————————————————————————
В сумерках, у стен столовой, я нащупал её руку, и мир резко стал абсолютно прекрасным. Нам обоим очень удачно удалось смыться с этого праздника жизни: она под предлогом головной боли недолго выпытывала неприлично обмякшего от всего двух бокалов бренди мужа на согласие её отпустить; а я, мечась между тем, чтобы устроить притворный пьяный дебош и спровоцировать кого-нибудь на то, чтоб меня выставить, и тем, чтобы разыграть эпопею со «страшным алкогольным отравлением»: «Ох, ну всё, мне действительно пора идти, парни», — не заметил, как Бруно Моррис сам воплотил оба этих сценария за пять минут и перевел все внимание зала на себя. Так что просто выйти через главный вход оказалось легче и быстрее. В жарком вечере я выглядел совсем зеленым юношей, пытавшимся как можно быстрее увести свою возлюбленную от стен её закрытой школы для девочек. Одной рукой в длинной перчатке из темного бархата она крепка держала мою ладонь, а второй придерживала подол своего молочного шелкового платья. Атласная накидка с вышитыми серебром цветами постоянно норовила улететь с её плеч, отчего Маргарет не могла перестать хихикать. Смех её был мягким, казалось, он, подобно матери, обнимает меня и пытается приласкать. Когда накидка наконец свалилась в песок, нам пришлось на мгновение остановиться. Я быстро поднял кусок ткани и, изображая юную кокетку, набросил себе на плечи. Мы вновь побежали, а она теперь заливалась смехом еще более громким. — Эта вещь определенно идет тебе больше, чем мне. Оставь её себе. Будешь появляться в ней на публике почаще и обязательно найдешь себе приличного кавалера, ах, возможно даже банкира! — Ее карминовые губы растянулись в коварной кошачьей улыбке. Когда она улыбалась особенно весело, мне ясно виделись её розовые десна. Я поймал себя на мысли, что они сейчас кажутся мне абсолютно милыми. — Я чувствую, что тебе достаточно только произнести это, а я пойду и действительно сделаю. Что ж, отхвачу и тебе от банкира какой нибудь приличный сувенирчик. — Ах, нет, не говори так об этом! — Ее прелестные брови приняли недовольное выражение, но сама она не переставала смеяться. В ту минуту, пока мы бежали к моей комнате, разжигая наши сердца от адреналина, хотя прекрасно знали, что нас никто не заметит, я хотел, я любил эту женщину самым честным и бесстыдным образом. Мы наконец дошли до моей каморки, налету открывая незапертую дверь. Захлопнув её за собой и повернув ключ в замке, я взглянул на сидящую на кровати Маргарет, и сердце мое трепетало, а в животе слегка покалывало. Лунный свет из окна осветил половину ее светло-коричневого свежего лица, черные глаза и брови точно вцепились в меня. Её округлые плечи были открыты; на шее, усеянной родинками, красовалось дорогое ожерелье с камнями в три ряда. Он подарил. Я прекрасно знал об этом, но никогда бы не подумал её за это корить. Однако, по всей видимости, она уловила некую перемену в моем взгляде и сняла украшение, тут же швырнув, как мусор, на мою тумбу. Глядела она на меня как заинтересованная в незнакомом путнике лисичка, прекрасно осознававшая, что именно она владеет всей ситуацией. Я медленно подошел к ней. С улыбкой-укусом на своем лице она притянула меня к себе за концы атласной накидки и заставила встать перед ней на колени. Лица наши были теперь на одном уровне, и она жадно впилась в мои губы. Были они у неё теплые и мягкие, всегда нежданно напористые для юной нимфы, словно я всегда сомневался, решиться ли она в этот раз быть столь же буйственной, но именно это я в ней просто обожал. Казалось, со мной она наконец позволяла себе не просто идти по жизни, а господствовать над ней. Мое чувство было к ней уже столь велико: я был готов позволять ей все. Её дерзость, смелость — все это было эксклюзивным, потому невозможно было от этого отказаться, сославшись на задетую мужскую гордость. Пусть хватает меня, как вещь, играется, как с щенком, тискает, швыряет. Я обрадуюсь любому прикосновению. Она знала об этом, но все равно была очень нежна наедине со мной, в нашей комнате, в тот вечер. Продолжая целовать её страстные губы, я придавил её сверху на кровати, попутно освобождая от нагруженного дамского туалета. Черные кудрявые локоны самовольно распластались по поверхности кровати, а пара из них опустились на голую шею и грудь. Взгляд её был столь ликующий, счастливый, победный. В нашей спальне я всегда позволял ей одерживать собственную викторию, хотя никогда не мог понять, в чем именно она заключается. Глядя на её ничем не отягощенное, стройное голое тело, я чувствовал, как все в комнате обретает смысл, а весь мир за её пределами растворяется за своей ненужностью. — Иди сюда, обними меня, прошу, — только и прошептала она в темноте.————————————————————————
Лежа на деревянной постели глубокой ночью, я мог разглядеть лишь горящую оранжевым огоньком сигарету, зажатую меж пальцев Маргарет. Она жадно затянулась и мягко приземлилась головой на мой живот. В молчании она выпустила изо рта клуб дыма и передала сигарету мне. Я неспешно сделал глубокую затяжку и прикрыл глаза в удовольствии. Моя последняя сигаретка из немецкого запаса. Я бы ни за что не дал Маргарет прикурить ту дрянь, что здесь выдают рабочим. На будущее нужно будет раздобыть для неё заветную Германскую партию. Может получится обменять последние бритвенные лезвия на кем-нибудь припрятанную пачку. — Отец делал почти такие же. Даже лучше, но, справедливости ради, как раз только потому, что англичане тогда приехали к нему на завод в Тегеран со своими денежками и монополией. Ну а потом уже и со своей культурой. Прямо в наш дом. — Сказала она негромко с каким-то странным, несвойственно ей грустным смешком. — Он что, давал тебе на пробу свою продукцию? Откуда ты знаешь, какая она была? Во тьме я разглядел в профиль её нос с небольшой горбинкой и лукавую улыбку. — Ну, по праздникам, в общем веселье было довольно легко стащить из портсигара дедушки одну-две штучки. Так, просто хотелось знать вокруг чего все волнения. Было интересно, что так управляло отцом и заставляло его раболепствовать, а не наоборот сопротивляться колонизаторам и всему тому, что они навязывали. — Она взглянула на меня с безмолвным извинением, — не принимай на свой счет. — Ничего, тебе ни к чему за это извиняться. Но погоди, как именно он раболепствовал? Табак ведь в любом случае был его производства. Мне кажется, при таком раскладе он вполне мог ставить свои условия. Она вздохнула. — В девяностые, когда люди-таки устроили бунт и шествия против британской монополии на табачное производство, толпа пыталась поджечь завод, а отца, что спутался с англичанами, собственными руками разорвать, как Грибоедова. Собственно, британские партнеры сделали все, чтобы не произошло ни того, ни другого. Они действительно очень помогли, особенно после того, как приехало твое начальство, — в наших разговорах она называла мужа только так, никогда по имени и уж тем более не называла его своим супругом. — После того, как он приехал, производство не только осталось нетронутым, но и пошло вверх еще более бешеными темпами. Вот тут-то отец и помешался на всем английском. Через пару лет родилась я, и пожалуйста: меня зовут Маргарет, на всех фотографиях я в строгих европейских платьицах, в саду играют пластинки Уильяма Стерндейла Беннета, а отец при любых волнениях теперь тихо шепчет: «Боже, храни королеву». Позже родилась Магали, моя милая Магги, — тут наконец печаль упорхнула с ее лица, и на миг я столкнулся взглядом с её полными радости глазами. Но ненадолго. — А потом твое начальство обосновалось у нас в доме. Сначала просто, как отцовский ближайший советник и коллега, позже — как любимый друг и поверенный. Я помню, как он привозил мне с Магг нарядных кукол и книжки Шарля Перро. А ведь в тот момент все еще казалось таким мирным, словно застывшим. Воспоминания из детства всегда почему-то кажутся какими-то бесконечно тянущимися, хотя раз — вот ты здесь, и ты вырос, получается, они не были бесконечны. — Я помню, как бабушка заваривала нам всем по вечерам Английский чай, как красиво было в долине, на окраине которой и стоял наш дом, и какие красивые Чинкары бегали там. — А что за Чинкары? Впервые слышу. — Это такой вид персидских газелей. Они имеют очень гладкую шерстку, издалека кажется, будто она глянцевая. У них самые умные глаза и обычно они бегали по-одиночке. Мы с Магали обожали наблюдать за ними из сада, правда в последние года они исчезли. А он нет. Я чуть подросла, и он, именно он, привез в наш дом сначала Достоевского, Гёте, Шекспира, Уайльда, а потом и Руссо, с его призывами к полному равенству всех людей, ну и, как последний штрих, — Платона, который писал про равные социальные роли и мужчин, и женщин; про андрогинов, что совмещали в себе оба пола. Как только мне начало казаться, что этому интервенту по-настоящему удалось привнести новое веяние в наш дом, мне тут же поведали, что он берет меня замуж и разговорам это не подлежит, — произнося это, она уже поднялась на руках. Её волосы были растрепанны, лицо освещал свет звезд и, казалось, даже в темноте оно блестело, подобно жемчугу. В зубах она продолжала сжимать сигарету, а простыня была накинута лишь на правую половину её торса. Я еле сдерживался, чтобы вновь не сжать ее в своих объятиях, но понимал, что она пытается сказать мне нечто для неё очень значимое. — Самое обидное, что, в общем-то, руку и сердце он предложил мне в лучших традициях старой чопорной Англии. Мы были в комнате вдвоем: он не давил; он думал, он действительно дает мне выбор. Только вот за моей спиной уже все решил милый отец, фанат прогресса и новых идей. Можно было догадаться, что любить он готов лишь то, что обещает ему самому комфорта и процветания, но в глубине души я еще продолжала на что-то надеяться. Пока я ходила с натянутой улыбкой, все были довольны, и никому в голову не могло прийти, что мне просто отвратительно даже касаться моего… суженного. Лицо её скривилось сначала искренне, а после уже по-театральному, чем заставило меня смеяться, — не столько из честного веселья, сколько из желания как-то подбодрить саму Маргарет после её рассказа. Хитро взглянув, она подвинулась ближе ко мне и уперлась своим плечом мне в грудь. — Что-то я начинаю говорить с тобой о больно серьезный вещах, — промолвив это, она достала изо рта окурок и протянула руку, чтобы потушить его о край своего платья, валявшегося на кровати. Я быстро перехватил её кисть. — Ты что, не стоит. Ты в нем так блистаешь, к тому же начальство может заметить. Она не стала сопротивляться, и мы легли лицом к лицу, а я так же продолжал машинально слегка сжимать её запястье в своей ладони. — Нет, в любом случае не заметил бы. Мы спим с ним в разных комнатах. Я сказала, это древнеперсидская традиция, — он не стал сопротивляться. При этом он отчаянно хочет ребенка. Наверно надеется раскопать его где-нибудь здесь, я не знаю. Лицо её приняло грустный вид, а в комнате повисло молчание. Не раздумывая ни секунды, я перехватил сигарету из ее руки двумя пальцами. — А сейчас смертельный номер. Выполняется бездумным идиотом, повторять не рекомендуется. Я вытянулся вверх, закинул голову, открыл рот и потушил окурок о корень высунутого языка. — О боже! Что ты делаешь, зачем? — Она встрепенулась, и комната наполнилась девичьим хохотом. — Какой кошмар, ты что, мазохист? Я к такому не готова. Она стала смеяться еще громче, когда мои силы корчить из себя мужчину иссякли, и горький налет табака на языке стал невыносим, отчего мне пришлось, в чем мать родила, нестись к столу со стаканом воды и плеваться по небольшим апартаментам, пытаясь избавиться от неприятного привкуса. Она продолжала искриться хохотом, растянувшись поперек белой постели, и впервые духота, стоящая в помещении и не исчезавшая в Египте даже по ночам, показалась мне приятным пуховым одеялом, в которое я мог спрятаться вместе с Маргарет и смотреть, как мир проноситься мимо, пока мы просто лежали, дышали и любили. Трудно было решить, что мне оставалось делать со всем свалившимся на меня счастьем, но, думаю, прыгнув к ней в постель вновь в ту минуту и незамедлительно припав к её губам, я все сделал правильно.