Призрак Кальмарского замка

Увидеть обещанную келью Ирис не успел: едва он явился ранним утром в монастырь, противный брат Олеандр вцепился в него железной хваткой и потащил в библиотеку, гудя: — Учение и упорный труд — вот что делает человека человеком! Учение и труд! В библиотеке уже навели порядок. Правда, вместо витража вставили простое стекло, но Ирис едва это заметил. Его внимание приковала к себе бадейка, скромно стоявшая в углу. — Бада-ан, — жалобно позвал Ирис, пока брат Олеандр продолжал бубнить про учение и труд, — этого ведь тут не было в прошлый раз? Зачем это? Бадан, который всё утро был на удивление немногословным, обошёл бадейку со всех сторон, деловито заложив за спину руки, и наконец изрёк: — Похоже, тех, кто не учится и не трудится, будут сечь. Ирис вытянул шею, пытаясь понять, пуста бадейка или нет. — Отменные розги, — заверил его Бадан. — Правда, тонковаты и коротковаты для взрослого, а вот для малявки вроде тебя в самый раз. Лучше учись прилежно. — Ты не позволишь ему меня сечь! — воскликнул Ирис. — А как я ему запрещу? — возразил Бадан. — Я в его мохнатые уши могу орать сколько угодно, он не слышит. — А ты через этого! — упрямо сказал Ирис. — Через как его… — Через Рододендрона? — догадался Бадан. — Ну, это сложнее. Понимаешь, если я пошепчу Рододендрону, то он может поверить, что сам это придумал. А что бы он ни сказал нашему глухому аспиду, для него это всегда будет исходить извне. Вера, исходящая изнутри, всегда в сто раз сильнее, чем чьи-то там внушения. — Господь тебя ко мне направил, — вещал тем временем брат Олеандр, расставляя на одном из столов пузырьки с чернилами и раскатывая свитки, — чтобы я сделал из тебя человека. Господу угодно, чтобы я зажёг огонь во тьме твоей души… — У тебя бы сначала зажёг! — обиженно воскликнул Ирис и снова повернулся к Бадану. — Как он будет меня учить, если сам глухой! — Ну, не слепой же, — пожал плечами Бадан. — Тогда нашепчи мне, чтобы я учился прилежно! — вскричал осенённый внезапной идеей Ирис. — Тогда я выучусь поскорее, меня не будут сечь и… — Я не могу тебе ничего внушить, потому что ты меня видишь, — вздохнул Бадан. — А теперь разоблачайся, — пророкотал брат Олеандр. — И помни: смирением всего добьёшься, а не строптивостью; покаянием, а не упорством. — Чего это он? — испуганно спросил Ирис. — Наверное, сечь будет, — пожал плечами Бадан. Ирис попятился и замотал головой: — Я же ещё ничего не сделал! — В монастыре порка бывает не только наказанием, но и уроком на будущее, — сообщил Бадан, отведя взгляд и полируя ногти о рубаху. — Не забудь изобразить смирение. — Будь ты проклят ещё больше, чем сейчас! — воскликнул Ирис. — Разоблачайся, — повторил брат Олеандр. — Отринь мирское, это поможет тебе сосредоточиться на науке. — Он что, хочет, чтобы я нагишом учился? — прошептал Ирис. — Да ну! — воскликнул Бадан и неуверенно добавил: — По крайней мере, в моё время такого не было. Ирис обхватил себя руками, старательно гримасничая в попытках объяснить, что с одеждой расставаться не желает. — Глупое дитя, — пророкотал брат Олеандр и указал на один из стульев, на котором лежало аккуратно свёрнутое чёрное одеяние. — Ряса. Надень.