Чинкара

      Если бы в то мгновение, когда я лежал на своей жесткой кровати, в душной комнатке, уголки которой были засыпаны рыжим песком, мне дали выбор: встать, пойти работать, получить желаннейшую возможность вновь увидеть Её; или же растворяться дальше в своих простынях и просто пересказывать в мыслях ценные сердцу воспоминания, — я бы не смог дать точного ответа.       Как бы не старался человек обманывать себя в том, что он желает бесконечного потока новых событий, будь они жестоки или же прекрасны, часто правдой оказывается именно тот факт, что милее всего сердцу и разуму его нескончаемый прогон уже случившегося. Ведь это проще, а к тому же давно проверенный способ получить удовольствие.       Однако, как сказал один мудрец, о котором читал я в юношеские годы из страшного голода по знаниям, почти что взахлеб(я тогда вообще рьяно читал все, что мог найти, без разбора, оттого и не запомнил его имени): «Не приняв риск, дающий нам в будущем шанс на вереницу новых, свежих, волшебных событий, есть страшно большой шанс остаться без материала для воспоминаний в будущем. Потому что, как и все в этом непостоянном мире, воспоминания изнашиваются». И именно поэтому я и решил взять риск.       Однако, нужно собраться: мы тут уже больше месяца, но ничего существенного все еще не обнаружили. Лишь пара жалких осколков древней посуды, совсем небольшие и не в лучшем состоянии.       Босс очень умело скрывает искреннее разочарование, сидя львиную долю дня в своем просторном и свежем кабинете, бесконечно заполняя бумаги и занимаясь прочим колдунством, о котором никто почему-то никогда основательно не говорил.       Проект дорогостоящий, лучшие профессионалы, далеко не на каждой раскопке такие условия для рабочих. Но ничего. Совсем.       А меня это даже не расстраивает.       Того юного лицеиста во мне, что яростно пытался показать, что увлечение археологией и геологией не просто пустое ребячество, за последние три недели ни минуты не терзал неуспех группы.       Потому что чем дольше мы будем копаться в грязи без какой-либо интересной составляющей внутри, тем дольше я смогу видеть Маргарет.       Я был готов положить все свои труды и амбиции ради еще одной встречи, мимолетного взгляда на вечерних сборах у костра, запаха её окутывающих всю мою душу локонов.       Наверняка у ее мужа, как и у любого уважающего себя британского джентельмена, в полке стола лежал увесистый кольт.       Эту вещь можно по-разному использовать в хозяйстве.       Можно и как пресс папье держать, возможно получиться замешать им тесто для лимонного пирога, — чаще всего такие предметы у себя хранят на случай острейшего желания вынести мозги из раздражающей черепушки напротив, а самым неразумным иногда приходит мысль с его помощью избавиться от собственного серого вещества.       Однако понимание того, что у Него где-то может быть спрятан этот карательный инструмент, меня почти совсем не коробило.       В моих глазах из уважаемого начальника в уставшую от самой себе не ясной причины, сухую, разрушавшуюся оболочку от какого то старого животного, он превратился еще до встречи с Маргарет.       Попав к нему на работу, я благодарил всех богов, одному из которых я был особенно признателен — богу отцу, который в порыве ярости от того, насколько же в его глазах я не состоялся со своей поганой археологией, не убил меня раньше, чем я смог уехать в Египет.       Но узнав босса чуть лучше, чем по газетным вырезкам и обсуждениям его фигуры с однокурсниками, он сразу безжалостно обдал меня своим духом внутреннего умирания. Сколько бы лоска не было вокруг лица, от свежих умов и взглядов он никогда не сможет скрыть горечи духовного увядания, своего морального разложения, что так обжигает его. Обжиг этот ни разу не закаляющий, он садистки медленно приближает к смерти, заставляя человека вечно жить в липкой тревоге и недовольстве. Мне трудно было представить, откуда в нем все это, да и, откровенно говоря, меня это не волновало.       Скорее бы он умер. Совсем не важно, пуля вылетит из кольта в его руке или моей.       Мысль эта как-то внезапно охладила мой разум, и я окончательно принял решение наконец-таки встать. Босые стопы только коснулись земли, как тут же мелкие крупинки песка отчаянно на них налипли. Встав с кровати и направившись к своему ветхому столику, я мог физически ощутить плотность воздуха вокруг. Казалось, он цепляется за меня, пытаясь остановить мой шаг. Дышать было нелегко.       Я подошел к столу и без промедлений схватил с него небольшой, толстый блокнот из коричневой кожи — подарок отца на мой шестнадцатый день рождения, а также карандаш, и легкими штрихами, слегка криво написал на пустой странице: «11.10.1913». После со звуком захлопнул книжечку и направился умываться. Вернулся я уже значительно посвежевшим в своей некогда белой рубашке. От ежедневных семичасовых копаний в яме она безжалостно стала отдавать рыжиной.       Как обычно, перед походом на завтрак я собирал свою увесистую, знатно потертую сумку: пять штук кистей из шерсти различных животных, добытой довольно таки злодейским путем, небольшой металлическая совок, молоток, которым я помогал забивать гвозди в стене комнатки одного моего коллеги по раскопкам, а иначе, скорее всего, она бы страшно набекренилась; пачку миллиметровой бумаги, шило(на которое я порядка шести раз чуть не напарывался сам), деревянная линейка, одолженная у однокурсника четыре года назад, со странной отметкой на 9 с половиной сантиметрах; все тот же блокнот и черную ручку. В отдельный карман я поместил свой фотоаппарат. Работу свою он выполнял погано, зато преданно служил мне не один год, а также, подобно самому верному товарищу, хранил у себя на пленке фотографии Маргарет. Фото те были разного характера, но это уже было не так важно.       Им всем я был одинаково рад. Как вернусь с ней в Берлин, все со спокойной душой проявлю. Некоторые из них конечно прийдется проявлять находясь одному в комнате — интересно, как долго займет её обустройство.       Предаваясь этим приятным мыслям и параллельно стряхивая мусор со стола, краем глаза за окном я заметил бегущую со всех ног фигуру. За грязным стеклом я не смог толком разглядеть бегуна, но точно можно было сказать, что направляется он ко мне.       Неожиданный гость на всей скорости врезался в мое невысокое здание , от чего со стен мелкими крупицами посыпалась известка.       Дверь тут же отварилась и перед собой я увидел краснющее лицо моего коллеги Джерома Штиглица.       Его ноздри раздувались, жадно цепляя кислород, по вискам струился пот, а круглые очки слегка покосились. Кстати, это как раз Джерому я помогал со стеной своим молотком, хотя такие были выданы всем работникам. Он вообще был из того странного контингента людей, которые все делали как бы себя сдерживая. Джером никогда не допивал чай, не мог выправить край брюк до конца, — казалось, он даже шагать себе не позволял в полную силу. Однако сейчас он примчался ко мне сломя голову.       — Аугуст, это… Ты не поверишь, там… ночная группа… — он все еще задыхался и не мог нормально объяснить причину своего возбуждения, которое уже в значительной мере перенеслось и на меня. Я схватил его за плечо, к которому от пота успела прилипнуть рубашка, и усадил его на свой шатающийся стул. — Да погоди ты, не нужно меня успокаивать, как особу малодушную. Я в норме. Но у тебя правда сейчас бошка взорвется, — фразочки, особенно характерные для еврейской части Бруклина, откуда он и прибыл, — Ночная группа раскопала нетронутые кувшины с вином. Одиннадцать штук. Тот парнишка-химик, Стивен Келлер, этот математик хренов, он сказал, черт, Аугуст, он сказал им около пяти тысяч лет!       От сказанного им мне самому резко понадобилось присесть.       Мы с Джеромом просто глядели друг на друга в молчании, для каждого из нас имевшего разный характер. На лице моего приятеля красовалась развеселая улыбка, глазами он бегал по мне, в нетерпении предвкушая ответ и уже разочаровываясь от моей достаточно тусклой реакции.       А я и в самом деле не мог уместить в голову эту информацию, так что на физиономии моей, полагаю, красовалось немного кислое выражение. Кувшины вина из древнего Египта, пять тысяч лет, мать его, огромная премия за вклад в Английскую археологию, долгожданный отпуск.       Я заберу Маргарет с собой.       От этой мысли у меня расплылась блаженная ухмылка, и в то же время кольнуло сердце.       А заберу ли я Маргарет с собой?       Кто мне это позволит?       Почему я вообще должен ждать чьего-то дозволения?       Я вновь представил эти кувшины с вином и в голову четко ударила мысль: «Я возьму её с собой либо сам лягу на дно».       Да, и в самом деле.       «„In vino veritas” — истина в вине» — подумал я, теперь уже свободно переняв радостную лыбу Джерома, чем явно развеселил его еще сильнее.