдёт, просто "он наш главный, и он звучал убедительно, так что… простите", а те редкие персоны, что воздержались, так сочувственно и виновато улыбались и пожимали плечами, что всё становилось очевидно. К счастью или сожалению, все они были честнее своего дворецкого. Ульда они опрашивать не стали. Они хотели, но просто не нашли его в замке. — Смотри-ка, этот парень тоже мастер прятаться, — сказал Юджин с усмешкой, когда они решили сдаться и прекратить поиски. Вэриан смущённо улыбнулся в ответ. Позже они решили пройтись вместе до Старой Короны. Точнее, Вэриан решил вернуться домой и помочь отцу, так как работы, в общем-то, у него особенно больше не было (по понятным причинам) — нет, не то, чтобы он не нашёл, чем заняться, это Вэриан умел мастерски, однако стояла жара, и Квирин так сердечно волновался о своих тыквах, что могли её не пережить, что не помочь ему было бы преступлением, так что Вэриан решил, что мог бы протянуть по его грядкам что-то типа маленькой оросительной системы или вроде того… ну, в его голове в любом случае уже была эта идея, поэтому почему нет? — а Юджин, в свою очередь, решил, что раз у него сейчас тоже свободное время, то он прогуляется с ним, потому что… он всё равно бы гонял балду в одиночестве в противном случае, так как Рапунцель была занята на очередном приёме, а Ланс уехал в путешествие с Кирой и Каталиной. Они всё ещё обсуждали результаты своих утренних расспросов, когда подходили к дому Вэриана. Макушка Квирина уже была видна им посреди грядок. — …ведь не может быть так, чтобы в итоге каждый из них признал, что то заявление не было их общей инициативой, но, возможно, личным решением Найджела, просто по случайному стечению обстоятельств! — Тем не менее, мы ещё не спросили того парня. — Да, но это как раз то, почему я сказал возможно о том, что Найджел принял такое решение лично. В конце концов, мы уже говорили, что именно Ульд… — Ульд? — Квирин поднял голову, взгляд его столкнулся с ними, и, казалось, он был удивлён. — Привет, пап! — отозвался Вэриан, весело помахав рукой. Они с Юджином подошли ближе. Квирин поднялся, взъерошил вихры Вэриана на затылке. — Удивлён, что ты его помнишь, — в его груди низко заурчало что-то, похожее на смех, — ты был таким маленьким. Вэриан моргнул. — Кого помню? — Ульда, — Квирин заглянул в глаза сына, — вы ведь о нём говорили? Хороший парнишка, жаль, что с ним так получилось… Так он работает при дворе? А я-то думал, куда он ездит на заработки! Представляешь, ни разу не видел его в замке, сколько бы не ходил на народные собрания. Юджин и Вэриан понятливо переглянулись. — Пап, ты что, его знаешь? — спросил Вэриан осторожно. — Так ты всё-таки не помнишь, да? — Квирин мягко опустил плечи, и улыбка его стала печальной. — Да там такая… нехорошая ситуация произошла…

***

Ульду было всего четырнадцать, он был обычным подростком, мать которого не работала ни дня нигде, кроме как в поле. Как и отец. Урожай — вот, что было делом их жизни. Конечно, это был весьма обыкновенный способ заработка для жителей Старой Короны, но для большинства её жителей такой заработок был сторонним, скорее, дополнительным, нежели основным; доход с урожая был для них просто приятным бонусом, не более, ведь, как правило, у них было в арсенале любое другое ремесло, которым они зарабатывали на жизнь. Более надёжное. Родители Ульда же закопали свою жизнь в этой нестабильной почве. Именно они отвечали за поставку продуктов с полей в Корону. Они имели несколько контрактов и договоров непосредственно с представителями короля. Это было очень почётно. Но также это было и очень рискованно — если поставка не могла быть выполнена вовремя, его родители вынуждены были отдавать долг деньгами. Это было логично, обоснованно и приемлемо, но… не то, чтобы у них вообще были деньги кроме тех, что они выручали со своих сделок… …что означало, что любой неурожай для них — мгновенное падение в яму бедности. Они всегда жили на этой грани нищенства и долга, стараясь просто не думать об этом. Всё равно, что жить на пороховой бочке, игнорируя этот факт. Та же бомба, просто замедленного действия. И никто не мог знать, когда неудача их настигнет и, наконец, сломает им жизнь. Во всём этом риске, тем не менее, отец Ульда пользовался особым уважением у жителей деревни, будучи её главой. Это тоже было логично, обоснованно и приемлемо, так как именно он был единственным из всей деревни, кто имел непосредственную (постоянную) связь с королём и королевством в целом, на случай, если ему придётся идти ко двору с какой-либо проблемой, тем более, когда большинство проблем — засуха или порча продуктов паразитами. Кому, как не человеку, заведующему урожаями, заниматься разрешением подобной ерунды? Это был период эпидемии кори в Старой Короне. Иммиграция населения была довольно низкой по всему королевству, так что даже если здесь и слышали об участившихся случаях заражения в других королевствах ранее, то никак не были готовы к ним же у себя, так что… дела обстояли довольно сложно. Никто не был готов к внезапной нужде в препаратах у такого количества людей, из-за чего возникла их нехватка. И отец Ульда тогда заболел тоже. Это было очень тяжело. Чтобы поднять отца на ноги, нужны были лекарства, на которые нужны были деньги; деньги должны были поступить после сдачи урожая, но они с матерью не управлялись вдвоём до срока без отца, без его пары здоровых и сильных рук, и это был какой-то изнуряющий круг работы на износ, ради восполнения одного компонента в этой непрочной цепи. Они сгорали на солнце, как форель на камнях, и всё равно не успевали. Но им очень нужны были деньги. Очень. Отец Ульда не обладал самым сильным иммунитетом, не был резвым и молодым. И он страдал от осложнений. Они с матерью почти были в отчаянии. И Ульд решил просить помощи. Он ходил из одного дома в другой, но никто не соглашался пойти и поработать в поле на их с матерью благо, даже если это было ради главы из деревни, за просто так. У всех были свои дела. Все были заняты. Это было важнее. Ульд чувствовал, что он сдался, ещё на пятом доме. Может, даже на третьем. Но он продолжал стучать в каждый, просто чтобы спросить, может быть, они могли бы?.. И так остался только один. Он не знал, почему не ушёл. Потому, что в этом доме жил хороший, по его мнению, человек, потому, что его отец дружил с этим хорошим человеком, потому, что всё это всё ещё заставляло его лелеять надежды — он не знал. Это был дом, где жили Квирин со своим сыном. С недавнего времени — вдвоём. Жена Квирина, кажется, стала жертвой какого-то несчастного случая или вроде того. Никто не знал никаких подробностей, но все очень сочувствовали. Ульд занёс кулак над ручкой входной двери, чтобы постучать… Стук его вышел глухим и робким. Какое-то время всё было так тихо, что Ульд уже было подумал, что Квирина нет дома, или он не услышал, и собрался было постучать ещё раз, чтобы убедиться, но тут половицы внутри заскрипели, раздалось детское хныканье, затем успокаивающий низкий шёпот и после, наконец, шаги. Квирин открыл ему с явно больным ребёнком на руках. У него были такие же красные пятна, как у отца Ульда, на щеках и руках. Разве только они казались очень большими из-за того, каким маленьким было само его тело, вот и вся разница. Ульд содрогнулся, когда холодный пот стёк по его спине. Он поднял свои молящие глаза на Квирина и… столкнулся с его, остекленевшими, казалось, от какой-то вселенской усталости и боли. Каким-то очень надтреснутым голосом Ульд повторил всё то же, что он повторял в каждом предыдущем доме, и Квирин выслушал его с таким… пустым лицом, какого Ульд у него никогда не видел. Квирин был дружен с его отцом, и это был крепкий, приветливый и мягкий мужчина. Но сейчас он был сломлен и измотан. Взгляд его словно сделался недоумённым на пару секунд прежде, чем его сын, которого он качал на своих руках до этого, видимо, осознал, что успокаивающее движение прекратилось, и тихонько заплакал, требуя его возобновления. Квирин вздрогнул и, продолжив качать ребёнка так, будто это было автоматизированным действием, заговорил очень мягко, слишком мягко: — Слушай, Ульд, я бы обязательно помог, правда, но сейчас… — взгляд его метнулся к плачущему мальчику на его руках; его пальцы отбросили с его лба налипшие пряди в ласковом жесте, — я просто не могу, — он вздохнул, — пойми, моей жены больше нет с нами и… — его голос пропал на мгновение, но Квирин быстро справился с собой, снова подняв глаза на Ульда, — это трудно. Вэриан болен. Я не могу оставить его здесь одного, ладно? Ульд понимал. Но это означало конец для него, и он не мог просто смириться. Не так быстро. Не так легко. — Но никто больше не согласился. Квирин, пожалуйста… Вы же знаете, мой отец очень вас ценит, и он бы сделал тоже самое для вас, я уве… — Ульд, — Квирин прервал его, но его голос всё ещё был таким мягким, Ульд задыхался. — Я понимаю. Но это неправильно. Я тоже отец. И ты должен понять, что, как отец, я не могу просто отвернуться от своего маленького сына в такой ситуации и пойти с тобой. Ульд не знал, чего больше было в его груди, что ощущалось больнее — понимание, разочарование, обида или отчаяние? — Я понимаю, — произнёс он с усилием, — но если вы не пойдёте со мной… — надежда в его голосе искрилась как звезда перед своей смертью. Он не мог отступить. Он не мог уйти. Он не мог просто принять тот факт, что всё должно кончиться так. Он шагнул к Квирину, сжав его плечи в просящем жесте, и в этот момент Вэриан инстинктивно потянулся к лицу Ульда, что внезапно оказалось так близко, и ухватился за его длинну прядку, свисающую от виска к подбородку. Ульд также инстинктивно отшатнулся, и рука ребёнка слабо упала, в процессе задев его шею. И Ульд просто… Его рука была горячее, чем шея Ульда. Она обжигала. Ульд ещё раз заглянул в лицо этого мальчика. Оно было тронуто болезнью у щёк и за ушами, словно она облюбовала этого ребёнка, огладила его и обласкала. Словно она горячо поцеловала его, так, что каждый из этих поцелуев распустился ожогом на его теле. Словно она вознамерилась по-настоящему забрать его. Это было ужасно. Это было так страшно. Ульд медленно воззвёл взгляд обратно к Квирину. Тот смотрел на него с сочувственной твёрдостью, пока Вэриан на его руках продолжал плакать, тихо скуля, крепко прижатый к его груди. И Ульд отступил. Лицо его было мрачным, и он кусал нижнюю губу от досады: — Я понимаю, — повторил он, но интонация его так отличалась. — Прошу прощения за то, что потревожил. Дверь за ним закрылась с горестным скрипом. Итак, они с матерью опоздали с поставкой и вынуждены были дорого расплатиться за свою оплошность. Отец стал совсем плох из-за усилившихся осложнений, и они продали всё, что у них было, влезли в долги и… всё равно не успели. Его отец умер. Он действительно умер. Так просто. А потом народ просил Квирина стать новым главой, ведь Квирин был надёжным, Квирин был ответственным и отзывчивым (ха-ха), все его любили; и у него также была эта никому не понятная до конца трогательная связь с королём, что было удобно для лидирующего лица деревни. Он был единственным, кто всегда был чем-то занят, имея немного нездоровый трудоголизм в основе своего образа жизни, но при этом не имел какого-то постоянного дела, так что это было отличным вариантом для него. И Квирин согласился. Ему нужно было это самое постоянное дело. Стабильность. Для Квирина это было просто способом оставаться на хорошем счету у народа и, поддерживая свою репутацию, поддерживать репутацию также своего сына. Сейчас, когда у него ничего не осталось, кроме этого ребёнка… всё, что он мог делать, он делал ради его будущего. Но никогда, никогда в своей жизни Квирин не связал бы воедино в своей голове такие вещи, как смерть прошлого главы и, по совместительству, своего доброго приятеля, и свой отказ помочь Ульду, воедино. Но Ульд… Ульд затаил обиду. Потому что для Ульда связь была очевидна и непосредственна. И сначала обида эта была направленной — на Квирина, — и однозначной, однако, конечно, Ульд не мог не видеть, что намерения нового главы были чисты. Как и совесть. Квирин сплотил деревню, и он не хотел ничего, кроме этого. Ему не было никакой корыстной выгоды со смерти приятеля, он никак не считал, что сделал нечто плохое, отказав Ульду тогда. Он ведь не мог предположить, что всё так случится. Как не мог знать, что одно следует из другого. Ульд понимал это, но… только где-то очень глубоко. Ему просто нужно было винить кого-то во всём, что произошло. Но Квирин… он действительно жил всем тем, чем жили сердца этих людей. Отец Ульда же этого не делал. Квирин был на своём месте, вот и всё. Он прикладывал реальные усилия и жил для всех, кроме себя, и в особенности — для своего сына, ради своего сына. Всё это было из-за его сына. Всё это. Было из-за. Его сына. Всё это было из-за его сына. Да, чёрт возьми. Ульд пожалел этого ребёнка, и тогда весь мир ему улыбнулся. Но Ульд тоже был ребёнком. Чем он заслужил это? Его мать не была в себе. Больше нет. Он в принципе не мог сказать, была ли это вообще его мать. Она была похожа, скорее, на женщину истероидного типа, что регулярно испытывала ментальные… падения, в ходе которых всё, что она могла — пьяно выть в углу, где раньше стояла отцовская кровать. Она, наверное, даже не помнила, что, вообще-то, кроме этого угла, существовал и весь остальной дом. И Ульд. Он трогал её за плечи, увещевал, молился, выл с ней вместе, орал на неё, однажды даже ударил, но ничто из этого не возымело вообще никакого действия. Ни кнут, ни пряник. Но это было даже не главной проблемой. А главной было вот что: его мать не могла работать в том состоянии, в котором она теперь пребывала. А даже если бы и могла, то… ну, он понятия не имел, кем. Она убила свою молодость в поле, не имея никаких талантов сверху. И тогда работать пришлось Ульду. Много и усердно. Он брался за всё, за что можно было браться. В часы, когда король принимал у себя народ, Ульд приходил к нему с прошением о работе. Он был готов служить даже без выходных, и ему не было важно, как много денег он получит — в его интересах было в принципе их получить. И король был милостив к подростку, что так отчаянно хотел работы. Итак… он оказался при дворе. У него больше не было времени заводить милые знакомства, дружить, вести пустые диалоги, говорить по душам… или он оправдывал себя тем, что у него не было времени на подобную ерунду, потому что на самом деле его травма просто была настолько сильной. Ульд боялся не справиться, совершить ошибку, потому что не мог ждать ниоткуда помощи — ему казалось, что всюду его отвергнут (вполне резонно). Поэтому он просто работал и работал, работал и работал, и понижал тем самым этот риск не справиться, совершить ошибку, просто не оставляя себе времени на это. Это автоматически отталкивало людей, так что он всегда был наедине с собой — единственным человеком, которому он теперь мог доверять. В итоге иной раз у него не было времени даже для того, чтобы думать. Просто вернуться в мысли также означало вернуться в реальность, а Ульд от неё старательно бежал. Однако, это плохо ему удавалось, когда милосердный король всё же давал ему выходной, — тогда парень был, по сути, разнорабочим, так что дело для него находилось буквально всегда, и потому было редкостью, чтобы Ульд легко признавал, что ему нужен перерыв, потому что… ну какой мог быть перерыв, пока он мог заработать? — и Ульд возвращался в Старую Корону. Время шло невообразимо быстро за одинаковыми днями в трудах, и раз за разом по возвращении он поражался тому, как стремительно менялось в деревне всё, кроме психического состояния его матери. Деревья становились больше, их кроны гуще, молодые люди встречались и образовывали семьи, дети росли… его мать оставалась прежней. Пряди волос у её висков сделались седыми и редкими, лицо вытянулось и похудело, её завывания стали тише от того, каким хриплым сделался её голос, но ничто в ней — внутри неё — не трогалось больше. Она просто была там, в этом углу, каждый раз, словно сама себя наказывала. Ульд каждый раз гладил её по волосам (она совершенно никак не реагировала), бросал рядом с ней мешочек с деньгами для королевских инкассаторов, всё ещё взимающих с них долг, чтобы они молча взяли его и покинули дом, не имея никаких вопросов до следующего своего посещения (потому что всё это не было их делом), оставлял ей немного воды, еды, ночевал день-два с ней и уходил снова. Вместе со всем этим, каждый раз по возвращении он также сталкивался со слухами: — Вы слышали? Сын Квирина интересуется магией! — Тот странный мальчик? — Да, да! Говорят, он занимается колдовскими практиками или типа того… — Ужас! — Волшебник — звучит опасно… — Да, лучше его избегать. Они не то, чтобы заботили Ульда… Все эти разговоры просто… они просто были и капали ему на нервы там самым. Он старался не вникать в них, но было ощущение, что всё это реально преследовало его. Итак, Ульд только слышал обрывки всех этих шепотков, но этого было достаточно, как он думал, чтобы полагать, что у мальчика есть всё, что нужно для счастья. Любящий отец, позволяющий ему даже такие глупости, как занятия магией. Внимание народа (в конце концов, его даже обсуждали, а ему было всего ничего!). Всё то, чего Ульд был лишён! Всё это было у него просто так, потому что Ульд пожалел его когда-то давно. Ульд позволил всему этому случиться в его маленькой жизни. Любви отца. Признанию народа. Чёрт возьми. Возможно, он не вдавался в подробности. Возможно, он был неправ и знал это. Возможно, где-то очень глубоко, в руинах своего сердца. Но не в его политике было просто принять это как неотвратимое и необратимое должное. Ульд хотел, чтобы Вэриан испытал то же лишение. Ту же обиду. То же отсутствие помощи. Он просто думал, что… если бы ему только выдался случай… он хотел бы причинить мальчику боль. Это должно было избавить его от страданий. Ненадолго, по крайней мере, но точно!.. И затем он хмурил брови и вспоминал, что думать — не то занятие, которое ему нравится. И уезжал обратно на заработки. И так всё повторялось. Каждый. Раз.

***

— Вот как-то так вышло, — закончил Квирин, положив руку на плечо сыну. Вэриан накрыл его ладонь своей. Он был тронут тем, сколько любви Квирин на самом деле вкладывал в него всегда, но никогда не умел показать так, как Вэриану было бы понятно, когда он был… глупее и неопытнее. И, тем не менее, замешательство, в которое его ввёл рассказ отца, не могло не заставить его кусать губы в типичном для себя нервозном жесте. Потому что это… — …многое объясняет, — мысль непроизвольно сорвалась с его уст. — Что объясняет, сынок? — Квирин выглядел непонимающим. — Подождите-ка! — Юджин вмешался прежде, чем кто-либо из них успел среагировать. — То есть, вы говорите, что отец Ульда был главой деревни до вас, и умер именно после того, как тот просил помощи у вас и вообще всей деревни? — Глаза его расширились, тон голоса повышался вместе с положением его бровей по мере того, как он говорил. — Юджин, — надавил Вэриан, — именно поэтому я сказал только, что это всё объясняет, не вдаваясь в подробности, — Юджин, казалось уже осознал, какую ошибку он совершил, и теперь чувствовал себя неловко, слегка поёжившись прежде, чем хихикнуть — привычка Рапунцель, которую он перенял, — то, что она делала, когда была напряжена и/или чувствовала себя виноватой. — Зачем нужно было так прямо?.. — Да? — тем временем, отвечал Квирин на вопрос капитана, но интонация его была скорее такой же вопросительной. — Но как это связано? — Он всё ещё был так наивно растерян. — И почему вы так возбуждены? Юджин и Вэриан молчали несколько долгих мгновений, после чего Юджин испустил раздражённый вздох. — Кажется, я понял. Вэриан, этот парень просто мстит тебе, не зная ситуации. — Но за что?! — Вэриан почти паниковал. — За твоё существование, полагаю, — Юджин пожал плечами, невесело усмехнувшись. Квирин всё ещё был отстранённым и взволнованным и… ждал объяснений.