***
Тело на столе было настолько большое, что его пришлось укрыть двумя одеялами, а лодыжки всё равно свешивались с края – это напомнило Ребекке об Артуре. «Давно его не видно…», – приоткрыв ткань, Ребекка поняла, почему. Это было неестественно. Огромный Артур Кипс, Здоровяк, который подобно каменной скале не поддавался никаким преградам и волнениям, лежал… не мёртвым, язык не поворачивался его так назвать – безжизненным. Он сразу стал слабым, уязвлённым, будто только и ждал, чтобы его пожалели. Обыкновенно хмурое лицо слегка покосилось от боли – лишь слегка… возможно, так было даже хуже. Будто из ниоткуда позади Ребекки возник Дэниель – девушка услышала резкий вздох. Иммунолог смотрел с таким страхом, будто на столе лежало что-то, способное в одночасье уничтожить не только город, но и весь мир. Доктор отвёл взгляд, забегал глазами по комнате – как ни скрывал, было видно, что он не знает и даже не представляет, что должен сейчас чувствовать. Затем он проморгался, закусил губу и стремительно вышел из морга. Ребекке Амварт тоже было не по себе, но не от скорби. Все трое докторов подвергались особому риску, проводя столько времени среди больных; только в обществе друг друга они могли ощутить хотя бы видимость безопасности. То, что среди них оказался заражённый, было недобрым знаком. Тем не менее рука аптекарши не дрогнула, когда она делала вскрытие недавнему знакомому. Безрезультатно: характерных гнойников не было ни в желудке, ни в лёгких, ни в мышцах. «Может, это была не ходучка? – трусливо высунулась надежда. – Все так помешались на этой заразе, что и забыли: раньше люди тоже умирали». Как и иногда просыпающуюся тревогу, надежду Ребекка поспешно затолкала обратно на затворки сознания – её время давно прошло. Леди Бесс вышла на порог госпиталя. Дэн стоял одной ногой на земле, будто застыл, уходя, облокотился на перила и закрыл лицо ладонью. Его плечи – обычно гордо расправленные, теперь же ссутуленные – изредка вздрагивали. Ребекка закрыла дверь: трудно было в это поверить, но сейчас опытный иммунолог Дэниель Окнад мог справиться со вскрытием хуже, чем самоучка Бесс. Девушка вернулась к трупу и выдохнула. Вгляделась в побелевшее тело, в открытые органы, в застывшее лицо. Вдруг её посетила мысль… Аптекарша осмотрела зубы умершего, и действительно: отдалённо это напоминало кариес, но больше было похоже, что изнутри зубы уже превратились в пыль и почернели. Ребекка проверила свою теорию, разрезав – не без труда – предплечье. «Уже и на костях?», – такое она видела впервые, и это пугало до оцепенения. Значит, ходучка развивалась, искала новые пути к больным. Должно быть, в последнее время каждое движение давалось Артуру с огромной болью, а он не мог ничего сделать и даже сказать… В каком-то смысле ходучка тоже была проклятием: вряд ли стоматолог утаивал симптомы умышленно; болезнь заставляла его это делать, внушала, что даже попытка лечения приведёт к ещё большим страданиям. Таково было предположение мисс Амварт, ведь правду узнать было уже невозможно.***
Ребекка знала, что Дэниель собирался хоронить друга как положено, что, несмотря на эпидемию, он нашёл каменщика и заказал простое, но качественное надгробие, и исписал не один лист, подбирая эпитафию. Даже странным казалось такое внимание к смерти: разве доктор не должен быть к ней равнодушен? Возможно, поэтому девушка пропустила похороны Кипса. Впрочем, вряд ли Окнад держал на неё за это обиду – когда они вновь встретились в госпитале, он был вполне спокоен… Насколько мог быть «спокойным» скорбящий человек, а не было никаких сомнений, что доктор-циник действительно скорбел. Глаза его совсем потемнели от красноты, и он безразлично смотрел вдаль, когда Ребекка брала у него кровь – теперь доктора следили за своим здоровьем ещё пристальнее. – Если всё закончится, доеду до Рта и заберу Митча с Майки, – неожиданно сказал Дэниель с непонятно откуда взявшейся решимостью в голосе. Или это была даже надежда? – Если, – передразнила Бесс, за что тут же получила осуждающий взгляд. – Обязательно было это говорить? Ребекка пожала плечами. – Я видела, что случилось в Редклэе, а у тебя достаточно опыта, чтобы знать, какой исход наиболее вероятен. – Вероятность зависит не только от сухих фактов! Человеческий настрой, каким бы эфемерным он ни был, тоже влияет. Бесс равнодушно скривила рот, хотя сказанное серьёзно удивило её. – От тебя не ожидаешь такое услышать… На это Дэниель вздохнул и потёр лоб, на котором за последнее время углубились морщины. – Потому что не я должен это говорить, – в возникшем молчании отчётливо слышалось имя «Артур». – Но кому-то теперь придётся это делать, и явно не тебе. Дэниель не просто работал усерднее; он стал жить изучением ходучки, будто всё остальное потеряло смысл – что было вдвойне странно, учитывая его прежнюю апатию. Он не ел, не вставал из-за стола – да что там, иногда вовсе не шевелился, – пачкался в чернилах и засыпал, уткнувшись в карты больных. Однажды Бесс услышала звук разбившегося стекла и, когда пришла на шум, увидела следующую картину: Дэн сидел, протянув руку в сторону стола Артура. Во взгляде застыла усталая боль, а на полу лежали осколки любимой чашки доктора. Теперь Ребекке приходилось отвлекать коллегу разговорами о далёком, но тщетно: иммунолог даже не смотрел на неё, лишь изредка отмахивался, как от мухи. Дэниель запрещал выбрасывать медицинские принадлежности Артура, причём делал это с таким будничным видом, будто Кипс вышел за продуктами и скоро вернётся. Впрочем, один только халат не мог сдержать безрассудный трудоголизм учёного… Теперь стало ясно, что на это был способен лишь Артур.***
Ребекке было боязно оставлять Дэна в госпитале одного, и всё же долг звал её. Точнее, её звала Марибель. Короткая записка, присланная с каким-то мальчишкой: «Отцу хуже». Ни в главном доме, ни во флигеле Виктора аптекаршу никто не встретил – она даже засомневалась, не пустовал ли дом вовсе. На стороннее расследование не было времени, леди Бесс поспешила к изолятору. По виду Виктору не было хуже: он всё так же сидел в своём полосатом кресле, подпирая подбородок кулаком. В глазах даже таилась какая-то мысль. – Добрый вечер, Виктор. – Здрав… Минутный проблеск затуманился приступом кашля. Он тоже остался прежним, но лишь потому, что хуже стать уже не мог. Седон впился пальцами в подлокотник и уронил голову на колени, пытаясь вдохнуть хоть сколько-нибудь воздуха. Ребекка участливо похлопала его по спине – что ещё оставалось делать с обречённым человеком? «Почему обречённым? – обиделась надежда. – Ещё недавно ты верила, что он может стать прорывом в лечении ходучки». «Ошиблась», – отмахнулась Бесс. Ей определённо не нравилось, что голоса в голове стали чувствовать себя здесь, как дома. – Я… делал… упр… – кое-как прохрипел Виктор. – Отлично. Как успехи? Седон помотал головой и закашлялся так, что чуть не опорожнил желудок. После этого ему как будто стало легче, и бледный мужчина откинулся на спинку, возведя взгляд к потолку. Он не молился и не боялся неизбежного, а будто спрашивал разрешения пока оставить всё, как есть. Сейчас, несмотря на его жутко болезненный вид, было заметно, сколько в этом человеке внутренней силы – в движениях, и душевного тепла – во взгляде. А ведь он не мог связать и двух слов. Позади него, на стене висели многочисленные эскизы: на каждом Виктор обнимал кого-то. Некоторых людей Ребекка узнала – это были представители правящих семей. Тем не менее это были не пафосные фамильные портреты, а всего лишь наброски, будто наследнику Нового Седона было неловко отнимать время у этих людей и даже у художника. Марибель была права: из-за кашля ни один незнакомец не сможет узнать Виктора Седона как следует. Бесс сглотнула, прогоняя эти мысли. Она доктор – ей и не нужно узнавать пациентов. – Вы делали упражнение вместе с дочерью, да? Виктор кивнул и слабо улыбнулся, борясь на этот раз со слабым приступом. Его взгляд просиял, видимо, от одной мысли о семье. – Она заботится о Вас, правда? – Как я о ней. Как её м… Затишье кончилось. Надрывный, гаркающий кашель снова заполнил комнату. – Нет. Я понял. Мужчина резко встал. Так резко, как не мог встать ослабленный болезнью человек. С абсолютно ясным взглядом, даже не пошатнувшись, он пошёл к другому концу комнаты. Нет, он пошёл. Внутри Ребекки всё оледенело – она впервые видела, как это начиналось. Однако не успел Виктор дойти до книжных полок у стены, как свалился так же резко, как до этого поднялся с кресла. Аптекарша поспешила к нему, но, когда взяла его руку, пульса уже не было.***
Возвращаться в главный дом было как никогда страшно. Девушка знала, что не могла остановить столь стремительную смерть, но Седоны видели мир иначе и могли отреагировать самым неожиданным образом. В доме было тихо, слишком тихо. Ни слуг, ни скрипа половиц, ни тиканья часов. Мисс Амварт поднялась на второй этаж, но и здесь даже не горел свет, хотя время было непозднее. «Может, ради своих великих свершений правящие умы должны просыпаться до первого рассветного луча, так что и ложатся раньше малюток?». Будто в опровержение этих насмешливых слов откуда-то справа послышался приглушённый стук. Ребекка знала, что входит в спальню теперь уже прямой наследницы. На мгновение что-то внутри затрепетало, но девушка напомнила себе, что всего лишь идёт сообщать Марибель печальную весть. Градоначальница сидела в кресле ровно так же, как ещё недавно сидел её отец – свесившись набок, только вправо. Она не спала, но взгляд у неё был абсолютно застывший, а дыхание – размеренное, точь-в-точь как у спящей. Ребекка сделала ещё шаг, и что-то покатилось от её ноги, звякнув о неровный пол. Бесс прищурилась, привыкая к почти абсолютной темноте: это была бутылка. Бесспорно, бутылка, и нет, не от молока или минеральной воды. Это была прозрачная бутылка, какие леди Бесс видела ещё будучи «мистером Шмидтом» у самых «творческих» своих пациентов. И откуда такое пойло взялось в закрытом от всего мира городе? – Б-бесс… – бормотала Марибель, даже не пытаясь встать. А хотела ли она вообще пытаться? Могла ли? – Ну, что-о... Вот и нет моего папочки, да. Нет, нет, нет. Вот т-так… бывает… чувствуешь… Госпожа Седон занесла бутылку над губами, простонала, потрясла её и, театрально вздохнув, кинула себе под ноги. Раздался оглушительный треск – сколько же она выпила? Ребекка скривила губы. – Марибель... Нет, какой смысл что-либо говорить? Она уже уподобилась этим бесхребетным калекам, которые ползли к бутылке, стоило мрачным мыслям коснуться их разума. Не пытаясь справиться с горем самостоятельно – да что там, даже не осознавая его, – сразу утопить и эти чувства, и себя самого в мерзком пойле. Самоубийцы и те имели больше воли, чем пьяницы. Ребекка стремительно вышла из комнаты, но, стоило ей закрыть дверь, новый прилив неведомой прежде смелости одолел её. Прилив, который невозможно было сдержать секундным колебанием разума. Возможно, аптекарша просто надышалась парами спиртного. Ребекка Амварт собиралась сделать то, на что решилась сейчас, ещё с прибытия в Новый Седон. Воспользоваться слабостью властной и такой притягательной градоначальницы… Напряжение копилось в девушке так давно, что теперь должно было вырваться наружу. Сначала Марибель, конечно же, не поняла, что происходит. Потом она, по-видимому, проснулась – лениво заёрзала, нахмурилась. Её дыхание сбилось. В какой-то момент она подалась вперёд, попыталась схватиться за плечо аптекарши, но рука предательски соскользнула. Седон вздрогнула и издала приглушённый визг. Может быть, она и пришла в сознание, но Ребекке было уже глубоко всё равно – даже лучше, если пришла, значит, усвоит урок… если хоть что-то запомнит.