Этика

Таранин. Фамилия проходит за всю жизнь множество стадий. Стадия прозрачности — никем не воспринятая, пропущенная, когда принадлежит она младенцу. Затем она часто звучит в года школьные, дети ее пишут с ошибкой, переспрашивают, если сложно и глупо сочетались буквы. Отроки не совсем считаются со своей фамилией – есть и есть, главное, чтобы не была смехотворной. Юноши гордятся или стыдятся своей фамилии, для них она уже становится определяющей, на сим этапе многие бросаются что-то менять, подправлять, изменять. Если в этом незрелом виде человек может считать, что фамилия его не достойна, то когда он дорастает до определенного возраста, становится прямо напротив нее, спрашивает себя: достоин ли я своей фамилии? И тогда на это ответишь уже не ты сам, а те, кто ее произносят. К примеру, коллеги Таранина Алексея Борисовича говорили о нем исключительно в таком ключе: “Таранин? Спросите у него о теме вашей курсовой, он часто бывает на кафедре, вы получите огромное удовольствие от общения — эти энциклопедические знания, открытость.”, “Если у вас есть возможность общаться с Тараниным — обязательно сделайте это, потому что человека с такой феноменальной памятью как у него вы вряд ли еще встретите.”, “Я не очень помню, но спросите у Таранина, он-то вне всякого сомнения точно помнит, кто об этом писал.” В свою очередь, восхищения студентов о нем не столь отличались от преподавательских, скорее были даже интимнее, игривее. Потому что чаще происходил этот обмен любезностями в чатах групп: “Таранин. Обожаю.” , и ответ: “Хочу стать Тараниным, когда вырасту.”, “Я не знаю древнеегипетский, латынь, греческий, и немецкий. Он прочитал нам гимн Осирису на этих языках только что…”, “Не успеваю за программой, чтобы учить все эти языки.”, на что следует ответ: “В каждом из нас уже давно должен был проснуться внутренний Таранин.” Таранин. Таранин. Таранин… Как видно, фамилия его стала уже почти что выдающейся, знаменитой в определенных кругах. Фамилия — да, но каким же был он сам? Скромным и приветливым, добродушным и порядочным, безотказным, в мерах разумного, со своими, конечно же, бзиками, но очаровательными, оттого что характерными именно ему. Таранин практически на все имел свое мнение, твердое, даже слишком твердое, как для такого, на первый взгляд, простого человека. Если б взялся заявить о себе, пойти дальше, вести лекции для большей аудитории, о нем бы заговорили больше, но он был и оставался всего-то местной достопримечательностью, потому что так решил. Юревич Диана девушкой была, конечно, тоже своеобразной. Бывало, кидается на всех, коль настроение вынуждает. Порой терялась во времени и пространстве, не понимая, что живет уже давным давно в мире взрослых людей, за что частенько ее огорчали “возвращением в мир настоящий”, но не пройдет и недели, как она уже совсем иная: серьезная, в делах серьезных, крепкая духом, возможно даже чересчур наивная в оптимизме. За это тоже ей делали замечание, поскольку в такие моменты она способна была сказать немного лишнего в порыве искренности, немного неуместного. Это некоторых могло смешить, а некоторых, смущать. Это был уже второй курс, второй вообще и второй год, как она знала Таранина. Одногрупницы уже давно кокетничали между собой в его сторону (в шутку), по-настоящему они его действительно как преподавателя глубоко уважали, но среди них не находилось той, что начала бы любовную атаку. Тем более, что человеком он был женатым и довольно взрослым для них. Первый год она как-то немного не замечала его, хотя сам факт, что преподаватель мужчина, мог ей дать эдакий пинок несколько даже вынужденной симпатии. Даже если красотой он не отличался, как тот же Таранин, даже если он немного неподходящий, все равно возможна душевная привязанность у молодых девушек. Почему она раньше не обращала на него такого уж внимания — было не совсем ясно, то ли были другие заботы, то ли другие увлечения (что скорее всего). Но потом, когда она вдруг ответственней взялась за учебу, где о нем много говорили, что-то стало пробиваться. По-немногу, несмело, пока что отдаленно, неясно. Она еще не до конца осознавала, чем это чревато, если не подрезать на корню. Все началось с того момента, когда она решила с ним лично поговорить об учебных вопросах (группа отличилась в этом году плохим посещением, а уже приближались экзамены), на правах старосты и вполне успешной студентки. Они, как и можно было догадаться, условились о встрече в университете, когда он имел “окно” в своих занятиях и вот, настал тот день, казалось бы, простой. Тогда все было хорошо, и душа ее блистала через глаза, и часто она улыбалась, много и звонко разговаривала, даже не могла устоять на месте — гарцевала как лошадка. Она поднялась и зачем-то постучала в дверь кафедры культурологии, где Таранин должен был находиться. Он вышел к ней, мягко прикрыв дверь, и почти сразу предложил зайти присесть в какой-нибудь аудитории, но Диане очень уж хотелось говорить на кафедре, которая как раз-таки пустовала. Он был как всегда — прямоугольники очков, слегка заостренные уши, темная кофта, темные брюки, ухоженно он смотрелся, и просто, в этом и была самая его привлекательность. Диана сразу отметила своим метким взглядом, что человек он активный и живой, потому что ходил он стремительно, двигался слаженно, получше, наверное, чем медлительная, утяжеленная вредными привычками молодежь. Он имел широкую, крепкую грудь, художественный изгиб запястья (на котором всегда носились часы), короткие и сильные пальцы. Он отодвинул для нее стул, сам же присел через коридорчик ковра — вроде как был недалеко, но в то же время, не решил садиться слишком близко. Таранин взглянул на нее с добросердечным ожиданием. — Алексей Борисович, они стараются, правда. — Ну вы все-таки скажите им, что если не сдадут свои семинары до 20 числа, то уже другой возможности я не смогу для них найти, к сожалению. — Я говорила, но одна девочка заболела, все остальные в работе. Многие преподаватели принимают письменные отработки, но вы ведь такое не разрешаете. — Нет, вы же знаете, — он пожимал плечами и нестрого смотрел Диане в глаза, — даже если захотят пересдавать, то за один раз все не получится. У вас, кстати, тоже что-то недоделано было… По теме понятия добра и зла в разных эпохах и исповедь Франциска Ассизского. — Да. Когда я могу сдать? — Диана внезапно подскочила в порыве какого-то странного эмоционального подъема. Хоть и был от нее на расстоянии, Таранин отклонился, глядя на нее снизу вверх, в легком замешательстве от такого резкого поведения. — Ну-у-у, можете прийти 20-го… У меня как раз будет полный день свободен для пересдач. Ноги Дианы прямо заходили сами собой, она стала ходить из стороны в сторону, переполненная каким-то совсем необъяснимым возгоранием сердца. Поскольку обучение у них уже давно велось дистанционно по различным причинам, Таранин впервые виделся с ней вживую, оттого был несколько не подготовлен к такой экспрессии. — А можно прямо сейчас, вы же свободны? Ах, точно, я сейчас не очень готова, но у меня однозначно есть силы, я хочу сдать сейчас, потом неизвестно, что будет, а так все разом было бы удобно, вам же удобно? — Мне кажется, вам лучше подготовиться и сразу все сдать, а то какой смысл сейчас экспериментировать? — он улыбался, наблюдая за ее забавной живостью. — Надо еще кое-что обсудить. А вы не хотите ли пройтись по дворику, устроить такой себе философский променад? Мне кажется, такое счастье за окном! Вам не кажется? Таранин взглянул на свои часы на волосатой руке: — Вы знаете, у меня через полчаса лекция, думаю, лучше договорить здесь, — посмеялся легонько он, — Давайте лучше здесь. Что вы хотели обсудить? — А мне можно на вашу лекцию, я сегодня как никогда стремлюсь проводить время среди людей, особенно среди преподавателей, ведь мы так редко их видим, вот я и думаю… — Конечно, что вам мешает. Я обычно разрешаю посещать мои лекции студентам из других курсов. — Спасибо, Алексей Борисович. Я приду! Они еще немного поговорили о возможных экскурсиях, Диане удалось уговорить его провести им одну в конце месяца, хоть он и немножко поломался, оправдываясь занятостью. На дополнительную лекцию она все-таки не пришла, размашистое настроение унесло ее в парк. Это любопытное поведение по-хорошему впечатлило Таранина, удивило и неожиданная перемена планов, и вся эта странность в целом смешила его весь оставшийся день, так что идя домой после всего, он улыбался и хмыкал, вспоминая каждую секунду их затейливой беседы, комканной, но, признаться, необычной.