Гиппогриф Его Величества

      Война шла не первый год.       Непокорный Рипсалис не сдавался. Упрямый город окружил себя щитами, сквозь которые не пробивалось ни одно заклинание, а до сих пор работающие фабрики продолжали выпускать оружие. Он держался в осаде уже восемь месяцев, и лучшие генералы империи не могли взять его. На чём стояли защитники города, можно было только гадать: у них давно закончилась еда, вода и медикаменты, а торговые пути оказались перекрыты. Вероятно, в Рипсалисе до сих пор верили, что всемилостивая богиня защитит их. Но напрасно.       Император Корнелиус прибыл лично, чтобы положить конец их страданиям и воздвигнуть на самой высокой точке города алый флаг с золотым гиппогрифом. Символ империи и его рода.       Всё было готово. Орудийные расчёты навелись на цель, конница и пехота выстроились согласно боевому порядку, санитары приготовились оказывать помощь раненным, отряд боевых магов занял позицию. Императорская армия ждала приказа, и в предрассветной тишине, когда мир замер в ожидании очередного сражения, остался лишь шелест ветра. Холодный и гнетущий. В воздухе чувствовался запах крови, хотя битва ещё не началась. Грозовые тучи заходили с запада и, точно плащ, накрывали войска империи. Хищные птицы бесшумно кружили над лагерем, высматривая добычу и ожидая, когда земля усыплется телами. Когда первые солнечные лучи осветили израненные крыши домов, император подстегнул гиппогрифа и выехал перед бойцами.       — К оружию, братья! — прогрохотал он так, что его услышали даже орудийные расчеты, и вскинул меч, рукоять которого сияла магическими кристаллами. — Рипсалис долго сопротивлялся нашей силе, но пришел день, когда он склонится перед мощью империи. Никто в мире не сможет сравниться с нами. Мы заявили об этом в битве при Бригге! Мы подтвердили это в сражении у Гинура! Мы докажем это и сегодня! Непокорный Рипсалис будет взят мощью наших клинков и силой наших заклинаний. За мной, храбрые воины империи! Вперед! К победе!       Гиппогриф встал на дыбы, величественно расправив крылья, а затем понесся к скрытому защитным куполом городу. Вслед за ним направилась конница, за ней — пехота, и орудийные расчеты дали залп. Землю сотряс грохот. Магические снаряды врезались в барьер и лавой стали стекать вниз. Солнечный свет перемешался с огнем заклинаний. Мир вспыхнул. Воодушевленные речью императора, бойцы с криком рванули вперед, будто забыв об опасности. Заметив их, истощенные защитники Рипсалиса бросились к своим позициям, готовясь отражать атаку. Они уповали на мощь щита, раз за разом выдерживающего натиск вражеской армии, и милость богини. Однако залпы орудий внушали страх.       Очередной снаряд врезался в барьер, и по нему поползла трещина. Императорские войска возликовали. Это было лишь началом победоносного сражения. Отряд магов, оставшийся в тылу, начал творить сложное атакующее заклинание. Нужно было подобрать время, чтобы нанести удар, когда основные силы вплотную подойдут к городу, в котором в боевом порядке выстраивались израненные солдаты. В нужный момент над Рипсалисом появился магический круг невообразимого размера, над ним другой, затем третий, четвертый и пятый. Пятиступенчатое заклинание высшего порядка испило магов до капли, однако они выполнили свою роль. Падая от изнеможения, они заметили, как луч чистого света обрушивается на город, точно небесная кара.       Защитный барьер брызнул осколками, и Рипсалис оказался голым перед лицом империи. Солнце скрылось за тучами, и холодный ветер всколыхнул плащи солдат.       — Вперед!       — Покажем им!       — Сегодня Рипсалис падет!       Мощная армия ворвалась в скудные ряды защитников города. Император Корнелиус шел на острие атаки, личным примером воодушевляя бойцов. Его недаром прозвали Непобедимым. Любое сражение, в котором он участвовал, оканчивалось сокрушительным поражением для противника. Ему не было равных во владении мечом и в ораторском искусстве, а верный гиппогриф всегда выносил его из-под смертельных ударов. Именно поэтому император решил возглавить сражение сегодня — ему надоело ждать, когда Рипсалис падет, и он хотел поставить точку в затянувшемся конфликте. Ни секунды не сомневаясь в победе, он взял в бой сына, Калеба, чтобы показать, как именно нужно вести бойцов за собой. Однажды тот должен был унаследовать престол, а потому нужно было преподать несколько важных уроков.       Император нашел взглядом Калеба, который наряду с другими бойцами рубил головы, и неодобрительно нахмурился. Тот снова был на обычной лошади, а потому его успехи были не так велики, как хотелось. Гиппогриф, которого он растил, оказался больным и слабым. Его следовало убить, чтобы не мучился, однако Калеб сжалился над несчастным существом и оставил себе. Но зря. К каждому сражению гиппогриф начинал болеть, а потому не мог помочь в наиболее важный момент. Приходилось искать замену, и Калеб снова и снова появлялся на поле боя на обычном коне. Императору это страшно не нравилось, однако он уже придумал, как решить проблему. Сегодня, в день шестнадцатилетия сына, всё должно было измениться.       — Они бегут! Не дайте им уйти! — приказал император, когда немногие уцелевшие защитники города отступили. — Калеб, веди свой отряд!       — Слушаюсь!       Он направил коня, и за ним устремились бойцы. Отряд нагнал противника, лишив шанса на спасение, и обрушился на него. Орудийные расчеты продолжили палить по городу, практически сравняв его с землей, ведь больше ничто не защищало его от атак. Гордость Рипсалиса — барьер — пал, а потому оставались считанные часы до того, как битва окончится. Подавляющая мощь империи и новейшее заклинание сделали свое дело. Корнелиус уже чувствовал пьянящий вкус победы, а потому на его лице расцвета широкая улыбка. Он остановил гиппогрифа, чтобы навсегда запечатлеть этот момент в памяти: лучи восходящего солнца, освещающие разрушенные дома, бойцов, проносящихся мимо него к городу, залпы осадных орудий и сосредоточенное лицо сына, разбирающегося с остатками защитников Рипсалиса.       Император вскинул меч, чтобы провозгласить победу, однако вдруг Калеб резко обернулся к нему. В его глазах вспыхнул страх.       — Ваше Величество! — закричали со всех сторон, и алый свет упал с неба. — Берегитесь!       Магический круг появился ровно над императором. Гиппогриф дернулся в сторону, распахивая крылья, а затем их поглотила вспышка. В воздух поднялся столб пыли. На несколько секунд всё смолкло, будто удивленное внезапным происшествием. Грозовые тучи затянули небо, бросив тень на императорскую армию, и усилился ветер. Разгоряченные бойцы замерли, не понимая, что произошло. Они стали недоуменно переглядываться, топтаться на месте, неуверенно сжимать оружие. Тягучую, липкую тишину ошеломления разбил полный отчаяния крик:       — Отец!       Он стал камнем, с которого начинается обвал в горах, и среди бойцов тут же вспыхнуло беспокойство. Все засуетились, забегали. Калеб оставил свою позицию и помчался к императору… вернее, тому, что от него осталось. В тот же миг небо вспыхнуло десятком магических кругов, а затем всё потонуло в криках. Безжалостные, сильные, точные удары стали падать на капитанов и полковников, безошибочно определяя их среди рядовых. Страх прорезал ряды императорской армии. Непредсказуемые атаки посыпались, точно дождевые капли, и мало кому удавалось избежать их. За несколько минут армия лишилась не только своего самого важного воина — императора, — но и многих его приближенных, которые прошли не один десяток сражений. Воодушевленные сумятицей в их рядах, оставшиеся защитники Рипсалиса вернулись в бой, внося ещё большую смуту в происходящее.       Когда Калеб добрался до тела отца, его сковало ужасом. Хоронить было нечего. От непобедимого императора осталась лишь фамильная брошь, да зачарованный перстень, а от его верного гиппогрифа — несколько перьев. Их в буквальном смысле обратило в пепел, и невозможно было понять, откуда взялось настолько мощное и чудовищное заклинание, которому удалось сломить дюжину артефактов высшего ранга, годами оберегавших императора от смерти. Словно в тумане, Калеб спрыгнул с коня и поднял брошь и перстень, не обращая внимания на творящийся вокруг хаос. За то, что его не растоптали впавшие в панику бойцы, нужно было благодарить верных помощников, которые неотступно следовали за ним и прикрывали.       — Как они понимают, кого бить? — прозвучало с их стороны.       — Откуда мне знать? Не до этого сейчас. Надо отступить, пока всех нас не перебили!       Калеба вдруг осенило, и он вскочил в седло.       — Знаки отличия, — воскликнул он и стал срывать с себя погоны. — Это единственное, на что они могут ориентироваться.       «Повезло, что отец не верил в меня настолько, чтобы дать высокое звание…» — не произнес он.       Калеб окинул взглядом поле боя, утонувшее в хаосе, и крепче сжал поводья. Бойцы беспорядочно бежали, застигнутые врасплох внезапной атакой, и бросали оружие. Они лишились лидеров, которые могли успокоить их и воодушевить, а потому сполна отдались страху. Отовсюду слышались крики и топот лошадей. Многие падали, не сумев совладать с бушующим потоком, и их затаптывали, не замечая хруста костей. Кровь полилась рекой, и грустно было от того, что сотни жизней обрывались не вражеским мечом, а стальными сапогами паники. Калебу и самому было тяжело сохранить самообладание. Он всё ещё не верил, что император погиб, пусть в кармане мундира лежали брошь и перстень, но знал, что должен что-то сделать. Остановить бойцов. Вернуть их в наступление.       Прервать позорное бегство.       — Стойте! — прокричал он, ударяя коня по бокам так, что он встал на дыбы и громко заржал. — Бой не окончен! Не сметь отступать!       Голос затерялся в шуме и не достиг бойцов. Даже те, кто услышал его, торопливо отводили взгляд и продолжали бежать.       — Я приказываю вам остановиться и сражаться во имя империи!       Калеб вскинул меч, направляя его на полуразрушенный город, однако вспыхнувшее в паре метров заклинание заставило его вздрогнуть. Он рефлекторно обернулся, чтобы увидеть ещё один пепельный след от офицера, который несколько секунд назад стоял рядом. Сердце замерло.       — Враг почти повержен, мы не можем упустить такой шанс! — прокричал он, срывая голос.       Однако никто не остановился. Черные тучи заволокли небо, скрывая солнце, а холодный ветер пронзил разгоряченное тело. Сырой, гнилостный запах ударил в нос, а на языке появился горький привкус поражения. Блистательная победа, точно золотой песок, просыпалась между пальцами, ускользая. Наводящая ужас армия империи трусливо бежала с поля боя, и её гнали искалеченные, изнеможённые бойцы Рипсалиса. Позор. Кошмарный сон императорской семьи.       — Ваше Высочество, нужно уходить, — позвали его торопливо. — Мы уже ничего не можем сделать.       Калеб сжал зубы, бросив взгляд на непокорный город, и повернул коня. Он поскакал вслед за бойцами, не обращая внимания на дождь, обрушившийся с неба, и кружащих среди туч птиц. Мимо свистели стрелы, а с боков то и дело появлялись вспышки, мгновенно обрывающие жизни. Под ногами чавкало не то от крови, не то от ливня, и Калеб не решался опустить туда взгляд, боясь увидеть растоптанные тела. Перед глазами до сих пор стояла картина пепла и белых перьев, окрасившихся в багровый. Карман жгло и, казалось, он весил больше, чем все лошади в армии вместе взятые. Хотелось выбросить перстень, ведь император не мог оставить их. Корнелиус Непобедимый не мог проиграть. Отец не мог умереть…       Мучимый горем, Калеб мчался вперед до тех пор, пока Рипсалис ни остался далеко позади, а перед ним ни вырос военный лагерь. Точно попав домой — в безопасность и спокойствие, — бойцы начали замедляться и приходить в себя. Они в полном ошеломлении начинали оглядываться, искать друг друга, проверять оружие и неловко топтаться, выискивая взглядом старших. Бόльшая часть из них напоминала виноватый детей, которые ослушались взрослых и теперь ждали наказания. Когда Калеб въехал в лагерь, его окружили со всех сторон взволнованные люди, стыдливо опускающие глаза. Они были изранены, их одежда местами была порвана, а лица — измазаны в грязи. Жалкое зрелище.       — На хлеб и воду всех, — приказал он, не спешиваясь, и обвел их холодным взглядом. — Зачинщиков паники в карцер. Всем остальным — занять свои позиции. Следить за лагерем день и ночь. Того, кто ослушается, я казню лично.       — Ваше Высочество, — несмело позвал один из бойцов, мужчина лет сорока. — Это правда, что Его Императорское Величество, он…       Мужчина осекся, не закончив фразу, и взглянул на него так, будто ждал, что сейчас ему снесут голову за дерзость. Калеб с ожесточившимся лицом достал из кармана перстень и надел его на палец. Среди бойцов пронеслась череда шепотков и пораженных вдохов.       — Так это правда!       — Я не поверил глазам, а зря…       — Что же теперь будет?       Калеб прервал их. Он вскинул подбородок и распрямил плечи, крепко сжав поводья рукой. Лошадь под ним нервно переступила и всхрапнула. Его голос, твердый и решительный, не дрогнул, когда он громко сказал:       — Император Корнелиус погиб. С этого момента вы все подчиняетесь мне, как его прямому наследнику и первому претенденту на престол. Несогласным сделать шаг вперед.       Никто не пошевелился.       — Славно, — холодно кивнул Калеб, одаривая бойцов внимательным взглядом. — А теперь разойтись. Я буду в главном шатре.       Он ударил коня по бокам, и ему тут же освободили проход, таращась вслед. Шепотки и пристальные взгляды сопровождали его до тех пор, пока он ни скрылся в шатре. Шатре, что ещё несколько часов назад принадлежал отцу. Помощники увели коня в стойло и взяли на себя заботу о лагере, за что Калеб в душе был им благодарен. Теперь, когда император погиб и он стал его заменой, все приближенные к нему люди поднялись в ранге. Это позволило им беспрепятственно отдавать приказы, действуя от его имени, а также подсчитывать потери и ресурсы. Делать то, на что Калеб сейчас не был способен.       Он взглянул на перстень, насмешливо сверкающий во вспышках молний, оглядел убранство шатра, перевел взгляд на лежащую на столе карту. Ярость поднялась из глубин души, точно лава в вулкане. Калеб сорвал с пальца перстень и швырнул вперед, не позволив себе закричать. Он только рухнул на колени, сжимая голову руками, и мысленно тысячу раз проклял отца, погибшего так глупо и внезапно. Как он мог умереть? Почему оставил его? Зачем взвалил на него империю? Он ведь собирался жить ещё лет пятьдесят и не передавать ответственность Калебу так скоро! Что ему делать теперь? Как быть? Каким образом вести себя с подданными?       Калебу хотелось кричать. Мир рухнул, и это было худшим способом отметить шестнадцатый день рождения. Отец хотел подарить ему победу, а в итоге преподнес смерть.       — Ваше Величество, — раздался через какое-то время голос помощника. — Прошу прощения, но мы собрали выживших капитанов и офицеров. Вы примете их?       Калеб поднялся и глубоко вдохнул, взглядом найдя перстень. Снаружи разбушевался ливень, и то и дело слышались раскаты грома. Вспышки молний отбрасывали причудливые тени.       — Да, — ровно сказал он, надевая перстень. — Пусть войдут.       Калеб занял место отца — огромное, неудобное кресло, слишком роскошное для него, и окинул взглядом вошедших. Ему предстояло взять на себя роль императора, пусть тот покинул их совсем недавно. Он знал, что в глазах умудренных опытом бойцов выглядит желторотым птенцом, но не собирался давать слабину. Жизнь в качестве наследника с малых лет научила тому, что нельзя показывать робость или смущение — иначе заклюют. Уничтожат. Растопчут. Вчерашние союзники могут стать врагами, родные люди — соперниками. Никогда не знаешь, откуда прилетит отравленная стрела или когда в бок вонзится кинжал. Даже когда он был наследником, на него не единожды совершались покушения, а потому он прекрасно понимал, что теперь ступает на ещё более опасную тропу.       К несчастью, он слишком хорошо понимал, что с неё нельзя свернуть. Нужно либо идти вперед, либо ложиться в могилу.       — Располагайтесь, — сказал Калеб, расправив плечи. — У нас много работы.

***

      Похороны императора Корнелиуса прошли пышно. Они состоялись спустя две недели после поражения при Рипсалисе, когда основные силы вернулись в столицу, а небольшая часть армии осталась держать осаду у города, перекрывая торговые пути. Проститься с почившим императором собрались тысячи людей. Они несли ко дворцу цветы и свечи, многие плакали так, будто вместе с ним ушли свет и радость всего народа. Несмышленые дети наивно спрашивали матерей, отчего им так грустно. Те, утирая слезы, отвечали, что спокойные дни для империи закончились, и теперь начиналась бесконечная смута из-за внутренних распрей и внешних дрязг. Никто не верил, что Калеб сможет удержаться на престоле дольше пары месяцев.       Ему шестнадцать. Он не закончил обучение и едва смыслил в военном деле. Что он может теперь, когда империя находилась в состоянии войны, а непокорный Рипсалис сломил даже его отца?       Калеб молчаливо выдерживал недоверчивые взгляды и непрекращающиеся толки. Он провел церемонию прощания как полагается: произнес речь — четкую и выверенную, как механизм часов. В ней он отметил, что скорбит по отцу вместе со всеми подданными империи, а также заявил, что продолжит его великое дело и не посрамит светлую память. Калеб призвал народ сплотиться в сложное время, не поддаваться на провокации врагов и с честью встречать удары судьбы. Несмотря на то, что он унаследовал от покойного императора ораторский дар, ему не удалось пробиться к сердцам людей. Они были слишком отравлены страхом, чтобы открыться юному правителю. Увидев в глазах подданных недоверие, Калеб лишь сжал зубы.       Он плохо запомнил церемонию, особенно после своей речи. Единственным, что намертво отпечаталось в разуме, стало жаркое полуденное солнце, пустой гроб, сиротливо лежащая внутри него брошь и цветы. Целое море белых цветов. Они были повсюду. Удушающий аромат заставлял голову кружиться, а в глазах — рябить. Теплый ветер ничуть не согревал, а лишь иссушал глаза, из которых так и не пролились слезы. Плачь — удел детей. Калеб больше не имел на это права, ведь внезапно стал не просто взрослым, а самым важным человеком империи. Он осознал это трижды. В первый раз, когда клал цветы в пустой гроб, установленный рядом с гигантским портретом отца. Во второй раз, когда ему на плечи опустили алый плащ, расшитый мехом, а на голову водрузили корону. И в третий раз, когда мать, холодно взглянув на него, сухо пожелала успехов в новой роли.       Ни поддержки, ни сострадания он не получил. Его одаривали лишь давлением, ожиданием и требованиями.       Бумаги, стратегии, жалобы, совещания, вести с дальних рубежей и военные отчеты — всё это свалилось на него, погребая под собой. Калеб спешно пытался вникнуть в дела империи, которая теперь лежала на его плечах, и с помощью советников — принять верные решения. Главной проблемой стало поражение при Рипсалисе. Причем не столько, как грязное пятно на репутации, сколько повод для соседних королевств нанести удар исподтишка. Смерть императора открыла двери для всевозможных тайных заговоров и теневых игр. Калеб знал, что рано или поздно, подвергнется атаке, призванной убить его, чтобы окончательно ввергнуть страну в хаос, но пока не знал, откуда мог прийти удар. Осведомители уже донесли, что в некоторых королевствах собирались войска. Если бы они объединились в союз и выступили против империи, мог вспыхнуть новый затяжной конфликт. Чем бы он кончился, невозможно было предсказать.       Погибая под горами бумаг и отчетов, Калеб не мог найти времени, чтобы навестить верного друга. Лишь когда он утомился настолько, что перед глазами заплясали буквы, а верные телохранители стали обеспокоенно переглядываться, он позволил себе прерваться. Возвращаться в покои не хотелось. Несмотря на то, что там всё спешно переделали, каждая деталь напоминала об отце. Калеб помнил, как ребенком забегал туда по утрам, чтобы позвать его на прогулку, а тот улыбался в лучах восходящего солнца. Нет. Идти туда не было сил.       Калеб покинул рабочий кабинет и вышел во внутренний парк. Солнце давно скрылось за горизонтом, и всё вокруг освещали магические фонари. Он уверенно, пусть и устало, направился по дорожке мимо фонтана и статуй древних богов. За ним безмолвными тенями последовали охранники. Ночной воздух — чистый и прохладный — наполнил легкие, а стрекотание ночных насекомых немного утихомирило мятущуюся душу. Впереди, в самом дальнем углу, показалось небольшое строение. Это было стойло, предназначенное для его личного гиппогрифа — Бланша.       — Ждите здесь, — негромко приказал Калеб, открывая дверь.       — Есть, Ваше Величество.       Охранники застыли на месте, и он вошел. Внутри оказалось теплее, и несколько слабых кристаллов освещали просторный загон. На стойке сбоку висели седла, рядом с ними расположились попоны, а на специальной полке — расчески и прочие полезные вещи. В воздухе висел стойкий запах трав — особых лекарственных настроев, которые ежедневно готовили придворные маги. Гиппогриф нашелся на лежанке у стены. Красивый, путь и достаточно маленький для своего вида, он безмятежно спал, глубоко дыша. Белые перья струились по крыльям, иногда перемешиваясь с коричневыми и образовывая загадочный узор. На передних лапах, похожих на птичьи, лежала голова, увенчанная мощным клювом. Яркие золотые глаза были закрыты.       Калеб подошел и опустился рядом, на пол, проводя рукой по перьям.       — Привет, красавец, — сказал он едва слышно. — Как ты? Надеюсь, чувствуешь себя лучше. Мы так давно не виделись, но тебе всё ещё нездоровится. Я велю казнить всех магов, если они не поставят тебя на ноги в ближайшее время.       Гиппогриф пошевелился и приоткрыл глаза. Он не поднял голову, приветствуя его, а лишь устало посмотрел, точно спрашивая, зачем его разбудили в столь поздний час. Губы Калеба дрогнули, а руки нежно стали перебирать перья на загривке.       — Как бы я хотел снова подняться с тобой в небо, — вздохнул он. — Улететь ото всех забот и раствориться в облаках, но…       Калеб потер покрасневшие глаза и устало ссутулил плечи. Он действительно измотался за последнее время. Гиппогриф вытянул крыло и накрыл им его, точно желая защитить. Калеб опустился ниже, припадая к мощной шее, и зарылся носом в перья. Несколько минут он просто лежал, прерывисто дыша, и скрывая дрожь тела. Когда он заговорил, голос оказался глухим и потерянным:       — Знаешь, отец умер, — сказал он. — Теперь я — император, и должен выполнять его роль. Это большая ответственность, и все рассчитывают на меня, но я не знаю, справлюсь ли. Это тяжело. Гораздо тяжелее, чем можно было представить. Я не знаю, кому верить, а кому — нет. Иногда кажется, что рядом не осталось ни одного друга, и все лишь желают моей смерти. Но ты ведь не оставишь меня, верно?       Гиппогриф прокурлыкал что-то нежное и коснулся его головы клювом. Калеб с облегчением вздохнул и закрыл глаза.       — Спасибо, — прошептал он. — Я знал, что могу верить только тебе.       Он свернулся калачиком около гиппогрифа, и тот укрыл его крылом, будто оберегая ото всех бед. Калеб проспал несколько часов и не заметил, что взгляд его старого друга изменился. Стал осознанным. Умным.       Человеческим.