Три старушки на скамейке

— Да... — помялась она, — дела... — Так, Глафира Петровна, ведь пьяный был! — Ах, ещё и пьяный! Нет, ну решительно невозможно быть таким пропащим человеком. — Так ведь, Глафира Петровна, ещё, он ведь, — Игоревна, крайне бойкая бабушка без имени, с одним отчеством, заговорищески понизила голос, — он ведь того... — Чего того? — схватилась за сердце благообразная Глафира Петровна, похожая на дворянку из дореволюционных времён. — Педераст! — зловещим шёпотом обрубила Игоревна. Сидящая тихо Валентина Степановна, по-простому баба Валя, заохала, не отрываясь от вязания и наверняка ничего не расслышав — была глуховата на оба уха. Глафира Петровна не успела отойти от сердечного потрясения, когда из подъезда вышел румяный молодой мужчина и улыбнулся всем трём старушкам, немного напоминая наливное яблочко: — Глафира Петровна, Валентина Степановна, Мария Игоревна, здравствуйте! Хорошая сегодня погода, солнышко! — вежливо поздоровался он. — Вадим, дорогой, умеешь бабушек порадовать. Солнышко, птички, да вот ветерок только… — Каких бабушек? — натурально возмутился он, — прекрасных цветущих женщин! Старушки засмущались, как девочки, и проводили его тёплыми взглядами до машины, даже баба Валя отвлеклась от очередного платка. — Вот Вадим, только заехал, а какой хороший мальчик! — И поздоровается, и про спину спросит, и сумки поможет донести, — подхватила Игоревна, — явно не из этих. Второй раз Глафира Петровна не попалась, спрашивать не стала, из каких. Сердце не молодое, всё-таки. — Как только они знакомы? Жилец из семидесятой квартиры не давал им никакого покоя. Решительно ни одной хороший черты у него не было найдено единогласно. Глаза были плутоватые и мутные, как у наркомана, причёска и одежда чересчур вызывающими, он пьянствовал и наверняка содержал притон, всякие к нему ходили, к тому же играл неестественную неприятную музыку, а все музыканты транжиры и люди низкого поведения, да и абсолютно точно был педерастом. В соседнюю же с ним квартиру заселился чудесный молодой человек, по какому-то недоразумению знакомый с тем из семидесятой. Он, Вадим, был улыбчивым и участливым, глаза у него были добрыми, ну не бывает плохих людей с такими глазами, одевался он аккуратно и красиво, даже если как-то по-новомодному. Пить, конечно, не пил, музыку эту развратную не играл, и вообще был идеалом мужчины. Был бы лет на тридцать постарше... Игоревна мечтательно вздохнула, но баба Валя вдруг ни с чего сказала: — Так они же работают вместе. — Кто? — не поняла и Глафира Петровна, но баба Валя не услышала, и пришлось спросить совсем громко: — Кто? КТО РАБОТАЕТ? — И незачем так кричать, — невозмутимо сказала баба Валя, — Вадимушка и этот работают вместе. Вадимушка подвозил его, непутёвого, а ехали они на работу. — Дела... Наверняка тунеядствует тот, да деньги ворует, не работают такие на нормальных работах. — А Вадимушка работает за двоих, потому что душа добрая, — подхватила Игоревна. Старушки синхронно вздохнули, жалея добрую душу. И тут, на неудачу свою, из подъезда вывалился тот из семидесятой, в тёмных очках, чтобы скрыть свои зрачки наркоманские, одежде то ли наркоманской, то ли проститутской, консилиум старушек не успел решить, потому что он зыркнул на них и громко сказал: — Здравствуйте, — и тихо добавил, — кошёлки старые. — Ну, здравствуй. Опять до ночи играл, спать не давал, уймись уже! — Да у меня даже гитары нет, — растерялся тот, но опомнился, — а вам вообще какое дело, кто играет? Вадик вон играет, к нему доматывайтесь. — Вадим? Вы посмотрите на этого бесстыдника! Хорошим людям мешает, и на хороших людей сваливает, да на тебе клейма ставить негде, откуда такие только берётесь?! Он открыл рот, чтобы ответить, возмущённый до глубины души, но старушки загалдели всеми 230 на троих годами, сердитые как овчарки и воинственные как гунны, и Глеб сделал единственную стратегически верную вещь, которую делает человек под гнётом такой тяжёлой артиллерии, — он сбежал обратно в подъезд.