Буревестник

II

И что вы думаете? Я пошёл на поправку! Уже в субботу температура поднялась только до 37.3. А за окнами было солнечно, капель слышалась и воробьи щебетали в саду. Миновалось ещё два дня. Еды в доме уже не было никакой, и я решил сделать настоящий запас провизии с долгим сроком хранения, весь понедельник составлял список. Думал также и о проекторе для киноплёнки, вспомнил и о такой штуке, как монтаж, для которого нужен специальный стол и липкая прозрачная лента. Всё это мне скоро пригодится. Однако первое и главное дело – столичные музеи с картинами и скульптурами. Оделся как можно лучше, побрился, надушился, ботинки начистил и поехал… Предварительно купил блокнот и ручку, чтоб записывать названия произведений, какие мне понравятся, и что на них нарисовано. Прибыл в Национальную галерею - - - и застрял в ней на весь день. Хорошо, что внизу там есть буфет. И посетителей мало, я вполне свободно себя там чувствовал. Блокнот был весь исписан уже к четвёртому часу по полудни, а я ещё не всё просмотрел. Думаю, что ж, обет я исполняю честно. Хуже было бы галопом пробежать по всем таким вот заведениям, ни на что не глядя. Стемнело. Я застрял перед «Эдипом и Сфинксом», силясь вспомнить, не говорила ли чего Миранда об том, кто это такие. Тут слышу издалека гулкий медленный стук каблуков; он приближается позади. Оборачиваюсь и не верю глазам: это Кармен, леди в трауре. Остановилась перед тёмной сценой, на которой белого попугая сунули в стеклянную банку и воздух оттуда выкачивают. Я подошёл и говорю: - Какая плохая картина! Брезентом бы её завесить! Удивлённый влажный серый взгляд. - Вам жалко птицу? - Её жалко девочке, которая лицо руками закрывает. А мне… Меня воротит вот от этого типа в центре. Он плохо одет, видно подрабатывает научными фокусами, и его позвали в богатый дом. А ему это противно. Кажется, он смотрит прямо мне в глаза и хочет сказать: «Тебе ещё чего надо? Проваливай, ротозей! Не заплатил!» - или что-то в этом роде. … Он зол на всех… а на себя - вдвойне!… - Не надо так громко говорить. - Простите. Я тут нечастый гость, всех порядков не знаю. Мы пошли по залу, беседуя вполголоса. Ясно было, что ей давно хотелось с кем-то пообщаться, лучше даже с незнакомым. Я строго следил за собой, чтоб чего не сболтнуть, в то же время меня тянуло на откровенность: - Вы не бываете в Льюисе? - Иногда бываю. - Вроде я вас видел там, в книжной лавке. Вы покупали этот модный «Заводной апельсин». О чём он? - О насилии. - Ох! Писали бы о чём-то хорошем! - Например? - О любви. О красоте. - Всё это воздух и пища для зла. В мире без чувств, без очарования не было бы соблазнов, не было бы преступлений. - Давайте сменим тему. Я интересуюсь конкретно одним художником – Бэзилом Холлуордом… - Смеётесь? Это же литературный персонаж. - Ну, да. Но его могли списать с реального человека. На худой конец он мог работать в какой-то особой манере. Вот, к примеру, Тёрнер – его ведь среди сотни картин различишь. - Вы правы. Бэзил Холлуорд, судя по описанию привлекавших его сюжетов и по высказанным им творческим установкам, примыкал к течению прерафаэлитов. Здесь их вы вряд ли найдёте. Загляните в галерею Тейта. - А вы здорово в этом разбираетесь? Вы тоже художница? - Я учусь на медицинском факультете, по направлению хирургии. - Это ваш собственный выбор? - Нет. Родители настояли. Сначала мне было тяжело, а потом, в конце первого курса я прочитала одну удивительную книгу – «Доктор Дживаго». Русский роман, запрещённый в СССР. Главный герой – поэт и мыслитель, но этого ему мало. Он хочет познать все тайны жизни и становится врачом. Я думаю, здесь явная перекличка с Фаустом. Моя профессия открылась мне по-новому, она стала меня вдохновлять… До последнего времени… - Вы кого-то потеряли? - Младшую сестру. - Очень любили её? - … Нет. ……. Я завидовала ей. Она была красавица, влюблённая в жизнь и искусство. Это она изучала живопись и меня вовлекала в свои занятия, в свою компанию. Но прошлой осенью она вдруг просто исчезла. Никаких следов… - А родители как?... - Разводятся. К этому давно уже шло. Я живу у тёти. Учёба валится из рук. … Однако у меня есть план. Я знаю, что Миранда – так звали сестру – одобрила бы его. Я получу диплом и поступлю в Орден Милосердия матери Терезы, уеду в Индию лечить бедняков и бездомных. Если нужно будет, приму католичество. Хочу служить добру. Вы понимаете? - Да, только… я слышал, что эти, так сказать, благодетели не признают современную науку, лекарства считают типа ересью, особенно обезболивающие. Такие у них религиозные принципы. Уверены, что вам это подходит? Она только пожала плечами и поникла головой. Музей закрывался, но мы не торопились расставаться, зашли в кафе. - У вас есть парень? – спросил я. - Нет. А у вас? Вопрос задел её за живое, и я понял намёк. - И у меня. Я, видите ли, придерживаюсь традиций, так что живу с девушкой. Она милая и готовит вкусно, только вот в искусстве ни ухом ни рылом, не разбирается то есть. А я стремлюсь к высокой культуре, с умными людьми люблю поболтать. Книжки опять же читаю, даже днём, когда… - «Портрет Дориана Грея»? - Да. Очень необычная история. - Впервые я открыла этот роман в шестом классе. Родители возмущались, но ведь наша фамилия тоже Грей. … Я перечитывала его пять раз или больше. - Оно того стоило? Я хочу сказать, есть же и другие… - Это совершенно особенная книга! Вы не задавались вопросом о её скрытом смысле? - Пытался… - Она полна символизма. Не надо наивно полагать, что автор сочинил просто историю одного человека и его морального падения. Дориан Грей – это всё человечество вместе взятое, а портрет – это всё вместе взятое искусство, каким его хочет видеть человек как таковой – отображением самого лучшего в себе, не важно, реально оно или нет. - Радость Калибана, увидевшего в зеркале… кого-то другого?… - Да! Но искусство – грозная, неподконтрольная стихия, у него свои законы и пути. Древние греки вырезали из мрамора идеальные образы, а уже римляне переносили на бюсты все морщины и бородавки. Но изобразить человека таким, каков он есть – это полбеды. Нашлись и те, кто стали показывать его таким, каким ему НЕЛЬЗЯ быть. Видели офорты Гойи? - Довелось. Эх и стрёмные!... - Человечество не так изменчиво. В каждом поколении возвращается молодость с её простодушными мечтами, способностью верить и любить. Вот и герой внешне не стареет. Но искусство впитало в себя все былые язвы и пороки. … Сейчас связь между ним и нами, людьми, вовсе разорвана. Когда Матисса спросили, любит ли он женщин, которых пишет, он ответил, что пишет не женщин, а картины. Вы можете себе представить, чтоб такой циничный ответ дал Рафаэль или Вермеер!? А ведь появились и конструктивисты, и абстракционисты. Им человеческий образ не нужен даже в том анатомически расчленённом виде, каким забавляет мир Сальвадор Дали! Ой-ой-ой! Рядом с этой грамотейкой и Миранда - невежда, а я-то уж просто пень стоеросовый! - Наверное, - спохватилась, - я сложновато изъясняюсь, упоминаю то, с чем вы могли не сталкиваться… Пригубила чаю, который нам наконец принесли. - Ничего. Я всегда рад узнать что-то новое. … Только мы отвлеклись от смысла оскаровой книжки. Вот Гарри – какой у него… символизм? - Гарри – это разум, дискурсивная функция, ловкая, бесстыдная и безответственная. - А Сибилла? - … Её я до сих пор не понимаю. Постоянно приходит на ум параллель с Гамлетом и Офелией, но как это обосновать? Анима по Юнгу?... Контекст во многом не совпадает… Я сделал большой глоток. Подивился даже, что вкус у чая был обычный – на фоне столь заоблачных мудрёностей. - Мы так долго беседуем, мисс Грей, а ведь толком даже не знакомы. Как ваше имя? - Кармен. - Вроде неанглийское… - Этнический аспект тут не при чём. Оно взято из французской новеллы прошлого века. На представлении оперы, написанной по её мотивам, двадцать пять лет назад познакомились мои родители. Главная героиня – цыганка, воровка и распутница, соблазняет честного офицера, превращает его в контрабандиста. В финале все погибают. - Нда… - А вас как зовут? Как же меня зовут? Скажу: Фердинанд – она сразу вспомнит о Миранде. - Фред. Я уже так отвык от этого имени, что оно мне показалось придуманным. - С тем же успехом вы могли представиться Джоном, Ником или Диком. - Согласен, но что тут поделаешь? Я из простой семьи. Дядя вот действительно был Дик, ну, а я… Хотите, паспорт покажу? - Не нужно. Извините. … Мне уже пора идти. - Подвезти вас? У меня машина… - Нет, - встала, нахмурилась, - Я на метро. - Может, ещё как-нибудь встретимся, поговорим? - Почему нет. В субботу в полдень у галереи Тейта. Всего хорошего, Фред. Я заплатил официанту и пошёл к фургону, размышляя, не выдал ли я чем себя, не заподозрила ли Кармен неладное. Вряд ли. Было уже поздно, чтоб искать видеоаппаратуру. Лучше озаботиться гастрономией, чтоб не схлопотать взбучку от Мэриан. Тем не менее, уже через сутки, как только стемнело, я прибил к стене в гостиной выглаженную простыню, зарядил в купленный утром проектор катушку плёнки, скомандовал питомице гасить свет, и начался мой премьерный сеанс на пять с чем-то минут. Мэриан ворчала: - Жужжит твоя машинка, как электробритва. Дай хоть музончик пустим по ходу дела: в кинах завсегда за кадром пиликают. - Ну, заведи что-нибудь. Желательно из классики. Мы синхронизировали трансляцию: я – фильм, она – звуковую дорожку. Получился полный отпад, восторг в чистом виде и катарсис от мозга до кости. - Что это!? Что это играло!? - Вивальди. «Лето» из «Времён года», кажись. - Давай ещё раз! Повторили. - Мэриан! Это чудесно! - Ну, да. Со стороны смотреть всё лучше, чем по снегу прыгать. - Я хочу, чтоб это увидели другие! Например, твои друзья в том секретном клубе… - Спятил! Дин тебя убьёт за такое надо мной издевательство! - Давай без этих самых… гипербол. Обругает – это я понимаю, но уж никак не… - Ферди! Ты знаешь, как его полное имя? Мориарти! Дин Мориарти! Ни о чём не говорит? - Нет. - Господи! Да что ж ты такой тёмный!? Ведь его дед в своё время был главарём всей британской преступности, а может и всей европейской! Когда ищейки крепко сели ему на хвост, он бежал за Атлантику, а с ним – его любовница, герцогиня Монмаут. В Америке они поженились и прижили сына. Тот в Мировую войну геройски погиб при высадке в Нормандии, но успел завести свою семью. Дина самого чуть не забрали на фронт, но он был ещё слишком молод, и отец благословил его на дезертирство. С тех пор он скитается, строит из себя хохмача и шалопута, но упаси тебя Бог его злить! - Что замашки у него бандитские, это я давно просёк. Кстати, буква М из крестиков или шпаг – его метка? У меня на двери фургона такая завелась. И что-то мне подсказывает, что он не случайно проявляет ко мне интерес. - Дин любит вместительные тачки. А его монограмма на твоей машине – гарантия, что её никто не угонит. Не посмеет. ... Вообще он неплохой человек. Даже, пожалуй, очень хороший. Только странный. Обсуждать дальше проходимца, спёршего мои бриллианты, желания не было. Я затаился в себе, лелея один творческий замысел, но, что называется, претворять его мне хотелось только после похода в галерею Тейта. Три дня промчались, как три часа, и вот я, одетый в лучший костюм с галстуком, напомаженный и благоуханный, жду Кармен у назначенного места. Она приходит ровно в полдень, подаёт мне руку в тонкой кожаной перчатке и ведёт на экскурсию. - Творчество прерафаэлитов, - говорит, - может показаться слащавым, жеманным, излишне сентиментальным, иногда ханжеским. Но поверьте, эти художники совершили великий подвиг – они в последний раз попытались изобразить человека в его целостном, гармоничном состоянии. В отличие от большинства интерпретаторов истории культуры они не противопоставляют Античность и Средневековье, а используют наследие обеих эпох как два равноценных апофеоза человечности – телесный и духовный. Вы понимаете? - В общих чертах………………………………………………………………………………… - Вам нравятся картины? - Очень! Очень красиво! И печально, особенно… вон та… В лодке среди камышей сидит измождённая девушка в белом платье, с распущенными золотистыми волосами, а за борта свешиваются яркие, многоцветные вышивки или что-то в этом роде. - Это леди из Шалотта, героиня старинной легенды, изложенной Альфредом Теннисоном. Она была обречена томиться в башне, ткать гобелены и смотреть на мир даже не через окно, а через волшебное зеркало, показывающего дальние страны. - Как телевизор? - Отчасти, да. Но однажды мимо её узилища проехал рыцарь, она не удержалась, взглянула на него и полюбила. В тот же миг зеркало треснуло пополам, и заколдованная леди поняла, что близится её конец. Она выбежала из замка, села в лодку и поплыла в Камелот, где служил рыцарь, но приплыла уже мёртвой. Пойдёмте скорее от этой картины! - Почему? - Она похожа… на Миранду. «Да не особо», - чуть не вырвалось у меня. В толк не возьму, почему леди из Шалотта под страхом смерти не могла покидать башню и смотреть в окно, которое, как на зло, у неё имелось; кто её заточил и чего ради, но иллюстраций этой нелепой истории прерафаэлиты оставили штук пять, если не больше. - Наверное, ваша сестра восхищалась подобной живописью? Я знал, что нет, и что Кармен не хочет об этом говорить, но мне нужна была причина. - Вовсе нет. - Почему? - Не знаю. Она мне не объясняла. - Я думаю, потому что вот так рисовать – очень трудно. Взять вот хоть Сезанна. Что у него? Бутылка, ваза с яблоками – и готово дело! Так-то, конечно, легко. … Правда, можно говорить о СУТИ фруктов и посуды… Но ведь картина не станет лучше от кучи умных слов, которое скажут по её поводу! Здорово меня разобрало. Сердце так и выскакивало. - Давайте уйдём, - говорит спутница. - Нет, я хочу ещё! Словно речь шла о двадцать первой порции мороженного. - Вы устали. Мне кажется, вы недавно были больны. Вот взгляд истинного доктора медицины! - Если вы советуете как врач… Но мы ведь встретимся снова? В то же время, на том же месте. Отлично! Теперь я готов. Мой проект формировался в несколько стадий: Я увидел Ханни Райдер, подружку Бонда, и возжелал стать кинематографистом. Я заметил, как красива Мэриан, когда одевается. Я влюбился в музыку через «Жуков». Я обалдел от сочетания «Лета» Вивальди и зимы в моём саду на экране. Я насмотрелся признанных великими картин и окончательно понял, что нагота – не есть что-то запретное, во всяком случае, в искусстве. Изложу свою идею так, как её услышала Мэриан воскресным утром за завтраком: - Знаешь, я тут подумал,… вот в каждом фильме, что бы ни происходило, обычно играет невидимый оркестр. Даже специальный композитор сочиняет музыку – его в титрах прописывают наряду с режиссёром и оператором. Но ведь можно зайти с другого конца и подгонять не музыку под кадры, а кадры – под уже готовую музыку. - Это выйдет очень короткое кино, ведь песня звучит минут пять, ну, шесть. - Пусть! Зато не устанешь сидеть и смотреть, суть не упустишь. Плёнку опять же можно экономить. - Пожалуй, ты прав. И что дальше? Я решил сразу сыграть по-крупному. - Есть один жанр в кабаре – стриптиз называется, когда раздеваются, танцуя. Красиво, грациозно, понимаешь? - Дальше. Глубокий вдох… - В общем, план такой: мы делаем наоборот, ты выходишь из ванны в костюме Евы и начинаешь не спеша наряжаться… ну, так, словно тебя никто не видит, и ты рада покрасоваться своим ээ… телом… и бельём… А сопровождение – «Полюби же меня». Она такая вальяжная… и добрая, без всякой… агрессии. По-моему, это будет шикарно. Во-первых, естественно, ведь все одеваются после купания или сна. Во-вторых, прилично: не оставаться же в чём мать родила. В-третьих, оригинально, по-новому… Ты согласна? Упёрла кулак в талию, сдвинула брови: - Ты, плут, мне чего обещал, а? …… Ты обещал мне мотик! - Я помню… - Помнить – моя забота. Твоя – держать слово! Я уж один раз сплясала под твою дурацкую дудку, больше не стану! … План такой: ты забираешь у Дина или бусы, или бабки. Если их не хватит, снимаешь со счёта. Не хватит там – продаёшь барахло из дома, но чтоб мотик был вон там, у крыльца! Тогда и поговорим про стриптиз да про музыку с кинами! Ясно? Поварёшка в её руке смотрелась грозней револьвера. А главное, она была права, я действительно обещал. Значит, деваться некуда. Качу в город, ищу Дина на подворье у слепой брюнетки – Тея её зовут. Она ощупью снимает высохшее бельё с верёвки. - Дин уехал в Бирмингем, - говорит, - Наверное, скоро вернётся. Банк, разумеется, не работал. Зато в пабе, куда я заглянул чисто для вида, бармен сообщил, что в Льюисе есть курсы вождения мотоцикла, и адрес подсказал. Там на выходных тоже идут занятия. Наконец мне повезло – записался, обещал заплатить позже и выпросил у барышни-секретарши справку, о том, что я тут учусь с сегодняшнего дня. На работе, дескать, предоставить. - Ну, - кивнула моя дива, глянув в бумажку с печатью, - хоть что-то. Значит, завтра снимаем. Подъём на заре, чётко и быстро, как в армии, только теперь я – за генерала. Проверяю технику, заряжаю ленту и пластинку, привожу в готовность спальню напротив ванной: никаких лишних предметов; шторы разгородил, окна помыл, повесил самый тонкий тюль, чтоб солнечный свет не бил слишком резко. Разбудил актрису, накормил, отвёл в ванну с наказом изничтожить всю растительность на ногах и подмышками, сократить – в другом известном месте; шампуня не жалеть, расчесаться старательно. Затем мы начали подбирать одежду. Мэриан опять в своём репертуаре: - Это мне такие трусы напяливать? Уволь. У меня от кружева зад чешется. - Да это же всего на три минуты, потерпи чуток! - Коробку конфет! Большую! Швейцарскую! - О`кей. С лифчиком потренируйся. - Не обязательно. - У меня на десять дублей плёнки нету! - Да всё пучком будет, не парься. Последний шаг – зажечь люстру и торшер. Контрольный взгляд в видоискатель. Моя звезда уже за дверью сбрасывает на пол халатик… Три. Два. Один. Мотор! С интервалом в полсекунды завожу пластинку и срастаюсь со штативом и камерой. Дальше существует только Мэриан. Она, пританцовывая, входит в комнату. Её единственное одеяние – полосатое полотенце, восточным тюрбаном накрученное на голову. Идет на цыпочках, словно обута в невидимые туфельки на высоких каблуках. Ни один пальчик не выскользнет из кадра! Лица её пока не видно, а небольшое зеркало, перед которым она стоит, качая бёдрами под музыку, отражает только грудь и живот. Как только Пол или Джон из «Жуков» взмаливают о любви, красавица хватает с атласного покрывала кровати кружевные трусики, держа их на уровне шеи, быстро поворачивается вокруг собственного крестца, наклоняется с безупречно прямой спиной, спиной примы-балерины и её венериным продолжением, метко и твёрдо суёт одну ногу в отверстие, потом другую - в другое. За такое зрелище умереть не жалко! Выпрямляется, руки на талию, ещё один поворот, и в руке уже качается бюстгальтер. Чародейка застёгивает замочек под грудью, перетягивает шёлковые чашечки, натягивает лямки на плечи и обеими руками, высоко их воздев, снимает полотенце. Я боялся, что оно упадёт, когда она нагибалась с трусиками, но милая умница заколола его в нужных местах булавками и шпильками. Почти сухие белокурые волосы спадают ниже лопаток. Дальше то, чего я особенно ждал, - парусный взлёт блузки. Одна рука небрежно продевает перламутровую пуговку в петлю, другая вольным взмахом высвобождает из-под воротника льняную струю волос. Широкая юбка надевается через ноги. И последнее – пальцы с разноцветными ногтями мягко вторгаются в чёрные лаковые лодочки. Прошения «Жуков» под губную гармошку затихают, а девушка царственной поступью покидает комнату. Снято! - Снято! – кричу. Мэриан вбегает, на ходу вынимает из-под подола трусы, скорчив мне притворно недовольную мину, вешает их на объектив и удаляется, почёсывая чувствительные зоны. Большего счастья, чем в тот момент, я раньше не испытывал. Несколько часов сгорели в радужном, райском огне. Потом мы гуляли по саду среди проталин. Я – в шерстяном свитере, Мэриан – в моём пальто. Она, недавно блиставшая чуть ли не в порно, теперь деловито рассматривала деревья, определяла по коре и веткам их породу – вот яблоня, а это вишня, это – жимолость. У них в Стретфорде тоже есть сад, там даже сливы растут и тутовник. Жалко, говорила она, что шоссе так близко, машины шумят. А Миранда лежала прямо у нас под ногами… Это не укладывалось в голове, но мои чувства к ней никуда не пропали. Всё равно как если бы Ромео, поболтав с живой, отзывчивой Джульеттой, снова волочился за ледышкой Розалиной. Счастье кончилось. Я запретил себе пересматривать фривольный видеоролик. Во сне видел леди из Шалотта, плывущую на погребальной лодке по лондонской канализации. По бережкам вставали на задние лапки и тихо, жалобно пищали крысы. Покойницу прикрывал холст, где грубо намалёванная голая баба вешала тряпку на какой-то угол. Для получения водительских прав двухколёсной категории мне пришлось пройти медкомиссию, то есть битый день провести в поликлинике во имя справки, что я не слепой, не глухой, а главное, как ни странно,- не псих. На урок по теории дорожного движения меня не допустили: я ещё не внёс плату. Больница всегда как-то угнетает, и я поторопился домой. Вопреки ожиданиям, ужин меня не ждал. Мэриан сидела в подвале (незапертом)… и плакала. - Что случилось? - Да ничего, ерунда. … У тебя есть вата и бинт? - Есть. А зачем? - Просто надо. - А йод или спирт?... - Нет. - Почему ты всё время забиваешься в эту каморку? - Мне здесь нравится. … Я ведь родилась в подземелье – в бомбоубежище во время фашистского налёта. - Знаешь, что пишут в газетах? Доктор Полинг выступил с призывом о ядерном разоружении, так прямо и обратился ко всем королям, президентам и диктаторам. Я думаю, такого человека должны послушать больше, чем десять ваших маршев протеста. А не послушают, так он их враз без витамина С оставит, и всё тогда, хана милитаристам! ... Ну,… улыбнись хоть чуть-чуть? ………… Шоколадку хочешь? Мне так и не удалость её развеселить. При том она уверяла, что я ни в чём не виноват, просто у неё бывает такое состояние, но скоро пройдёт. Среду я должен был обвести на календаре чёрным фломастером. Беспечно вхожу я в отделение банка, показываю документы, прошу выдать очередную тысячу фунтов, а кассир отвечает, что на моём счету столько и нет. - А сколько там? – спрашиваю, взявшись за край бюро. - Семьсот сорок. - И всё!? - Да, сэр. Как же так!? Их же было семьдесят штук!!! И всего за год… Правда, я купил громадный дом с землёй, большую машину, спровадил родню в Австралию, а потом все эти лакомства, дамские капризы. Они меня разорили! Ну, вообще-то у меня ещё есть три тысячи в виде алмазно-сапфирного колье, и самое время его вернуть! На двор вышел обгорелый Ленни, мистер Преисподняя, как кличут его приятели, муж Теи. - Дина нет пока. В серых сумерках сыпет мокрый снег, а я сижу в фургоне, оцепенелый, впившись пальцами в руль. Ехать даже не могу – такой у меня шок. Пытаюсь кумекать, как жить дальше? Снова работать? Только не клерком! Только не среди этих тупиц и пошляков! Кое-как улеглось на душе. В конце концов, я уж дважды за последний месяц был готов к смерти, а тут – какое-то банкротство, подумаешь! Вернулся, рассказал Мэриан. Она ни капли не смутилась. - Вот и отлично. По тебе давно работа плачет. Парень молодой, здоровый, а дома бьёт баклуши, над книжками киснет… - В офис я не вернусь! - И не надо. Фоткай для журналов и газет, на фургоне таксуй – вози компашки к морю. - Этих хиппи? У них же в карманах ветер свищет. - Ну, натурой бери... - Какой ещё натурой? Хватит вздор молоть! - А не хиппи, так семейки на вокзал или в порт, если кто в путешествие едет. Как раз и чемоданы все поместятся. - Но это летняя подработка. - Ничего, каких-то три месяца перекантуемся. Да. Запасы еды сделаны, одежда имеется, так что деньги можно будет поберечь. И их не так уж мало. - Потом у тебя же сад! Там можно овощей насадить, чтоб не покупать те же лук и фасоль. Она даже воодушевилась, от меланхолии не осталось следа. - А с видеокамерой можешь свадьбы снимать. Там тебя и накормят! Или сам чего слямзишь. Так что нос не вешай, всё наладится. …… Но мотик – чтоб был!!! И дом не вздумай продавать. Конечно, я не мог его продать. Вдруг новый хозяин станет копать, где не надо… Снова снится мёртвая девушка в лодке. Грязная река, в которой плавают окурки и бутылки, приносит её в Камелот, похожий на старинный док или верфь. Рабочие, все в перепачканных смолой лохмотьях, закоптелыми баграми цепляют расписной челнок, притягивают к берегу и восторженно ахают. Старшой вытирает руки замызганной тряпицей, благоговейно наклоняется и берёт холст с голой тёткой. - Ё-моё! Братцы, да это никак Пикассо! Во ништяк-то! - Верно, Джо. Этот самый его голубой период… - Да какой ещё Пикассо? Это Модильяни. Чё-то из раннего. - Не, Модильяни глаза не так рисует. Гоген, мужики. Как пить дать, Гоген. - Сам ты Гоген, дубина. Такие цветовые гаммы характерны для позднего Ваг Гога. - А пожалуй, Чарли. Это я слегка напутал: там Гог и тут Гог… - Белены вы все обелись. Это же Кокошка, во всяком случае, весьма похоже. На прекрасную леди никто и не взглянул. Забытую лодку снова влекут тёмные воды. Она теряется в высоких сухих тростниках. Бросаюсь в реку, пытаюсь плыть туда, к моей принцессе, но вода, что чёрное густое тесто, и меня в нём крутит, крутит, ничего не могу сделать. И просыпаюсь. Еле живой от ужаса, гадливости, злости. Но это был не просто сон. Я голову на отсечение дам, что в реальности слышал те слова и видел изображение, о котором спорили грязные уроды. Но где? Утром, на свежую голову, даже после кошмара соображается лучше. Я быстро вспомнил о так сказать произведении моего соперника, которое по заказу Миранды мне втюхал столичный галерейщик. Я тогда торопился и не стал просить чего поприличней… Она, эта похабная пародия на портрет, валяется где-то на чердаке. Пора от неё избавиться! Отыскал, обтёр от пыли, спустился, показываю Мэриан. - И сколько это может стоить? – спрашивает она крайне скептично. - А ты бы сколько дала? - Да ни пенса. Я не удержался и поцеловал её в щёку. - Пожелай мне, аферисту, всяческой удачи! Имя мне известно, только называть как-то трудно, стыдно, что ли. Но в магазине, куда я повёз картину, надо будет побороть себя. - Добрый день, сэр, у меня тут полотно знаменитого современного художника. - Так-так, - бормочет торговец прекрасным и вечным, - кто же это у нас? Оо, Чарльз Вестон! - Ранний. - Сколько за него хотите? - Всего тысячу фунтов. - Молодой человееек! Поимейте совесть! Я же не смогу продать его дороже, чем за шестьсот! - А вам и не надо. Ваш сын продаст его за двадцать тысяч. С аукциона. Или внук – за полмиллиона. Это мастер со временем утрёт нос не только Полу Нэшу, но и самому Сальвадору Дали. - Вижу, вы знаток. Так и быть – пятьсот. - Извините. Поищу более компетентного покупателя. - Подождите! Семьсот. - Восемьсот. - Аййй…… Ну,… по рукам. Ха! Лошара! Пентюх! Я-то её брал за полтораста с мелочью. И, как говорят, если удача катит в руки, надо пользоваться. Поищу-ка я Дина Мориарти. Снова счастье - вот он, покуривает на скамейке у дровника погорелого Ленни. - Вы как будто меня ждёте. - Так и есть. - Я за своими бриллиантами. - Поздно, приятель. Они нашли нового владельца. - Тогда гоните бабки! Он открыл дверь фургона, залез, как себе домой, глянул на меня как-то странно. - Я ошибся. Она хочет с тобой встретиться и лично передать деньги. Поехали, я покажу дорогу. Мы покинули Льюис, прибыли в одну деревушку, остановились у самого богатого дома, идём: лестница, холл, кабинет. Окна зашторены, свет неяркий. За овальным столом сидит пожилая дама в синем жакете, а на шее у неё мое колье. Сама вся элегантная, с макияжем, духами французскими веет. Слева – молодчик без особых примет, в серой тройке. - Добрый вечер, леди, - говорю, - Вам к лицу сапфиры. - Присаживайся, Фред. ... Ты меня не узнаёшь? - Нет. - Дин, представь меня. Мориарти без приглашения увалился на стул и объявил: - Миссис Вайсборд, в девичестве Даймонда Шелби, в первом браке – миссис Клегг. Я обомлел! - Сколько ты хочешь за украшение? – спросила мать. - Возьмите так, в благодарность за подаренную мне жизнь. И больше я вас видеть не хочу! Вы бросили меня чуть не в пелёнках, усвистали с каким-то прохвостом!... - Я всегда помнила о тебе. - Только ничего для меня не сделали! - Скажи ему, мама, - сунулся парень в сером. - Фред, это Тони, твой младший брат. Я более чем холодно кивнул, а он спросил с ухмылкой: - Помнишь, что случилось 15 февраля прошлого года? - Конечно. Но вы-то тут причём? Я честно выиграл, случайно... - Дитя моё, такого не бывает, - молвит матушка. - Бог создал мафию, а мафия – тотализатор, - декламирует Тони. - Я много лет откладывала эти деньги. У нас здесь нет особых дел, но я уже второй раз прилетаю – только ради тебя. Мне кажется, ты совершил серьёзную ошибку… Я презрительно сжал губы и глянул в сторону. - Тони, Дин. Они поняли и удалились. - Фред, мои люди отслеживали твои покупки, а также… некоторые события. … Я знаю,… что Миранда Грей мертва. - Шантажировать меня надумали!!? - Только помочь. Завтра я возвращаюсь в Чикаго. Поедем со мной. Там ты будешь в безопасности. - Нет уж! Останусь на родине. - Ты твёрдо решил? - Да! Выкладывает белый сверток, запечатанный сургучом. - Здесь десять тысяч. Больше дать не могу. Будь осторожен. Если что, обращайся к Дину. Я встал, поколебавшись, взял деньги, сказал: «Прощайте» - и вышел. Дин уже сидел на пассажирском месте моего фургона. - Хочешь закурить? - Вообще я бросил. Где-то слышал, что это может повредить здоровью… Ну, давайте. Сигареты у него оказались недешёвыми. - Отвезти вас к Тее и Ленни? - Отвези меня туда, где ты прячешь Мэриан. В его руках щёлкнул пистолет. Ну, блин, денёк! - Зря вы так, - я повернул колюч в зажигании, - Могли бы просто попросить. - Знаешь, кто заслуживает наибольшего доверия? Слабаки и идиоты. - Спасибо за комплимент. Какое-то время мы ехали молча. Я понимал, что угодил в ловушку, и думал, что тут лучше предпринять. Собственно, ничего плохого у меня дома он не найдёт, но когда тобой управляют, да ещё грозят оружием – этого никому не пожелаешь. Отвратное положение! Может, попробовать его заболтать? - У вас странное имя. … Дин – а полностью? - Эдинбург. - Как город? - Не совсем. Был такой журнал «Эдинбургское обозрение». И жил некто Джордж Гордон Байрон, парень не из простых, настоящий лорд, но как-то у него всё не ладилась: предки в разводе, с баблом напряг, любимая девушка послала подальше, и решил он стишками душу отвести. Сочинил, напечатал, а эдинбургцы возьми да раскритикуй его дебют. Ох, он тогда и разозлился! Накатал целую поэму, в которой отчихвостил их по первое число, и с того момента стал писать всё смелее и лучше, а умирал, до сорока не дотянув, уж настоящей легендой, да. Можешь себе представить Элвиса и Че Гевару в одном лице? - Нет. ……… А кто из них, из поэтов и писателей, по-вашему, лучше всех? - Много было толковых ребят. Но старину Шекса никому не переплюнуть. - Шекспира? - Да, земляк. Батя мне так говорил: без Барда нас нет и не будет, так что бросай своего Хемингуэя и вступай в жизнь, как настоящий англо-сакс. Прочитал «Гамлета» - выправляй паспорт. Прочитал «Макбета» - сдавай на вождение. Прочитал «Отелло» - женись. Прочитал «Лира» - заводи детей. А «Ромео и Джульетту» даже в руки не бери. Само собой, я с них и начал. И быстро понял, что отец не шутил. Эта вещь только для девчонок хороша, там для них пример, а не для нас. - Потому что про любовь? - Я тебя умоляю! То, что пацан и девчушка могут втюриться так, что жить друг без друга не станут, - разве это открытие? Такие байки и до Рождества Христова гуляли по свету. - Так о чём там написал Шекспир? - О том, как можно – или нельзя – действовать в экстремальной ситуации. Когда весь мир против тебя, догоняешь? - Ага. - Ромео за всю пьесу не совершил ни одного толкового поступка, даже слова путного не вымолвил. Он только ноет, истерит и порет горячку. И был бы он один дурак, так может, всё бы как-то утряслось. Но там вокруг него целая стая долбанов; жизнеспособен только самый вялый и ничтожный. Но! Джульетта – это светлая голова, в которой всегда есть чёткий, рациональный план. Говорит она мало и всегда по делу. Любовь для неё – не угар и отказ тормозов, а вызов, задача, которую надо решать. Вот парадигма настоящего человека. - В образе девушки? Почему? - Да тут такое дело… У них в театре не было актрис. Девиц играли подростки лет тринадцати. Но и в этом возрасте парень – уже парень. Шекс это знал. Любя и уважая свою труппу, он сочинял всё так, чтобы молодой артист и в персонажа перевоплощался, и натуры не утрачивал. К примеру, то и дело заставлял по сценарию девицу надевать штаны. Казалось бы, зачем? А вот затем, чтоб можно было оставаться самим собой, при том одновременно Розалиндой, Поршией, Виолой… Искусство – это магия. Наш драматург, подобно Богу, создал человека заново, как бы Адама с Евой до их разделения, только в его мире Ева – первосущность. Теперешние антропологи согласны. По крайней мере, нет другого объяснения тому, что у каждой мужской особи имеются зачатки молочных желёз. А Шекс всё знал больше трёхсот лет назад. И стоял за истину! Торчал в вертепе лицедейства, но, пока хватало сил, боролся за правду, а когда устал, спалил к чёртовой матери свой балаган и уехал в родной Стретфорд доживать обычным, честным обывателем. - С ума сойти! - Во имя его же честности открою, что и эту светлую душу смущал бес. Зависть, ревность – всем художникам они знакомы. Бельмом в глазу у Шекса стал Дуранте Алигьери (он же просто Данте), который ещё в дремучем четырнадцатом веке выпустил такую сногсшибательную поэму! Сто глав, тысяча персонажей, большинство – исторические личности. И все, кроме двоих – жмуры, покойники. При этом говорят, страстями пышут, действуют, ведь всё там происходит в загробном мире, описанном так здорово, что не поверить просто невозможно. Вот оно тебе, бессмертие! На блюдце. А Шекс не поверил. Усомнился. Об этом «Гамлет»: нет в нашем языке даже тех слов, которыми могли бы описать мы безграничный космический концлагерь. - … Откуда вы всё это знаете, сэр? - Так всё ж доступно, в любой библиотеке. Бери, узнавай. И давай без церемоний, без сэров этих всяких. Просто Дин, о`кей? - Тогда хорошо бы и без пистолетов. - Не вопрос. Мы давно остались позади Льюис, дорога бежала через лес. Чёрные сосны качались в бронзовом от луны небе. - А что ты думаешь о драме «Буря»? - Ничего. Не помню, чтоб читал. - У меня где-то валяется. - Класс. Одолжишь на вечерок? - Конечно. Не проходит и часа, как самый начитанный в мире гангстер обнимает в моей прихожей Мэриан, называет её малышкой. Она ему сама рада до смерти, отвисевшись у него на шее, бросается ко мне, благодарит, целует в щёку крепко и жарко. Ни одна девушка со мной так себя не вела. Вечер складывается прямо идиллический, и я при всём желании не могу пожалеть, что привёз сюда этого человека. За столом он держался почти как нефтяной магнат в ресторане с серебряной посудой. Видно, что воспитан хорошо. Когда Мэриан предложила послушать музыку, он выбрал Орффа и между песнями рассказывал, какими были средневековые студенты, которые их сочинили. Я предложил ему помыться - мне ещё в машине хотелось это сделать. Он спокойно согласился, но попросил ничего не делать с его одеждой. После купания он неожиданно снизошёл до моей пижамы, напомнил про «Бурю» и стал искать себе место для ночлега, очень похожий на охотничью собаку, потерявшую след. - Давай я покажу тебе отпадную комнатушку, - сказала Мэриан и повела его в подвал. Там он остался. Меня всё это начало нервировать. Он как будто паломничал по местам Миранды. Его тряпки лежали на полу ванной в абсурдном для себя виде – аккуратно сложенные. - Не трогай это, - Мэриан говорила строго и взволнованно. - Почему? - У Дина особенная одежда, к ней не надо прикасаться. - Обычные грязные обноски, которым место на свалке. - Нет, - она силом увела меня в коридор и в гостиную, - не знаю, стоит ли тебе говорить… Только не думай, что он чокнутый или маньяк какой, но… он выкупает у тюремщиков вещи осуждённых на смерть или пожизненный срок и носит сам. - Если это не безумие, то что? - Ну,… так он вроде бы… заботится об их душах… Религия такая. - А парадный костюм у него – эсэсовская форма? - Не можешь без дуростей, да? Она легла спать в той комнате, где снималась под «Полюби же…». Я – нигде. Сидел в темноте перед выключенным телевизором и высматривал в выпуклом стекле, что творится в дальних странах: как бунтуют в Мозамбике, как роют землю на Кубе, как в Голливуде угрюмый толстяк осматривает клетки с воронами. В восьмом часу жилица прокралась мимо меня на кухню. - Я не сплю, - сказал я. - А не помешало бы. - Мэриан, послушай. … Будет лучше, если ты уйдёшь вместе с Дином. - Вот ещё номер! Куда, интересно? Из-за тебя я потеряла и квартиру, и работу!… - Я дам тебе денег. Пять тысяч фунтов. Жильё найдётся, работа тоже… - Но я не хочу уходить! - Я тебя не спрашиваю. Это мой дом, и мне здесь никто больше не нужен. Возвращайся к семье и друзьям. - Нет! - Семь тысяч. … Восемь. - Хватит! Никуда я не уйду! - Десять! - Нет! - Почему!? - … Из-за тебя. … Ты мне нравишься. - А как же твой кумир Марлон? Скрестила руки на груди. - Я уже не ребёнок. - Да, конечно. Ты очень хорошая девушка. Я хотел бы тебя полюбить. Я старался… Но… моё сердце – как стакан, который наполнили и сунули в морозилку. Понимаешь, что с ним сталось? Оно треснуло от края до края и кажется целым лишь потому, что примёрзло ко льду, распирающему изнутри. Оттай его – и оно развалится! Твоя красота, доброта… меня просто убивают. - А как же моё?... - Ничего не выйдет! - Посмотрим! Она убежала на кухню, стала там свирепо хлопать дверцами и грохать посудой. Спускаюсь в подвал. Стыд и ужас! Я запер Дина! Хоть бы он этого не заметил! - Доброе утро! Как спалось? Мэриан уже готовит завтрак. - Я не буду есть. - Ладно. … «Бурю» прочитал? - Да, но говорить о ней сейчас не смогу, обмозговать всё надо хорошенько. - Дин, мне неловко просить, но… возьми что-нибудь из моей одежды. Хотя бы рубашку или… не знаю, носки, бельё какое… - Почему нет. Выбери, что тебе не нужно. Но уж тогда ты моё барахло постирай и сам носи. Считай, побратаемся. Что же мне отдать? То, в чём я схватил Миранду на улице? Да я уж и не помню, в чём тогда был. Помню только, в чём хоронил её. И что она заставила меня снять в тот проклятый вечер. К этой одежде я прикасаться не хочу: противно. Подарю похоронное. Мэриан уговорила гостя съесть хлеба с джемом и выпить кофе, а я вызывался подбросить его до Льюиса под тем предлогом, что у меня самого начинаются курсы. Всю дорогу Дин молчал, курил, глядя в окно, вздыхал и ёрзал. Я мог только догадываться, что его гложет. Не доезжая милю до города, он попросил высадить его, проветриться, мол, хочет, прогуляться. Я так и сделал. В школе вождения меня заставили купить кое-какие учебники, обновлённые правила дорожного движения. На первом уроке инструктор много говорил про скорости и аэродинамику, на втором – про травматизм. Потом нас выпустили на двор потренироваться на облезлом драндулете. Я был в группе самый старший, и другие курсанты глядели на меня насмешливо. Шебутной зубоскал-десятиклассник в кожанке и джинсах не утерпел и подошёл с такой репликой: - Э, чувак, что за тухлый прикид? Ты будто из богадельни удрал. - Зато ты, - говорю ему, глазом не моргнув, - такой, блин, франт, что Джонни Стреблер снял бы кепку. Он и его дружки махом просекли, что я в теме и, что называется, стушевались. Парень поумней отвёл меня на три шага и дал бумажку с телефоном: - Если захочешь реально модняво пришмотиться, звякни по этому номеру, спроси Эймоса. Бабла не жалей. Чел возит товар из самой Монтаны. Козырнул мне, отошёл, и больше меня никто не дёргал. Только вот прокатиться мне пришлось в одной фуфайке, без пальто. Как бы опять не заболеть!… Фарцовщик оказался тем самым усачом в сомбреро, которого я видел у Ленни. Ясно, что все они одним миром мазаны. - А, это ты, - протянул он с зубочисткой во рту, - Давно пора. Вытащил из-под кровати два баула, порылся в чёрно-сине-коричневом ворохе и кинул мне пару штанов, голубую джинсовую рубашку, две куртки – чёрную, как у киллера, и бежевую, как у пастуха. - Выйдите на минутку, сэр. - По кой пёс? - Мне надо примерить. - Тх! Бриттанцы, мать вашу!... Но вышел. Я крайним патриотизмом не страдаю, так что пропустил его вяканье мимо ушей и облачился по-американски. Всё подошло, но денег не хватило. Эймос согласился отложить мои покупки до завтра. Дома меня ждал суп с лапшой на куриной бульоне. Поев, я завалился спать. Не помню, видел ли Мэриан. Скорее всего, нет. Зато вечером, когда я встал, она уже сидела в гостиной, читала, вроде «Эмму», а одета была – святые небеса! – в то платье, в котором Миранда думала, что я её отпущу. И оно на ней смотрелось отлично. Волосы она гладко расчесала, подвязала шарфиком так, что лоб весь открылся, а они свободно свисали на спину. Глаза ее казались крупней мирандиных, потому что были темней. И много других отличий: округлые щёки, губы более пухлые, линия подбородка не такая резкая. Мне стало жутко: сейчас начнёт флиртовать. Но и деваться было некуда. - Добрый вечер, - говорю, - Спасибо за обед. - На здоровье. Можешь меня сфотографировать? Хочу послать карточку родителям. Никаких ужимок, глазок и прочего. - Хорошо. Настраиваю аппарат, спрашиваю: - Помнишь, как звали актрису в «Моей прекрасной леди»? - Нет, а что? - Ты на неё немного похожа сейчас. Ну, ближе к концу фильма. - Мне больше нравится Грейс Келли. Я поймал себя на том, что сказал ей комплимент и решил лучше следить за языком, в идеале просто молчать, чтоб не давать ей пустых надежд. И всё же это здорово будоражит, когда к тебе симпатизирует такая милая девушка. Главное, сам-то я – ни рыба ни мясо. Даже деньги кончились. Тут мне кое-что вспомнилось и довело до смеха. - Ты чего? - Я слышал на днях одну чудную фамилию – Кончис. Представляю, как с такой дразнили в школе. - А ты уж и злорадствуешь! Человек же не виноват… Фотосессия шла больше получаса. Потом мы вместе проявляли плёнку и печатали, потом, пока карточки сушились, готовили ужин, потом, пока остывали котлеты с картошкой, выбрали лучший кадр. - Можем отправить несколько, - предложил я. - Конверт перегрузим, придётся лишние марки покупать. Наконец сошлись на трёх действительно великолепных ракурсах. После ужина Мэриан села к столу, быстро и уверенно написала позади фотки: «Этот снимок сделал мой друг Фердинанд. Всех обнимаю. М». - А где же орфографические ошибки? - Видимо, я научилась. Спокойной ночи. Раскитайская, блин, шкатулка! Лежа в кровати, я думал и думал. Понятно, что она тоже водила меня за нос, причём профессионально – безграмотными записками предупредила своих, что попала в переплёт, заставила меня, кретина, собственноручно их отправить и пойти туда, где уже поджидали… Почему же Дин, их криминальный шериф, не приставил дуло к моему виску в тот вечер, когда я смотрел «Дикаря»? Я был один в их логове, весь в их распоряжении. Но за меня ведь вступились её подружки, выказали мне, так сказать, доверие. Завтра куплю обеим по шоколадке. Хотя денег в обрез… Всё равно куплю! Ну, а предположим, что девушки тогда отмолчались. Что бы со мной сделали? Двинули бы пару раз, заставили показать дом на отшибе и забрали Мэриан. Тогда бы она ушла, потому что не успела привыкнуть ко мне и к такой жизни. Шоколадки под вопросом… Но откуда мне знать, в какой именно момент она всё для себя решила? Может, Венди нарушила её план: дом присвоить, сделать снова притоном контрабандистов, а меня – в расход!? Но это уж слишком накручено. Только в дурацких вестернах людей стреляют, как зайцев, без разбора. В конце концов, я – сын чикагской атаманши!... Встал в шесть и принялся собирать чемоданы. Собрал. Подогнал фургон к дверям, иду за скарбом. Мэриан стоит в прихожей: - Что происходит? - Я уезжаю. - Куда? - Не знаю. Да и какое это играет значение? Тебе ведь дом нужен. Ладно, он твой. Фотку в Стретфорд я отправлю, и на этом – всё. - Ты английского языка не понимаешь? Плевала я на дом. Мне нужен ты. - Я люблю другую женщину. - Бывает и такое. - Пойми, тебе не на что рассчитывать. Я хорошо к тебе отношусь, но мы можем быть только друзьями. - Согласна. … Ты завтракал? - Нет. И, пожалуйста, не беги сломя голову на кухню. Я привык сам себя обслуживать. Повернулась и ушла в подвал. Мне не скрыться. Двери открыты, в машине полный бак, дорога сухая, небо чисто, но я на невидимой привязи. Ничего не остаётся, как делать то, что предназначено: заваривать и пить чай, заедать бутербродом и ехать на курсы вождения мотоцикла. После занятий купил пачку сигарет, перекусил в недорогой забегаловке и нанёс визит Эймосу. Вид денег сразу придал блеска его мутным зенкам. Он потёр руки и спросил: - Слышь, кореш, где здесь по близости можно снять девочку? - Что за вопрос! При хорошем освещении где угодно. - Чего ты плетёшь? Какое в ***** освещение? - Ну, ты же про фотографию? … Нет? - Нет, ***!!! - Ах, в другом смысле «снять»… Я похож на того, кто водится со шлюхами? - Сказал бы я, ****, на кого ты, ***, похож! - Ну, скажи, не стесняйся. - Да чего я буду велосипед-то на*** изобретать! Только среди таких вот *********в тоже бывают сутенёры!... - Пардон, ***, ты кого назвал сутенёром!? ……………………………………………………. Через сорок минут я лежу с пакетом льда на месте лица, а Эймос скулит, как первоклассник, которому школьный сторож выкручивает ухо: - Честное слово, Дин, он первый мне в рыло заехал! Зуб верхний сломал! - Он оскорбил меня и всех британских женщин! И вообще он полный ****** *******! – апеллирую я, отроду не дравшийся и не сквернословивший. - Хорнет, звони в больницу. Двухметровый метис в футболке с красным кленовым листом берёт трубку: - Алё, травматология? У вас медсёстры симпатичные? Это у них такие приколы. Но вообще Дин был на моей стороне, а Эймоса называл мудилой и далее в таком духе. Нас кое-как помирили. Тип по имени Клевер поправил мне сломанный нос – как я только остался в сознании! Казалось, из глаз кровь хлынула. Единственный плюс – одни джинсы мне достались бесплатно, как компенсация за ущерб. Меня доставили к Тее и Ленни, где я провалялся ещё часа три, а как начало смеркаться, настоял, что поеду домой. Сам и без конвоя. Отпустили. На прощание я дал Дину сотку и попросил купить Венди и Нэнси по коробке конфет, а ещё послать родителям Мэриан её новую фотку с припиской. Не очень красиво вышло: вроде как он, несмотря на свой солидный возраст и положение, у меня на побегушках. Но есть люди простые в лучшем смысле, не возбухающие по любому поводу и спокойно делающие то, что могут, особенно для друзей. Он как раз из таковских. Мэриан почти не удивилась, только спросила, кто это меня расписал под hohlomy. Я вкратце изложил события и поплёлся в койку. Одно занятие по вождению я заколол, и субботнее тоже, ведь у меня назначено свидание с Кармен. Чтоб не вызывать подозрения у компаньонки, напялил обновы, которые поярче, а то бы выглядело слишком зловеще. Синяки попытался запудрить мирандиной косметикой, но по дороге непроизвольно потирал или просто трогал щёку и нос, так что грим пошёл насмарку. Кармен взглянула на меня с изумлением, но ограничилась приветствием. - Желаете знать, что со мной произошло на днях? – спросил я. - Наверняка какой-нибудь неотёсанный иностранец неуважительно отзывался об английских женщинах… - Если я скажу, что задолжал бандитам, вы больше поверите? - Наверное, и в этом есть своя романтика – в вашем, мужском понимании. Так что нет. Меня чудом пропустили в выставочный зал, но там, бродя среди многочисленной публики, я своей разукрашенной физиономией вкупе с кобальтовыми джинсами и рыжеватой курткой составлял жёсткую конкуренцию прерафаэлитам. Одному старичку в пенсне я даже не выдержал и заметил: - Если, сэр, вы дальше продолжите на меня глазеть, то Офелия Эверетта Милла на вас обидится. Он отвернулся, а я полушёпотом спросил у спутницы, как прилежный ученик: - Это ведь Офелия? Я не ошибся? - Нет, но вы всё же привлекаете к себе излишнее внимание. Давайте уйдём. Я чувствовал, что она не за меня стыдится, а скорее за тех, кто пренебрегает ради моего скандального вида творениями художников. - Вы очень изменились, Фред. Сначала вы напомнили мне героя одного французского романа, а теперь не знаю, что и думать. - Что за роман? - «Посторонний» Альбера Камю. Даже не спросила, читал ли я. У меня же всё на лбу написано. Почти всё. Я рассказал, почему стал носить джинсы – ради мотоцикла, о котором мечтает моя подружка, но вообще я предпочитаю классический стиль в одежде, к этому никак не привыкну. Потом Кармен предложила пойти в кино на итальянского режиссёра Антониони. Фильм назывался заманчиво – «Приключение», но с самого начала я понял, что будет скучно. Нет, не то слово. Тоскливо. Молодые или не очень, но богатые и здоровые люди не знают, для чего им жить. Пытаются развлекаться, плывут на яхте по морю, гуляют по островам – таким мёртвым, пустынным, что сердце сжимается от одного вида. Вдруг главная героиня, Энн, бесследно исчезает. Её любовник и лучшая подружка, все такие в смятении, готовы сообща её искать, но постепенно заводят шашни между собой. Подружка как будто победней, рада одеть на себя чужую блузку – вроде как больше не во что, а на самом деле…….. Кармен сидела, часто всхлипывая и вытирая глаза. Нам обоим хотелось уйти, но нас держало любопытство: куда же подевалась Энн? Чёрт! Ну и финал!... Энн пропала с концами, о ней все забыли, что произошло, мы так и не узнали. Дикое разочарование. Сидим в кафе. Кармен ковыряет пудинг, но почти не ест. - Вы замечаете, - говорю, - как часто художники связывают смерть девушки и воду? Офелия и леди из Шалотта – ведь это два варианта одного сюжета. - Вам это так интересно? – серым голосом спрашивает она. - Просто бросилось в глаза… - …… Вот этот шарф на мне – он мирандин. Она всегда с таким вкусом выбирала одежду, аксессуары!... Я – как та Клодия! Я предаю память самого близкого человека: присваиваю её вещи,… сижу тут… с мужчиной… С её мужчиной – могла бы сказать. - Ну, чего вы так распинаетесь? Может, и Миранда сейчас сидит в другом кафе… с кем-то, кто ей нравится. … Её ведь не нашли. - Если бы она была жива, то обязательно подала мне весть, позвонила или написала. Она не могла поступить со мной так жестоко! Я видел под ножками своего стула адские бездны, но продолжал: - То, что я мужчина, - это совсем не как у итальянцев, у которых только одно на уме. Я к вам клиньев не подбиваю, легкомысленных разговоров не веду. Вы для меня – просветитель, вы приобщаете меня к культуре, и я за это жуть как благодарен… - Мне пора идти. - Позвольте вас проводить. - Только до метро - Ладно. … Можно я ещё ваш пудинг доем? За него ведь уплачено… - Пожалуйста. - … Знаю, что так не делается, но я правда очень голодный. Чего добру пропадать?... - Кушайте на здоровье. Потом мы пересекли площадь. - Через неделю на том же месте? – спросил я. - Не знаю, - тихо ответила Кармен и стала спускаться в подземелье. Дома перед сном я устроил ревизию всех своих книг. Среди них не нашлось даже «Гамлета», не говоря уже о «Постороннем». Срам, а не библиотека! В воскресенье учился вождению мотоцикла – выходит всё лучше и лучше. Купил десяток книг, потом поехал к морю. Погода была неласковая: дождь, ветер, почти штормило, но это позволило мне, как и хотелось, побыть совсем одному среди шумных волн и горестно кричащих чаек. У одного из прерафаэлитов есть картина «Пробудившийся стыд». Нечто подобное накрыло меня в понедельник относительно Мэриан. Она заботится обо мне, ничего не требует, хотя у неё почти ничего нет. В общем, я предложил ей прогуляться по магазинам Льюиса, купить верхнюю одежду по сезону. Впервые я показался в городе в компании девушки. Для продавщиц из дамского магазина это была сенсация. Мэриан выбрала тёмно-зелёное пальто, цвета дубовых листьев, коричневые сапоги до колен и шерстяной платок в жёлтых и оливковых разводах. Позднее она разрезала мирандин красный шарф, смастерила цветок, похожий на георгин или лотос и носила его на груди в качестве брошки. Всё шло по распорядку: я каждый день с утра до обеда осваивал мотоцикл, потом обедал, отдыхал, а дальше сидел или лежал с книгами, пока не смаривал сон. В «Гамлете» меня поразило одно совпадение. Вот он честит короля-убийцу: «Подлец. Улыбчивый подлец, подлец проклятый! – Мои таблички, - надо записать, что можно жить с улыбкой и с улыбкой быть подлецом». А вот, что читаю в дневнике у Миранды: «Он улыбнулся. <…> И мне захотелось дать ему пощёчину. <…> А он сказал: «Все мужчины – подлецы». Я ответила, подлее всего, что они способны улыбаться…». Чтоб вы знали, это вовсе не обо мне. И это не случайно. Но как понять, свести концы? Только Кармен помогла бы мне. Я думаю о ней постоянно. В четверг подморозило. Я обошёл весь дом, фотографируя ледяные узоры на окнах. В пятницу сдал теоретический экзамен по мотоциклу. В субботу два часа прождал у галереи Тейта, но Кармен не пришла. Воскресный день был таким жарким, что в саду растаял весь снег, полезла трава. В понедельник, вернувшись с курсов, я обошёл дом. Остановился под яблоней, и вдруг у меня под ногами стала вздыматься земля – что-то лезло изнутри, откапывалось! Это был такой лютый ужас, что я упал в обморок. - Что с тобой ещё? – кричала, тормоша меня, Мэриан. Я трясущейся рукой указал на влажный глинистый бугорок. - Да это же просто кротовина. Вставай, горе моё! Дома: - Послушай, Мэриан, я конченый человек. Я схожу с ума. - Это всё от книжек. Она трёт чем-то мою чёрную куртку. - Нет. Ты не знаешь… Пожалуйста, забери всё ценное, что здесь есть, деньги тоже – и уходи. - Я тебя не брошу. Доброе утро, спасибо за завтрак, за обед, за ужин, спокойной ночи – вот всё, что я ей говорил. Она не говорила вообще ничего, только кивала. Разогнать тренировочный мотоцикл до предельной скорости и врезаться в стену учебного корпуса! - Мэриан, какие они – кроты? - Чёрные. Не больше крысы, бесхвостые, слепые. Поехать в Лондон, спуститься в метро и прыгнуть под поезд. Или?... Найти Кармен. Она квартирует у тётки. Кэролайн – так её зовут. Полное имя и адрес были в газете, когда сообщалось о пропаже Миранды. Газету я сжёг, но статью перенёс в свой дневник: «Хэмнет-Роуд, 29. Мисс Вэнбраф-Джонс». Суббота, столица, уличный телефон-автомат. Нахожу в затрёпанном справочнике номер, звоню. - Алё, это мисс Кэролайн Вэнбраф? Я ищу мисс Кармен Грей. - А кто это? - Фред. - Минни, тебя тут какой-то Фред. Другой голос из трубки: - Как вы меня нашли? - Сердце подсказало. Давайте встретимся. Через час мы сидим на скамейке в парке. - Может, снова сходим в кино? Что сейчас крутят в Эвримене? - «Девичий источник» Бергмана. … Говорят, очень страшный… Но я бы хотела… Страшный – это не то слово. Швеция, древность – век десятый. У фермера две дочери. Блондинка Карен – любимица, с неё все пылинки сдувают, наряжают, как принцессу. Ингери – то ли незаконная, то ли падчерица, ходит в рубище, ненавидит сестру и колдует, чтоб с ней случилось несчастье. Отец отправляет их в дальнюю церковь отвезти свечки к празднику, но по пути на них встречают бродяги. Ингери уходит и прячется, а Карен они насилуют, убивают и закапывают на поляне в лесу, потом идут дальше, просятся на ночлег к тому самому крестьянину, чью дочь порешили. Мать видит у них платье Карен в крови и грязи. Ингери кается. Отец берёт здоровенный нож и расправляется с мерзавцами. Потом все находят могилу девушки, а оттуда начинает бить родник. Весь сеанс Кармен тискала мою руку, прижимала к лицу платок с нашатырём, а из глаз у неё вытекло больше, чем из любого источника. Вышли из кинотеатра, сели в автобус. - Зря мы это смотрели. - Нет. … Теперь я знаю, что случилось с Мирандой. - С ней такого не случилось! - Откуда вы знаете!? - Сейчас другие времена, люди уже не такие дикие. - Как вы наивны! Почитайте «Заводной апельсин»!... - Это просто книжка. Написать можно что угодно. - Не забывайте, что жизнь подражает искусству. - Да, если хочет. Но ведь не обязана! Кусает губы, мнёт руки… Выходим на остановке, идём по Хэмнет-Роуд. - О! Попадись мне убийца Миранды, я своими руками вонзила бы скальпель ему в сердце! Аорту бы вскрыла!! Горло перерезала!!! - Да угомонитесь вы: люди смотрят… Вдруг она бросается мне на грудь и причитает: - Нет! Я не смею никого судить! Ведь это я – сестра-злодейка! Ведьма! Я завидовала ей! Я хотела, чтоб она исчезала! Господи! Мне так нравился Пирс Брафтон! … Лучше бы это случилось со мной! Лучше бы я!... Тут она потеряла сознание и стала третьей девушкой, которую мне довелось нести на руках. Лёгкая, словно месяц ничего не ела. Бледная, как труп. До дома Кэролайн – пара шагов, но дверь квартиры заперта. Я усадил Кармен на пол, порылся у неё в карманах и нашёл ключ. В прихожей накурено, на столе записка: «Я вышла подышать, могу задержаться. К.» Ну, понятно. Укладываю Кармен на софу, если это так называется. Снимаю куртку, а перчатки – нет. Жарко, но безопасность превыше всего. Осматриваюсь, обхожу периметр. На кухне – куча грязной посуды, недопитая бутылка бренди. Я глотнул немного, а остатки вылил в раковину, чтоб не соблазняться: никогда не забываю, что отец сыграл в ящик из-за пристрастия к спиртному. Мне нужен надёжный, прочный инструмент. Консервный нож подойдёт. Им я раскурочил замки на всех дверях, кроме самой входной, - если кому непонятно – чтоб Кармен не могла уединиться и наложить на себя руки. Право, она к этому близка. Что же дальше? Нахожу аптечку, исследую. Нет, в фармацевтике я пока слаб. Поступаю по-простому – отрезаю от всех пластинок с таблетками большую часть, оставляю одну штуку или две, так нельзя будет отравиться, то же самое – с баночками. Витамин С оставляю полностью, даже пробую одно драже. Вполне вкусно. Лишние, на мой взгляд, медикаменты заворачиваю в газету и бросаю в мусорное ведро. Туда же вскоре отправляются все бритвенные лезвия. Кухонные ножи стоит затупить, но сперва хорошо бы подкрепиться. В холодильнике шаром покати. Огрызок колбасы, а сыр весь в синеватой плесени, хотя даже ещё не распечатанный. До чего бывают безалаберные люди! Колбасу съедаю, сыр выкидываю в ведро. Был там ещё какой-то йогурт, вроде простокваши с кусочками фруктов. Съел и эту бурду, благо нашлись на прикуску галеты. Из кухни я ушёл с радостью: не выношу бардак. Кармен немного очнулась, зовёт: - Кэролайн! - Её нет, - отвечаю, - Ушла погулять. - А вы что здесь делаете? - Просто смотрю, чтоб с вами ничего не случилось. Как вернётся ваша тётя – я сразу отчалю. Не обращайте на меня внимания. … Вам, может, водички подать и какое-нибудь успокоительное? - Если не трудно. - Как называются таблетки? Сказала. Приняла. Ушла к себе в спальню. Я подождал немного и сам туда направился. - Извините, но я вас одну нипочём не оставлю. Вы спите, а я сяду в уголок, почитаю что-нибудь. Она отвернулась к стене, а я порыскал по книжному шкафу, нашёл «Заводной апельсин». Блин, ну и понаписали! Половина слов на каком-то непонятном языке. Похоже, как теперешние малолетние хулиганы промеж собой базарят. Не хватало ещё, чтоб такая шелупонь в литературу ломанулась! Осилил я страниц шесть, отложил, полистал альбомы с картинами, ради любопытства – учебник анатомии. Тут слышу – входная дверь хлопает. Спешу в прихожую, чтоб не компрометировать Кармен. Кэролайн была навеселе и, увидав меня, перепугалась. - Вор! – заверещала, - Вор! Минни! - Тише, - говорю, - Она только задремала. - Так вы её друг? Она не говорила… И я не разрешала ей водить домой… - Ей стало дурно на улице, и я её привёз. Она совсем плоха – разве вы не видите? Голодает, плачет постоянно. - Нам всем тяжело. Мы потеряли очень близкого человека. - Не похоже, чтоб вы-то сильно страдали: пьёте, шляетесь… Я мог продолжить, но она отвесила мне пощёчину, да такую, что искры из глаз посыпались, обругала паршивым сопляком и велела проваливать, чтоб ноги моей больше не было в её доме. Идя к фургону и держась щёку – то ли у шалавы богатый опыт, то ли следы стычки с Эймосом дают себя знать – я понимал, что если буду дальше распускать нюни и искать пятый угол, то на моей совести окажется ещё одна смерть. Но что тут можно сделать? Сажусь за руль, пускаюсь в путь. Кармен убеждена, что Миранда, будь она жива, прислала бы ей письмо. Значит, надо это письмо состряпать. Образец почерка у меня есть. Под манеру тоже можно подстроиться. Нужен только мастер каллиграфии, который всё оформит. Хотя час был поздний, я зарулил в Льюис к новым знакомым. Дин с бригадой покамест обходил дозором город. Меня накормили жареными креветками по испанскому рецепту, Тея спела песню «Пегги Гордон», а там и пожаловали самозваные рейнджеры, семь персон, одна другой краше. - Где были? – спросили девушки. - Да мишек гоняли по околице, - сказал Дин. Мишками они называли тедди-ненавистников, на которых охотились, как волки на косуль. Чернокожий снял в обеих рук окровавленные кастеты, и Эймос прокомментировал: - Таргет сегодня оттянулся по полной. - А я одному котелок продырявил, - похвастался Блайндер, стриженый под горшок пролетарий в чёрной восьмиклинке и брендовом пальто явно с чужого плеча. - Голову? – уточнила, пыхнув сигаретой, Венди. - Не, шляпу, - ответил пижон, показушно перезаряжая кольт. - У нас гость, - сказала Тея, и только тут они заметили меня. Надо признаться, я умею делать такое выражение лица, что становлюсь как бы невидимым, отсутствующее выражение. Я открыл это в себе ещё школьником и пользовался, если не хотел платить за проезд в автобусе или отвечать у доски. Их напрягло не само моё присутствие, а то, что я застал их врасплох. - Этот фофан начинает действовать мне на нервы, - огрызнулся Эймос, - Дин, убери его. Мориарти вывел меня во двор, там мы поговорили. - Мне срочно нужна помощь в одном важном деле. - Насколько важном? - Вопрос жизни и смерти! - Развивай. - Надо подделать почерк. - На документе? - Нет, обычное частное письмо. Образец есть, текст будет. - Какой срок? - Неделя. - Сколько готов заплатить? - Сколько угодно! - Друг – на будущее: никогда никому так не говори. - Тебе уже сказал. - И за этот косяк одолжишь мне фургон на неделю. Плюс двести фунтов. - На чём же я буду ездить? - Ты вроде собирался покупать мотоцикл. - У меня пока нет прав. - Подсуетись. Через неделю у меня в кармане должен быть ключ от твоей чудесной машины и, конечно, доверенность на пользование. Если можно соблюсти закон, это нужно сделать. Жду тебя завтра с сырьём и авансом. Я был согласен на всё. Ну, скажем так, на большее, чем он потребовал……………………. Домой прибыл позднее обычного. - И где ты околачивался? – спросила Мэриан. - В Лондоне. У мирандиной сестры – она и мне как сестра – проблемы со здоровьем. Я… - Можешь не продолжать. - Это совсем не то, что ты думаешь. Она тощая рыжая очкарка под тридцать лет, и зубы у ней выпирают. Естественно, я сгустил краски. - Голодный? Из вежливости съел всё, что она мне подала, и сказал, что собираюсь ночью долго работать в фотолаборатории. Оставшись один, раскрыл дневник Миранды. Теперь я должен в неё воплотиться, как шекспировский коллега, и превратить трагедию в мечту. Чего я желал бы ей? К чему стремилась она сама и какими словами об этом бы поведала? Часы перечитываний, выписок, комбинаций, исправлений, а под утро такой вот итог: «Минни, моя хорошая! Прости, если это письмо будет долго идти. Услуги обычной почты мне сейчас недоступны… Я встретила человека, с которым хочу провести всю жизнь. «Новые» не способны любить так, как любит он меня. Слепо. Абсолютно. Как Данте – Беатриче. Он владеет тайной жизни. Вечной весной. Словно чистый родник. Хочу выйти за него замуж и доказать самой себе, что не все семьи похожи на семью наших родителей. Мне жаль П. и М.. Я так и не смогла их понять и полюбить, и чувствую себя виноватой из-за этого. Наверное, меня все считают мёртвой, но я сейчас жива, как никогда, потому что вся поглощена любовью; я знаю – я ничего не могу делать вполовину, не могу любить вполовину, я чувствую – меня переполняет любовь, и я готова отдать всё – сердце, душу и тело… Это будет жизнь в потоке яркого света. Надеюсь, увидимся когда-нибудь. Привет. Целую. Нанда» За образец почерка я взял ту страницу, где Миранда излагала свои правила про левые взгляды, самоотадчу и серьёзность. Выдирать, конечно, не стал. Сфотографировал и отпечатал. С фокусом было трудно. Пока карточки сохли, немного подремал; на завтрак заварил пять ложек кофе с сахаром. Сперва позанимался на мотоцикле и спросил у инструктора насчёт досрочного экзамена; он сказал, что без проблем, ведь я делаю успехи. Не обошлось без небольшого денежного поощрения, а куда деваться… Дин посмотрел бумаги - Плохо, что не оригинал почерка. Сильно увеличен? - Нет, такой же. - Я хочу знать содержание. Выкусил из пачки сигарету, щёлкнул зажигалкой и уставился в мою писанину. - Интересно… - Что именно? - «Чистый родник» почти до невнятности размыт чьей-то слезой. - Разве?... - Нанду ведь не зря считают мёртвой? … Чего молчишь? - …… Я любил её! До безумия! Но в тайне от её родных: им бы я не понравился. - И что? - … Несчастный случай. - Наедине, без всякого алиби - так? Я потряс головой, соглашаясь. - А Минни – это?... - Её сестра. Она жутко горюет – не ест, не спит… - Ясно. При таком раскладе грех не подшаманить. Но на скидку не рассчитывай, – его голос звучал суровей прежнего, - И мне не очень понятно, какую роль в твоей душещипательной истории играет Мэриан. - Я надеялся, что она поможет мне забыть Миранду, но всё бесполезно. Как заколдованный!… Во вторник мы съездили в дорожно-полицейское управление, оформили доверенность на мой фургон. У тамошних конторщиков чуть глаза не выпали – на паспорт мистера Мориарти! В среду фальшивое письмо было готово. Дин решительно заявил, что сам передаст его по адресу. В четверг я прошёл последние испытания на полигоне и получил права на мотоцикл. Ближе к вечеру Венди позвонила в Лондон Кэролайн, спросила Минни, назвавшись её соученицей, а потом сразу дала трубку мне: - Кармен, это Фред. Мы встретимся в субботу? - Зачем? - Вы предлагали мне почитать «Заводной апельсин», а я нигде не могу его найти. … И у меня появились кое-какие мысли… насчёт дориановой Сибиллы, только по телефону я не смогу их высказать. - Хорошо. Но это будет последний раз. В пятницу сообщник приехал к нам с ночевой. Я попросил подругу выдать ему ту мою одежду, самую распостылую. Вообще это был очень приличный костюм, галстук и всё как надо… Пока Дин отирался в ванне, а Мэраин гладила рубашку, я перебрал фотографии Миранды, нашёл лучшую и решил её тоже подарить Кармен как бы от сестры. Вот и день спасательной операции. Утром мы с Дином по-братски разделили остатки дезодоранта. Бриться он отказался наотрез, а на галстук жаловался всю дорогу: - Не могу! Словно петлю не шею накинули! - Потерпи немного. Ты его и так уж ослабил, что вот-вот развяжется. Давай ещё раз повторим: два месяца назад ты встретил в порту Нью-Йорка знакомого, а с ним была красивая девушка по имени Миранда. Узнав, что ты направляешься в Англию, она дала тебе конверт, попросила разыскать в Лондоне мисс Кармен Грей, студентку четвёртого курса медицинского факультета, и передать ей лично в руки. Ты всё запомнил? - Ещё бы – с двенадцатого-то раза! - Не надо распространяться про мирандины прелести, сравнивать её, например, с актрисами, а то Кармен будет неприятно. Понимаешь? - Не дурак. Мы встали невдалеке от Тейта. Я оставил товарищу ключи от машины, вскинул на плечо рюкзак с кое-каким реквизитом и отправился на позицию. Кармен была, как всегда, пунктуальна, поздоровалась, вручила книжку. - В галерею пойдём? – спросил я. - Если желаете. - Там, по крайней мере, тихо, удобно беседовать. Пошли к прерафаэлитам. Я сразу понял, что скучал по ним. - Итак, Сибилла, - начала Кармен. - Она – не самостоятельный персонаж, а часть личности Дориана. - Это и есть анима по Юнгу. - Вопрос, какая именно часть! Вот вы упоминали Гамлета и Офелию. Там ведь как всё обстоит? Она проходит тот же путь, что и он: теряет отца и сходит с ума, но на развилке под названием «быть или не быть» он сворачивает в одну сторону, а она в другую. По сути, она… умирает вместо него, забирает себе всю его слабость и погибает с ней, чтоб он мог жить и действовать. - Так. А Сибилла? - Она – та часть Дориана, что хотела выбрать жизнь вместо искусства. Жизнь не как дыхание, питание, инстинкты, нет, я имею в виду что-то большее… - природу, настоящие вещи, никем не сделанные, возникшие и существующие естественно, не понарошку, без ухищрений и прикрас. Но он отверг всё это, и она умерла, оставив его в мире, где больше не могло быть ничего простого, обычного,… живого. - Но ведь тот, кто теряет часть себя, неполноценен и обречён на безвременную гибель. - Видимо, да…. - … Миранда была той частью меня, которая была готова бороться… за справедливость, за то, чтоб мир стал лучше,… которая видела красоту,… умела любить…… Вам, наверное, надоело, что я всё свожу к воспоминаниям о сестре? - Нет. Я вас понимаю. - Спасибо. … Иногда я думаю, что она могла покончить с собой. Как Вирджиния Вулф. … Последний год она порой выглядела такой несчастной, но говорить об этом отказывалась. - Не обязательно кончать с собой. Можно поискать чего-то нового, куда-нибудь подальше уехать. - Никому не сказав? Я пожал плечами. Я и так слишком много болтаю. - Пообедаем? - Нет, извините. Меня от одного вида еды мутит. - Так и умереть недолго! - Ах, всё равно. Мы уже выходили из музея. Она с тоской посмотрела на уличную толпу: - Человеком больше – человеком меньше… - А в кино не хотите? - Ну, давайте. - Только не европейское. - Какое же? Американское? Тут и в её голосе мелькнула нота снобизма, но я не смутился: - У американцев не такой изысканный вкус, зато есть крепкая вера в то, что можно что-то в жизни исправить. - Возможно. Я слышала, один кинотеатр запустил в прокат очередной триллер Хичкока. Она предложила ехать на метро. - Чего вас вечно тянет под землю? Автобусы же есть. Мы отправились почти на другой конец города, подождали сеанса, гуляя воль реки, и я рассказал свой нелепый сон про леди из Шалотта и докеров, повёрнутых на авангардной живописи. Потом посмотрели «Птиц». Когда выходили, солнце уже садилось, все дома казались цветными из-за закатного освещения и глубоких теней. - Не знаю, как вы, а я ничего не поняла, - устало промолвила Кармен, - Что случилось с птицами? Почему они ополчились на людей? - Это роли не имеет. Тут показано, что беда может прийти откуда угодно, и надо всегда быть настороже,… помогать друг другу в опасный момент. - Но почему птицы? Это могла быть стихийная катастрофа, например, извержение вулкана. - Такое технически труднее сделать. Потом птицы – живые существа, к которым мы привыкли, от которых не ждали никаких нападений, наоборот, мы считаем их слабее нас, нашей… добычей, а в них оказалось вон сколько силы! - И злобы! Почему? - Да дожало их всё это наше… пренебрежение, обращение как с… Стойте! Я всё понял! Всё-всё! Помните, ту картину, у которой мы познакомились? Там попугая сунули в колбу-морилку, чтоб выкачать воздух, - а помните, чем начинается и заканчивается фильм? Клеткой с попугаями, которых Мелани куда-то везёт, а потом, в разгар птичьего бешенства, люди, спасаясь, забирают с собой. - И девочка сказала: «Они ведь ни в чём не виноваты»… - Сценарист или режиссёр увидел картину, и ему захотелось отомстить людям за издевательство над беззащитными существами, а попугая оставить в живых. - А вы не думали, что это метафора фашизма? Что птицы – это люди, которые внезапно потеряли всякую человечность и объявили войну всему оставшемуся миру? - Нет. Знаете, почему? Потому что фашистов победили, а птиц – нет. Но они сами утихомирились, когда люди начали вести себя достойно, неэгоистично. - Так что же это – божий гнев? - Пожалуй. За разговорами мы прошли три остановки. Я купил мороженого, и Кармен немного поела. Пока мы вернулись к Тейту, почти стемнело. Фургон стоял на месте. Заметив нас, Дин тихонько вылез из кабины и тайком следовал за нами к метро. Мы со спутницей простились, она сошла в чёрную каменную пасть, и тут же он, мимоходом хлопнув меня по плечу, пустился вдогонку за Кармен. Я отступил в тень ближайшего дома, вынул из рюкзака другую, чёрную куртку, блайндерову фуражку, переоделся во всё это и в образе чистокровного уркагана слился с мраком. Ожидание не бывает коротким. Кажется, я моргать перестал, вглядываясь в зев подземки, принимающей и выпускающей разных посторонних людей. И вот наконец выходят на свет мои. Кармен нельзя узнать – она плачет и смеётся одновременно, целует фотографию, а потом самого курьера, в щёку, повыше щетины, вытирает слёзы счастья, а он ей улыбается, приобнимает, левой рукой снимая галстук и бросая его в урну. Это я сам освобождён из петли! Забегаю за угол, прыгаю в автобус: - Дамы и господа, прошу внимания! – все уже полезли в сумки за бумажниками, - Нет, мне не нужны ваши деньги, у меня своих полно! Я хочу купить мотоцикл. Как доехать до какого-нибудь автосалона? Мне подсказали. Это оказалось близко. Мчусь со всех ног – вдруг закроется! Влетаю в ярко освещённое стойло красочного полированного металла и стекла. - Мотоцикл! Самый лучший! Чем расплачусь? Наличными! – и, как лихой крупье, размазываю по стойке оформления все десять косарей. Персонал так и полёг. Кто-то, конечно, слинял звонить в полицию, не было ли на последние часы ограблений банков или магазинов? Конечно, нет. Я чист. Старший менеджер повёл меня по модельному ряду: вот вам, сэр, надёжный заатлантический Харлей, вот горячий итальянец из клана Дукати, вот Ракета от Золотой Звезды, вот японская красотка Хонда. Нет, всё не то. Я чуть не ушёл, но тёртый торгаш велел шестёркам прикатить из заказника настоящий двухколёсный бриллиант – Триумф Буревестник, уже застолблённый сыном премьер-министра, но если я готов отдать девять с половиной тысяч… - Я хочу в придачу два шлема. И залейте полный бак. - У нас здесь нет бензина. - Значит, заправьте его крепким кофе. Нам предстоит дальний путь. Меня усадили в кресло, поднесли саксонскую чашку эспрессо с ванильными сухарями. Попиваю, оттопырив мизинец, а салонная братия ищет топливо. Наверное, слили вскладчину из своих тачек. Писарь составил документы, поставил нужные штампы, и вот я седлаю синюю Грозную Птицу, которая быстрее смерча понесёт меня на юг. - Сэр, а сдача!? - Оставьте себе!