Этика

Они стали видеться все чаще. Потому что Диана бегала за ним практически повсюду. То на лекции его ходит, то не ходит, то заявляется в университет невзначай, то уходит, как только пришла. При виде ее, Таранин сразу улыбался, она его смешила почти что любым своим словом. Ему было с ней весело духом, она его сердце заводила своей заведенностью. После Дианы он оставался вроде один, но она все равно полупрозрачной, гибкой дымкой продолжала метаться в его голове. Когда же это стало происходить все чаще и все откровеннее, когда она стала все более очерченной и желанной как воспоминание, Таранин забеспокоился. Все происходило одновременно быстро и постепенно. Так он целовал только жену, а тут он уже аккуратно пробует целовать фантазию. Он себя всячески, конечно, тормозил, но то, что каждое Дианино появление вызывало горы вопросов, не могло не подцепить его. Ее образ продолжал вращаться внутри его воображения, как бы намеками, предположениями — он размышлял и представлял, чем таким занимается она, когда лежал в кровати, додумывал и продолжал реальный ее силуэт, помещая его в самые возможные и невозможные обстоятельства, когда просыпался, вселял в стены университета, когда шел туда, и все это задерживало незаметную для него самого улыбку на лице. Он вел им лекции, и когда ее окошко моргало сбоку, он всеми силами старался, чтобы реакция на это не отражалась в его глазах. Он стал думать подолгу, теряясь в воспоминаниях, путаясь во всём вокруг, ошибаясь в исправлениях, запинаясь на уроках. Хотя все это за собой замечал только он один. В конце концов все так и было — вязко и непонятно, она удивляла, шокировала и приятно завлекала новизной, а он все больше увлекался этим спектаклем. Через месяц она пропала. Перестала приходить в университет на дополнительные пары к нему, даже не появлялась на лекциях по расписанию. По нему это прямо-таки ударило новой неожиданностью и он заметил за собой, что в дни, когда ее нет, он еще больше думает о ней, чем обыкновенно это было. Прошел месяц без Дианы, она ему даже не писала, как обычно делала, если что-то необходимо было уточнить или предложить по учебе. Уже приближалось 20-е мая, когда Диана должна была прийти на пересдачу. В ночь пришло от нее сообщение: “Доброй ночи, Алексей Борисович! Я могу ведь прийти завтра?” — по сравнению с тем общением, которое случалось прежде, речь тут прозвучала сухо и больно. Таранин засыпал поздно, а потому незамедлительно ответил ей: “Здравствуйте, Диана! Конечно приходите. Я буду в университете с 14:40 до 19:15. Можете прийти в этот промежуток.” Теперь сердце его не покоилось всю ночь. Диана почти весь месяц пролежала в кровати с красным и опухшим лицом. Ей было тяжело все, даже размышлять. Да что там, всякая мысль очернялась душевными спазмами. Она рыдала оттого, что ей думалось, совершенно математически точно доказывалось, что Таранин недостижим для нее, что это очередная невзаимность, что он занят своей густой жизнью, и даже не вспоминает об их встречах, не видит ее красоту, не находит ее интересной. Но ближе к середине мая она стала отходить постепенно от этого состояния, чаще вставать и что-то простое, повседневное делать. Думала о Таранине светлее, припомнила о сдаче долга. И в тот самый день, она вся тряслась от какого-то такого потустороннего волнения перед встречей, боялась, продумывала речь (в занятии том не было ровным счетом никакого толку, ибо ни разу не состоялся никакой из планов, и именно в том, возможно, и был ее личный оригинал поведения, который столь приглянулся Тараинину). Только сейчас она стала всерьез осознавать, что бесповоротно запущен поток эмоций, которые ее будоражат по отношению к нему, и что она ужасно влюбилась. Даже перед выходом она немного поплакала, удерживая в голове чувство обязанности — прийти, сдать и уйти, а сама она ему ни к чему, и думать об этом не стоит, и надеяться. Наконец, она нашла его на кафедре. Таранин, как только увидал Диану, живо поднялся и направился к ней быстрым шагом. Они пошли в одну из свободных аудиторий, а по дороге он спрашивал у нее как планируют все-таки сдавать то же самое одногруппники. Чтоб не теряться, он завел нейтральную тему. Диана, на удивление, в этот раз была самой обыкновенной, и отвечала весьма тоже обыкновенно. Он открыл ей дверь, проверив предварительно, что там действительно никого, и пропустил вперед. Диана вплыла, как королева, внутренне содрогаясь, как мышь. Она оставила свою сумку на первой парте и повернулась к нему со слезой на щеке. Таранин замер в том положении, что и был: руки согнуты в локтях и сложены перед собой ладонь в ладонь, в положении “умывания”, грудь расправлена. Только шея теперь была несколько напряжена. Он, как эмпатичный человек, не мог пропустить это зрелище без внутренних ответных переживаний. — Что с вами, Диана? — сказал он и подошел к учительскому столу, чтобы оставить портфель,— что-то случилось? — Я должна вам сказать, — она замялась, не глядя совсем ему в глаза, а только вытирая застенчиво слезу и как бы вынуждая себя продолжать, раз уже начала все это, — что… Простите за мою навязчивость. Я порой забываю, что люди живут в другом мире и те категории, которыми рассуждаю я, могут считываться искажённо. В итоге получается фальшь и игра на высоких материях. Что же есть на самом деле — я… Эхм, я вас ценю и, нет, как бы считаю, что должна сказать вам, что вы мне нравитесь. Да что там, — она опустила голову, рассматривая свои пальцы за пеленой слез, — вы не можете не нравиться. Наверное, не нашлось бы ни одного человека, а тем более женщины, которая не рассмотрела бы в вас этот эталон, это, не побоюсь сказать, совершенство. Эх... Я просто, — она все еще ни разу не взглянула на него, вытирая лицо и, вероятно, совсем размазав то, что было на нем намалевано (ей так казалось), — хотела вам это сказать. И, наверное, стоило это сделать после пересдачи. Я просто как всегда. Она отвернулась лицом к преподавательскому столу с его портфелем, лежащим на нем. Таранин продолжал стоять сбоку, теперь она была спиной к нему, потому что после всего уж точно не решилась встретиться взглядом. Она дрожала, упираясь белыми пальцами, что так и норовили прикоснуться хотя бы к его этой черной вещи, если не к нему самому (еще не было у них прикосновений, кроме одного случайного, когда она ему что-то небольшое вручила показать, и чуть-чуть он задел ее кончики пальцев своими — специально, или нет…). Хотела сбежать, но тогда бы она поступила еще более неловко, чем нынче. Она почувствовала, и краем зрения увидела, что Таранин стал к ней приближаться. Подумалось, что сейчас начнет всячески успокаивать, как бы сделал на его месте любой. Сказал бы не огорчаться и не мучиться по пустякам, забыть, дунуть на все эти лишние и неправильные мысли, возможно, аккуратно прикоснулся к плечу и сразу же отстранился бы… Но Таранин тихо оказался рядом с ней и она уже не могла видеть его боковым зрением, она прямо-таки ощутила его близость тем самым необъяснимым чувством, той самой волнующейся атмосферой, натянутой и дрожащей. Диана застыла и, кажется, даже перестала дышать, когда она совсем явно ощутила его тело, немного прислонившееся к ней: медленно нащупалась крепкая грудь, затем живот и совсем легонько бедра. Его руки одновременно, нежно легли чуть выше талии и стали медленно опускаться ниже, и чем ближе они подъезжали к бедрам, тем больше сводились к середине и тем смелее чувствовались его намерения. Диана прокрутилась в его объятиях и встретилась лицом к лицу. Как никогда он был близок и вот-вот бы они соприкоснулись этими жгучими, горячими губами, вот-вот бы это случилось. Еще недавно такое могло представиться только лишь в головах у них, еще совсем недавно они смотрели друг на друга издалека и только мысленно сокращали расстояние. А тут он и она прижаты бедрами и грудью друг к другу, его далекие, желанные руки на ее талии, а губы, все это время принадлежащие чужой женщине, в милиметрах от ее. Таранин прижался к ней совсем вплотную и холодок волнения заменился теплом губ. Диана, бросилась в страсть и завела настрой их поцелуя. Он закрыл ее, поставив руки на стол позади нее, а она стала пользоваться этой возможностью высвободить свое накопленное желание касаться его и гладила его шею, спину, плечи, прежде воображаемые, а теперь столь же реальные, как сама жизнь. Совсем поглотившись происходящим, все больше голову теряя, она быстро заползла на стол (Таранин помог ей это сделать) и только начала поднимать его футболку, как в коридоре послышались голоса и ходьба. Они тут же разъединились и Таранин поправил свою одежду. Диана встала на ноги и как раз в это мгновение дверь отворилась и вошли ее одногруппницы, пришедшие сдавать свои долги.