***
Клетчатое хаори заменяется надзирательской формой, но странный, противоречивый образ остаётся на месте. С одной стороны, Секби нерешителен и, как новичок, прощупывает почву под ногами. С другой, он уже прёт тараном в направлении Жирафа, не зная никаких приличий и границ. Стебёт и шутит так, что тому приходится неплохо так изощряться, дабы не остаться в дураках. Модди не может не смотреть на такой контраст с немым вопросом во взгляде. — А с каких пор у нас Жираф и тактичность внезапно стали совместимы? — дипломатично предлагает ящер, почти по-животному наклонив голову, немного обнажая шею. Не угрожающий, но и не напуганный, — сдержанный в каждом движении (странно расчётливый в своём поведении в целом). Модди равнодушно хмыкает, пожимая плечами в неком согласии. Он просто уже настолько привык, что от бесцеремонности Жирафа было как-то ни горячо ни холодно. А ещё он его знал хорошо. Как ходит, как и на что реагирует, что нравится и чего тот боится. Чего боялся бывший Дровосек было решительно непонятно. Дела до нынешнего новичка раньше как-то не было, так что о нём и не известно ничего особо. Секби же, как назло, словно специально почти ничего не говорит. В чём-то схожий и с Жирафом, и немного с Пугодом, судья умел крыть поверхностными, ничего не значащими речами, впоследствии которых казалось, что знаешь ты о нём много, а по факту — вообще ничего; просто ворох бесполезных фактов, в полноценную картину личности не складывающихся вот вообще никак. Как будто ящерица — это необожжённая глиняная фигурка, в которой хрен знает, будут ли ещё добавляться детали, или он сам и должен быть простым настолько, что ни на острый угол не наткнёшься, ни о хрупкости не задумаешься, так как и резона ломать-то нет в принципе. Только вот без простых, фундаментальных фактов, казался действительно несуразным и картонным. Настроений у него был чётко определённый набор, никак не меняющихся, реплик тоже. Секби опасным не казался, но тщательная выверенность на нервы начинала действовать знатно.***
Судья на натянутость кожи жалуется мимолётно, просто между делом. Модди бы рад сказать, что в ответ свернул тему с рабочей, лишь бы отложить дела с базой Надзирателей, но честно? До скрипа в зубах хотелось узнать о бывшем Дровосеке что-то нормальное, хоть об стенку бейся. Потому он поддерживает новую тему и, вспоминая один из своих недавних шрамов, ссылается на то, что тот иногда всё ещё болит, вопреки логическому знанию того, что ранение зажило полностью. Ответ, неожиданно, приходит очень ворчливый и сознательный. Секби точно хорошо знаком с ловушками разума, убеждающими своего носителя в реальности боли, которой на самом деле нет. Модди моргает сконфуженно, неуверенный в том, что такого иного он ожидал от человека, находящегося совсем недавно впритык ко взрыву. Отвлекается на движение собеседника. Тот чешет шрам на собственном лице сильно, но навряд ли болезненно. Много ли там вообще можно обрубками наскрести по лицу?***
Прежде чем он успевает заметить, его товарищ к новичку уже успел немного оттаять. Кто ж знал, что метод с грацией чёртового грузовика на Жирафе реально работает? Наверно. Может быть. Модди не совсем уверен, что конкретно произошло, но вместе с острым языком, у Жирафа ещё и немного плечи опускаются, и челюсть чуть меньше сжимается, — весь он стал чуть менее агрессивным по отношению к собеседнику, которого раньше чуть ли не взашей хотел прогнать. Жираф начинает рядом с Секби расслабляться. Модди чувствует, как в собственных мышцах напряжение всё растёт и растёт. Плохо знать человека, с которым почти не общаешься — нормально. Но с Секби он находится рядом часто, и осознание того, что о нём всё ещё почти ни черта неизвестно, напрягает. Модди вообще сторонник того, что о товарище неплохо бы знать три основные вещи: слабости физические, преимущества и страхи, к мыслям о которых он возвращается уже не впервой. Информированность о последнем способствовала доверять товарищу. Своеобразное напоминание, индикатор человечности, помогающий смотреть на того, кто перед тобой, как на равного. Судья был пуглив, но Модди неизбежно возращается к одному конкретному вопросу — чего именно он боится? Мыслей много и одновременно ни одной. В одни дни Секби спокойненько готовит еду у костра, в другие — резко вздрагивает даже от искры огнива и при этом смотрит настороженно так. Оглядываешься, а он на крипера без промедления несётся, а потом он же глядит на факел так, словно в нём все ужасы мира спрятаны. Дым, огонь, искра, тепло? Что это, чёрт возьми? У Модди в мыслях уже чуть ли не теории заговора, состоящие из безумных идей гениального притворства. Как будто Секби был бы какой-то резон делать вид, что он боится огня: просто чтобы напомнить всем вокруг, что его подорвали. Что абсолютно не имеет смысла, потому что, получив свою мантию, тот вечно ходит с поднятым капюшоном и спущенными даже в жаркой пустыне рукавами, натянутым на повреждённые части тела. Смысла в этом не было совсем, но, с другой стороны, уже весь Секби не имел для Модди смысла. Напряжение в висках уже, если честно, начинало раздражать.***
Сонный, Секби сетует на кого-то из своих бывших товарищей, проходя по коридору. — «Предатель, предатель»… Если бы я Альфёдову про тот случай напомнил, наверняка бы моментально заткнулся, — ворчит раздражённо. Модди продолжает подбирать нужные ему шалкера и невольно задумывается, почему же судья тогда про этот некий «тот случай» не упомянул, если он так действенно может заткнуть снеговика. — Какой случай у вас там был? — Модди поворачивает голову, и Секби вздрагивает. Смотрит, а глаза мутные-мутные, весь бессонный и уставший наверняка ещё с самого восхода солнца (на Пугода снова похож. Тот тоже вечно сон оттягивает до последнего). Глаза больше сероватые, чем холодные, на самом деле. (Впервые без расчёта, весь какой-то сразу человечный и нормальный.) Бывший Дровосек от рассказа снова увиливает хитро и безвозвратно, пусть в некоторых местах и неуклюже из-за недосыпа. (К месту вспоминается отторжение, непринятие ящера на конкурсе, как раз-таки в связи с лояльностью. Модди там действительно умудрился просчитаться, потому что даже после своего ухода, даже после неприятных слов, Секби, кажется, принципиально не использует личной информации своих когда-то товарищей против них же.) (Модди не совсем уверен, хорошо или плохо это конкретно для Надзирателей.)***
У Пугода со сном отношения просто отвратные. Вынудить его поспать — это целый квест на нехилой такой сложности. Потому что плевать, сколько он не спал, ловить его надо в строго определённых обстоятельствах, при которых его уговорить и становится реально. Немного отошедший от азарта, расфокусированный, может, немного разочарованный какой-нибудь неудачей, просто чтобы убедить было легче. Поймать, увы, выходит редко, так как тот по локациям гоняет не хуже торпеды, хоть на картах гадай. Географических, покерных, или уже надо подключать Таро — хрен его знает. У Секби, похоже, торпеда той же модели, потому что уж он-то ловит Пугода с периодичностью просто потрясающей. Что удивительно, так это то, что он в этом даже не признаётся, просто тащит за собой Модди под каким-то сторонним предлогом, а потом на пути этого же предлога обязательно оказывается бывший владелец казино. Дело оказывается не особенно важным, и ящерка быстро ретируется с места событий. Модди эту закономерность даже не сразу заметил, лишь со временем медленно дошло. Как ни странно, эта беззвучная, странная договорённость ощущается почти нормально, так что он не особо возражает против того, что его водят за нос. Ну, за локоть, если честно, потому что у ящерки развивается привычка дёргать людей тихонько в нужном направлении, только потом отпуская и приглашая следовать. Пальцы у того немного холодные (и дрожащие от недосыпа). Он не жалуется. Накормленный, Пугод всегда ворчит меньше обычного, а Секби всё равно таким образом кажется чуть менее напрягающим (с какой-то определённой заботой если не о своём здоровье, то хотя бы о чужом).***
Получает свой человечный разговор Модди в библиотеке, которую он же и должен был обустроить уже давно. Секби, как прозванный сервером добряк, коим он и является, вызывается ему помочь (и, вероятно, подопнуть). Тяжёлой работой тот не брезгует, но за стопками книг тянется лишь левой рукой, правую оставляя для умеренной жестикуляции. Балансировать таким образом явно сложно, но он не останавливается, а тактику менять и подавно отказывается. Немного туманный, новичок опасно покачивается (ему действительно нужно поспать, ради всего святого). — Может ты всё-таки нормально за книги схватишься, акробат? — Модди равнодушно поглядывает в его сторону. — Не-а, не могу. Там дело в том, что я в целом за тяжёлые вещи правой рукой теперь хвататься не способен. В первые недели ещё хуже было, у меня, блин, даже ложка из рук выпадала, но и сейчас что-то тяжелее деревянного люка взять не выходит… — бывший Дровосек рассеянно бормочет об особенностях потери некоторых мышц в конечности, не совсем осознавая, что начинает бессвязно болтать, и Модди, наконец, понимает, почему Жираф так упорно застревает взглядом на плечах, ассиметричных и неправильных. Он и сам пялится на спину, словно прозревая на сгорбленную фигуру, до этого гордо вытянутую в дровосецком мундире. И плечи, тонкие-тонкие, словно он неосознанно стать меньше пытается (чтобы его наконец-то оставили в покое). Монолог прерывается резко, когда судья сглатывает громко и хвостом тревожно взмахивает. Смотрит немного затравленно на другого Надзирателя. (Ждёт приговора. Неосторожно выставил слишком много слабостей напоказ, уязвимый, слабый, беззащитный перед кем-то, кто и в лучшие дни один на один легко мог его одолеть. Потерял контроль, чересчур расслабился.) («Человечный, наконец», — думается Модди.) Надзиратель хмыкает безразлично и тему переводит на нейтральную, немного сочувственно кривя губу. Секби вздыхает судорожно и принимает выход из этой ситуации с молчаливой благодарностью.***
Со временем взгляд всё чаще цепляется за схожести Пугода с Секби, коих, отчего-то, оказывается очень много. В частности, пресловутая бессонница. Судья настолько беспорядочно бодрствует, что Модди всерьёз хочет спросить кого-нибудь о цикле сна ящериц, потому что логику этого он потерял ещё в самом начале. Жираф морщится на уставшего Секби недовольно. Модди не знает, осознаёт ли это бывший Дровосек, но тот явно возмущён вызовом от нового товарища собственному организму. Что же в этом такого важного? Жираф заботится, и заботиться весьма очевидно для спидранера. Что означает, что отточенные на Пугоде умения Модди теперь будут применяться и на ящере. Потому что у этой рептилии мешки под глазами скоро можно будет с подводкой попутать, если не сейчас (и, уже в отличие от Пакета, Секби выглядит не особо довольным своим недосыпом). Модди говорит нейтрально и без эмоций, постепенно делая голос всё тише и тише (со временем выясняет, что в хорошие дни, когда тот не шугается высокой температуры, работает также нахождение в тёплом помещении или уютная одежда. Любимое у Модди — класть ладонь где-то между лопаток судьи, чтобы того и теплом морило, и он понемногу начинал опираться на самого Модди; тогда убедить его прилечь становится удивительно просто). Секби щурится забавно, вместо разговора что-то бессвязно бормоча, и глаза у него невозможным образом для голубого цвета — тёплые. С новичком это и сложнее, и проще. К выкрутасам спидранера у него иммунитет ещё не выработался, но и чего конкретно он боится, что иногда вздрагивает и мгновенно просыпается, — неведомо до сих пор. (Зато на Модди теперь опираться не боится, смеётся отныне не только над Жирафом, но и с ним, да с Пугодом болтает беззаботно.)***
Ответ приходит простой, но неожиданный. Ожидать бы следовало, но доходило до Модди ощутимо долго, по его мнению. У Секби глаза дикие и стрела в правом плече. Он громко сглатывает, дергано отстраняясь от Модди, подошедшего чуть ближе, и судорожно дышит. Никакого огня, никакой искры или температуры, но вместо каких-либо слов из него исходит хрип. Никакого дыма или пороха, но Секби напуган. (Снова такой удивительно безобидный, даже несмотря на то, что ещё пару секунд назад несколько зомби по одному вскрыл.) Модди говорит тихо (почти как при попытке уговорить вздремнуть), успокаивающе, пусть сам немного в замешательстве. Бывший Дровосек не совсем боец, но монстров никогда не страшился, бросаясь почти с тем же рвением, с каким кидался на Жирафа с колкостями. Тот же Жираф подходит чуть ближе, уже расправившись со скелетом, которому и удалось так удачно попасть в ящерку. Смотрит также чуть сконфуженно, тоже не понимая, что вдруг случилось; но прячет это гораздо быстрее (и профессиональнее). Говорит в незлобной насмешке что-то о том, что теперь у него нужно палку доставать не только из задницы, так что тому бы лучше не дёргаться и не хныкать, как ребёнку. Секби смотрит почти безучастно, но всё же кивает. Жираф ковыряет и так потрёпанное плечо (розовое-розовое, короткое и слабое), и руки у бывшего Дровосека трясутся слишком сильно, чтобы это было просто от боли или недосыпа. Хватает рукав одежды Модди, и вид у него такой, словно вот-вот заплачет. Горбится так, что Жирафу приходится его оттягивать, дабы тот не загораживал рану своим телом; почти утыкается лицом в плечо Модди, который его удерживает от побега. (Уязвимый.) Смотря в испуганные голубые глаза с острым взглядом от суженных зрачков, Модди с поразительной ясностью понимает, что страх у судьи простой. Секби боится боли. Вот и всё. Никакой загадки, никакой подковырки. Ящерка с безумными колкостями, умным прищуром и поджаренной кожей просто-напросто боится боли.***
Жираф от Дровосеков их бывшего товарища утаскивает с настолько преданным рвением, что Модди не знает, рассмеяться ему или ужаснуться. Но… Теперь он вроде как понимает. И Дровосеков немного, и Пугода, который от них и утянул к Надзирателям ящера. Альцест смотрит с праведным огнём в глазах, но не совсем на самого Секби. Он гневно цепляется взглядом за рубцы, больше всего ненавидя их, чем своего, уже бывшего, товарища. Джаст больше с негодованием глядит, чем с безразличным разочарованием, вероятнее больше недовольный тем фактом, что Секби с самим подрывником больше поболтать стремился, чем что-то ему предъявить. Секби исподлобья, незримо под тенью капюшона, смотрит на Дровосеков преданными глазами. В обоих смыслах. Доверительно он теперь смотрит на Надзирателей, крутясь вокруг них так, словно всегда там и был. Сглаживает острые углы колкостей Жирафа, тянет Модди поработать под приятный разговор и распутывает некоторые несуразности Пугода. (Острые углы Дровосеков же выходят наружу, направленные изначально, вероятно, на защиту судьи, но уколовшие и его самого в процессе.) Да, теперь Модди понимает, чем был так взволнован его сумасбродный товарищ в шляпе.