— Господи, девочка, ты меня напугала, — со стороны двери раздается знакомый голос, — хотя бы объясни, что случилось. Я чуть с ума не сошел.
Джесур врывается в палату, которую она делит с ещё одной девушкой, ровно в девять утра. Еще в два часа ночи его разбудило сообщение от Аси, в котором она просила забрать её утром из больницы и никому об этом не говорить. Весь остаток ночи он провел в тихой панике, безрезультатно пытаясь до неё дозвониться.
Аси выглядит так, как будто рыдала три дня без остановки. На бледном лице ярко выделяются синие тени под красными опухшими глазами.
— Что, черт возьми, произошло? Почему нельзя никому говорить?
Она поднимается с больничной кровати, и он замечает, что она в домашней одежде. Не в той, в которой она обычно ходит в особняке у Сойсаланов, а в старом потрепанном спортивном костюме, знакомом ему ещё с тех пор, когда они на самом деле жили в одном доме. Значит она попала в больницу прямо из их старого района. На её правой руке виднеется пластырь — там явно была капельница. Никуда не уходившая с ночи паника нарастает, но Аси прерывает его прежде, чем он успевает продолжить допрос:
— Я расскажу тебе по дороге, — голос хриплый, усталый, но
не пустой, — ты не захватил мне обувь?
Он было открывает рот, чтобы напомнить, что в её сообщении было меньше десяти слов и ни одного про обувь, но Аси оказывается быстрее:
— Точно, да, прости, я же не просила ничего приносить, — она обнимает себя руками, пытаясь еще сильнее закутаться в свою толстовку, — совсем не помню, что я успела написать тебе вчера. Пойдем.
Всю дорогу до дома она молчит. Она молчит пока они идут по светлому коридору больницы, молчит в машине, молчит, когда они заходят во двор. И уже когда она падает на диван в их маленькой гостиной и обессиленно утыкается лицом в колени, он не выдерживает:
— Господи, Аси, да что случилось? Ты выглядишь так как будто кто-то умер. — возможно он преувеличивает. Возможно — нет. В их жизнях вообще осталось мало невозможного.
Она поднимает на него нечитаемый взгляд, и тут же переводит его на стену, где все еще висят медицинские дела детей, получивших органы Умута, чтобы продолжать жить.
Ну, почти все.
— Нет. Нет, в этот раз никто не умер. — Аси трет лицо руками, — совсем наоборот. Я… беременна.
— Ты? Ты что? Как? А больница? — до него доходит медленно, но когда наконец доходит, — Аси, сестренка, ты в порядке?
И впервые за все утро он видит, как приподнимаются уголки её губ.
— Да,
мы оба в порядке.
***
Сцена в кабинете у врача напоминает ту, которая произошла чуть более суток часов назад, но в этот раз Аси вглядывается в изображение на мониторе так, что в глазах начинает рябить.
- Как я уже и сказала, нет никаких причин волноваться — спазмы абсолютно нормальны в первом триместре.
Доктор повторяет это уже в третий раз, но Аси нужно знать точно, ей нужно убедиться:
— Вы уверены? — её сдавленный голос почти срывается, слезы до сих пор не высохли на лице.
- Конечно, до тех пор, пока нет кровянистых выделений мы можем быть абсолютно уверены, что с ребенком все в порядке.
С её ребенком всё в порядке. С её ребенком всё в порядке. С её ребенком всё все в порядке.
— Но я бы все-таки предпочла понаблюдать за вашим состоянием до утра, — продолжает доктор, — судя по результатам анализа крови уровень железа довольно сильно понижен и вам нужно немного отдохнуть. Нервничать сейчас — это последнее дело.
Доктор ободряюще ей улыбается и Аси, почти не может сдержать улыбку в ответ. Как будто камень, не дающий её дышать, наконец убрали с её груди. Как будто сердце снова может полноценно биться и перекачивать кровь.
Её ребенок в порядке. Больше её ничего не нужно, больше ничего не имеет значения.
***
— Так, что мне пришлось написать тебе. Спасибо, что приехал. — закончив свой рассказ, она благодарно хлопает его по руке.
Других вариантов у Аси правда не было. Яман был слишком занят поисками Серхана и попытками держать Рюйю на плаву. А Алаз…
— А Алаз? — Джесур как будто читает её мысли, но его вопрос просто раздирает корку на ещё незажившей ране.
Аси пожимает плечами. Сил рассказывать про их разговор с Алазом уже нет. Да и Джесур, который был свидетелем всего, что творилось последний месяц, наверняка мог сам догадаться, что произошло.
— А что Алаз? — она упрямо рассматривает стену, избегая внимательного взгляда брата.
— Ты говорила с ним? Рассказала про ребенка? — предательские слезы начинают течь по щекам в тысячный раз за сутки, когда Джесур берет её за плечи и поворачивает к себе, — Что? Аси, что он тебе сказал?
— Что он мог сказать, Джесур? Что он мне скажет? Разве он может стать отцом этому ребенку? — она не хочет кричать, но голос срывается.
— Я его… — он порывается встать, но Аси дергает его за руку и усаживает обратно на диван.
- Нет! Не надо. Ты знаешь в каком он состоянии, ты знаешь в каком они все состоянии, — и это правда, Джесур проводил столько же времени с Чаглой сколько она проводила с Алазом. Единственное отличие заключалось в том, что Чагла позволяла себе помочь. Джесур не бился в закрытую дверь.
— Аси! А ты? Ты в каком сейчас состоянии, девочка? Сколько еще раз я буду находить тебя в таком виде из-за него? — он злиться, Аси видит это, и в этот раз его желание защитить её греет душу. Но это лишнее.
— В последний. Я обещаю тебе, это последний раз.
— О чем ты?
— Если он не хочет ребенка — это его выбор. Но я хочу. Я очень хочу. Я знаю, что будет сложно. Я знаю, что мне нужно решить вопрос с работой и что этот дом совсем не подходящее места для младенца, но я что-нибудь придумаю. Я разберусь. Даже если я буду это делать в одиночку.
— Ах, сестренка, что значит в одиночку? Разве можешь ты остаться одна? Я есть, Яман есть, мы всегда будем рядом с тобой.
Она устало вздыхает, чувствуя слабость и легкое головокружение.
— Я думаю, что мне нужно прилечь.
— Да, конечно, — поспешно отвечает Джесур, — конечно, сестренка, иди отдохни. Может потом ты захочешь что-нибудь поесть? Суп? Овощи? Я могу сбегать в магазин за чем-нибудь сладким. Например, сютлач, ты же любишь сютлач? В той пекарне-
И Аси обнимает его, прерывая его судорожную речь.
— Спасибо, — шепчет она, — суп звучит замечательно. И спасибо, что пришел, когда я попросила.
— Конечно, девочка, для чего еще нужна семья?
***
Стук в дверь раздается поздно вечером, когда она уже лежит в кровати и безуспешно пытается уснуть. Джесур провел с ней почти весь день видимо опасался оставлять одну — сходил в магазин за едой, заставил посмотреть с ним какой-то бессмысленно длинный сериал и действительно приготовил суп. Ей удалось выпроводить его только несколько часов назад, напомнив, что он нужен Чагле, а она, Аси, справиться и сама.
Не в первый раз.
Аси идёт к двери, по привычке прихватив с собой нож, и даже боится надеяться, что, открыв дверь, она увидит перед собой Алаза. У нее было много надежд раньше, у нее была надежда вчера на набережной — он разбивает их каждый раз. В их случае надежда опасна.
Картина, которая встречает ее за дверью болезненно знакома. Оглушающее чувство дежавю захватывает её разум. Алаз, стоящий посреди темного двора, выглядит еще хуже, чем вчера на набережной. Щетина отросла, губы искусаны, костяшки пальцев сбиты в кровь, будто он с кем-то дрался.
— Джесур сказал, что ты была в больнице, — говорит он вместо приветствия, — я слышал их разговор с Чаглой.
Конечно же Джесур не смог промолчать, конечно же.
— Это правда, — после этого между ними повисает тяжелое молчание. Аси прекрасно понимает, что подразумевает её ответ. Она знает, о чем именно сейчас думает Алаз. Он думает, что она сделала аборт. Что же ещё, если последнее, что сказала ему вчера на набережной это то, что семьи, которую он так не хочет, у него не будет.
И какая-то часть её с ужасом ожидает увидеть облегчение на его лице.
Но он закрывает глаза, шумно выдыхает и… и это не облегчение. Это боль, это вина, это всё, что угодно, но это не
облегчение. И этот вид, это выражение на его лице одновременно разбивает ей сердце и заставляет его петь.
Глупая, глупая девчонка! Он в который раз пришел к твоим дверям со своими грустными глазами, и ты снова готова все ему простить!
Но сил продолжать эту пытку у неё нет. Она не может, не хочет так наказывать его и себя. Все равно у него это всегда получалось лучше.
— С ребёнком все в порядке, — как только она произносит эти слова, он поднимает глаза на неё, взгляд почти шокированный, будто он ей не верит, и Аси продолжает, — вчера вечером мне стало плохо, болел живот. Я поехала в больницу, оказалось, что нет повода для переживаний, Джесур забрал меня и привез домой. Вот и все.
Она не хочет вдаваться в подробности. Ему не нужно знать, как она испугалась, как молилась, чтобы с ребенком всё было хорошо, как плакала одна, лежа на кушетке в кабинете у врача. Как ей хотелось, чтобы
кто-то был рядом, чтобы
кто-то держал её за руку.
— Аси… — голос у него хриплый, как будто это он проплакал три дня подряд, а не она.
А может так и было? Но сил думать об этом у неё тоже нет.
Они все еще стоят в проеме входной двери, когда она закутывается глубже в
его свою толстовку и говорит:
— Послушай, ты высказал свое мнение по этому поводу еще вчера, но, если вдруг ты не понял, я объясню. Я хочу этого ребенка. Я хочу семью. И я хотела семью с тобой, — голос предательски срывается, — но я справлюсь и одна. Я уже говорила тебе, что я выживу без тебя. И я могу вырастить моего ребенка без тебя. Но я от него не откажусь, не смей меня об этом просить.
Он морщиться, боль и сожаление наполняют его лицо. Она видела этот взгляд прежде, она знает, что он означает — в этот раз она не собирается сдаваться так просто.
— Аси, ты права — я трус. Я испугался. Разве я могу быть отцом, разве может быть у меня семья, когда мой отец… — он не успевает договорить, потому что внезапно, даже для самой себя, Аси толкает его в грудь и почти кричит:
— Ты думаешь я не боюсь? Ты думаешь мне не страшно? Я никогда в жизни не боялась так, как боялась вчера! Я думала, что потеряю его, — Алаз безуспешно пытается схватить её за руки, чтобы притянуть к себе, но она вырывается и захлебываясь криком и слезами продолжает, — Ты слышишь, я думала, что я теряю ребенка! И я была одна! Я была одна! Ты был мне так нужен, а опять была одна!
Когда ему наконец удается схватить её за плечи, одна рука ложиться на талию, а другая поднимается к лицу, чтобы обхватить щеку.
— Прости меня, — он поцелуями пытается стереть соленые слёзы с её лица, — я вел себя как конченный мудак, прости меня, Аси. Милая, я никогда…я никогда больше не оставлю тебя ни на секунду.
— Отпусти! Отпусти меня! — попытка вырваться из его рук бесполезна, он держит её слишком крепко, а она слишком сильно скучала по нему, чтобы прилагать больше усилий.
Последний раз, последняя секунда — и я его оттолкну.
— Ты всегда обещаешь! Сколько раз ты говорил мне, что ты никогда не оставишь меня и снова уходил, как только появлялись проблемы?Сколько? — отчаяние в её голосе ранит его сильнее, чем когда-либо ранил её нож, — Ты думаешь я не вижу, как тебе больно? Ты думаешь,
что мое сердце не разрывается на части, когда я вижу тебя таким, Алаз?
Я люблю тебя слишком сильно, чтобы этого не чувствовать! Но я устала, я устала бороться за тебя одна. Я устала биться в закрытые двери. Я устала постоянно чувствовать себя брошенной. И я не позволю,
слышишь, я не позволю, что бы мой ребенок чувствовал себя также! Так что, если ты хочешь идти — иди, я не буду тебя держать.
— Нет, нет, Аси, любовь моя, я никогда, никогда и никуда больше не уйду, — Алаз держит её лицо в своих ладонях, и
она просто хочет ему поверить, — все, что я вчера тебе наговорил — это мои страхи. Глупая попытка уберечь тебя от моей тьмы. Я обещаю, я никогда больше тебя не оставлю.
Вас не оставлю.
— Я хочу тебе верить, — шепчет она, глядя ему в глаза.
— Я докажу, просто дай мне шанс, милая, я докажу.
И Аси сдается.
И впервые за долгий месяц она чувствует, как его теплые руки прижимают ее к себе, голова утыкается ему в грудь. Она вдыхает родной запах, и-
И вдруг вырывается из его рук, бежит в ванную, где её рвет прямо в раковину.
Запах сигарет. Конечно. Самое время.
Она чувствует, как он подходит к ней со спины, как пытается убрать кудряшки с её лица, чувствует теплую ладонь на своей пояснице и внезапно — несмотря на вкус желчи во рту и никуда не ушедшую тошноту — ей хочется остаться в этом моменте навсегда.
Аси поднимает на него взгляд — лицо встревоженно, брови нахмурены. Он волнуется за неё.
— Все нормально, — говорит она с нервной улыбкой, вытирая еще не высохшие слезы, — кажется ребенку просто не нравиться запах сигарет.
Это странная попытка разрядить обстановку, почти шутка, но Алаз отвечает неожиданно серьезно:
— Тогда я брошу курить.
— Так просто? Бросишь? — она слегка приподнимает брови.
— Да, так просто брошу, — его янтарный взгляд устремлен прямо ей в глаза, — я же сказал, что докажу тебе.
— Хорошо.
Аси на самом деле не знает, что делать дальше. Десять минут назад она кричала на него, час назад — думала, что больше никогда не увидит. Сейчас же они стоят в маленьком пространстве её ванной и молча смотрят друг на друга.
— Как ты себя чувствуешь? — он прерывает тишину, голос все еще наполнен беспокойством.
— Нормально, — и в ответ на его скептический взгляд продолжает, — правда, все хорошо. Хотя я бы отдохнула, сил совсем нет.
И вдруг спрашивает, удивляя саму себя:
— Ты хочешь остаться?
— Я могу? — недоверие на его лице одновременно разбивает ей сердце и заставляет его таять.
— Конечно, ты можешь, — она берет его за руку и тянет в комнату, где их ждет уже давно расстеленная постель. Она сбрасывает свою толстовку, небрежно кидает на пол, и уже сидя завернувшись в пушистый плед, наблюдает, как он стягивает с себя куртку.
— Ты будешь спать в джинсах? — спрашивает она, понимая, что он может, — возьми что-нибудь из старых вещей Ямана. Кажется, у нас что-то осталось в шкафу.
И видя его выражение лица быстро добавляет:
— Я постелила чистое постельное белье, пожалуйста, держи свои джинсы подальше от него.
— Хорошо, Аси-кыз, как прикажешь, — он добродушно усмехается, — посмотреть вещи Ямана, значит посмотреть вещи Ямана.
И пока Аси смотрит как он переодевается ей приходит в голову мысль, о том насколько по-домашнему они должно быть сейчас выглядят. У них никогда не было такого раньше. Каждый раз, когда они оставались ночевать вместе — они либо не собирались спать вообще, либо все вокруг было пронизано хаосом и горем. Никогда не было легкого подшучивания, не было споров из-за одеяла. На самом деле у них вообще еще ничего не было. Зато теперь у них будет ребенок.
— О чем ты задумалась? — Алаз ложится рядом с ней, и теперь они делят одну подушку, лица буквально в десяти сантиметрах друг от друга.
На секунду она колеблется, стоит ли ей вообще поднимать эту тему:
— О том, чего у нас никогда этого не было.
— О том, чего не было? — в его теплом взгляде мелькает непонимание.
— Этого всего, быта, споров по пустякам, нормальных отношений.
Она не хочет звучать так, будто это сильно её беспокоит, но легкое сожаление в голосе выдает её с потрохами.
— Ты права, Аси-кыз, у нас всегда происходит какой-то хаос. Мне жаль.
— Жаль? — она хмуриться, — Большая часть этого ужаса от тебя никак не зависит.
По лицу Алаза снова пробегает тень.
— Аси, — он обреченно выдыхает, — мой отец…
— Нет, я прошу тебя не иди туда, не нужно, — она кладёт руку ему на щеку, будто пытается разгладить печальные морщинки в уголках его глаз, сгладить его тревоги, — да, твой отец ужасный человек. Но это не твоя вина. Ты же знаешь, что это не твоя вина?
— Ты не пони-
— Алаз, ты всегда говоришь, что я тебя не понимаю, но я понимаю. Да, у меня нет семьи. Я не знаю, что это такое. — в его взгляде читается раскаяние за все те слова, что он наговорил ей в очередном порыве гнева, но сейчас это не важно. Они могут вернуться к этому позже.
— Но я прекрасно знаю каково это боятся повторить судьбу своих родителей. Ты думаешь я не боюсь стать такой же как она? — это больная тема, но сейчас ей нужно высказаться, её нужно объяснить ему что на самом деле они всегда были похожи гораздо сильнее, чем он себе это представляет. — Я никогда не рассказывала тебе, не так ли? Про мою мать?
Он молча качает головой в ответ. Не рассказывала.
— Я ее не помню. Меня нашли около помойки, когда мне было всего несколько недель. Со мной не было ничего, ни записки, ни свидетельства о рождении. Только вышитое одеяло, в которое я была завернута. Что за женщина вышивает для своего ребенка одеяло, а затем выкидывает его на помойку? — когда она произносит последний вопрос, она видит, как в его глазах собираются слезы.
Алаз пытается обнять её, прижать к себе ещё сильнее, но она еще не закончила:
— Я всю свою жизнь боялась, что я превращусь в неё. Я даже не знаю её, не помню, но тем не менее, мой самый главный страх — превратиться в эту женщину. Но я не готова отказаться от моего шанса на семью из-за этого, я не готова дать её испортить мою жизнь ещё
сильнее. — Аси сама не замечает, когда начала плакать, — я сделаю все для того, чтобы стать хорошей матерью. Я сделаю все, что в моих силах. Потому что у меня есть выбор, потому что это зависит только от меня. Ты понимаешь, о чем я?
Теперь она уже держит его лицо обеими руками и шепчет, глядя ему в глаза:
— У тебя тоже есть выбор. Просто тот факт, что твой отец плохой человек — не означает что ты станешь таким же. Ты уже не такой. Я знаю тебя. Ты так заботишься о людях, которых ты любишь, так беспокоишься обо всем. Именно такого человека я полюбила и-
Аси не успевает закончить фразу, когда он прижимается своими губами к её и целует, отчаянно и нежно, как не целовал долгое-долгое время с того самого вечера в туалете бара. Аси притягивает его ближе к себе, обхватывая руками за шею. На вкус он как соль уже непонятно чьих, его или её, слёз.
— Я люблю тебя, Аси, — его рука нежно гладит её затылок, запутавшись в её волосах, — я очень тебя люблю, — и снова целует.
Когда они наконец отрываются друг от друга, его лоб касается её, а дыхание смешивается.
— Мне кажется нам нужно поговорить, — шепчет она, — о том, что мы будем делать дальше.
— Мы обо всем поговорим, моя красавица, — целует её в лоб и разворачивает так, что её спина упирается в его теплую грудь, — но утром. А сейчас тебе правда нужно отдохнуть. Спи.
И когда она засыпает, Аси чувствует его горячее дыхание на своей шее, и то как его рука нежно опускается на её живот.
Да, все будет хорошо. Она не знает, как и когда, но однажды все наладиться. Они будут в порядке.
