***
- Ну что же, срок беременности примерно восемь недель, развитие плода соответствует норме. В прохладном кабинете одной из государственных больниц в азиатской части Стамбула доктор методично диктует медсестре, то что ей нужно записать в медицинскую карту, а Аси изо всех сил старается не смотреть на экран. Картина на стене. Какой-то плакат о том, как правильно мыть руки, оставшийся ещё со времён пандемии короновируса. Текстура ширмы, отделяющей ее от остального кабинета. Внезапно комнату наполняет ритмичный звук. Быстрый-быстрый, почти созвучный ее собственному пульсу. — Сердцебиение тоже в норме. Все то самообладание, которое она пыталась взрастить в себе со вчерашнего вечера рушиться одной фразой. Аси бросает один взгляд на экран — только на секунду, только взглянуть — и уже не может отвернуться. Ей кажется, что маленькая белая точка на черном фоне, на которую ей указывает врач навсегда будет выгравирована в ее сознании. Сердцебиение. Сердцебиение. Сердцебиение. Сердце- У её ребенка есть сердце. Есть сердце, которое бьётся. И этот звук заглушает все остальные мысли. Ошеломляет. Следующую фразу врача она слышит, как будто из-под толщи воды. — Я думаю, что мы в целом закончили. Если вам нужно, я могу распечатать несколько копий. — Нет. — она отказывается быстро, смаргивает накатившие на глаза слезы и поднимает взгляд на врача. — Нет, не нужно. Женщина только кивает в ответ и смотрит на неё слишком понимающе. Аси хочется сбежать, исчезнуть, раствориться. Она знает, как это выглядит. Ей девятнадцать лет, она пришла сюда одна, на её пальце нет кольца, в под глазами залегли глубокие синие тени. — Конечно же у вас есть варианты. — продолжает доктор, участливо глядя ей в глаза. — и время подумать у вас тоже есть. И Аси знает, что она должна сделать. Потому что на самом деле никаких вариантов у неё нет. Возможно однажды, через несколько лет, когда мир будет проще и безопаснее, она бы думала иначе. Но сейчас, среди всего того ада, в который превратились их жизни, она не может себе этого позволить. И когда она открывает рот, чтобы сказать, что она***
Сначала Аси казалось, что это будет проще. Часть её даже малодушно надеялась, что она может просто разобраться с этим сама, что ей не нужно ничего рассказывать Алазу. Она никогда не думала о детях всерьез. В её далеких наивных детских мечтах у неё всегда была семья, муж, дом, но с возрастом она поняла, как на самом деле тяжело получить желаемое. Впутывать ребенка в тот беспорядок, который творился в её жизни сейчас было несправедливо. Эгоистично. Жестоко. Но оказалось, что принять решение было почти невозможно. Она не смогла этого сделать в кабинете у врача, она не могла решиться на это сейчас. Возможно впервые в жизни, Аси, которая всегда знала, как правильно поступить, была потеряна. Поэтому она ждала встречи с Алазом в какой-то идиотской надежде, что это что-то прояснит. Что ей не придётся справляться с этим в одиночку. Когда-то он обещал, что больше её не оставит — именно за эту надежду дурака она цеплялась сейчас. Может быть, может быть это что-то исправит. Может быть это залечит их раны? Аси почти ненавидела себя за то, что возлагает такую ответственность на собственного ребенка. Она задавалась вопросом, не стояла ли однажды её мать также — ожидая мужчину на продуваемой всеми ветрами набережной Босфора одновременно со страхом и надеждой в сердце? Если так, то для неё, для них всех эта история закончилась печально. Возможно финал её истории станет таким же. Возможно это правда, что повторять судьбу своей матери — это неизбежная участь каждой дочери.***
Весь прошедший месяц она цеплялась за каждую секунду с Алазом, за каждый его взгляд и каждое слово. Каждая его полуулыбка была выигранной битвой. Она знала, видела, как он снова пытается построить между ними стену, но в этот раз держалась обеими руками. Потому что уже не могла отпустить его. И только по ночам, когда он все-таки отключался на пару часов, абсолютно опустошенный и изнеможенный от усталости, он обнимал её во сне и она чувствовала, что все её усилия возможно чего-то стоят. И каждую ночь она пыталась заставить себя не спать как можно дольше, чтобы запомнить этот момент, чтобы впитать его запах и носить его как доспехи. Чтобы просто продержаться еще день. Обычно, когда она просыпалась в комнате его уже не было. И вот сейчас Аси ждет его, зная, что собирается разрушить весь тот неустойчивый порядок, который так старательно выстраивала. Она уговаривает себя, что она готова к любой реакции, к любому его ответу. Она тихо молиться о том, что это не разрушит их окончательно.***
Алаз опаздывает, и к тому моменту, когда его машина наконец въезжает на безлюдную набережную, она почти сходит с ума от неизвестности и страха, что он просто не придет. Ей не хватило смелости даже ему позвонить — казалось, что она просто выплюнет эту новость едва услышав его голос. Впрочем, он не звонил тоже. За все два дня — ни одного звонка, ни одного сообщения. Благословение и пытка одновременно. Она просто написала ему с просьбой о встрече и получила в ответ сухое «ок». Вот и вся коммуникация. Он выходит из машины и Аси кажется, что он выглядит еще хуже, от чего сердце по привычке наливается болью. Ей хочется обнять его, залечить все его раны, спасти его от этой вечной тьмы. Когда-то он сам просил её об этом, сейчас — даже не позволяет приблизиться. — Интересное место для разговора, Аси, — голос хриплый, как будто он долго молчал и каждое слово теперь дается с трудом с непривычки, — но я полагаю довольно уместное, учитывая какие новости ты собираешься мне рассказать. Новости? Что? Он же не может… — Ты…ты знаешь? — она не может понять, как и откуда, эти два дня она провела в полном одиночестве, не созваниваясь даже с Джесуром. — О, я слышу удивление в твоем голосе, Аси-кыз, — произносит он, на губах появляется кривая усмешка. И эта усмешка вызывает у Аси новый приступ тошноты — он знает, и он так на неё смотрит. Так, будто она его обманула. Как будто предала. Аси приходиться вцепиться пальцами в капот его машины в попытке просто не упасть. — Конечно я знаю. Ты не очень хитрая в любом случае, — продолжает он, — от тебя не было ничего слышно несколько дней и все это как раз тогда, когда Толга собирается улетать в Англию. Какое совпадение. Внезапно Аси чувствует, что она попала в какую-то странную реальность, что она слышит какой-то другой разговор, потому что: — Толга? Какой Толга? О чем ты? — она хмуриться в попытке уловить связь между их ситуацией и, господи боже, Толгой, о котором она едва вспоминала последний месяц. — Черт возьми, Аси, ты можешь прекратить врать! — он почти смеется и это странно, странно слышать после долгих дней молчания, — я слышал ваш разговор тогда около дома! Он предлагал тебе уехать с ним! — И знаешь, что? Я даже не могу винить тебя за желание уйти, я не могу! Это было бы идиотизмом с твоей стороны просто отказаться от такого шанса для того чтобы гнить в этом болоте вместе со мной! — к концу фразы он почти переходит на крик и Аси пытается остановить это поток глупостей, успокоить его. Не может же он серьезно поверить в то, что она хочет его бросить? — Алаз! Алаз, нет, нет ничего такого! — но он будто не слышит её, слишком увлеченный своей теорией. — Я все понимаю, Аси, тебе нужно спасать себя из этого кошмара! Правда, это чудо что ты выдержала меня до этого момента! Я бы- Слова, которые она хранила в себе весь день, вылетают у неё из рта быстрее, чем она успевает об этом подумать: — Я беременна. И он… Он отшатывается. Отшатывается так, как будто она снова ударила его ножом. Только тогда, зимой, на темной дороге, когда из раны на его животе текла кровь, он все равно смотрел на неё со всей теплотой этого мира. Сейчас его взгляд обжигает холодом, ранит как тот самый нож. И… и Аси уверяла себя, что готова к любой его реакции, но этот взгляд заставляет её сердце гореть: — Я беременна — это то что я хотела тебе рассказать. — он молчит, и она пытается объяснить, чтобы хоть как-то заполнить это давящее молчание. Она говорит просто потому что каждая секунда тишины давит на неё гранитной плитой, — и я знаю, сейчас ужасное время, и я не знаю, что делать. Я узнала только позавчера, но… Пожалуйста, скажи что-нибудь. В конце Аси почти уже шепчет, тянется к нему, пытается подойти ближе, но он сбрасывает её руки со своих плеч. — Какая беременность? О чем ты, Аси? Тебе нужно прийти в себя! — он зол, она видит это, но ещё больше напуган. И совершает последнюю попытку успокоить его, протягивает руку к его щеке — кажется она делала это сотни раз до этого. Но в этот раз его взгляд не смягчается, не теплеет — Алаз просто отворачивается от её ладони и продолжает свою гневную тираду: — Какие, черт возьми, дети? Мы с тобой, по-твоему, люди, которые могут стать родителями? Я тот человек, который может стать отцом? Я даже сестер своих уберечь не могу! Что будет с ребенком? А ты, ты готова быть чьей-то матерью? Ты думаешь, все просто так разрешиться, и мы станем счастливой семьей? — каждое его слово ощущается как удар. И лучше бы он её правда ударил. Она знает, как справляться с насилием, но не знает, как ей пережить этот ад. Не знает Аси и в какой момент её неуверенность превратилась в принятое решение. В какой момент среди всего этого кошмара, она поняла, что она действительно хочет этого ребенка, что она хочет семью с Алазом. Возможно, она всегда этого хотела. Возможно поэтому она медлила в кабинете у врача. Возможно она просто боялась сама себе в этом признаться, и поэтому с такой идиотской надеждой ждала — несмотря на все сложности и опасения — что он обрадуется, что он просто обнимет её, что он будет рядом. — А если я хочу семью? — Аси не знает зачем она это спрашивает и на что все ещё надеется. И если его слова не убивают её изнутри, то это точно делает его взгляд. Холодный. Жестокий. Она думала, что видела его раньше, но сейчас понимает — не так, не до такой степени. — Мне не нужна еще одна семья в которой я утону. И самое сложное — не разрыдаться как маленькая девочка прямо там, стоя перед ним. Она знает, что ему больно, что его раны так и не успели зажить. Но почему каждый раз он должен наносить эти раны ей? Почему каждый раз, когда ему плохо, она становится сопутствующим ущербом? — Тогда у тебя её не будет. — шепчет она, потому что голоса для того чтобы это произнести у неё уже нет. Подступающие слезы сжимают ей горло, и она смотрит как он уходит. «Я никогда больше не оставлю тебя одну» — обещал ей Алаз в тишине его спальни. И все же, в очередной раз, она смотрит как он уходит. И не сдерживается: — Трус! — кричит она, — Ты просто трус! Возможно он её уже не слышит, но ей плевать. Аси слышит шум отъезжающей машины, но слезы застилают глаза так, что ничего не разглядеть. Она отдаленно понимает, что сидит на холодной земле, чего ей делать определенно нельзя, но сил встать не хватает. Как будто вместе со своим уходом Алаз забрал всю её энергию. Может быть такова участь Аси — повторять судьбу её матери, но будь все это проклято, даже если мир взорвется — её ребенок не повторит её судьбу. Даже если ей придется справляться в одиночку — у её ребенка будет семья.***
Она почти не помнит, как добралась до дома. На автопилоте вышла к дороге, поймала такси, взяла себя в руки достаточно, чтобы назвать адрес. А потом позорно рыдала на заднем сидении, игнорируя обеспокоенный взгляд водителя. Дома, она заставляет себя поесть и сходить в душ. Из-за утренней тошноты она так и не смогла позавтракать, а затем продрогла до костей на продуваемой ветром набережной. Заболеть было бы верхом безответственности, особенно сейчас, когда от неё зависит благополучие её ребенка. Аси пытается отвлечься, приготовить ужин, помыть пол, даже открывает книгу — что угодно, главное не думать. Главное не думать и не плакать. Но все это бесполезно и в конце концов она находит себя рыдающей над кастрюлей с кипящим супом. Руки её едва слушаются, когда она сдается, выключает газ на плите и почти падает на кровать у себя в комнате, зарываясь лицом в подушку. Когда она наконец засыпает, абсолютно истощенная от слез, на улице уже вечер. Её переутомленный мозг не останавливается даже на секунду — вот она снова в подвале, а у неё на животе кровоточит рана, полученная по собственной глупости. Сладкий кошмар преследующий её с той самой ночи, несмотря на все то, что произошло после. В этот раз Аси лежит в руках у Алаза, а он шепчет бесконечное «ятебялюблю» и «всебудетхорошо» куда-то ей в волосы и целует в макушку. Даже если она умрет — она умрет счастливой. Но в это раз у неё не немеют руки и губы, а рана не горит. Низ живота ноет и это… странно. Спазмы усиливаются, и она чувствует, что что-то не так. Но что? Когда она просыпается, она обнаруживает себя свернувшейся в комочек на смятых простынях. Колени прижаты к груди, а мышцы напряжены. Она чувствует, как её ускоренный пульс отдается во всем теле вплоть до кончиков пальцев. Боль никуда не исчезла. Это ощущается, как если бы- Нет. Нет. Нет. Нет. Пожалуйста, нет. Её прошибает холодный пот, Аси пытается аккуратно сесть на кровати и в панике проверяет бедра. Крови нет. Пока крови нет, но если- Она все еще не может сбросить с себя сонную тяжесть, мысли путаются, голова гудит. Аси думала, что знает, что такое страх. Она боялась тысячи раз, каждый день, каждую минуту своего детства — за себя, за братьев, потом за Алаза, но сейчас это нечто большее. Страх буквально захватывает её сознание и перекрывает доступ кислорода в легкие. Спокойно. Дыши. Это может ничего не значить. Нужно просто успокоиться и дышать. Дрожащими руками она тянется к телефону, и отбрасывая моментальный, секундный, инстинктивный порыв позвонить Алазу, заказывает Убер до ближайшей больницы. Она выходит из дома в своей старой пижаме, даже не беспокоясь о том, чтобы сменить мягкие тапочки на кеды. Слезы душат, и уже сидя в такси, она впервые за долгие два дня с того момента как она увидела две красные полоски на тесте крепко прижимает трясущиеся руки к животу. Нет, пожалуйста, пожалуйста, только ты меня не бросай. Я сделаю всё, что могу. Только не забирайте его у меня.