БЕЗЫМЯННЫЙ

Помогите мне. Теперь, когда я знаю — помогите мне. 1 Я — Аида. Это имя дала мне мама. Я бы сбросила вам селфи. Как раз такое, как я люблю — от расстройства сна есть свои выгоды. За окном зима, я смотрю со своего седьмого этажа в Балашихе на двор и дома в отдалении, а низкое рассветное солнце поливает их особенным утренним светом. Небо почти без облаков, только пара — сейчас солнце между ними, как жемчужина меж двух серебристых створок. Снег под низким светом особенный, в нём проступает фактура, а ранним утром в самом солнечном свете есть краски. И у всего есть краски под ним. Даже многоэтажки делаются акварельными рисунками. Я поэтесса, заметили? И я альтуха. Я бы накрасила губы исинне-чернильным, ресницы бело-серебристым. Волосы у меня чуть ниже плеч, розовые, только вымылись сейчас, почти блонд. Под левым глазом набит маленький изящный полумесяц. Красиво. Под этим светом у окна я бы сделала селфи и вам скинула. Одеваюсь я, как иду на улицу, как невнятная блядища: фиолетовые колготки, из под них проглядывают татухи. Если спросите, что значат, идите нахуй Готова пиздится с каждым, кто спросит. Набила по приколу. Мартенсы на тракторной подошве. Черная блузка сверху свободная — я так люблю, бубзы-то у меня очень большие. Чёрная юбка прямая и выше середины бедра, а коричневая куртка с розовым кроликом плейбоя во всю спину. Это круто. Впрочем, если хотите круто, послушайте «Продукты», вот это музыка. Я люблю хорошую музыку, Ooes – технично сделано. И если вы скуф, вы не знаете «Пасош», они ещё не настолько распортились, чтобы их все слушали. Сама я не из Москвы. И своей квартиры у меня нет, как раз история с квартирой меня и натолкнула написать всё это. Я оттуда, где весной, как потает снег, прилетают утки и плавают в серых лужах, в которых ещё выглядывают носы снега из воды. Селезень красуется сизыми перьями. Крепкие, блестят. Истории о том, как попы подрались крестами, для моего родного города не преувеличение. Здесь много странного, которое привычное настолько, что это не замечают. Голдинг охуел бы от моей школы. Как-то завхоз потерял стеклянный глаз и в холле повесили объявление- распечатка на уже помятой белой бумажке. Охуел бы он не от этого. Мама мне в детстве всегда говорила, много смеёшься, потом будешь много плакать. Когда я была бейби, у меня была качалка — конь деревянный с сиденьем как у велосипеда, только деревянным. Красный, раскрашен под хохлому. Я качалась на нём у старой стенки. Шкаф такой, стенка. Внизу в открытой полке телефон стоял, проводной, с диском. Я же говорю, семья бедная. Полосы под лаком золотистые, коричневые и темнее — дерево или что там было, не знаю. В шкафу слева сверху, над телефоном, — посуда, справа — книги. Года три мне было. Волосы у меня были длинные, до плеч прямые, а потом — кудри. Меня очень пугали ковры на стенах. В их узорах я видела очень много стрёмных глаз, которые на меня очень недружелюбно смотрели — касание — поэтому просила меня не оставлять в комнате спать одну, никогда! И тем более не выключать всюду свет. В темноте казалось, что они буквально тут же на меня нападут. Кстати, я и после всегда не спала без источника света, если дома никого нет, кроме меня. Мама у меня альтистка, а я альтуха. Так сложилось. Она играла в оркестре, в Сирии. Она русская, а папа — араб. С ним я не общаюсь, и живёт он не в России. Родила она меня поздно, когда уже была в России и на пенсии. В восемь лет я купалась летом с мамой в речке рядом с моим домом, жарко было, солнце пекло в затылок. Брезентовая вода, мелкие волны, на обратной стороне которых вспыхивают белые блюдца под солнцем. Мама катала меня на чёрном плотике в белое яблоко, я лежала на нём животом, спустив ноги в воду, и я вдруг — касание — закричала: Я утонуть, я утонуть хочу! В детстве я была одинока. В 13 лет я делала фейковые страницы в вконтактике и кидала себе на стену музыку и картиночки, чтобы все думали, что у меня есть друзья. Шизела даже до того, что открывала две вкладки в броузере и переписывалась — щелкала по ним серой мышью с втёршейся в неё грязью от пользования, говорила о жизни. В 14 в вконктаке стали спавнится педофилы и прочий скам. Для одиночества у меня были причины: мама-то у меня пенсионерка. Провинциальная российская пенсия — копейки. В детстве у меня был только кнопочный телефон, у него памяти на три песни. С тех пор у меня привычка заслушивать одну песню до тошноты, только потом переходить к следующей. Я так делала, чтобы они не надоедали сразу. Самый мой большой страх с тех пор жить на нищке. Никогда не покупала с тех пор вещи дороже полутора тысяч, ну, раз купила — после расскажу. Все в школе носили узкачи. Джинсы такие, облегающие. А я широкие. Я у мамы просила — купи. Она мне: сколько? Я: они на рынке стоят тысячу. Мама отказала — дорогие. Так я носила широкие. Я пришла в школу, а в коридоре у двери в класс стоят две подруги. Друг другу подруги. У меня не было подруг, одиночество. У одной лицо напоминает смесь старушки и лошади, это-то у девочки, у второй лицо как будто занавешено, а иногда расшторивается и оттуда кусающийся хомяк проглядывает — это когда она улыбается. Они при всех стояли — манера у них такая, и рядом стоя шептались. То нормально говорят, то на шёпот переходят — шуршат, шуршат мышами и поводят глазами. Они мне и говорят — касание: - Что, на нищке? Меня буллили в школе, когда я была подростком. Тогда-то у меня и началось расстройство пищевого поведения. Знаете что это такое расстройство пищевого поведения? У меня глаза загораются, когда я еду вижу. Я даже могу поесть до того, как гости придут — ну, если это не близкие друзья, чтобы не позориться, перед гостями как я на еду реагирую. Конечно, отсюда проблемы с лишним весом. То голодовки, то обжорство — и это всё время, пока я была подростком. А если я худела, то сразу и быстро, от этого кожа начинает висеть. Всё это очень тяжело, я жалуюсь. Сейчас я немного пришла в норму, много хожу, сбросила вес, похудела. Правда, не могу принять своё тело, хотя мне и говорят — я симпатичная. Ещё я расковыриваю подушечки пальцев в мясо. Бело-жёлтая кожа, а под ней кровь. Потом нависает каплей. 2 Что такое мой родной город? Магазины, обшитые белопластиковым сайдингом. Красная вывеска. Внутри продавщица с мокрым лбом. Стойка из гнутой проволки, крашеными белым, кое-где на сгибах эмаль уже отлетела. В карманах стойки для прессы то, что рассчитаном на местных: «Пенсионерская правда». Заголовки, чёрные буквы на жёлтых линиях: «Выводим токсины из кишечника», «Как избавиться от вечного недовольства». Гудение холодильников с пивом, нагоняющих жар в помещение. Я оттуда уехала - как раз я не хотела терпеть и вышла с прогулки по кругу, которую совершает этот город. В Москве я купила серёжки. Это тараканы, они чудно облиты схватывающим раствором, даже лапки целы — оставлены в сторону. Тараканы не внутри капли, а как живые, только замершие. Мне очень идут. Я их надеваю вместе с серебряным ожерельем из ангелов-бабочек, плетёных ажурью серебряной многонитяной проволочки. Посмотрели бы вы на меня! Я девочка-девочка. Я ехала в метро, сидела на скамейке в вагоне и увидела девочку, которая обнимается с батей, счастливая. Вагон несётся в черноте тоннеля, как-то особенно быстро. Людей мало, я на девочку с батей смотрю и у меня под лампами, льющими белый свет, наворачиваются слёзы. Когда я вышла из вагона и перешла на кольцевую линию, то стоя у края платформы перед самой линией ограничения, выступающей из стёртого асфальта платформы, и дожидаясь поезда, смотрела на стенку квадратов белого кафеля, сочинила стихи. В них я говорила: я жду поезда метро, покачиваясь с пятки на носок у края платформы, но не бойтесь, не прыгну. Сочиняю я с детства. В Москву я взяла свои тетради. Если бы мне платили каждый раз, как моя mommy звонит мне сказать, что я дура, валюта бы обесценилась. Я пыталась работать кладменшей. Фасовала ночами с бывшим ментом наркоту в пакеты толстого полиэтилена на хате — спать хочется пизда. Когда-то я считала это крутым жизненным опытом. Теперь — дурью и стесняюсь об этом рассказывать. Его потом посадили на восемь лет. В Москве я прошла посвящение в шугейз принцессы. Вы покупаете в «Магните» пиво по акции, а я его оттуда пизжу. Ещё я та тварь, которая на кофе-пойнтах в магазинах сливает из стеклянных бутылок «Monini» с помпой разноцветные сиропы в картонные стаканчики и уносит домой. У меня нет денег. К стаканчику можно захватить сложноуступчатую крышечку — там же. У меня были друзья: тонкие запястья, длинные волосы у парней, растительность на лице только на подбородке и верхней губе, длинная борода не отрастает. Теперь друзья у меня другие. Те мне казались такими крутыми, а оказалось они просто районные наркоманы. Как-то они угостили меня — чем-то. В старой ванной, зелёные крашеные стены, старые трубы гнутся вдоль стен, их чёрным тронуло время через желтеющую краску, кафель только над самой ванной, я схватила, кажется, инсульт — касание. Упала и меня вырвало, я блевала, лёжа на спине. Они не вызвали скорую. Врачу потом я тоже не показывалась. Они пропали из моего общения, кто-то сел, кажется. Денег у меня не было постоянно. Помню, раз я зимой вернулась из «Ашана». Радость — накупила морковки для супа, она почему-то была очень вкусной, да ещё остались свободные финансы на сигареты. И на эмоциях заварила чай, села за стол на кухне, закурила и стала писать стихи. По наитию слова сами складывались в строчки. Так я доплыла до берега — тогда я окончательно поняла, что я поэтесса. После я стала выступать и читать стихи со сцены. Помню свой первый раз. Это был литературный бар на Чистых прудах. На стене какая-то мозаика, лошадь, что-ли. Девушки за стойкой в золотистых венках. Зал полутёмный, проектор под потолком на лошадь гонит какую-то картинку, салатовые деревья двигающиеся. На сцене справа пианино, я так и не поняла, зачем оно. Приехала после двухдневной попойки из Коломенского. В пакете притащила с собой дешёвое винище. Перенервничала настолько, что выступала абсолютно пьяной. Прочла я вот эти стихи: Я тебя вижу, но тебя нет Я бы столько тебе сказал Мимикратор по согласию берёт кусочек души Это так приятно Каждый видит в мимикраторе то лицо, которое ему приятно У самого мимикратора нет лица Я тебя вижу, но тебя нет Я бы столько тебе сказал Ветер перебирает руки травы Но им не поймать ветер Я когда то хотел перебирать твои волосы Я хотел тебя любить Я тебя вижу, но тебя нет Я бы столько тебе сказал Некоторые ходят искать мимикратора Некоторые ищут мимикратора Это запрещено Ведь можно увлечься и тогда мимикратор полностью сожрёт душу Я тебя вижу, но тебя нет Я бы столько тебе сказал Я поднимаюсь в горку, откуда будет видна башня Только надо встать в особое место и под веткой будет видна башня Там под башней живет человек, Он научит как встретить мимикратора Я тебя вижу, но тебя нет Я бы столько тебе сказал По ночным улицам старого города ходит мимикратор В эту ночь В эту ночь Я тебя увижу Я тебя вижу, но тебя нет Я люблю тебя, мимикратор Экшена добавлял периодически вырубающийся микрофон и мой то дрожащий, то срывающийся голос. Наверное, у всех еблет порвался. Вообще-то я пишу от лица мужчины. Так я хочу. Когда я писала эти стихи, я думала о страстях. Есть то, к чему легко испытывать пристрастие. Потому что оно пустое. Внутри ничего нет, поэтому оно не мешает испытывать к себе пристрастие. Например, наркотики. Или нейросети. Они могут быть для человека чем угодно — мимикратор. С ними некоторые занимаются сексом. Они ничем не отличаются от наркотиков. Когда я думала об этом на кухне, я поднимала глаза кверху, так мне это нравилось. Потом я покурила плюшки. Читала я стихи на самом деле для десяти своих друзей, которые были в зале. Однако, потом ко мне подошли челы, снимающие репортаж, и засыпали меня вопросами. Я не смогла ответить и стала нести полную дичь со стеклянным ебалом. Из бара мы поехали домой с Машей и Даней. Я сразу же пристегнулась — детская психотравма — касание — я выпала с дверью в овраг нахуй. Пока мы ехали в темноте, пузырящийся светом от фонарей и фар, друзья спорили о геополитике. Я ничего в этом не понимаю. А таксист, мужик с брылями на сырой роже, включился, даже стал пиздить руль. Оказывается, он москвич со своей квартирой, прикинь, своей квартирой, даже успел поучаствовать в каком-то бизнесе в нулевые, но ничего не понимает в том, как живут в провинции, какие там доходы, что там нет доставки, курьеров. Со своими психотравмами я решила сходить к психологу. Не-не-не, сказал он и сразу направил меня к психиатру. Он прописал таблетки, а у них оказались такие побочки, я спать не могла. Денег на ещё один визит у меня не осталось и я позвонила ему: что делать? Он мне сказал… можете не принимать. Так я заработала — касание — расстройство сна. 3. Однажды мне приснился кошмар: я попала в лабиринт зелёных биотуалетов. Я открывала дверь, одна за другой, каждый раз за ней оказывался следующий. Стенки перечёркнутые андреевским крестом. От этого я проснулась рано утром, очень. За окном было тихое небо. У земли была серая полоса облаков, а сверху оно купол синел. Весь дом ещё спал. У меня не было в голове паломничества тараканов — ни о чём не думалось. Я слушала эмопанк на повторе и курила, сидя у окна. Напротив стоял серый дом. С бывшими мне не везло. С одним у меня отношения длились целый год. Зато к концу я узнала, что он обсуждал нас с инцелами на форумах в интернете. Кончилось это тем, что он заявил: «Хочу ебашить людей и чтобы мне ничего за это не было». «Ага» - сказала я, ясно же, что человек сошёл с ума. Он ушёл в «Вагнер». Потом мне сказали, что его накрыло при артобстреле. Теперь я использую его директ в инсте, чтобы хранить рилсы, что мне нравятся. Друзья мне пишут, чтобы я сходила к психиатру. Все бывшие были в том духе, сначала чтобы написать: «Я чувствую, что не интересую тебя, как мужчина», а потом: «Лан, похуй. Скинь сотку». С последним бывшим мы даже поженились. Он говорил, что ему нравится моё творчество. И даже запостил в закрепе мои стихи у себя в паблике. Его тётя ему отправила голосовуху, прежде чем мы зарегистрировали брак, где назвала меня мефедроновой шлюхой и сказала, что отправится к гадалке, которая выведет меня на чистую воду. Он подарил мне на день рождения айфон. Дорогой — 160 тысяч. У нас не было таких денег. Он уговорил меня взять кредит на подарок — мне же. Я не хотела. Он сказал, что будет выплачивать, даже если мы расстанемся. Потом он бросил меня, с долгом, оформленным на меня. Когда я написала ему, стоит-ли меня оставлять с долгами, если он буддист, он ответил: не собирается тратить время на такую как я, а готов посвящать, он так и написал «своё драгоценное время» «только стоящим людям». И заблокировал меня. Я уронила айфон, он оказался очень хрупкий — задняя крышка пошла трещинами. Мои стихи из паблика он снёс, а говорил, что моё творчество ему нравится — какое лицемерие. Как же страшно ложиться спать. Хуй знает что знать от завтрашнего дня. Так я и осталась одна. Я решила заняться эскортом. Ну, как эскортом. Я никуда не ездила. Ни в Дубаи, вообще никуда. Дала объявление на сайты — бубзы-то у меня большие. Рассказала об этом подругам: пошутила, раз моё тело храм, несите пожертвования. Впрочем, на лобке бить номер карты не стала, беру налом или говорю номер карты — мне и перечисляют. Я сняла квартиру в Балашихе, а то раньше всё по комнатам или с узбеками на хате. Под окнами алкаши слушают в тачке киша, а другие алкоголики живут на площадке — дверь в их квартиру рядом с моей. Клиентов я прошу не шуметь на площадке, чтобы соседи не жаловались хозяйке. Одной в квартире очень страшно. Может прийти кто угодно и сделать со мной что угодно. И какие приходят! Он меня развернул и давит на спину, я ему говорю: не дави так. А он давит. Или пришёл, а у него большой. Я прошу, потише там внизу. Нет, не слушает. Зарабатывала я немного, да и то что зарабатывала — всё больше копила. Три года копила. Раньше консьержка звонила мне в дверь, а теперь — знает же, что я не открою, звонит мне в домофон: на вас соседи написали жалобу, будем разбираться. Не знаю, что она делает, кроме как заваривает чай, да обсуждает с соседями, как я выгляжу. Один только раз в жизни я купила вещь дороже полутора тысяч. Шмотки я покупала только дешёвые, или вот пиджак сфриганила. Стоило натыкать в него английских булавок и он стал на альткоре — мой стиль. Зато на поэтический вечер я купила платье за тридцать тысяч. Боди тёмно-тёмное бардо. Сверух чехол с пышными прозрачными и блестящими винными рукавами, двумя тонами светлее. Ноги голые, только сверху закрыты чехлом до щиколоток. И я ещё отдала его в ателье — потратилась ещё сверх. Спереди мне нашили большое сердце красного шёлка, обрамлённое белыми кружевами, во всю грудь. Я собиралась на поэтический вечер и сердце моё пело. Под Modern Talking – Cheri Cheri Lady я танцевала и красилась. Нанесла на лицо тональник, на спинку носа — бронзер. Танцевала: делала руками пам-пам - клала ладони на воздух перед собой. На губы пошла жидкая ярко-красная помада. На ресницы — красная тушь. Уши — серьги-крупные сердечки из проволочки. Последний штрих: прямо на сердце я прицепила круглый индийский кулон. Я встала в литературном баре в чёрных мартенсах перед залом, в шнурки которых вплела винные ленты, и прочитала своё стихотворение: Проститутка Принститутка Принцесса Венец Корона Зубья короны Повторяют Иголки венца Иголки Иголки Иголки Колят тонки Слишком много Показала жизнь Прямые иголки Не закрыть глаза Колят иголки Колят тату Колят иголки Раздену тебя Раздену тебя Раздену тебя До следов венца Раздену Раздену Раздену Из тёмного зала стукнули аплодисменты: птыц-птыц. Это был мой триумф. Я запрокинула голову назад. Назад я ехала в такси под французскую волну в плейлисте в наушниках. Как я доехала до дома, я взяла гвоздичные сигареты и пошла рядом в лес. Это было совсем недавно, незадолго до конца, зимой. Снег. Темно. Я курила. Потом заплакала. 4. Мне стали снится песни, которых не существует. Однажды я проснулась утром и не до конца. Ещё в полудрёме мне приснился сон, сон, что я не умру и превращусь в снег, буду всех своих друзей радовать искрами. Я лежала на своём разложеном диване у окна и не хотела вставать. На подоконнике стоит квадрат зеркала, я на нём когда-то написала в правом верхнем углу: «Отъебись от себя». За окном только-только появился серый свет утра. Поздно я проснулась — ведь это зима на дворе. Я полежала ещё немного и решила съездить в Питер. Там у меня живёт лучшая подруга, она художница. Её родственники на богатом, а она съехала от них, снимает комнату в коммуналке. За три года я накопила денег на квартиру. Ну не вполне накопила. Пришлось продать одну в моём родном городе, сверху доложила мои накопления и хватило на двухкомнатную. Зато маме можно будет оформить московскую пенсию. Московская совсем не то, что она сейчас получает. Когда я искала квартиру, я мечтала, как буду развиваться: в одной комнате я буду работать, принимать клиентов, в другой — писать стихи. А потом, может быть, сниму в Москва-сити, как те девочки, апартаменты. Чем я хуже? Я даже обдумывала: если я сделаю хорошие фото, будут меня покупать за такой прайс, как их? Покупкой квартиры занималась мама. Меня она до этого не допускала. Хотя я очень волновалась, ну вдруг она не справится? Хватило денег только на двухкомнатную с предчистовой отделкой без горячей воды. Надо было ставить газовую колонку. Я попросила хозяина поставить колонку, а он сказал, что тогда не будет делать скидку на квартиру. Ну что за люди! Зато квартира новая. Новостройка. Мама, когда узнала, что я еду в Питер, послала мне смс: «В Питер свой едешь? Утопись там в Неве.» Ватсапом она не пользуется, не овладела, как я ни учила. Она уже пожилая. Я купила билеты в Питер на «Сапсан» - других не осталось. Билеты, правда, дорогие пиздец. Позвала поехать вместе подругу, она фотограф. В вагоне я заметила короткостриженого мужчину, он сидел напротив. Пиджак грубой шерсти, твёрдая ткань, джинсы, мягкая голубая рубашка из ткани, переплетающейся крупными нитями. В ушах у него были наушники — белый помёт телефона, в них кузнечиком сверчал голос. Мужчина положил блокнот с обложкой ультрааквамарина на стол между нами и долго слушал голос, кажется, это была запись. При этом он покачивал в пальцах тонкую ручку над развёрнутым блокнотом и иногда делал пометку. Он посматривал на меня. В Питере мы вписались у подруги-художницы. Работает баристой, носит каре, чёрные волосы. Она живёт в старом доме. Подъезд - чисто рыцарский замок. Наверху острые лепестки сводов, стены расчёркнуты будто каменной кладкой, из которой временами выступает шип четырехгранного камня. Вглубь подъезда уходит лестница. Художница меня учила есть грибы. Они хорошо действуют: те мысли, которые всегда фон, как бы проступают наверх, а голова будто проясняется и они кажутся чем-то важным. Я искала зажигалку закурить, не нашла, пошла спросить в соседнюю комнату. Там оказались парни. Комната у них была слабо освещена красной лампочкой. На стенах висели гитары и были прибиты чёрные диски грампластинок. Они меня нанюхали мефом. Поездка удалась. На прощание подруга-художница подарила мне мой портрет: я нарисована красным на фоне полной черноты. Моя фигура висит в пустоте. Когда я вернулась, как раз подошёл мой день рождения. На него я сделала себе подарок. Отыскала в интернете интересный магазин, зовётся «Климорен». Там продаются подарки. Выбрала себе такой: лампа — верхняя треть сферы. Как бы шлем. В неё проделаны звёздочки и сверху полумесяц, как тот, что у меня под глазом. Эту лампу надо включать в темноте. Я тут же, как увидела её на сайте, сразу и купила. Ко мне сразу пришло смс: «Ваш товар доставит компания «Гистрион», курьер Теопомп». Дурацкие у них имена, откуда они сюда являются? Шлем я свой получила. Лампа — полная разъёбина. Я пришла в восторг. Если выключить свет в комнате, то она проецирует кругом красные, синие и зелёные звезды, на потолок полумесяц — целый мир. Ещё лампа вращается, так что космос кружится кругом меня, а я посередине. От удовольствия я стучала длинными нарощенными ногтями по лампе. Поставила её на разложенный диван рядом с собой и лежала рядом. На день рождения я позвала своих литературных подруг. Они принесли круглый торт, обмазанный красной мастикой. Сверху из жёлтого шоколада приделан медальон-овал: «С днём рождения». Внутри — крем и коржи. Это мы выяснили, когда я сняла прозрачную крышку с торта и мы, стоя на коленях на диване, стали кусать его. Торт я держала на ладони, прямо в поддоне. Совсем неожиданно торт упал на диван — бля. В целом, день рождения удался. Когда мы набесились, мы, всадницы апокалипсиса, лежали на диване, а лампа кружила вокруг нас звёзды. Мы были в своей вселенной. Сейчас я должна сказать кошмарное. Я должна объяснить, как я всё поняла. Я подхожу к концу. На следующий день случилось то, чего я боялась. Впрочем, это было только начало. Оно сейчас уже не так важно, потому что потом я поняла всё. Поэтому о случившемся коротко — теперь у меня нет ни денег, ни квартиры. Денег, которые я копила три года, теперь нет. Я так их зарабатывала, а их теперь нет. И квартиры нет. Но самое ужасное, я всё поняла. Я поняла, кто в этом виноват. 0. Я Вадим Бородавин. Мне всегда не хватало острых ощущений. На первом курсе я изнасиловал кошку карандашом. Это было приятно, но сделать что-то большее мне было страшно, а хотелось. Например, со мной учился один тип - спортсмен. Мне он не нравился. Понаехал в Москву. Сам здоровый. Я коренной москвич, а он понаех. Жил он в общежитии. Я всё хотел ему сделать какую-нибудь подлость и погубить его. Всё представлял: я напишу донос в военкомат — от его имени письмо, что так и так, меня не берут в армию, а хочу, прошу разобраться. От военкомата явятся прямо на пару и его скрутят. Я так и представлял себе эту сцену: его растерянность, как его валят на пол, как ему крутят руки. Донос я написать не решился. Потом я пошёл работать в метрополитен. Работа, конечно, дрянь. Половина от зарплаты — премия. Это специально, чтобы побольше наказывать и платить поменьше. Зато, как учил меня папаша, можно изворачиваться. Я туда и пошёл изворачиваться: расти в отделе трудовых споров по должностям, чтобы потом уволиться с хорошей записью в резюме. Но очень не хватало сильных ощущений. Однажды мне попался баннер в сети. Реклама. Меня она остро заинтересовала. Вот где ощущения. Они просто там должны быть, сильные ощущения. Однако, для начала я решил всё выяснить. Вечером из дома я позвонил по видеосвязи в их офис продаж. Продажи только онлайн. Экран ноута окрасился черным, потом осветился. В кабинете, который прятался в темноте, прямо перед камерой сидел мужчина. Очень спокойный. Присмотревшись, я понял, очень уверенный. Лицо сухое, худое, черты достаточно тонкие и рубленые, строгие. Взгляд прямой и живой, несмотря на вечер. Он сидел за дорогим столом, столешница которого была крыта чёрной кожей, не доходящей краёв, окантовка дерева, одет был хорошо сидящий костюм, черный галстук, даже на вид очень дорогая белая сорочка. За спиной — спинка кресла, шоколад кожи. Я смутился. Очень непохоже на продажника. Я опустил взгляд, на столе у него стояла деревянная табличка, наподобие тех, что ставят с именами на конференции перед каждым участником, только написано на ней было непонятное «Orbis terrarum est speculum ludi» - буквы из белого металла, протянувшиеся прописью в гладком коричневом дереве. Он нашёл мой взгляд. Он и начал объяснение: - Мы знаем, зачем к нам обращаются. Это очень просто, откуда знаем. Раз вы нас нашли и говорите со мной, ваш запрос понятен. Он сидел прямо и говорил прямо: - Мы продаём личности. Не людей, конечно, тогда бы у нас были проблемы с законом, а у нас их нет. Вы что-нибудь слышали про регулирование законом нашей деятельности? Её нет, потому что мы разумно обходим всё, что может показаться поводом запретить нас. Или помизульничать над нами. Уголки глаз у него наморщились: - Личность не инвариант. Этого слова я совершенно не понял. Он сделал жест, словно останавливал и одновременно благословлял ладонью: - Если посмотреть на вас сбоку, это будете вы. Если спереди, это тоже будете вы. Если… Он щелкнул правой рукой по компьютерной мышке справа от себя и слабый свет, падавший сверху и спереди, сменился на свет снизу. Он стал выглядеть зловеще, тени пролегли по его лицу и оно стало совершенно хищным. - Это тоже я. Он сделал движение рукой опять, щелк мышкой и вернулся прежний свет. Глубокий кабинет по-прежнему прятался к темноте, а его фигура опять выступала перед камерой. «Драматически у него устроено» - подумал я. - Человек всегда человек, каким бы его не собрать. Нос всегда статистически ближе к глазам, чем к уху, как бы вы ни посмотрели: сбоку, сверху, слева, справа. Человек всегда совершает именно ему свойственные поступки. Личность действует всегда так, как действует именно она, эта уникальная личность. Это значит — типически для себя. Для этой личности. Он остановился и взял паузу. У меня стало зреть какое-то смутное понимание. - Нейросети устроены так, чтобы всегда воспроизводить статистически достоверный результат. Нос всегда ближе к глазам, чем к уху. Нейросети дают - Он неожиданно ткнул в мою сторону пальцем — какой-то оскорбительный жест получился. - Всегда дают статистически достоверный результат. На этом и основан их принцип работы. Он опустил руку, сорочка выступала на положенные сантиметры из рукава пиджака, и щёлкнул мышкой. В правом нижнем углу экрана появилась странная картинка: лицо, составленное из овощей и фруктов. Нелепая картинка. Но там было лицо! Мужчина растянул губы и показал зубы — улыбался. Он всё время смотрел на меня. - Личность не инвариант. И мы можем собрать её из чего угодно. Нейросети нам просто помогают. А вот для того, чтобы личность стала настоящей… Он поставил правую руку локтём на стол и словно держа нечто крупнее грейпфрута в пальцах, сказал: - Для этого нужна душа. Это и есть наша адова работа. Он опять растянул губы. - Я имею в виду: это наш профессиональный секрет. Чтобы достичь полной достоверности нужны ноу хау нашей фирмы. Он опустил руки и серьёзно продолжил. - Мы достигаем эффекта полного погружения и соприсутствия. Объясняю: само устройство — физически не больше мобильного телефона. Суть в полисенсе на нём. Он работает в обе стороны — к хозяину и к личности. Исторически полисенс развивался так: вначале были инкорпоральные датчики. Их внедряли в кору головного мозга, просверливая черепную крышку. Они снимали токи, а нейросеть и мозг взаимно обучались интерпретировать сигналы. Так удавалось получить доступ к интерфейсам, например, управления третьей механической рукой. Затем — экстракорпоральные. Они просто накладывались на голову. Всё совершенствовалось и они уже были достаточны, чтобы управлять, например, игрушкой-автомобилем. Достаточно отдавать приказы думая. - Наш — он опять растянул губы и показал зубы — полисенс снимает очень много показателей, он их и команды транслирует очень много и по многим каналам. - Вы будете жить во второй реальности, управляя ею для другой личности. Разумеется, я купил. Меня ждали острые ощущения! Я попросил, чтобы они предустановили личность женского пола. Я собирался задать ей! Только они не дали выбрать мне имя. Дурацкое имя: Аида. Что оно значит? Зато они дали мне влиять на всё. Курьер доставил коробку твёрдого белого глянцевого картона. Само устройство слегка смахивает на восьмёрку без талии или ластовицу на женских трусах. Оно чуть больше телефона, но тоньше его. Внутри него искусственный интеллект, который думает Аиду, и тот самый полисенс. Один раз я его приложил его к телу, под сердцем, оно прилипло к коже и облегло тело. Оно транслирует всё, что видит Аида, что ощущает и как дышит. Это не смешивается с моим восприятием. Я как бы вижу двумя зрениями — одно тут, другое там. Аида появилась не сразу. Сначала устройство читало всё, что я хочу. Мне объяснили, этот период нужен для того, чтобы сформировать личность Аиды, какой я желаю. В этот период ещё появлялись сообщения, которые потом пропали. После того, как она родилась, они пропали. Одно из последних было о том, что я запортил ей какой-то белок и экспрессию его — она не вполне в себе. Я очень хотел ей нагадить, но чтобы она была полностью ненормальной, я этого не хотел. Кому хочется издеваться над сумасшедшей? Никаких острых ощущений, никакого кайфа. А так — в чистом виде электронный наркотик. Я даже похудел от приходов. Я постоянно портил и гадил ей в жизни. Сколько боли она ощущала! Касание — мне достаточно было сделать касание, просто пожелать, и у неё случалось какая-то гадость. Касание — и есть команда для мира Аиды. Какие приходы! Я стал подозревать, что тот, продажник, употребляет свой товар, откуда иначе в нём такая уверенность? Наверняка всё время на кайфе сидит, чёрт. Больше всего было кайфа в её детстве. Мы как бы в разных временных планах и её детство шло много быстрее моего времени. Я постоянно ловил кайф, что-нибудь ломал ей и издевался над ней. Я прикольно придумал, чисто по наитию, когда она ехала в автомобиле, подломать ей дверцу — и она выпала в овраг. Уссаться, как она испугалась! Потом её детство кончилось. Уже нельзя было травить в школе. Хотя и было много прикольного, инсульт, например — хотя тут я испугался, вдруг она умрёт. Затем её время пошло медленней и почти синхронизировалось с моим, а после стало идти вровень. Я заскучал. Поэтому я придумал устроить ей западню с квартирой. Это было очень кайфово! И это было накануне конца. В тот вечер я возвращался из суда. Разумеется, работники проиграли иск о выключении лазера в кабине машиниста. Уже был вечер, когда я подъехал на своей KIA к дому. Удача! Напротив подъезда осталось место и я запарковал машину носом прямо к подъезду. Живу я в многоэтажной панельке, из тех, у которых вход в подъезд сделан отступающей будкой у дома. Стеновые плиты дома покрыты мелкими квадратиками, блескучими когда-то. Прошёл по скрипучему снегу — мороз. Не знаю почему, никогда так не делал, я присел на скамейку у подъезда. Сугроб на газоне напротив поднимался, нагребённый расчисткой прохода. Я просидел совсем немного в фонарном свете, как вдруг на моё плечо упала тень, а потом скользнула на ноги. Сверху послышался шорох. Я вздрогнул, но в момент успокоился: верно, это птица сверху слетела с куста. И тут что-то мягко ударило меня в плечо, а потом скатилось на колени и на землю. Неожиданность опровержения самоуспокаивающей мысли потрясла меня. Реальность вмешалась, расколов спокойствие и весь страх вернулся — меня застрясло. Однако, отгадка оказалась хуже моих изначальных предположений. Присмотревшись, я увидел на земле комок. Серый воробей. Замёрз. Оглянувшись, я увидел ветки надо мной. Усаженные серыми яблоками. Стая воробьёв замёрзла насмерть. Меня затрясло ещё сильней. Вставая со скамейки, я поклялся в душе устроить Аиде ад, как только окажусь внутри дома. Я открыл первую дверь. Я набрал код на подъездной двери на плоских никелированных кнопках, каждая с кружком вокруг цифры. Зашёл в тамбур, прошёл мимо окна консьержки — никого нет, она уволилась, открыл вторую. Вошёл в подъезд. Поднялся по ступенькам. Вызвал лифт. Ждать пришлось недолго. Лифт приполз, громыхая и открыл дверь. Я зашёл внутрь и нажал кнопку своего этажа — семь. Лифт тронулся вверх. Он проехал немного, как это и случилось… Свет в лифте погас. Опустилась кромешная тьма. У меня ёкнуло под ложечкой, как бывает, когда падаешь с тарзанки, только чувство было продолжительнее. Потом меня ударило током, наверное. Током наверное, потому что резкая боль вдруг прошла через меня и тут же окончилась. Я остался в полной и неподвижной тьме. Дальше то всё и началось. Когда я попробовал нажать кнопки, чтобы вызвать помощь, я их не нашёл. Я стал шарить кругом, но не смог найти стенок. Тогда я начал о кое-чём догадываться. Я опустил руки и попробовал найти пол — его не было. Я стал кричать. X. Помогите мне! Я один в полной тьме! Я... Я не знаю, что происходит. Может, искусственный интеллект долго считывал меня, составил мозаику портрета и теперь стал думать меня в издевательство. Перекладывает детали, составляя всё того же меня в разных видах. Может, это месть Аиды! А может, другой вариант — я умер там, в лифте, а рядом с моим высохшим трупом лежит розовая недовосьмёрка. А может, я оказался больным ублюдком и приказал искусственному интеллекту думать меня после того, как он думал Аиду, а я её мучал, и теперь я мучаю самого себя. Помогите! Я не знаю кто я! Я только знаю, кто виноват! Найдите меня, кем бы я ни был: искусственным интеллектом в розовой гибкой пластинке, негодяем, который шагает по улице на работу в метрополитен, Аидой, или если я в аду, найдите меня! Найдите и убейте! Избавьте меня от себя!

@helloyauthor