Сам невзрачный

После встречи с дядей Игорем в доме как будто потеплело. Матушка-вепрь целыми днями слушал теперь уже полный надежды щебет пожилой женщины. Каждый день он получал пищу и слова благодарности. Сытый и обласканный, он затих и никак не проявлял свое присутствие. Когда вся семья собиралась вечером на кухне, он устраивался рядом с ними за столом и рассматривал своих хозяев. Он много десятилетий наблюдал как эти носы, скулы и подбородки переходят с лица на лицо. Заглядывая в глаза младшего мужчины в семье, он пытался вспомнить, как выглядел его предок, убивший кабана. Несет ли этот непримечательный мужчина в себе черты того охотника с каменными руками? Вепрь не помнил. В конце концов, тогда он был всего-лишь животной душой. Проведя столько лет бок о бок с людьми он сильно очеловечился, встал на задние ноги, сбросил шерсть. Копытца превратились в ладони и ступни. Он подглядывал за тем, что делают люди, и полностью перенял их манеры, освоил их речь, он сидел рядом с их детьми, когда те учились грамоте, подсматривал за женщинами, пока те готовили и за мужчинами, когда те мастерили, подслушивал истории и сплетни, зная о человеческой лени и изобретательности, он почти не удивился тому, как на смену луку пришло ружье, на смену сигнальному костру — телефон, на смену лучине — электричество. Он знал о людях слишком много. Но смог бы он стать человеком? Захотел бы он стать человеком? Вепрь мог бы с уверенностью ответить «нет». Какой во всем этом смысл, когда ты живешь в плену бесконечных правил и законов? Если бы ему и довелось снова получить тело — он бы с радостью стал кабаном или белкой, и проживал одну полную неукрощенных чувств и свободы жизнь за другой. Однако, пока это его забавляло, он продолжал обзаводиться новыми привычками. Что еще ему оставалось делать? Едва ли кто-то мог спокойно спать накануне солнцестояния. Обувь и верхняя одежда были вычищены по крайней мере три раза, парадные пояса и ожерелья подновлены, даже шерсть на меховых шапках причесали. У Матушки-вепря был свой специальный деревянный короб для таких случаев. Его полтора века назад вырезал прадед-умелец. Снаружи стенки короба были украшены резными желудями и листьями дуба, а изнутри выложены зеленым бархатом, выглядело недурно, но, видя этот короб, вепрь каждый раз посмеивался: «В прошлой жизни не похоронили, зато теперь как праздник — в гроб ложись.» В подарок «подружке» Матушки-вепря приготовили расшитый бабочками носовой платок, баночку варенья из морошки и бутыль домашнего вина. Ответным подарком могло быть что угодно, и вепрь с нетерпением ждал, какую пакость она подкинет. Хозяином, или лучше сказать компаньоном, жабы был щептальщик Митрич, человек, как и его дух-покровитель, сумасбродный. Однако вепрь также знал, что касаемо любви и деторождения, если не поможет жаба, то случай можно считать безнадежным. Жаба с Митричем жили в Повремянке, то ли поселке, то ли частном секторе, то ли ничейной земле, автобусы туда ходили раз в неделю, а зимой, если снегопад был особенно сильным, все маршруты отменяли чуть ли не на целый сезон, и добраться можно было только с риском для жизни. Весной же, едва вода в реках возвращалась к нормальному уровню, Митрич забирался в видавшую виды ниву и отправлялся «по святым местам». Кроме того, что Митрич не пропускал ни одного важного праздника, он еще выдумал несколько своих, которые устраивал в дороге. Погода в последний день темной половины года была весьма подходящая: серые тучи плотно заволокли небо — ни лучика не пробивалось, почти сразу после рассвета пошел снег, такой мелкий, будто выпал туман. Копытце Матушки-вепря обвязали зеленой лентой с кисточками бисера на концах и погрузили в короб. Город не выделял на такие мракобесные праздники ни бюджета, ни места, поэтому они традиционно проводились на Полянке, большом пустыре. Несмотря на то, что с Полянки открывался прекрасный вид на реку, дальние холмы и кромку леса, в обычные дни никто не устраивал там свиданий или посиделок, не разжигал костры, и вообще ходить туда было не принято. В праздничные же дни траву или снег на полянке плотно утаптывали, ставили шатры, столбы, увешанные лентами, жаровни; в центре Полянки выкапывали большой круг и ставили в этой яме костер в три человеческих роста. Весь день отовсюду слышались звуки бубенцов, струнных инструментов, дудок и свистелок, песен, похожих на завывания, детских криков, собачьего лая и смеха. Теплый запах пищи щекотал нос. Так продолжалось до заката, когда Митрич разжигал наконец костер, в который празднующие лили алкоголь, бросали зерна, продукты и даже настоящие бумажные деньги. Когда пламя начинало угасать, ряженые вместе с шептальщиками и домашними духами обходили несколько раз вокруг костра, пока Митрич, забравшись чуть ли не в самое пепелище, долго наблюдал, как мерцают оставшиеся от огня искры, прислушивался к треску угольков, ворочал их своей трубкой и оглашал собравшимся слова духов. Чаще всего это было что-то наподобие: «Ублажайтесь и размножайтесь», но бывало он предсказывал наводнения и неурожаи, а однажды предсказал смерть главы региона. Тогда ему пришлось отправиться в путешествие раньше обычного и кататься по «святым местам» пока этот самый глава действительно не умер. Семья вместе с вепрем прибыли на Полянку после полудня. Вася уже ждала их у входа в шатер Матушки-жабы. На девочке была та же шапочка с рожками и лентами. Одежда полностью закрывала ее тело и волосы, девочка стояла так неподвижно, что ее можно было принять за пугало. Справа от нее стоял Витька, видимо, он вел ее сюда от самого дома, рука девочки, спрятанная в рукавичку, лежала поверх локтя брата. Как и в прошлый раз, вепрь прибежал на место прежде всех, он остановился в нескольких шагах от девочки. При свете дня стало понятно, что не так с васиной одеждой. Каждый предмет, даже валенки и калоши, был вывернут наизнанку. — Василиса Премудрая, а костюм у тебя шиворот навыворот, чтобы плохие духи тебя не обидели или наоборот? — девочка сжала руку брата рукавичкой и тихонько произнесла: — Здравствуй, Матушка-вепрь, — тут же из-за ее спины вышли два низеньких старичка, похожих то ли на грибы, то ли на камни, покрытые мхом. Старички лукаво улыбались и двигались так, будто один был отражением другого. Однако присмотревшись можно было заметить, что они были совсем разные, и вообще один был дедушкой, а другой — бабушкой. — Сколько лет, сколько зим, — одновременно проквакали старички и, окружив вепря, принялись его обнимать и щекотать, вепрь в свою очередь принялся похлопывать их по макушкам, будто домашних псов. Полог шатра приподнялся, и окутанный дымом с трубкой в руке вышел Митрич, мужчина с лицом, изрытым морщинами вдоль и поперёк. Весь его вид был нарочитым: из-под бурого поношенного пальто торчали голые коленки и ключицы, длинные седые волосы были заплетены в косу, которую он обмотал вокруг шеи будто шарф. На голове по-женски был повязан платок, на который сверху была натянута шляпа с широкими помятыми полями. Митрич направил мундштук трубки на вепря, предлагая тому затянуться. — Давай я лучше тебя поцелую, в тебе дыма больше, чем в этой трубке, гляди, как бы ветром не сдуло, — ответил вепрь, но все же из порядка прикоснулся губами к мундштуку. — Будь ты не таким пегим, я бы может и не отказался, — усмехнулся Митрич. — Ты смотри, может в этой жизни случая больше и не представится, сколько там тебе? По человеческим меркам ты уже ближе к духам, чем к живым, пара лет — и на перерождение пойдешь, переродишься бактерией — и никаких поцелуев. — Ох-ох, слышал я, что ты дурной дух, но болтать такие гадости при детях. Вепрь взглянул на Василису, неподвижно стоявшую рядом с Витьком, который зябко топтался и тер руку об руку. — Заморозился парнишка совсем, пусть в шатре погреется, — заметил вепрь. Митрич кивнул Витьку, чтобы тот зашел внутрь. Наконец показались домашние вепря. Первым, чинно вышагивая и неся перед собой резной короб, шел пожилой мужчина. Жабы хихикнули, покосившись на непримечательного, но довольно крепкого парня, шедшего вторым. — Этот что-ли? — Ага, — хмыкнул вепрь. — Да, в этом веке мужики совсем немощные, говорят из-за этой, экологии. — Да при чем тут экология, живут слишком сыто. Расслабились, вот мужская энергия и убывает. — А жена хоть сейчас десятерых бы родила. — Пропадает почем зря. Духи продолжали смеяться и подтрунивать над людьми, в то время как последние обменивались рукопожатиями. Главе семьи Митрич даже протянул трубку. Вася не сдвинулась с места, только тихо произнесла приветствие и слегка наклонила голову. — Вы все тут мне не очень нужны, пусть малой один останется, — заявил Митрич сразу после обмена любезностями. Неловкая пауза продолжалась пару мгновений, старик охотно передал сыну короб, авоську с дарами и, взяв жену под руку, с моложавой живостью поспешил прочь: когда ещё доведется обменяться сплетнями и выпить со старыми знакомыми. Молодая стояла рядом с мужем и сбивала снег с сапог. Она низко опустила голову, но было видно как горят её щеки. — Иди-иди, поболтай с подружками, — махнул на нее Митрич. Девушка сжала руку мужа и последовала за свекрами, постоянно оборачиваясь, пока все они не скрылись из виду. Только тогда Митрич подошёл к парню, закинул руку ему на плечо и, заговорщически подмигнув, шепнул: — Накатим? — тот в ответ залился румянцем, но с нескрываемым облегчением закивал, — по тому что я увидел, жена любит тебя, ты то сам как, служишь ей как полагается? — Конечно, конечно. — Ну, а в чем тогда проблема? Лицо муженька стало совсем алым, он беспомощно скреб пальцами по коробу. — Это все экология, — саркастично буркнул из-за его спины Матушка-вепрь. Жабы же, не переставая хихикать, шлепнули молодого по заду. — Черти, — цыкнул на них Митрич, и, продолжая виснуть на парне, затолкал его в шатер. Вепрь опустился перед Васей на корточки: — Премудрая барышня, позвольте вас сопроводить, — Вася кивнула. В центре шатра стояли генератор и электрическая печь, удушающая жара, пропитанная запахом жженых трав, вызывала головокружение. Разомлевший Витек валялся на импровизированной лежанке. Пальто Митрича было брошено у порога, сам же хозяин, обнаженный до пояса, раскладывал походный столик. Молодой, не выпуская короба из рук, грелся у печи. — Вася, приступай, — скомандовал Митрич. Девочка сняла рукавички и откинула ленты с лица, под ними оказалась балаклава с прорезями, кожа была покрыта глиной, растрескавшейся вокруг глаз. Под рукавичками были тонкие перчатки так же швами наружу. Вася забрала у мужчины короб, поставила на край стола, на противоположном краю уже стоял горшочек с Матушкой-жабой. Дары, разномастная посуда и медовуха тоже были выставлены на стол без какого-либо видимого порядка. Митрич наблюдал за всем со стороны, равнодушно попыхивая трубкой. Вася открыла короб и горшочек, налила медовуху в чашки: три для духов, три для людей. Непримечательный муж согрелся и уже держал пальто в руках. — Все верхнее снимай, не робей, — бросил ему Митрич. Вася достала откуда-то и подожгла пучок трав. С дымящими травами она обошла три раза вокруг столика, вокруг Митрича, вокруг молодого и своего брата, и наконец три раза обернулась вокруг себя, после чего травы были осторожно положены на блюдо. — Матушка-жаба, благосклонно прими подарочек, Матушка-вепрь, благосклонно прими подарочек, — голос Васи едва был слышен. Дары поменялись местами, — прошу дорогих гостей выпить за встречу и удачу, — девочка вылила три чашки в миску на полу, три поднесла людям. От спокойных и уверенных движений этого ребенка вепрю на мгновение стало не по себе. — Премудрая барышня, вас точно ни на кого не подменили?