***
Еда оказалась противно-пресная, поэтому Ребекка Амварт вышла на улицу в подавленном настроении. Пасмурность, эта вечная пасмурность уже давила на голову, словно железный купол. Из-за облаков даже не было понятно, вечер ли ещё или уже утро. Ребекка обняла себя за плечи и направилась к лабиринтам-улицам. Ей здесь были не рады – что ж, это придётся принять. Из-за проклятия не хватит сил сбежать, пока аптекарша не излечит всех, – а если врачевателей здесь не было целых два года, скрытые болезни должны были появиться почти у каждого. Был ли смысл отрицать проклятие? Ведь не находилось рациональных объяснений ни общему состоянию Бесс, ни особенно той странной боли в суставах, прошедшей как по мановению руки… Итак, если уж суждено было не только остаться в городе, но и исполнять свой врачебный долг, Ребекка решила начать знакомство с этим местом заново. Пройтись по улочкам, посмотреть на жителей, может, даже поговорить с кем-нибудь. В конце концов, своеобразие города манило так же сильно, как и отпугивало. Улицы были пустынны. Люди ещё работают или уже вернулись домой, сидят за столом и обсуждают заезжую гостью? Время здесь словно застыло в густом молочном киселе: может быть, сейчас вообще была глубокая ночь, но облака способны были скрыть даже темноту? Бродя по переулкам, Ребекка невольно почувствовала себя чужой… конечно, так ей показалось с самого начала, но теперь осознание пришло с налётом грусти. Быть где-то чужим – значит быть родным где-то ещё. Ребекка не могла сказать, что у неё было это «где-то ещё». И почему-то лишь прогулка по безлюдным улицам богом забытого городишки пробудила в девушке эти мысли, будто сам туман здесь был пропитан меланхолией. После истории с Диабло Ребекка не удивилась бы, если бы это оказалось правдой. Девушка шла, зарываясь всё глубже в клубок мрачных мыслей, когда услышала громкие, хоть и сдержанные возмущения. Она повернулась на шум. На стыке домов, в углу стояли трое мужчин в плотных брезентовых куртках. Стояли подозрительно близко друг к другу, сунув руки в карманы и поглядывая на небо. Ребекка, не останавливаясь, посмотрела в ту же сторону, но, кроме размазанных облаков, ничего не увидела. Когда она опустила голову, мужчины смотрели уже прямо на неё, не моргая. Ребекка всё же остановилась, движимая естественным страхом одинокой женщины перед незнакомыми мужчинами. Она сделала было шаг назад, но подумала, что развернуться и уйти будет ещё подозрительнее, так что просто пошла дальше, стараясь не смотреть на мужчин, но всё ещё ощущая на себе их пристальные взгляды. Где-то у стены раздался стон, похожий на «кто-нибудь». Бесс, уже почти миновавшая недоброжелателей, не выдержала и обернулась. Трое снова стояли к ней лицом плотной стенкой – они передвинулись так тихо, словно были луной, всюду незаметно следовавшей за человеком. Мужик, у которого из-под шапки торчали жидкие рыжие волосы и почти не было бровей, шамкнул челюстью и сделал шаг к Ребекке. – Ну, чего-чего, сударыня? Ты иди-иди. Откуда-то снизу прозвучал тяжёлый вздох, и, присмотревшись, Бесс заметила человека, валявшегося в ногах у мужчин. Она тут же нахмурилась и шагнула к нему, но дорогу ей преградил высокий чумазый мужчина с бородой. – Что непонятного? Не надо тебе сюда. – Проходи, проходи, милочка, – бархатным голосом почти промурлыкал третий, самый пожилой мужчина – светловолосый, в очках и с меховым воротом. Лежащий на земле замычал. Ребекка снова дёрнулась к нему, но без рвения – догадывалась, что её остановят. – Ему плохо? – спросила она не столько с беспокойством, сколько с претензией. – Это тебя не касается, – медленно, с закрытыми глазами покачал головой рыжий. В его голосе не было угрозы, лишь непоколебимая уверенность в своей правоте. – Касается. Я доктор, я могу помочь! Ребеккой руководило не благородство, а чувство собственного достоинства; она хотела доказать, что не обязана оставаться изгоем лишь потому, что она чужеземка и врачеватель. Как бы то ни было, Ребекка уже почти оттолкнула светловолосого мужчину, когда его бородатый приятель больно схватил девушку за предплечье. От него пахло гарью. – Ах, ты доктор! Это о тебе-то предупреждал господин Иратилим? Тогда сейчас по-другому поговорим. На равных, так сказать. С этими словами мужик полез свободной рукой во внутренний карман куртки; светловолосый и рыжий обречённо переглянулись. Человек на земле закашлялся. Рыжий вздохнул, пнул того ногой, после чего покачал головой светловолосому, и уже он положил руку на плечо своему дерзкому дружку. – … Если, конечно, милочка не уйдёт сама, – дружелюбно, почти искренне улыбнулся человек с мехом на вороте. Сердце у Ребекки бешено билось. Нож? Револьвер? Кастет? Под курткой бородача могло оказаться что угодно. Девушка задержала округлившийся взгляд на бандитах и пошла прочь, стараясь незаметно прибавить шаг. Сердце не успокаивалось ещё два квартала, а затем Ребекка стала думать, как вернуться на кладбище, избегая злосчастного дома. «На равных»! Этот бугай даже не знал её, но… но как же он оказался прав. Ребекка была убийцей и не забывала об этом ни на минуту, – а ведь когда-то она лелеяла мечту исцелять людей! Однако такое снисходительно-насмешливое замечание от того, у кого на лице было написано: «Помочусь на закон забавы ради», – выворачивало наизнанку.***
В доме смотрительницы Бесс не застала ни саму Сестру, ни её помощницу. Всё желание знакомиться с городом испарилось, и остаток вечера девушка провела то подрёмывая, то рассматривая оставленные жителями «подарки» Сестре, то в тщетной попытке придать своему временному пристанищу приличный вид. Ребекка раздумывала, как долго ей предстояло жить с проклятием: пока она не излечит определённое количество людей, пока не докажет потусторонним силам, что «изменилась» – эту версию аптекарша почти сразу отмела, – или до конца своих дней? От невесёлых мыслей девушку спасла Нора. Она деловито вошла в комнату и села на кушетку, и серьёзность на её лице заставила Ребекку улыбнуться. – Мертвяка принесли, – хмуро произнесла Нора. – Ладно? – Его нашли на улице. Один лежал. Долго, кажется. Бесс, ты ведь… знаешь тела? Это странно, что он так лежал, и никто не заметил – у нас так не принято. Посмотри, что с ним случилось? Ребекка скептично вскинула светлую бровь, чтобы скрыть тревогу, которую пробудил этот вопрос. – Я, вообще-то, не патологоанатом… Разве Сестра этого не умеет? – Сестра мёртвых готовит и в землю закапывает. Не смотрит. Да и не принято… Их обычно родственники приносят, которые и так знают, что случилось. А вот так, чтобы на улице случайные прохожие нашли… – И ничего в этом нет удивительного: человек в любой момент смертен, неважно, на улице он или дома среди близких. Ребекка вскочила с постели и в одно движение оказалась у лестницы, о чём, впрочем, тут же пожалела – в глазах потемнело, дышать стало нечем. – Ты идёшь? – непринуждённо кивнула девушка Норе. В комнате наверху на столе лежал уже голый мужчина средних лет. Бесс старалась не смотреть на него – за шесть лет она разучилась хладнокровно вести себя в таких ситуациях. Над мёртвым, сцепив пальцы, стояла Сестра, и в глазах её гуляло что-то между сожалением и порицанием. Ребекка Амварт встала по другую сторону от трупа. – Ты его знала? – спросила она у Сестры с напускным безразличием и тут же добавила более скромно. – Говорят, ты со всеми тут близка. – Он был из местных. Совсем местных, не из людей Александера. – Как ты это поняла? И разве есть разница? – Он косарь – по одежде видно. До появления Александера город жил в полях: сажал и косил траву, варил настойки, мы даже ковры из сухой травы умели делать… Александер принёс с собой каменоломню и сторожевые патрули. – И что, эти люди враждуют между собой? Ребекка приложила палец к подбородку и с опаской пригляделась к умершему, особенно к его ногам. Нашли одного на улице, принесли незнакомцы… Уж не тот ли это несчастный, который валялся в ногах у трёх бандитов? Ребекка против воли думала о нём весь день – халатность мужиков даже ей показалась слишком жестокой. Жаль, она не разглядела лица бедолаги и теперь не могла ни опровергнуть, ни подтвердить свою догадку. Сестра терпеливо выждала, пока Ребекка выйдет из омута мыслей. – Обе стороны видят изъяны друг друга, возможно, более явно, чем следовало бы, но до открытых столкновений дело не доходит – все знают, что являются частью одного города, а Александер при всей своей «непричастности» пресекает склоки. К тому же на теле нет признаков насилия. Бесс ещё раз осмотрела мужчину. На груди были возрастные пятна, пальцы покрывали мозоли – скорее всего, от косы, – но в остальном это было обычное тело ничем не примечательного человека. Такое даже вряд ли принесли бы на урок анатомии. – Возможно, вскрытие показало бы больше… – Ребекка сглотнула. – Но я… я не умею. Не моя специальность, – «Меня отчислили прежде, чем мы приступили к практике», – следовало бы сказать. – Причин может быть множество. Его родственники уже объявились? – В том-то и дело, что нет. Впрочем, он мог жить один, а с друзьями видеться редко. – В таком случае предлагаю сойтись на сердечном приступе или инсульте, раз никто не требует от нас точных ответов. Вы же тут знаете, что такое инсульт, да? От этого легко умереть. – Хорошо, – Сестра пожала плечами с такой снисходительностью, будто только и ждала, когда закончится этот бессмысленный, по её мнению, разговор. – Я подготовлю тело и отнесу его в подвал – ты сегодня поспишь с Норой. Завтра хоронить нельзя – старушки обещают день Ясного Солнца. Там, может, и близкие его найдутся. Ребекка открыла было рот, чтобы спросить о дне Ясного Солнца, но Сестра с такой прыткостью принялась за работу, что отвлекать её было бы преступлением.***
Норы не было всю ночь, и Бесс уснула прямо в одежде, сидя на аккуратно заправленной кровати девочки. Удивительно, но на утро Ребекка проснулась… хотелось бы сказать, что с лёгкостью, но это было не так: головная боль и ломота в теле, как часы напоминавшие, что в городе по-прежнему было полно больных в неведении, не покидали девушку ни на миг. Что ж, по крайней мере ей не стало хуже от сна в сидячем положении, о вреде которого под тихий храп студентов повторяли на занятиях в институте. Ребекка пришла к выводу, что здешние пасмурность и туман в целом не располагали ни к бодрости, ни к чрезмерной усталости; состояние всегда было вялым, но ровным. Мисс Амварт вышла на улицу и прищурилась. Это что, не прикрытое облаками солнце? Почему-то первая мысль была о сбывшихся прогнозах старушек. Радостная мысль, породившая улыбку. Ребекка потёрла руки и огляделась по сторонам. Вдалеке слышался протяжный хор женских голосов, а у стены дома отдыхала в кресле-качалке Сестра. Она смотрела в никуда и тихо подпевала доносившимся мотивам. Бесс подошла к пожилой женщине, сцепив руки за спиной. – Сегодня какой-то праздник? Сестра кивнула, щурясь. – День Ясного Солнца. – Разве можно угадать, в какой день оно будет ясным? – А мы и не угадываем. У старух ноют колени, когда готовится ясный день. Мы слушаем их и устраиваем праздник. Каждый год по-разному. Так погода не «портит» веселье, и мы не успеваем привыкнуть. – В этом что-то есть. Где празднуют? Почему ты не с ними? – Не о мёртвых праздник. Где-то на улицах. Да, на улицах… Ещё, говорят, ярмарку устроили. – И Нора там? Сестра покачала головой, вмиг стерев с лица лёгкую улыбку. – Она в полях. Учится. – Кто же учится в праздник? – Сама видишь: у смотрительницы кладбища очень уединённая жизнь. Ей пора привыкать. – Лишаешь девочку детства! Впрочем, не буду вмешиваться: Нора не выглядит как кто-то, кому нравится толпа. А вот я схожу. – Думаешь, тебе там будут рады? Ребекка скривила губы. Предвкушение праздника так захлестнуло её, что она и забыла, как встала поперёк горла всем жителям города. Или они ей? – Праздник же, может, подобреют…***
Бесс шла на звук и вскоре оказалась в своеобразном «колодце» – в этом месте дорога делала круг, а дома стояли так плотно, что из внешнего мира проникало только небо. Что-то вроде площади. После вчерашних пустых улиц видеть здесь столько народа было даже немного тревожно – неужели все они и впрямь жили в этих домах, кажущихся скорее декорацией? В центре «площади» брусчатка расходилась, открывая ровный круг полевой травы. В этом кругу стояли разного возраста женщины в жёлтых, коричневых и чёрных платьях с узелками из сухой травы на груди. Они пели на языке, донельзя похожем на тот, что знала Ребекка, и в то же время она не могла разобрать слов. Мотив сам по себе был заунывным, а страдальческие лица женщин делали картину совсем печальной. Бесс заметила, что некоторые певицы украдкой посматривают куда-то вбок. Вернее, на кого-то. Пение женщин внимательно слушал юнец лет пятнадцати: на нём была рубашка с закатанными рукавами, клетчатые шорты выше колен с подтяжками, которые не казались детскими на его маленьком теле, гольфы и новенькие туфли, не видевшие ещё здешней пыли. Тёмные волосы были зализаны назад и выбриты у висков. Осанка прямая, почти военная. На лице юноши таилась улыбка; он медленно покачивал головой в такт песни. Парень выглядел воспитанным и спокойным, а пение и впрямь завораживало, если долго его слушать, поэтому Ребекка осторожно встала рядом с юношей. Женщины бросили на неё лишь мимолётные взгляды, но этого хватило, чтобы щегольски одетый подросток заметил появление нового человека. Он посмотрел на Бесс без видимого интереса, а затем повернулся и протянул руку. – Ты ведь приезжая докторица? Светлый взгляд юноши так и искрился уверенностью и очарованием, и Ребекка не смогла удержаться от рукопожатия. – Она самая. – Ксавье, – быстро пояснил юноша. – Надо же, какая честь! А где именитый родитель? – Я не такой строгий, как он, но ты бы не прыскала ядом, а? Нора за тебя поручилась, а ты… Где она, кстати? – Сестра заставила её учиться… – В такой день? Немыслимо! Прежде, чем Ребекка успела что-либо ответить, юноша вприпрыжку умчался туда, откуда пришла Бесс. Девушка лишь многозначительно вскинула брови. Она перевела взгляд на поющих и заметила, что некоторые из них замолчали. Как давно? Самая старшая из женщин, уже седая и в платке, вздохнула и опёрлась на плечо другой. – Долго… сынишка, – только и расслышала Ребекка. Некоторые певицы всё ещё смотрели на чужачку так, будто призывали не вторгаться в их уютное пространство. Решив, что всё интересное здесь уже произошло – никак не поддавшись молчаливому убеждению, – Бесс отошла в сторону. Рядом с домами стояли столы, а за ними – люди. На столах лежали разные безделицы: где узелки из трав, где кружевные салфетки, где ожерелья из камушков. Ребекка прошлась по рядам, рассматривая побрякушки. Её внимание привлекла подвижная змейка из, должно быть, позолоченного железа, с рубинами – или, скорее, цветным стеклом – в глазах. Аптекарша даже потянулась к ней, но её руку одёрнул продавец. – Не трогать. – Сколько за… А что это? – у Ребекки ещё было припасено немного денег в тайном кармашке на чулке, а праздничная атмосфера, пусть и такая необычная, подбивала потратить их на что-нибудь бесполезное. – Нисколько и ничего, – нахмурился усатый продавец. Бесс смерила его насмешливым взглядом. – Да ладно, неужели ты позволишь предрассудкам удержать тебя от удачной сделки? У меня есть деньги. – Нам твоих денег не надо. – А мне казалось, вам-то их и надо, – подала тихий голос женщина за соседним прилавком. Она стояла, притоптывая как бы от холода, а на её прилавке была сложена мужская одежда. – Ты чегой-то городишь, я не пойму? Кому «нам»? Бесс стала медленно отходить от назревающей ссоры, когда врезалась спиной в кого-то высокого. Повернувшись, она тут же сцепила губы, с которых почти слетели извинения: перед ней стоял вчерашний чернобородый бандит. Сегодня он был вымыт, а борода причёсана, но выглядывавшие из-под кепи глаза всё ещё сверкали недобрым блеском. Он ухмыльнулся Ребекке и прошёл мимо, бросив вслед: – Ты ещё подожди. С тобой позже. Он подошёл сначала к прилавку женщины, окинул надменным взглядом куртки и рубашки, жалостливо опустил уголки губ и повернулся к прилавку со змеёй. Не отрывая от неё взгляда, протянул руку мужику. – Здорово, Лекс. Почём змейка? – Десять, – улыбнулся даже с неким благоговением Лекс. – Это откуда ж ты такую достал? – бородач стал копаться в карманах. – Никак из самого Нового Сэ? – Почти. Обменялись с возчиком из Шахт. Я ему бутылочку нашей, он мне – вот. Бородатый похвально кивнул, протянул продавцу монеты и небрежно засунул извивающуюся змейку в карман. Он снова встретился взглядами с женщиной и щёлкнул языком, как бы говоря: «А ты не зевай!». Женщина лишь едва заметно скривила губы и покачала головой вслед самодовольному верзиле. Ребекка пошла дальше, но то и дело оглядывалась. Она стала свидетелем чего-то. Чего-то недоступного, чего-то личного. Когда она услышала позади быстрые шаги, невольно обернулась – хотелось понять, что могло заставить людей ссориться даже в праздник. К продавщице мужских вещей бодрой походкой приближалась женщина, закутанная, кажется, сразу в четыре платка. – Лу! – женщина говорила достаточно громко, чтобы её слышали… да почти все. – Ты чего здесь? Встала бы к нашим – давно б уже всё раздала! А то тут только такие и подходят! – Да понимаешь, не в том дело, кто наш, кто ваш. Есть и среди александеровых приличные люди – мой так говорил. И если Иратилим велит мириться, что ж, я мирюсь. Жаль только, наш начальник не замечает, как его собственные сторожи на нас зубы скалят, одним нам мириться приходится. – Он велел не мириться, а сотрудничать, баба, – скрестив руки на груди, буркнул – впрочем, тоже достаточно громко – соседний мужичок. – Слово-то такое знаешь? – А ты помолчи! – вступилась толстая женщина с двумя набитыми корзинами, которая просто проходила мимо. – М-гм, – закивала та, что была в платках. – Кто Томаса-то загубил, а? Изображаете тут, а между прочим, всё видно – как красными нитями сшито. – Ну, тоже, хватит! – осекла приятельницу продавщица. – Наш город не бандитский притон, в конце концов. – А ты за кого вступаешься? – взвизгнула дама с корзинами. За её спиной уже столпились женщины из хора и пара зевак. – И со-труд-ни-чать, видишь ли, удумала! Нам память хранить надо, а то ещё чуть-чуть, и забудется всё, и потеряем городишко родной. Воодушевившись, толстая женщина развернулась к толпе, поставила одну корзину и стала махать освободившейся рукой, сжав её в кулак. Вторую корзину она прижала к груди, словно защищая от всего зла мира. «Натурально символ революции», – хмыкнула Бесс. Она стояла поодаль, расслабленно отставив в сторону ногу, и уже поняла, за чем наблюдала: обычными деревенскими склоками. Горожанами этих людей можно было назвать с большим трудом. К её удивлению, на восклицание женщины откликнулись другие, и вскоре на площади поднялся гомон. Одни – в основном тоже женщины – кричали, что всё правильно, надо держаться традиций, нельзя ни под кого подстраиваться. Им отвечали другие, возмущаясь, что не было бы и города, если бы не люди Александера. Крики стояли такие, что загудела голова. Мимо Ребекки пронёсся мужчина в красном мундире – без сомнений, сам Александер Иратилим. За ним уже медленнее шёл Питер в том же махровом халате, а с ним под руку – Ксавье. Александер встал перед толпой и вознёс вверх руки, однако это не имело ровно никакого эффекта. – Люди! – крикнул начальник, но его голос утонул в десятках других. Он похлопал в ладоши, а Ксавье свистнул, приподнявшись на носки. Вскоре люди стали замечать красный мундир, затихать и толкать своих соседей. Когда на площади воцарилась относительная тишина, Александер вздохнул. – Что вы делаете? Я ушам не поверил, когда Ксавье сказал, что на Круге большая ссора. Но ладно я! Вы же у себя праздник отнимаете. Почему ругань? Люди виновато опускали глаза и чесали головы. Питер сделал осторожный шаг вперёд, и Ксавье, заметив это, сильнее сжал его руку. Он кашлянул, привлекая внимание отца. Когда тот повернулся, Питер сказал совсем тихо: – Надо всё-таки праздновать в полях. Иратилим позволил себе округлить глаза лишь потому, что стоял к людям спиной. В его взгляде был даже намёк на разочарование. Предательство. – Так, Питер, дорогой мой, разве я запрещаю им выходить в поля? Пожалуйста, коль угодно! – начальник махнул рукой, с большим трудом сохраняя спокойствие на лице. – Никто же не ходит. На Круге решили праздновать они, а не я. – Конечно, кто ж теперь в поля выйдет? – слишком громко шепнула своей соседке женщина из хора, на что Александер смерил её уставшим и оттого осуждающим взглядом. – Ну, хотите меня врагом сделать? – он вдруг повернулся к Ребекке, хотя, казалось, до этого не замечал её присутствия. Палец начальника города указал прямо на аптекаршу. – Вот он, враг-то. Вы посмотрите: разве до неё было такое, чтобы вы ругались прямо на празднике? «Было», – скажете. Было… Когда такие же, как она, приехали и всё тут разрушили! Вы что, дадите этим умалишённым второй раз растоптать наш город? Ребекка заглядывала людям в глаза, надеясь не встретить там огонь поддержки. Кто-то смотрел с осуждением, отвращением. На взгляд бородатого верзилы Бесс натолкнулась почти случайно: в нём зрел какой-то план, одобрение на который мужчина только что получил. Затем Ребекка встретилась со светлыми глазами Ксавье. Он, как раз, смотрел на девушку с прежним спокойствием. – А у моего отца работы не убавляется даже в день Ясного Солнца, – обратился он к толпе без укора, скорее с гордостью, – так что можете спокойно отдыхать, веселиться. Город стоит? Стоит. Так будет и впредь. Юноша с улыбкой посмотрел на родителя, и тот улыбнулся в ответ, улыбнулся действительно искренне. Даже в рядах людей спало напряжение, и некоторые засмеялись. Александер подошёл к сыну, аккуратно положил руку ему между лопаток, и все трое – начальник города, Питер и Ксавье – покинули площадь. Толпа стала рассыпаться, однако Ребекка не рисковала оставаться – пламя в любой момент могло вспыхнуть снова, и Александер позаботился, чтобы ветер унёс угли в сторону проклятой аптекарши.