Второй шанс или Волшебные приключения тети Петуньи

Всю ночь ей, в разных вариациях, снилось, как Лассэ уходит. Иной раз он просто растворялся в воздухе, как это было наяву, порой – проваливался во внезапно возникающий перед ним разрыв в пространстве, и из этого разрыва Петунья даже слышала жуткую, но вместе с тем завораживающую какофонию скрипов и тресков. А один раз ей приснилась уходящая вдаль и вверх сияющая, будто сотканная из света звезд дорога, которая слегка приминалась под шагами эльфа, хотя даже по траве он ходил как призрак, не оставляя за собой ни следа. И каждый раз, прежде чем исчезнуть, он кланялся и называл свое имя. Так что Петунья крепко-накрепко запомнила его, и даже, наверное, могла бы записать загадочными тенгвами, если такая надобность возникнет. Но было в этих снах и что-то еще. Пока Лассэ уходил вдоль звездной тропы, она видела за нею приветственно распахнутые ворота, а в них – густую, обволакивающую подобно туману тьму. Эта тьма выглядела странно знакомой, хотя в короткой жизни Петуньи не было ничего, что она могла бы сравнить с ней, и вызывала противоречивые чувства пронзительной тоски и жуткой неприязни, которые – она поняла это, проснувшись, – ей не принадлежали. В конце сна, она глядела как Лассэ, последний раз взглянув на нее, входит в ворота, и те закрываются за ним, грохоча как пляшущий под чарами таранталлегры табурет, и стук-грохот этот постепенно перерос в пронзительный звон будильника, который и разбудил ее в привычные шесть утра. Петунья села на кровати, потянулась, морщась от боли в руках и спине после вчерашней работы дровосеком, и занялась привычной рутиной: сделать разминку, умыться, причесаться, лениво подумать над тем, что же приготовить на завтрак. Когда она вспомнила, что должен был остаться вчерашний суп, сваренный Лассэ, на глаза навернулись слезы, и она обиженно хлюпнула носом. – Когда я успела так к нему привязаться? – вопрос, по идее, был риторическим, но огонь что-то утешительно протрещал в очаге. Хотя от него тоже стоило ожидать подвоха, Петунья почувствовала себя лучше и приободрилась. Вот тогда-то, вешая на огонь котелок с супом, она и заметила, что запертая на ключ, который еще предстояло найти, тумба сбоку от телевизора сама собой отодвинулась от него и теперь стояла в нескольких шагах от него, ближе к очагу. Фонарь, стоявший на ней, видимо, свалился и теперь лежал в углу, укатившись туда. Петунья почесала кончик носа и предположила, что, наверное, ночью было землетрясение? Хотя самого землетрясения она ни разу не испытывала. Впрочем, внимательно осмотрев комнату, она заметила, что все остальные предметы мебели оставались на своих местах. Ровно так, как она оставила их с вечера. И даже небольшая коллекция ее трофеев на столе – книга и сложенные поверх нее палочка и загадочный ключ, – лежали нетронутыми. Припомнив последние эпизоды своего сна, Петунья, двигая тумбочку на место, проворчала: – Так это ты тут джигу отплясывала, что ли? – тумбочка, естественно, не ответила. Да и Петунья весьма удивилась бы, получив от нее ответ. Вот огонь – волшебный, – потому и понимает ее, и даже что-то отвечает. А тумбочка? Ну что тумбочка. Просто предмет мебели. Зеркала, с другой стороны, тоже бывают говорящие. У Лили было одно такое, купленное ей на распродаже. Оно давало советы по поводу и без и как-то раз, когда Петунья сунула любопытный нос в вещи сестры, весьма критично проехалось по ее внешности. Только нежелание быть уличенной в шпионстве удержало ее от того, чтобы расколотить мерзкое стекло вдребезги. Размышляя о магических предметах и о том, как глупо наделять их подобием сознания, Петунья позавтракала. Ее взгляд, нет-нет да утыкался в волшебную палочку, и тогда кончики ее пальцев начинали едва уловимо, но назойливо чесаться – так хотелось взять ее в руки. Впрочем, сопротивляться этому зуду было пусть и нелегко, но вполне возможно. Закончив завтракать, она вынесла грязную посуду на улицу, чтобы помыть ее, и зеленые полы мантии, свисающей с ближайшего дерева, поприветствовали ее. Петунья оглядела развешанные на ветвях вещи и дрогнула. Они уже высохли, так что она быстро собрала их, нахлобучила на голову шляпку и, путаясь в рукавах, торопливо надела мантию и застегнула крючки, которые тут были вместо пуговок. Село – просто идеально! И в груди, и в талии, как на нее шито! Провела про отливающей перламутром вышивке на рукавах и полочках, поправила воротник и расправила висящий за спиной капюшон. Покрутилась, глядя как красиво развеваются полы при движении, и пожалела, что нет у нее подобающего размера зеркала. Она бы сейчас согласилась даже на говорящее! В таком наряде оно наверняка бы не признало в ней магглу и, небось, расщедрилось на комплименты. Наверное, и шея из просто длинной стала бы лебяжьей, а цвет лица вместо сравнения с бледной поганкой сравнило бы с лепестками магнолии! Но образу ведьмы не доставало еще кое-чего. Бросив посуду до лучших времен, Петунья поспешила вернуться и с трепетом протянула руку к палочке. Стоило ей коснуться пальцами ее рукояти, как по ее руке словно электрическая искра прошла, а следом за ней – волна тепла. От волнения стиснув пальцы так крепко, что не сломала хрупкий инструмент лишь чудом, Петунья подняла палочку и, на пробу, подражая Лили в лавке Олливандера, взмахнула ею. Миг, за который ее сердце успело остановиться и упасть в самые пучины отчаяния, потому что только что последняя надежда умерла муках и корчах, – и с кончика палочки во все стороны посыпались белые и желтые искры, как от бенгальского огня. Петунья засмеялась – радостно и недоверчиво, – а потом вдруг бросилась в пляс, закружилась по комнате, взмахивая палочкой и рассыпая во все стороны блестящие искры света. Все-таки ведьма! У нее есть магия! Она тоже способна на чудо! А потом вдруг остановилась и расплакалась, села на табурет, сжимая в одной руке палочку, а рукавом другой утирая безостановочно текущие слезы, и погладила палочку кончиками пальцев. Соленая влага пропитывала ткань мантии, вместе со слезами ее покидало ощущение эйфории, и палочка, фонтанирующая искрами во все стороны, наконец, угомонилась. Осталось только теплое ощущение от прикосновения к ее бело-золотому телу, и запечатленное где-то на подкорке ощущение родства. Эта палочка признала ее, Петунью. Теперь никто не сможет ею воспользоваться. Только она. – Он и правду помог мне, – вспомнила она про странного бармена, что обещал ей решить ее проблему. – А я и не верила. Огонь что-то протрещал на своем, как будто не был согласен с ней, но Петунья пропустила мимо ушей его возмущение. Еще немного подержав в руках вожделенную палочку, она заставила себя вернуть ее на стол, скинула и убрала в саквояж ведьмовские одежки. По-хорошему, конечно, лучше бы обзавестись вешалкой. Вот и еще одна вещь, о которой надо подумать. А их скапливается все больше и больше. Сходив за водой, она помыла посуду. Руки от постоянного нахождения в холодной воде покрылись цыпками и огрубели, в то время как запасы крема подходили к концу. Размазывая драгоценный крем по рукам, Петунья думала, сможет ли господин Тук привезти ей крем? Или придется изобретать что-нибудь из подручных средств? А то скоро и мыло тоже подойдет к концу… – Все упирается в деньги, – сокрушалась она, привычно набирая воды в лейку и идя к огороду. Господин Тук, может, и привезет ей и крем, и мыло, и вешалок, может, тоже привезет. А будет ли у нее достаточно денег, чтобы расплатиться с ним? Но при виде огородика у нее моментально вылетели все мысли о деньгах из головы. Посаженные всего неделю назад, растения росли необыкновенно быстро. И, пусть она отслеживала их рост, как могла, все равно оказалась неподготовлена к тому, что увидела. На грядках ровными линиями раскинулись большие и зеленые листья ботвы, а между ними гордыми рядами возвышались петрушка и укроп. Петунья поставила лейку, расплескав немного воды себе на ноги, но не обратила на это внимания и со всех ног кинулась к огороду. Упав на колени рядом с грядкой редиса, она запустила обе руки в густую, изумрудно-зеленую ботву. Каждый листик был твердым и прохладным, на внешней, глянцевой сторону прожилки были чуть светлее основного листа и образовывали красивый затейливый узор, а с внутренней – слегка выступали, как вены на руке, и прикасаться к ним было очень приятно. Раскопав землю у ближайшего кустика, Петунья увидела заманчивую красноту спелого корнеплода и, решившись, выдернула редис из земли. И восторженно раскрыла рот в немом изумлении. Зеленая ботва резко переходила в гроздь почти идеально круглых, гладких со всех боков, равномерно малиново-красных корнеплодов, каждый из которых заканчивался внизу аккуратным маленьким хвостиком, как у мышонка. А пахло так, что, не смотря на сытость, у нее выступили слюнки. Обмахнув остатки земли, Петунья решительно надкусила один редис. Под красной кожицей его мякоть была крепкая, хрустящая и белоснежная как первый снег, и свежая пикантная острота наполнила рот, не обжигая языка. Доев редис, Петунья сбегала в кладовку за корзиной и приступила к сбору урожая. Выданная кладовой корзина на первый взгляд была не особенно велика, но сперва в нее влез весь редис – килограмм пять, не меньше, – потом морковь, и пастернак, и репа. Сверху прекрасно уместились пучки укропа и петрушки, и только тогда огородик опустел. У дома Петунья прямо на траве расстелила чистую простынь, ту самую, в которую заворачивался призрак, принесла воды и начисто перемыла весь урожай. Все овощи были как с картинки. Морковь – настолько оранжевая и идеально-коническая, что можно было усомниться, действительно ли это настоящий овощ, а не муляж для красивой витрины. Пастернак был во всем похож на свою дальнюю родственницу, разве что было нежно-белым, лишь с легкой, едва уловимой желтизной. А каждая идеальная репа, размером с ладонь Петуньи, тянула на полкилограмма, а то и больше. Про зелень и говорить не приходилось. Аромат от петрушки и укропа исходил такой, что Петунья почти проголодалась. Закончив, она вытерла руки о штаны и села на крыльцо, не сводя глаз со своего первого урожая. И чем дольше смотрела, тем больше оформлялась в ее голове одна мысль. – Кажется, свою проблему с деньгами я решила…