Три старушки на скамейке

Тут всё переходило всякие границы. Глафира Петровна нервно и несколько кокетливо поправила воротник домашнего халата в крупных розах и позвонила в шестьдесят девятую квартиру. Вадим открыл сразу, будто был у двери, одетый и бодрый, несмотря на одиннадцать вечера. Работал допоздна, только пришёл! — пожалела его она. — Вадим, дорогой, извини, что беспокою тебя, слышишь это безобразие? Из соседней квартиры, обители порока, слышались ритмичные басы танцевальной музыки и гомон. — Слышу, Глафира Петровна. Добрый вечер. — Ты мог бы поговорить, милый? — Не беспокойтесь, Глафира Петровна, я как раз сейчас собирался, — он ободряюще хохотнул, — поговорю обязательно. А вы не беспокойтесь, выпейте чаю с ромашкой, да ложитесь спать, я со всем разберусь. — Спасибо большое, Вадимушка, — растаяла она, — я к Игоревне заскочу, и лягу спать. Защитник ты наш! Они обменялись ещё парой слов, и Вадим пошёл штурмовать дьявольскую семидесятую, а Глафира Петровна — к своему чаю и валерьянке. На следующий вечер экстренный консилиум был созван, и Глафира Петровна рассказала новости сидящей, как на иголках Игоревне, хотя та итак была в курсе, и невозмутимой бабе Вале, которая в курсе не была. — …и ведь я, глупая, телевизор включила и спать легла! Что там только происходило, нужно было подстраховать Вадимушку, милицию вызвать, какая же я балда, бросила его с этой… этой… Кодлой! И он только что на работу уезжал, ведь и слова плохого не сказал, хотя морщился весь, били его по голове, что ли? И шея вся в синяках и царапинах! Избили миленького, ой избили! — Так ведь в милицию писать надо! — Так Вадим сам попросил не писать, сам, говорит, решу. — И тут беспокоить не хочет, хотя за нас пострадал, какой мальчик! — Хоть и тому досталось, — сказала ни с того ни с сего невозмутимая баба Валя. — Кому досталось? Кому досталось-то? КОМУ ДОСТАЛОСЬ? — Не кричите, Глафира Петровна, всё я слышу. Непутёвому из семидесятой. Выходил курить, так башка с похмелья болит, алкашня, руки трясутся, синяки на плечах. И ему досталось. — И поделом! — И поделом! Вечеринки устраивает, наркоманов всяких и алкашей тащит к себе в квартиру. Музыкант он. В гробу мы таких музыкантов видали. — Вот Вадимушка… — Вадимушка да, сразу видно, деловой человек, хороший, работящий. Не богема, — она произнесла это слово, гхэкнув и с крайней степенью презрения. Старушки закивали, соглашаясь. Тут всё переходило всякие границы, вечеринки эти и пиликанье бесконечное на гитаре. Вадимушке наверняка тоже это мешало спать, хотя, когда они приходили жаловаться к нему попеременно, музыка даже затихала, чтобы они могли поговорить. Видела в этом Глафира Петровна знак, что всё она правильно делает, и Игоревна была с ней всецело согласна. Была ли с ней согласна баба Валя никто не знал — она была глуховата на оба уха. То мебель двигали в проклятой квартире, то по стенке долбили как молотком, да ещё долго, ритмично. Девки всякие ходили. Иногда в голову Глафире Петровне приходило, что шум достаётся из шестьдесят девятой квартиры, но так быть, конечно, не могло, после такого Вадик долго курил, явно тоже встревоженный стуком, да провожал иногда взглядом девиц, проституток сплошных, которые игриво улыбались ему. Такой хороший и недоступный для всяких прошмандовок, что они так издевательски с ним заигрывают, — Игоревна как-то объясняла ей это, она в таком многое понимала, всех этих шалашовок и педерастов за километр чуяла. Переходило всякие границы и конца и края этому не было.