Грейс
Испуганно дергаюсь и хватаюсь свободной рукой за сердце. Затуманенный алкоголем мозг не до конца понимает происходящее и подает сигнал к бедствию лишь после короткой заминки. Только вот бежать некуда. А когда мне на глаза попадается кончик острого ножа, чье лезвие кровожадно сверкает и просится отобрать мою жизнь, я окончательно впадаю в отчаяние. Делаю робкий шаг назад и крепче сжимаю горлышко практически пустой бутылки. Мысленно рассчитываю траекторию, по которой она полетит в случае нападения. Если удастся попасть в голову, то, вероятно, появится возможность проскользнуть вниз и сбежать. А ведь я знала, что Даниэль не так прост и с головой у него точно не все в порядке. Быть может, он правда маньяк: заманивает молодых, красивых, умных, — ну и прочие мои лучшие качества, — девушек к себе под предлогом фиктивного брака, а после избавляется, сбросив их в Темзу или закопав в том милом саду у дома. Не очень бы хотелось гнить среди фиалок или того хуже — под обычной газонной травой. Я выставляю правую ногу вперед, когда вспоминаю одну из боевых стоек, попавшихся мне в коротких видео в интернете, и, оперевшись на нее, понимаю всю комичность ситуации. Что ж, надеюсь, мама не обманула, и она действительно узнает мой труп из тысячи. Если, конечно, на мне останется хоть одно живое место. Не на мне. На моем трупе. Заметив мой взгляд на оружие, Фальк опускает руку и слегка заносит ее за спину. Лезвие больше не сверкает, и Даниэль не выглядит таким устрашающим. Наконец, почувствовав преимущество, выпрямляю спину и расправляю плечи. Всем своим видом показываю негласное превосходство, — удивительно, как легко разбавленная алкоголем кровь стирает грань опасности и делает ее едва уловимой, — пока Даниэль резко не махнет ножом в сторону своих вещей. Я опять дергаюсь, вскрикивая: — Ты чего пугаешь, придурочный? Даниэль давится слюной от удивления и наигранно хмыкает. Его лицо, до этого выражающее бренное спокойствие, кривится в отвращении. — Я спрашиваю, какого хрена ты здесь делаешь?! — зло рычит Фальк. Сморщив нос, упираюсь свободной рукой в бедро. Чувствую азарт. — Ой, я — Грейс, твоя соседка. Прости, овсяное печенье испечь не успела. Переезд был… эм… слишком спонтанным, — широко улыбаюсь и мило хлопаю ресницам, надеясь, что тушь с них не осыпалась из-за нескольких часов перетаскивания чужих шмоток. Но улыбка тут же сползает с лица, стоит Даниэлю сделать шаг ко мне. Он снова приподнимает нож и размахивает им, словно в руке ничего нет. Я отзеркаливаю его движения, пока не упрусь спиной в стену. — Собирай свои вещи и проваливай из моего дома! — вскрикивает Фальк. Он останавливается рядом с самой огромной кучей из костюмов, и я вижу, как сжимается его челюсть. — Схрен… с какой стати? — вскидываю подбородок вверх и складываю руки на груди, продолжая держать пустую бутылку за горлышко. — Я только разместилась. — Ты… Ты чокнутая! Точно чокнутая! Я звоню в полицию, — вскипает Даниэль, смотря на меня не менее чокнутым взглядом. — О, и что ты скажешь? Моя невеста перевезла ко мне свои вещи, и я крайне взбешен? — язвлю в ответ. — Скажу, что у меня в квартире труп, и пойду на чистосердечное признание, — парирует Фальк и зло пинает мой чемодан. Тот в свою очередь задевает стоящие рядом коробки с обувью, и они с грохотом падают на бок. Дорогие ботинки заваливают проход, превращаясь в кучу на каком-нибудь блошином рынке. Я даже уверена, что на некоторых лаковых моделях останутся царапины. И это не может не радовать! — Посмотри, что ты наделала! — разжав свободный кулак и вскинув ладонь вверх, вновь на повышенных тонах продолжает Дэн. — Ты разнесла мой дом! — Я лишь внесла коррективы! Фальк не отвечает. Его голубой взгляд пронзает меня насквозь, и я неконтролируемо вжимаю голову в плечи. Первый раз за всю прожитую жизнь вижу настоящий, неподдельный огонь в глазах. Только вот, если в романах огонь в глазах — страсть, то в моем случае — самая, что ни на есть, инквизиция. Готова поклясться, мой славный жених сам лично швырнет зажженную спичку мне под ноги, лишь бы избавиться. Позволяю себе расслабиться, когда Даниэль наконец разрывает наш зрительный контакт, неприлично фыркнув. На что я закатываю глаза. — Твою мать, ты серьезно вынесла все? — в голосе проскальзывает отчаянье. — Я хотя бы их не изрезала, как делают многие в таких случаях. Бегло посмотрев на Даниэля, натыкаюсь на заинтересовавшую и никак не дающую мне покоя вещь. Я наклоняюсь вперед, подхватывая спутанные между собой ремешки. — Ого, так ты из этих… — говорю, прокручивая в руке тканевый ремень с двумя регулируемыми петлями на концах, держащихся на карабинах. Пластмассовые фастексы на каждой из них глухо звенят и привлекают внимание Даниэля. — Извращенец? — Это ремень для сноуборда. Фальк выхватывает его у меня из рук, и я округляю глаза от удивления. Как я не заметила, что он подошел настолько близко? Настолько, что мне удается рассмотреть россыпь блеклых веснушек на его переносице и едва заметную родинку под глазом. Когда мы пересекаемся взглядами, я за какие-то доли секунды успеваю утонуть в голубых глазах, разбиться о скалы и дать себе мысленный подзатыльник за откровенные разглядывания. Смотря на меня с вызовом и дожидаясь ответных действий, Дэн, словно в своей извращенной манере, приподнимает уголки губ. Я едва успеваю справиться с раздражением. Сглатываю вязкую слюну и нащупываю рукой дверной косяк. Выдыхаю, ощущая на кончиках пальцев покалывание от нетерпения и боязни не исполнить свой план. Даниэль не подходит ближе. Оставляет между нами расстояние вытянутой руки и приподнимает нож, намекая на очередную угрозу. Только она пролетает мимо. Все свое внимание сосредотачиваю на лице Фалька. Быть может, будь наше знакомство не столь спонтанным и не встреться мы при таких обстоятельствах, я бы смогла назвать его красивым. Если, конечно, меня бы привлекали пернатые. — Ну и? Собираешься валить отсюда? — Нет, — дерзко отвечаю. — Сейчас, — Фальк опускает взгляд вниз, и я вижу на запястье часы на толстом металлическом ремешке. Серебряные пластинки дорого блестят в свете включенных в коридоре ламп, а навороченный циферблат так сильно манит к себе, что я едва не подаюсь вперед, чтобы рассмотреть. — Два часа ночи, я вернулся домой с работы и хочу спать. У меня нет ни сил, ни желания с тобой ссориться. Поэтому, по-хорошему, — он склоняет голову набок и мило улыбается. Я успеваю проникнуться возникшей добротой, что вмиг растворяется от очередного крика: — Проваливай! Который раз за нашу десятиминутную встречу вздрагиваю и инстинктивно замахиваюсь, когда Даниэль вновь пытается приблизиться. — Эй, не подходи! У меня бутылка! — А у меня нож. Предлагаешь перебить друг друга? — язвит Фальк, парируя предметом. — Это теперь моя комната, — строго говорю, и Даниэль закатывает глаза. Он устало вздыхает и сжимает пальцами переносицу. — Прекращай это! Мы взрослые люди и решать вопросы должны по-взрослому. — Сыграем в Дженгу? — Нет. Мы сядем и поговорим, — в голосе слышен твердый упрек. — Отстой. Прости, любимый, но я тоже устала и предпочту прятки. Дергаюсь в бок и заваливаюсь в спальню, захлопывая за собой дверь и прокручивая щеколду. Упираюсь лбом в деревянную поверхность, сдерживая истеричный смех и стараясь успокоить быстро бьющееся сердце. — Какого хрена?! У тебя мозги на месте? — Таков закон джунглей. — Дикарка! — Даниэль глухо ударяет по двери, и я отскакиваю от нее на безопасное расстояние. — Индюк! — кричу в ответ и наконец расслабляюсь, когда слышу удаляющиеся шаги, а после хлопок дальней двери. Прикрываю глаза и шумно выдыхаю. Практически сразу тело окутывает усталость: икры неприятно ноют, спину и поясницу ломит. Выпитое мной ранее вино теперь чувствуется жжением в груди и болью в висках. Присев на краешек кровати, еще раз осматриваю спальню, смирившись, что эту ночь проведу в чужой квартире. Тру лицо ладонями и зажмуриваюсь до белых пятен. Нет ни единой мысли, как быть дальше. Лишь неподвластная мне душевная пустота. Выходя из ванной, наконец, смыв с себя липкость сегодняшнего дня, забираюсь под тонкое одеяло, натянув его до подбородка. Несмотря на жаркую погоду и закрытые окна, мне становится холодно. Одеяло не то, что не греет, оно вызывает во мне жгучее раздражение, ведь пахнет не свежестью от кондиционера, а Даниэлем. Его парфюмом. Здесь, в целом, все его. И меня здесь быть не должно. Раздосадованно вздохнув, поворачиваюсь на бок. Глаза постепенно привыкают к темноте, и мне становятся видны очертания лежащей на подоконнике стопки книг, которую я не успела вынести; сбоку рабочий стол с рядом стоящим мягким стулом; от повешенных на стену рамок с фотографиями отсвечивает луна, и я невольно задумываюсь, что не мешало бы их снять. Не очень хочется смотреть на довольное лицо Даниэля, который мило улыбается, сидя в кругу семьи. Бесит. Хотя, может, я просто завидую? Ночью, когда убежать от себя и собственных мыслей невозможно, становится еще паршивее. Вскрываются давно зажившие раны. Перед глазами всплывают картинки, где ты клятвенно обещаешь себе не поступать так, как уже давно поступил, и теперь бьешься об скалы собственного бессилия. Давно известно, что громкие обещания, данные при свете луны, чаще всего становятся пеплом при свете солнца. Вглядываюсь в темноту за окном, невольно задумываюсь, как бы сложилась моя жизнь, согласись я остаться в Швейцарии на стажировке. Быть может, никогда бы не столкнулась с Даниэлем и не знала, какого это — чувствовать беспомощность. А вот если бы папа был жив, он бы точно не позволил такому случиться. Он бы давно разогнал всю собранную вокруг шайку Фальков и спрятал меня в своих объятиях. Наверное, и мама бы так не поступила, прислушавшись к нему. Всякий раз, возвращаясь в воспоминания и оценивая поведение мамы, я стараюсь отыскать тот переломный момент, что позволил поступить так. Возможно, я могла бы найти объяснение каждому ее шагу, могла бы разбить все ее приведенные аргументы, но я не хочу. Не хочу находить оправдание в том, что не нравится мне. Выдыхаю и поддаюсь тяжести век. Вместо привычной темноты меня встречает белое пространство. Длинный бесконечный коридор, стены которого гладкие до такой степени, что я вижу в них свое отражение: босая и в растянутой серой футболке, что давно служит мне пижамой. Посмотрев вперед, замечаю черное пятно, выделяющееся на фоне белизны. Непонятная мне тяга возникает в груди, и я делаю несмелые шаги вперед. Ступаю по глянцевому полу, приближаясь к фигуре. Она расплывается, ходит волнами и не позволяет сфокусироваться на себе. Мне приходится ускорить шаг, чтобы сократить время нахождения здесь — в неизвестной мне реальности. — Я люблю тебя, — отдаленно знакомый голос эхом отскакивает от стен. Застыв на месте, прислоняю руки к груди. Силуэт, что все это время находился достаточно далеко, вдруг оказывается прямо передо мной. Еще секунда, и мы уже смотрим друг на друга. Он полностью одет в черное. От него исходит чуть заметное легкое марево. Я, не в силах пошевелиться, всматриваюсь в знакомое лицо. В уголках глаз появляются слезы. — Я люблю тебя. Папа, тепло улыбнувшись, дотрагивается широкой ладонью до моей щеки. Его кожа холодная, бледная. В глазах янтарного цвета видна блеклость, но я все-таки узнаю тот самый взгляд, наполненный любовью. На его висках видны проблески седины, как и на редкой щетине. Кажется, он совсем не изменился. Лишь спала та вызванная болезнью худоба. — Я люблю тебя. — Я знаю, — отвечаю, разомкнув пересохшие губы. Знаю, потому что взаимно. Знаю, ведь даже после смерти, чувства человека не исчезают, и любить он тебя не перестает. Не замечаю, как по щекам катятся горячие слезы. Они падают на футболку и оставляют мокрые пятна. Но мне нет до них дела, пока папа продолжает повторять слова любви. Вытягиваю руку вперед и пытаюсь прикоснуться в ответ, но папа резко дергается. Он вновь находится на приличном от меня расстоянии. Тогда я делаю шаг вперед. Аккуратно подступаю, шепча сквозь слезы: — Постой… Губы заметно дрожат, и я смыкаю их, сдерживая рыдания. А когда мне удается приблизиться к папе, прикрываю рот ладонью. Морщинистая кожа вмиг становится гладкой, такой же глянцевой, как все окружающее нас пространство. Вместо глаз, — живых и наполненных любовью, — на меня смотрят кукольные, стеклянные. В них я вижу свое отражение: испуганная, потерянная маленькая девочка с двумя растрепанными хвостиками в ярком оранжевом сарафане на толстых бретельках. — Я люблю тебя, — снова повторяет папа. Я, отпрянув от него, обнимаю себя руками. По телу проходит дрожь от страха и непонимания. Из уголков губ папы тянутся две прямые линии, которые позволяют ему открывать и закрывать рот. Только сейчас я замечаю тонкие, почти прозрачные веревки, привязанные к его рукам и ногам. Поза его больше не кажется естественной: он подвешен в воздухе, безжизненной марионеткой болтаясь на веревках. Пересилив себя, поднимаю взгляд вверх, скользя по переплетению спутанных веревок. А когда добираюсь до деревянных крестов в огромных ладонях, вовсе теряю дар речи. Черные глаза Тревора смотрят на меня с издевкой. Он широко улыбается и вновь повторяет заезженное «я люблю тебя», дергая за веревочки. Пячусь назад. Сердце больно ударяет в груди. Как и заветные три слова, которые с каждым разом становятся громче, громче, громче. Пока окончательно не оглушают и не утаскивают меня в темноту, что развеивается лишь по утру. Проснуться мне удается ближе к обеду. Голова раскалывается от беспокойного сна, воспоминания от которого холодом проходятся под кожей. Я долго провалялась в кровати, смотря в белый потолок и изредка щурясь от солнечных лучей, пробивающихся в спальню. Но так и не смогла отпустить ужасающую меня картину. Давно мне не снился папа или связанные с ним и мамой моменты. Пожалуй, вчерашний сон стал наихудшим из всех, что я когда-либо пережила. Медленно спускаясь по лестнице, поправляю хлопковую футболку, заправив ее в брючные шорты. Оглядываюсь, когда оказываюсь внизу и хмурюсь. Кажется, Даниэль свалил из квартиры раньше, чем мне удалось покинуть свою крепость. Оно и к лучшему. Больше меня порадовал тот факт, что разместился индюк через комнату от меня. Ведь все выставленные мной ранее вещи я из-за своего любопытства обнаружила там. — Славно, он хотя бы не жертва фитнес-индустрии, — шепчу себе под нос. В холодильнике, который я теперь смело могу считать общим, среди кучи полуфабрикатов, нахожу йогурт и баночку холодного кофе. Присаживаюсь на высокий стул на тонких серебряных ножках и достаточно быстро уничтожаю свой завтрак, параллельно отвечая на сообщения помощницы. Сдерживаюсь, чтобы не ударить себя ладонью по лбу. Мне до сих пор сложно принять тот факт, что я не просто так существую в этом мире, но и пытаюсь работать. Взбешенная, опустошенная и все еще немного голодная, я на ходу собираю волосы в высокий хвост. Обувшись в брошенные вчера в прихожей кеды, дергаю ручку входной двери и наваливаюсь на нее всем телом. Нет, нет, нет. Спустя долгие попытки покинуть квартиру, я устало сажусь на мягкий вельветовый пуфик. Уперевшись локтями в колени, зарываюсь пальцами в волосы, массируя кожу головы. Все мои усилия вспомнить, давали ли мне вчера ключи, оказываются тщетными. Пожалуй, ключи — последнее, о чем я могла думать, когда попала сюда. Тру кончиками пальцев лоб и хмурюсь. С самого утра я сбрасывала звонки и игнорировала сообщения от мамы, включая обиду и не воспринимая сейчас ее намерения поинтересоваться о моих делах, как самые добрые. Значит, звонить ей смысла нет. Номер Даниэля, к сожалению или к счастью, пока не осквернил мою телефонную книгу, как и номера его родителей. Звонок в службу спасения кажется самым оптимальным вариантом. Но приедет ли служба спасения быстрее того, кто сам подстрекает меня на пакости Даниэлю? Губы сами растягиваются в мстительной улыбке, а палец быстро скользит по недавним подписчикам в социальных сетях. Профиль Эммы, заполненный ей, клубом и татуировками, откровенно выделяется на фоне всех моих подписок, когда я подтверждаю нашу дружбу.grасе.werner: Привет, это Грейс, которая Вернер…
Печатаю, но тут же стираю. Слишком глупо представляться.grасе.werner: Привет, это я, невеста твоего брата…
Нет, пожалуй, это еще глупее. Шумно выдохнув, стучу ногтями по задней панели телефона, смотря на пустой диалог.grасе.werner: Привет, занята?
Нажав отправить, поднимаюсь на ноги, нетерпеливо расхаживая по прихожей. Десять минут, — время ожидания ответа, — тянулись бесконечно долго и оказались самыми мучительными. mooreee: Приветик. Смотря, что ты хочешь :Р Я хмыкаю и сразу же печатаю ответ.grасе.werner: Не думай, что я не в себе.
grасе.werner: Но у тебя есть ключи от квартиры Даниэля?
mooreee Хочешь пробраться в нее?grасе.werner: Хочу из нее выйти.
Сообщение звучит, как приговор, а несколько удивленных смайликов от Эммы выглядят достаточно забавно в серой массе происходящего со мной проклятия. mooreee: Так вы уже? mooreee: Обалдеть. mooreee: Скоро буду!grасе.werner: Какое уже?
grасе.werner: Никакого уже, Эмма!
grасе.werner: Мне просто нужно выйти.
Она не отвечает. Слишком быстро выходит из сети, а я погружаюсь в томительное ожидание, расхаживая по квартире и периодически закидывая в рот виноград из стоящей на журнальном столике миски. Когда раздается звук поворота ключа, я возношу руки к небу и мысленно благодарю всех богов за Эмму. — Мне называть тебя принцессой или воровкой? — ухмыляется Эмма, уперевшись кулаками в бока, стоит мне появиться в прихожей. Ее голубое платье свободного кроя немного собирается, оголяя колени с изображенной на них колючей проволокой. Черные тени, наброшенные на глаза, подчеркивают кошачий взгляд. А две миловидные косички, в которые собраны короткие волосы Эммы, делают ее образ неоднозначным. Набираю в грудь больше воздуха, рассказывая ей о вчерашней встрече с Даниэлем. Стараюсь не упустить ни единого важного момента, чтобы не сесть в лужу и не оказаться виноватой. Не очень бы хотелось потерять Эмму из числа друзей. Тем более, как выяснилось, она обижена на Даниэля. Только вот из-за чего? — Так вот почему он ввалился в клуб такой злой, — задумчиво говорит Эмма, когда мы спускаемся на улицу. — Ты работала? Черт, прости, — виновато произношу. — Не парься. Я устроила себе ланч, — отмахивается Эмма, повернув голову в мою сторону. Мы стоим на тротуарной дорожке за высоким железным забором жилого комплекса. Ветер от проезжающих мимо машин неприятно ударяет в лицо. — Я считаю, женщинам, нужно чаще отдыхать, ведь каждодневная борьба с патриархатом чрезмерно выматывает. Мне остается лишь согласиться с ее высказыванием, отмечая, что тактика Эммы к жизни — притягательна. Она явно проживает дни в удовольствие и не теряет их в быстром потоке времени, как делают многие. Порой смотря на прохожих, я задумываюсь: все ли они спешат по важным делам или часть из них просто привыкла жить в таком темпе? Как будто нам с самого детства внушают ограничение по времени. Как будто без быстроты своих действий ты ничего не добьешься, ведь невидимые часы на твоем запястье ведут обратный отсчет. Но какая в этом логика? Не боятся ли люди в один прекрасный момент остановиться и узнать, что все это время бежали по беговой дорожке? — Даниэль всем своим родственникам раздает ключи от своей квартиры? — невзначай интересуюсь. — Нет, — Эмма трясет связкой ключей и кидает мне ее в руки. Я, спохватившись, ловлю их в воздухе. — Это запасные. Я стащила их из бардачка. Удивленно приподнимаю брови и стискиваю кулак с украденной вещью сильнее. Так, что острая резьба ключей впивается в ладонь. Не успеваю возразить или хотя бы сделать вид, что возмущена, когда скрип колес и восторженный вскрик Эммы «Атас!» перебивает меня. — И в какую задницу ты опять влезла, Вернер? — лукаво тянет подъехавший к нам Кевин. Он стягивает с себя шлем и, придерживая его рукой, другой поправляет упавшие на лицо пряди черных волос. — Не в такую, из которой не смогла бы выбираться. А если бы не выбралась — значит не очень-то и хотела, — фыркаю, закатив глаза. Сантос усмехается. Он упирается ногой в асфальт и проходится по нам взглядом: мой выражает недовольство, а Эммы, когда я мельком смотрю на нее, — восхищение. — Поэтому ты звонила и умоляла тебя отвезти? — не унимается Кевин, явно упиваясь превосходством. — Ладно, прекращай, — щелкаю языком и только сейчас замечаю, на чем именно приехал Сантос. — Ты хочешь, чтобы я села на это?! — Ты же сказала, что тебе надо быстро. — Боже, но на машине тоже быстро. Кевин бурчит себе под нос о том, какая я трусливая, пока я мысленно противоречу ему. — Можно потрогать? — спрашивает Эмма, пользуясь моментом нашей безмолвной перепалки. Кевин кротко кивает. Сделав робкий шаг к Сантосу, она буквально секунду мнется и вытягивает руки вперед, прикасаясь к обтянутому кожаной тканью бицепсу, ощупывая мускулатуру. Глаза Кевина расширяются от удивления, и я вижу, как он сам напрягается. — Я думал… я думал, ты про байк, — хрипит Сантос, когда Эмма заканчивает и отходит от него. Я, не сдержав звонкий смешок, прикрываю рот ладонью и отворачиваюсь, не в силах наблюдать за краснеющими щеками друга. — И его можно? — вновь задает вопрос, невинно хлопая ресницами. — Кевин, извини, — поборов свой смех и разрезая возникшую тишину, говорю. — Я вновь с чего-то взяла, что мои проблемы должны решать другие. Я поймаю такси, и еще раз извини. — Все нормально, Вернер. Я привык, что ты трусиха. Возмущенно икаю. — Ну хватит! — Раз ты не едешь, а Кевин потратил время, может, он подкинет меня до клуба? Сантос вопросительно выгибает бровь, смотря на Эмму. Он внимательно ее разглядывает, и я ударяю себя ладонью по лбу. — Кевин, это Эмма. Сестра Даниэля Фалька. — Сводная! — расправляет плечи. Она пожимает руку спустившегося с байка Кевина и склоняет голову на бок. — Ну так что? — Ну… я могу… — он не успевает договорить, как Эмма, звонко хлопнув в ладоши, подходит ближе к мотоциклу. — Супер! — Кевин, если с ней что-то случится, — отчитываю Кевина, как паренька, который позвал мою дочь на свидание, пока Эмма застегивала шлем. — Я оторву тебе голову. —Да, а тебе ее оторвет Дэнни, если со мной что-то случится — отмахивается Мур, смотря на меня. — Ну, вперед, ковбой, — Эмма слабо ударяет Кевина по плечу. Их скомканное прощание не остается в моей памяти. Я лишь провожаю две фигуры взглядом и понимаю, что конкретно опаздываю. Поймать такси в час-пик в Лондоне оказалось сложнее, чем найти лепрекона с горшочком золота подмышкой. Несколько раз я проклинала переплетение дорог и свое нежелание вызвать водителя. Потому что могу сама справиться. Вихрем влетаю в галерею, сразу же натыкаясь на свою помощницу, Дженну. Она встречает меня практически у порога, поправляя мелкие белоснежные кудри и с упреком смотря на меня яркими голубыми глазами. — Прости, Дженна, я знаю, знаю, — тараторю, принимая из рук девушки разноцветные папки. Она отмахивается. Следует за мной по длинному залу галереи, где все еще немного пахнет краской. — Я все понимаю: переезд, отношения, — ведя руками из сторону в сторону, говорит Дженна. Она закатывает сползающие рукава своего бежевого пиджака и останавливается, стоит мне замереть на месте. — Господи, хотя бы ты не ведись на сплетни. — Я просто удивлена, как тебе удавалось скрывать отношения. Так еще и с таким красавчиком. — Джен! — Ладно, ладно, прости, — она поджимает губы, накрашенные персиковой помадой, и смешно дергает кончиком курносого носа. — В красной, — она указывает на папку, — материалы для фотовыставки. Начала собирать их заранее, но не обращалась к молодым фотографам. Решила, что для начала лучше не рисковать. — Хорошо, но мы точно не сможем организовать ее в этом году. Распыляться на многое у нас не выйдет. Тем более я, по незнанию, потратила на оформление больше средств , чем рассчитывала. До сих пор не могу простить себе свою невнимательность и неусидчивость. Кропотливая работа всегда давалась мне сложно. Именно поэтому пришлось нанять Дженну, которая контролирует все написанные мной в сметах и отчетах нули. — Нужно больше охватывать социальные сети. Может, твой молодой человек поможет с рекламой? — Нет, — резко отрезаю. — Но… — Нет. Мы не впутываем родственников в свой бизнес, если можно обойтись без них. Иначе потом придется делиться, — повторяю сказанную как-то мамой фразу и, отпустив Джен домой, захожу в небольшой кабинет. Каждый раз, когда здесь оказываюсь, ощущаю себя крутой бизнес-леди. Хоть и достаточно часто звоню маме, уточная те или иные вопросы. Ну или вчитываясь в статьи в интернете. Окрашенные в светло-серый цвет стены в некоторых местах задекорированы деревянными панелями. Белоснежный стол, на котором стоит компьютер и пара цветных стаканчиков с канцелярией, усыпан распечатками картин. А на спинке мягкого кресла цвета слоновой кости висит клетчатая шаль, согревающая меня, когда я задерживаюсь здесь допоздна. Хотя в последнее время ночная работа, высасывающая все силы, ушла на второй план. Я поняла, что идеально сделать что-то в принципе невозможно, как бы я ни старалась. Сейчас я просто наслаждаюсь. Делаю, что мне нравится и получаю удовольствие и успех от проделанной работы. В какой-то мере даже превышая собственные ожидания, осознавая, что я намного сильнее, чем хочу казаться. Я перестала следовать за мечтами, перекрывающими мои реальные возможности. Начала ценить каждую ступеньку, которую удается преодолеть, в конечном итоге, выходя на новый уровень. Ближе к той самой желанной цели, окончательно обозначая для себя мысль: главное правило реальности — не потеряться в своих фантазиях. Закидываю ногу на ногу, и мой взгляд цепляется за продолговатый шрам на коленке. Я шумно вздыхаю, дотрагиваясь до розовой кожи и улыбаясь, вспоминая свое грандиозное падение с яблоневой ветки. Самая настоящая аристократка. Как бы назвала меня мама. Поборов желание хмыкнуть от образа мамы, возникшего в голове, понимаю, что мне в любом случае придется снова пойти с ней на контакт. Иначе я не смогу прожить без Бруно, сада, да кого я обманываю — без мамы. Отбросив негативные мысли, трясу головой. Притягиваю к себе брошенные на стол папки и окончательно погружаюсь в работу, разгребая устроенный мной же завал и теряясь во времени. Заканчиваю около десяти вечера. Попрощавшись с охранником — грозным седовласым мужчиной — сажусь в такси, где на меня накатывает усталость. Бездумно называю адрес своего нового места проживания и удобнее устраиваюсь на мягких креслах, разминая шею. За окном солнце постепенно уходит за горизонт, а на улицах появляются шумные компании. В окнах домов загорается свет, оголяя темные силуэты, блуждающие по квартирам. Лондон сменяет маски, превращается в дышащий летней свободой город. Когда я выхожу из машины, на улицу опускается ночь. Отдаю таксисту приличную сумму за проведенное время в пробке, считаясь с очередной тратой. В небе мигают яркие звезды, пока я плетусь по выложенной гравием дорожке к дому. Дверь открывает уже знакомый швейцар. Обменявшись с ним любезностями, проскальзываю внутрь и поднимаюсь наверх. Прокрутив ключ, спокойно захожу в квартиру, а, оторвав взгляд от пола, тут же натыкаюсь на стоящего в прихожей Даниэля. Он поправляет волосы, смотря на свое отражение в зеркале. — Я уже думал, ты вышла в окно, — с отвращением произносит Фальк, и я закатываю глаза. — Не дождешься. Я еще не ответила тебе за испорченную жизнь. Даниэль усмехается и поворачивается в мою сторону. Подходит ближе и запускает руки в передние карманы светлых тканевых штанов. Его расстегнутая пляжная рубашка, под которой надета майка, сильнее распахивается. Я невольно скольжу взглядом по покрытому белой тонкой тканью телу. — Бесконечно мило, как ты пытаешься казаться той, кем не являешься. — И кем же я не являюсь? — вздергиваю нос вверх, и Фальк упирается ладонью около моей головы, полностью перекрывая пути отступления. Смотря в голубые глаза, замечаю на них несколько коричневых крапинок. Словно на них небрежно брызнули краской с кисти, тем самым завершая рисунок. — Смелой, роковой девушкой, — спокойно говорит Дэн, наклоняясь ближе. Не так должны стоять люди, испытывающие друг к другу отвращение. — Твои коленки дрожат, Грейс. А как же закон джунглей? — Он не работает в замкнутых пространствах. Даниэль растягивает губы в лукавой улыбке. — Может, твои коленки дрожат не от страха, а от моей чрезмерной сексуальности? — Знаешь, у тебя очень длинный язык, — кривлюсь. — Боюсь, это последняя длинная часть твоего тела, — с вызовом смотрю на Даниэля, выражение лица которого искажено злостью. Если бы взглядом можно было убивать, то меня бы давно укутывали в черный пакет, а Фалька выводили из квартиры в наручниках. — Дело в профессионализме, а не в размере. — Все закомплексованные мужчины так говорят. — Я не собираюсь с тобой спорить. — Потому что я права? — Потому что тебе вряд ли удастся узнать мои способности. Боюсь, на тебя, — Даниэль проходится по мне оценивающим взглядом, — у меня даже не встанет. — Не велика потеря, — оскорблено вздергиваю нос. — Ты тоже не секс-символ. И точно объектом моего обожания не станешь. — Ты так уверена? — щурится Фальк. — А почему твои щеки такие красные? И дышишь ты тяжело, — он склоняет голову набок и двигается вплотную ко мне. Слишком близко. Все названные им признаки моего возбуждения резко активируются в теле, как бы я ни старалась их подавить. Смотрю на Даниэля и прохожусь по пересохшим губам языком. Не может долгое отсутствие близости подвести меня именно сейчас, когда чужое дыхание ощущается на лице, а губы находятся в непозволительной близости. — Проверим, насколько я тебя не завожу? — томно шепчет Фальк, и я опускаю ладони ему на грудь. Сжимаю пальцами ткань майки и поддаюсь своим сокровенным желаниям.