Heart of Gold.

      Яркие огни, шепотки слева и справа, исходящие от небольших групп людей, перекрывались музыкой. Рояль и скрипки. Сочетание, которое Бутхилл всегда находил излишне помпезным, как и все это место, собственно. Он хмуро обвел взглядом помещение. Золотая лепнина, резные колонны и пол, в котором, при большом желании, можно разглядеть собственное отражение. Мужчины во фраках и дамы в дразнящих чужую фантазию нарядах. Звон бокалов и стук каблуков, тихий смех то тут, то там. И толпы снующих официантов с подносами. Еда и напитки для дорогих гостей.       Все вокруг — сплошные маски. Такие разные, но такие одинаковые. Он поправил натянутые на руки перчатки. Мужчина не чувствовал от них неудобства. Ничего не чувствовал. Но люди часто так делают, а ему нужно быть похожим на человека. Хотя бы похожим. Нужно сливаться с толпой и быть незаметным.       От пузырьков шампанского хотелось блевать, от наигранных улыбок и приторной вежливости — тоже. Он притворялся, прикидывался самым галантным и убежденным джентльменом, какого в принципе мог из себя представить. Бродил по чертовому залу, выцепляя каждого охранника из КММ взглядом. Каждое оружие, спрятанное за спиной. Каждое потенциальное укрытие. Его взгляд блуждал, шаги на автомате были непривычно тихими и не звенели шпорами, словно это вообще был не он, а кто-то другой.       Кто-то врезался в него, но он бы этого не заметил, если бы не тихий удивленный вздох и дробное стучание каблучков — звуки попытки удержания равновесия. Он галантно подхватил незнакомку под локоть, помогая ей не грохнуться на пол, уже готов был процедить вызубренную наизусть приторную фразу, наигранное беспокойство, но слова застряли в глотке и не пожелали выходить.       Пшеничные глаза в прорезях темной ткани, изящные пальцы, скрытые за черным кружевом, и аромат. Тот, который он не ощущал уже так давно. Тот, который раньше заставлял сходить с ума. Тот, что сводил с ума снова, но уже прямо сейчас.       Его стальная ладонь легла на ее поясницу, мягко, осторожно, просто стремясь поддержать. Имя почти сорвалось с губ, но угасло внутри, отгоняемое осторожным покачиванием головы. Он не узнал бы ее, не увидь он этих глаз, что сейчас глядели на него так, будто принадлежали мертвецу.       Играла музыка, но ее было практически не услышать. В голове шумели воронами сотни мыслей, а руки никак не желали отпустить. Она взялась за его ладонь, улыбнулась, но улыбка не тронула глаз. Повела его за собой в толпу.       Он бы хотел ощутить, как она сжимает его плечо, как пальцы ее тонут в его ладони, но чертова сталь ничего не чувствовала. Хотелось сказать, что ему жаль. Хотелось услышать ее голос, но девушка молчала. Смотрела в его глаза и молчала, двигалась с ним в унисон, а в голове пульсирует мысль: достаточно ли осторожен? Достаточно ли бережно держу? Не больно ли ей? Бутхилл бы спросил, но ответит ли она?       Мужчина уже совсем не слышал музыки, не видел ничего вокруг, лишь ее взгляд, кислотой сжигающий разум. В нем не было веселья, не было задора. Не было жизни. Отстраненная апатия. Он сделал это с ней? Он ли виноват в том, что она увядает и гаснет в его руках? Бутхилл вел ее в плавном танце и ненавидел себя за то, что натворил. В ее ушке, едва заметная за длинной копной, почти настоящих, черных как вороное крыло, волос, золотая звезда на тонкой цепочке. Блестит, отражая свет канделябров, дразнит.       Музыка заканчивается, до слуха летят приглушенные аплодисменты. Она останавливается и выскальзывает из рук. Бутхилл практически ощущает, как стальные ладони покрываются инеем. Девушка разворачивается, уже намереваясь уйти, но он подхватывает ее тонкое запястье, тянет на себя, в попытке остановить.       — Постой, — ковбой практически шепчет, голосовые связки напрягаются, словно их тянут клещами, голос хрипит, дрожит, не слушается, — Не уходи. Позволь мне все объяснить.       Ярла молчит. Смотрит на него и ждет. Ему кажется, что это хороший знак.       — Встретимся на балконе в дальней части зала, через десять минут?       Ярла кивает. Делает шаг к нему и целует в щеку. Внутри все переворачивается, воет, кричит, стонет. Просит, нет, требует, схватить, уволочь, не пустить, не отдавать. Девушка отступает и скрывается в толпе. Бутхилл остается на месте, щека горит и дыхание все никак не выравнивается.       Бутхилл ждет. Проходят минуты, медленные, мучительные минуты. В его голове полный бардак. Он не знает, что сказать. А если быть точным, как сказать. Как объяснить ей все и не потерять. Как доказать, что он глупец и жалеет о том, что нарушил слово. Жалеет так сильно, что иногда кажется, будто все шестеренки болят.       Он стоит и смотрит в ночное небо, музыка за спиной глухая, так же как и голоса. Чертовы скрипки бьют по ушам, выскребают внутри черепушки любые бессвязные слова, что вспышками возникают и тут же гаснут. Потому что их недостаточно. И каких, черт возьми, слов будет достаточно?       Время идет, мужчина все еще один. Обмануть себя, что десять минут еще не прошло, уже не получается. Хмуро смотрит на обтянутые грубой тканью руки, по истерзанным острыми зубами губам уже практически течет кровь. За спиной шум и суета, но ковбой не сразу понимает, что она уже совсем другая. Не веселая и беззаботная, а тревожная и совершенно точно не предвещающая ничего хорошего.       Ковбой краем глаза выглядывает в зал. Бесчисленная охрана из КММ обыскивает каждого гостя, каждую придворную даму, каждого дрожащего официанта с трясущимся подносом. Вокруг бегает толстый низкий мужичок средних лет, дышит тяжело, пыхтит как паровоз, словно не топчется практически на месте, а участвует в жаркой погоне.       — Украли, прямо из-под носа украли, негодяи! Ищите, за что же я вам плачу, если у вас прямо перед лицом такое безобразие!       Бутхилл хочет выругаться себе под нос. Натягивает шляпу получше, подходит к перилам и перемахивает через них вниз. И пусть балкон чертовски высоко, ему плевать, сколько там до земли. Ему хочется пробить телом чужую крышу, упасть мордой в пол и, подняв взгляд, увидеть маленькую беловласую девчонку, глядящую на него из-под жесткой кровати.       Фрак летит в ближайшую помойку, шпоры привычно звенят, каждый шаг делая громче, привлекая внимание. Бутхилл заваливается в бар для наемников, берет с десяток бутылок и пьет, пока глаза не застилает туман, а голова не начинает болеть. Он бредет к своему кораблю, не шатаясь и не спотыкаясь. Его телу плевать на количество алкоголя. Он не чувствует слабости, тошноты. Внутри пусто. Механизмы работают исправно, ковбой не ощущает ничего.       Мужчина плюхается в кресло, в сердцах швыряя шляпу на панель управления. Хочется ударить по ней, но тогда ему отсюда не улететь. Повредить панель управления — глупая затея. Импульс, который нужно подавить. В глазах немного двоится, а потому он не сразу понимает, что что-то не так. Не сразу за густым перегаром ощущает тонкий аромат. Почти выветрившийся. Почти пропавший. Киборг подскакивает на ноги и вихрем проносится по всем каютам, по каждому уголку, но корабль пуст и он на нем один.       Показалось? Что ж, вполне может быть. Он вернулся обратно. Рухнул в кресло и уронил лицо в ладони. Холодные и жесткие, неспособные ни на что, кроме убийств. Ковбой тяжело вздыхает, потирает глаза, с силой давя на веки, под ними плывут круги. После чего принимается вбивать координаты. Руки тянутся к кнопкам, но замирают на месте. Дорогой, но потрепанный шелк. Выцветшие пятна крови, блестящий золотом шнурок. Внутри тихо тикает, знакомо щелкает. Слюна скапливается во рту, он облизывает пересохшие губы и тянет за шнурок. Золотое Сердце блестит, отражая тусклый свет лампы. На панели управления маленький белый листок. Буквы пляшут, размытые, перед немного более влажными, чем можно было оправдать, глазами.       «Когда придет время.»