Буревестник

I

Ночь. Сова и соловей поют дуэтом за окном, а я лежу на кровати и слушаю Девятую симфонию Бетховена, но я не коротышка Алекс и не Mitya Karamazov. Кто же я? Царь и вождь хичкоковых птиц. Завтра я расправлю крылья, совершу свой мстительный налёт. Она будет со мной, моя чёрная голубка. Мы как Бонни и Клайд, как Робин и … А вначале был декабрь, вдрызг непогожий сочельник. Я выслеживал её с самого полудня. Её коричневая юбка с палевой каймой порхала над мёрзнущими лужами, как крылья траурницы. Сначала она пошла с подругами в кино, и я тоже взял билет. Мне понравилось название картины – «Моя прекрасная леди». Во время просмотра я понял, что немного знаю, что это за история, и здорово увлёкся, а на выходе две умного вида тётки рассуждали промеж себя, что шоу лучше… Какое шоу? Спектакль что ли какой в театре? Ладно, ерунда. Моя экземплярка в ещё более многолюдной компании направилась в какой-то коттедж на вечернику, которая тянулась чуть не до полуночи. Видать, весело им там было, не то что мне в застылом фургоне. Не хватало, чтоб она там заночевала или вышла с ватагой парней… Но мне свезло: она одна шатаючись спустилась со ступеньков, закуталась в чужую чью-то куртку, крикнула назад: «Завтра обязательно верну!» и пошагала по тёмной улице. Каблуки у ней то и дело подворачивались, и вообще походку я не назвал бы твёрдой. За третьим фонарём я её настигнул с прохлороформленной тряпкой, и она так и рухнула, в смысле девушка, только вдохнула – и отключилась. Я подхватил её на руки, как невесту, и преспокойно понёс в машину. Никто ничего не видал. Руки-ноги я ей, конечно, связал, а рот не решился. В самом же деле можно задохнуться, захлебнуться, мало ли… Поехал очень быстро, полчаса пути – и мы дома. В салоне успел сгуститься известного рода дух – моя красавица изрядно накачалась. Ну, что ж, и Миранда, бывало, закладывала за воротник. Тем более праздник. Так-то, я уверен, она девушка хорошая, смирная. Ночь прошла спокойно. С утра пораньше я встал, поставил запекаться курицу и спустился в подвал. Волнение испытывал сильное. Говорят, опыт придавает уверенности. Может какой другой, а мой точно нет. Она ещё спала, пожала ноги и уткнулась в стену, уже развязанная, надо понимать. Туфли скинула. В воздухе витались не самые приятные ароматы. Я прождал минут пять и не выдержал, подёргал её за плечо. Сам креплюсь изо всех сил. Сейчас начнётся!... Потёрла глаз кулаком, пробормотала: - Время много? - Восьмой час. - А, ещё рано. Зевнула и снова отвернулась к стене. - Мисс, эй! Вас ничего не смущает? - А? - Вы знаете, где находитесь? - В кровати. - А в чьей? Глянула внимательней, часто поморгавши, удивлённо. - В твоей? А ты кто? - Хозяин этого дома. - А звать тебя как? - Фердинанд. - Крутое погоняло. Слушай, я вздремну ещё чуток. Нынче ведь выходной. Разбуди через часик, а то через два, будь другом. И опять на бок. Ни капли не испугалась. Это она просто не понимает… Впрочем, пусть поспит. Ничего в этом нет плохого. В половине одиннадцатого она оказалась не бодрей прежнего. Я показал ей, где она может почистить зубы и умыться. Сделала всё машинально, как кукла, потом вернулась на кровать и сказала: - Ты мне чайку не сообразишь? Или хоть водички? Сушняк после вчерашнего жуткий. Принёс её чай. Выдула целую чашку одним бурлящим глотком, поблагодарила. - Поесть – спрашиваю – не хочешь? Она набросилась на цыплёнка, как голодный хорёк. Я так и ждал, что в её зубах затрещат и закрошатся птичьи кости. - Не вздумай, - нервно говорю, - рыгать и, там, ещё чего. У меня тут всё культурно. - Ладно-ладно, - отвечает с набитым ртом, - Запить дашь? Когда же до неё дойдёт?... - Фуу! Наелась! Спасибо, добрая душа! Как-бишь тебя звать? - Фердинанд. А тебя? - Мэриан. Я что, вчера на улице свалилась, а ты меня подобрал, да? - Да. Оглядывается. - А где у тебя тут окна? - Их нет. Это подвальное помещение. - И ты тут всё для житья обустроил? Молодец. Если русские нападут… - Дело не в том. - И друзьям есть, где прикорнуть. - У меня нет друзей. Я совершенно одинок. … Собственно, потому ты и здесь. Я… - А родичи? Семья? - Я сирота. - И прям один во всем доме? Дом-то большой? - Двухэтажный. - Покажешь? - Позже. Понимаешь,… я хочу, чтоб ты у меня осталась. - Влюбился что ли? Держусь серьёзно. - Расскажи о себе. - Ну, чего там. Работаю в магазине, конфетами торгую, печеньками опять же. - Родители здесь живут? - Нет, в Стретфорде. - Чем они занимаются? - Мама – швея, папа – шОфер… - Надо говорить «шорфёр». - В общем, автобус водит. Брат на корабле моряк, Рэйчел, сестра – кассирша. Люси и Джим ещё в школе. - А… парень у тебя есть? - Был, да я его бросила. - Почему? - Он сказал, что я дура. - А он вообще кто? - Да не знаю. Тачки вроде чинит… Мне стало как-то не по себе. - Он не имел права судить про твой ум. - Конечно! Я так ему и сказала, чтоб на себя посмотрел. - Он не могёт разбираться в таких вопросах, поскольку не принадлежит к образованному кругу, а я вот – интеллигентный и потому сразу точно вижу, кто дурак, а кто нет. Скажи ещё,… вы с этим… механиком… были близки? - Ну, да. Только ты не думай, он меня долго уламывал, почти неделю. У меня слегка потемнело в глазах. - А другие… были? Нахмурилась, упёрла руки в боки: - Может, были, а может, нет. Ты чего меня допрашиваешь? Нашёлся тут блюститель нравов! Может, тебе надо, чтоб как та фифа в кине: «Я честная девушка», бла-бла-бла, только на дворе уж двадцатый век, люди вон в космос летают!... - Зачем? - Видать, за алмазами. - Не видать, а… - Ну? - Очевидно. Или видимо. Видимо, за алмазами – так правильно говорить. - Да, пожалуй, так оно красивше. - Не красивше, деревенщина, а красивЕЕ. - Ну-ну, в точности профессор тот, Хиггинс. Кина насмотрелся, да? - Я не люблю кино. Я лучше предпочитаю книжки. Вот недавно одну как раз… осилил… - Интересная? - Слов нет! - Как называется? Как же, как!? - «В овраге над пшеницей» - ЧуднО. - Это тебе не хухры-мухры,… не какой-нибудь… жалкий детектив. Тут вдумываться надо. - Дашь тоже почитать? - Тебе будет трудно… - А телека у тебя нет. - Есть, но там ведь чушь всякую крутят. - Не скажи. Бывает и что прикольное. И смотрит спокойно, весело, как будто мы сто лет знакомые или я вообще ей брат родной. - Ну, так я схожу за книжкой? - Давай. А мне просто хотелось выйти. Я был в крайнем замешательстве. Она, конечно, симпатичная, но, по-моему, старше, чем сперва показалось, и такая… разбитная что ли. Как пить дать заигрывать станет, а потом обсмеёт, обругает. Неотёсанная, дикая, тупая! Даже не сообразила, что её похитили. Вообще это очень мне выгодно, я могу её просто выставить за дверь: прости-прощай, дорогуша. Но тогда я снова останусь один, с воспоминаниями, мыслями... Нет, надо собраться с духом и придерживаться плана. В конце концов, я же так и хотел, чтоб быть выше её по развитию, а тут уж никаких сомненьев… Вдруг как на гвоздь пяткой напоролся! Миранда говорила «красИвее»! Мать честная, вот ведь опростоволосился! Хотя, «красивше» - это уж вообще ни в какие ворота не лезет, а я был ближе к истине. Стал книжку ту искать, а как нашёл, так меня опять всего прострелило. «Над пропастью во ржи» - а я как сказал!? Точно не так! Вообще не так!! Да кто ж придумывает им такие идиотские заглавия!? То «Над гнездом кукушки», то вот эта ахинея! Как же быть теперь? … Она, наверное, забудет… А если нет? Эврика! Сдеру обложку! Даже начал было, да нет, думаю, варварство. Лучше я её замажу чем или обклею, вон хоть газетой, как, бывало, учебники обвёртывал. Решено и сделано. Обмазал корешок и всю обложку клеем, ловко так насадил газету, прижал другой книжкой, альбомом с картинками Гойи. А что там, думаю, поделывает, моя гостья? Обратно дрыхнет! Да что ж за медведица!? - Эй, тебе не кажется, что ты слишком много спишь? - Я? – возмущается, - Да я встаю каждый день в шестом часу утра, а ложусь в двенадцатом ночи! На работу надо к восьми, а ведь и повеселиться тоже хочется, и дома дела: постирать, погладить, в рот что-нибудь кинуть. Кстати, во сколько ты обедаешь? - Да как придётся… - Поскорей бы. Нда… Я пожарил яичницу, сделал бутербродов с колбасой и сыром, заварил ещё чаю – всё это исчезло быстрей, чем за двадцать минут. Зато я был объявлен «классным». - Знаешь, - говорю, - здесь душновато. Давай проветрим помещение, а я тебе заодно и дом покажу. Повёл ее наверх, оставивши двери подвала нараспашку и включивши вентилятор. В какую комнату бы мы ни заходили, Мэриан ахала и выдавала что-нибудь типа «Обалдеть!» или «Шикарно!», или «Ой, какая прелесть!». «Какой весёленький половичок!», «Какие нарядные блюдца!», «Какой дорогущий диван!» - у меня аж скулы сводило от этих бесконечных дифирамбов. Бабочек я её пока не решился показать, чтоб не устроила ещё какую-нибудь… профанацию. - А где же твои книжки? - Да вот. - Маловато. - Где же маловато! Двадцать семь штук! - А у Санни Уинтерборна их тыща. Такой прошаренный – жуть! Ничего почти в квартире нету, одни книги. А та, которую ты мне обещал?... Я вытащил Сэлинджера из-под Гойи. - А чего она в газете? Да ещё приклеенной? - Видишь ли, она… ну… - Что, запрещённая? - Да... - Ух ты! Круто! Запрыгнула в кресло и принялась читать. Вдруг взвизгнула, подскочила: - Куртка!!! Венди меня убьёт!!! Опрометью кинулась из комнаты. Я – за ней, но угнаться не мог. Она примчалась в подвал. - Вот она! Слушай, как тебя… - Фердинанд. - Мне надо бежать, вернуть подруге её вещь! - А хочешь, я сам её ей отвезу. У меня есть машина. - Правда!? Вот здорово! Я, признаться, не хочу ей сейчас на глаза показываться. Сказала адрес и прибавила: - Поспеши, пожалуйста! Это её единственная тёплая шмотка! Сперва у меня и в мыслях не было везти куртку какой-то Венди, по магазинам пройтись – это да. Но по дороге задумался: ведь если единственная, и с виду недавно купленная… Девчонка, наверное, вся извелась, на улицу выйти не может… Она на меня и не взглянет, она только о куртке и думает. Надо вернуть, а то не по-людски. К тому же вдруг эта Венди окажется милой и всё такое. Тогда я смогу преспокойно спровадить обжору и заняться той. Я однако решил соблюсти осторожность, такой предпринял манёвр: на месте подозвал какого-то мальчишку лет десяти и велел ему позвонить в тот дом, спросить такую-то особу, передать ей одежду и получить за это целых полшиллинга. Пока я ему втолковывал, всё выходило складно, как в повести, но мелкий паршивец, отойдя шагов на двадцать от фургона, драпанул вдруг по улице с курткой в обнимку. Не помня себя, я помчался за ним, насилу нагнал через полтора квартала. Мальчишка ударился в рёв: - Сэр, простите ради Бога! Такая хорошая куртка! Я хотел её маме подарить! И люди уж оглядываются, не ровен час пристанут, что обижаю ребёнка. Сунул ему в грязную лапу два шиллинга, не без труда отнял куртку и потащил сам возвращать. Венди оказалась надменной девицей и крупными каштановыми кудрями. Она так и рванула у меня из рук свою драгоценность. - Ты кто такой? - Друг Мэриан, Фердинанд. - Ну и имечко. Вроде как у того козла, который там какого-то принца грохнул, и мировая война началась, только не помню, какая по счёту. А своей нищебродке передай, чтоб ко мне больше носа не казала. Я из-за неё не попала на «Доктора Нета»! Вот грымза! Меня такая злость разобрала! Ну, думаю, сейчас ты у меня схлопочешь! - Весьма, - говорю, - соболезную, что не попали. Вам к доктору давно необходимо. Как она меня облаяла – не предать! Но всё равно моральное превосходство было за мной, я говорил со смыслом, а она тупо бранилась. Всё же какие бывают скверные люди! А я-то, болван, ещё ей куртку пёр! Лучше бы брызговики ею вытер. Или тому мальчугану отдал. А чего же я ещё собирался сделать? Ах, да, затариться. Сперва попался книжный магазин, продуктовый был дальше по той же улочке. Ладно, начнём с духовной пищи. Захожу. Продавец, почтенный сухощавый дядька, улыбнулся: «Не спешите, молодой человек, осмотритесь хорошенько». Глаза, конечно, разбежались. Миранда знала, какие книжки лучше, а для меня тут тёмный лес. Ничего, интуицию никто не отменял. Что-нибудь да приглянется. И точно! «Портрет Дориана Грея». Та самая фамилия! и про картины – наша тема! - Вот это, - говорю, - давно уже искал! - А не желаете из новинок? И показывает книженцию, на которой, кажись, и впрямь типографская краска не обсохла, а заглавие такое, что мне вдруг сердце захолонуло: «Заводной апельсин». Что за бред!? Они там совсем уже рехнулись, эти писатели!? - Благодарствуйте. Я техникой не интересуюсь, я больше по искусству. Снова улыбнулся, взял деньги, и я отчалил, но с таким пакостным ощущением, будто у меня всё нёбо и язык наждаком покрыты, а сердце – скомканная грязная бумага в луже крови. Но не зря я призывал интуицию. Откуда-то снизу по кабелю спинного мозга пошёл тихий сигнал: живой апельсин! И вот я уже в продуктовой лавке, а там перед праздниками всё почти уж разобрали. В ящике с апельсинами, точнее, из-под них – всего один помятый рыжий шарик, даже чуть заплесший сбоку. Я его сунул в карман. Не помню, заплатил за него или так тайком и вынес. Продавцу было чем со мной заняться: я набрал и сосисок, и бакалеи, и бутылку хереса, и большущий кекс, и всяких разносолов. Даже не на всё хватило денег, пришлось оставить корнишоны, паштет и ещё что-то. Загрузив покупки в багажник, я не утерпел и стал чистить апельсин прямо на улице, ломать по долькам и есть. Было уже совсем темно, тихо, так что, кроме вкуса я ничего не чувствовал, а вкус оказался чудесным, каждый раз новым из-за того, что он остывал. Сперва тёплый, сладкий, под конец ледяной, остро-кислый, но последнюю частицу я так и не распробовал. Прямо передо мной возник какой-то тип и сказал: «Угости, приятель». Я не мог его толком рассмотреть. Роста примерно моего же, как будто небритый, без головного убора и перчаток. В зубах дымилась сигарета. Я нехотя протянул начинённый тончайшими кристаллами полумесяц. Человек отправил его за щеку, выплюнув окурок. - Твоя тачка? - Мы с вами знакомы, сэр? - Отличная телега. Много народу в ней поместится? Думаю, до десятка, если налегке. - По-моему, не больше семерых. - Ну, и то неплохо. Бывай, земляк. Скрылся. Какого только сброда не встретишь!... Его окурок никак не гас на мостовой. Мне хотелось затоптать его, то было страшно прожечь подошву. Поспешил к Мэриан. Угадайте, за чем я её застал. Муха цеце её что ли покусала!? Правда, книжку она умудрилась прихватить с собой, когда бежала, и прочитала целых тридцать страниц – весьма неплохо для начала! По крайней мере, на тридцатой было заложено её пальцем. - Мэриан, я вернулся. - А! Венди сильно ругалась? - Вообще да. «Доктора, - говорит, - пропустила». - «Доктора Нета»? Это новое американское кино, говорят, жутко интересное. Я тоже хочу посмотреть. Мне стало очень грустно. Может, всё же отпустить её, накормить – и отпустить? - Роман тебе понравился? - Да разве это роман! Всё про каких-то пацанов. Такие книжки не для нас, девчонок. У тебя Барбары Картленд нет? Мама иногда её читает. - Знаешь что, я сейчас займусь ужином, а ты… - Помочь тебе на кухне? - Ну, давай. Пока она повязывала фартук и косынку, я спрятал все ножи и вилки. Мы наварили гору макаронов и сосисок, перемешали с томатным соусом и принялись есть. Для меня это была первая трапеза за сутки, не считая уличного апельсина, но кусок мне в горло не лез. - Мэриан, ты любишь своих родителей? - Конечно. - Налить тебе вина? - Не-не-не, мне на работу завтра. Ты ведь меня подбросишь на своей машине? - Тебе нравится твоя работа? - Ну, да, ничего. … Плесни, пожалуй, полстаканчика. Большого вреда не будет. Руки дрожат. Что я за подонок! - Точно не хочешь телек врубить? - Да он, вроде, даже сломанный… Тебе… - Ну? - Не холодно… в подвале? - В самый раз. - Ванну хочешь принять? - Что, прям сейчас, с набитым брюхом? Так нельзя. Через часик – другой разговор. После чая я проводил её обратно, стал бродить по дому, места себе не находя. Она же сущая пустышка, только еда на уме. Ни манер, ни понятий! Но сходство, особенно, когда читает!... И, что интересно, я ей уже нравлюсь, пожалуй, даже очень. Теперь надо только… Что? Проложить для неё дорогу в моё сердце, сделать её такой, какую я смогу любить и уважать. И я справлюсь. Это же просто гусеница, настоящая неуклюжая и прожорливая гусеница, которой что ни дай – хоть булку, хоть мясо, хоть книжку… Потребитель. Прибравшись на кухне, я пошёл наливать ванну, заодно, присев на тубарет, открыл «Дориана Грея». Предисловия – это обычно самая бесполезная вещь, но в это я вчитался, потому что с первого слова начало казаться, что всё это я миллион раз уже слышал. От Миранды. «Мир не делится на то, что прилично и что неприлично… Главное в жизни – красота», а тут: «Нет книг нравственных или безнравственных»… Опа! Старый знакомый! И тут ты прописался, Калибан! Ярость, зеркало… Сердце колотится. Ванна переливается. Стоп! Закрутил вертушки, спустил немного воду, иду в подвал с книгой за пазухой. Мэриан что-то бледновата и угрюма: - Слушай, ты чего всё время двери запираешь? - Так, по привычке… - Ну-ну. Ванна-то готова? - Да, я потому и пришёл. Придурок! К кем ты связываешься!? Из неё же в жизни ничего не вылупится, кроме второй тётки Энни. Даже имена как будто совпадают! Гнать её в шею! Нет, просто отвезти завтра к Вулворту – и конец. А со мной что будет? Ведь она – моя последняя надежда! Надо быть храбрым и твёрдым. Больше думать. Сначала трудно придётся, а там как-нибудь. Не сдавайся, Фердинанд! Что она там делает? Вроде, поёт. Голос вполне… Помывшись, ушла спать. Я тоже расположился на кровати, притом с книжкой. На душе потеплело – вот я какой приличный человек: читаю перед сном. И написано кучеряво так, забористо. Прям видишь эти сирени, ракитник тоже, птиц, слышишь пчёл. Оскар своё дело знает. А как началась говорильня, так мне, право, тошно стало. И опять что-то знакомое, тягостное. Глаза слипались, и я погасил свет, но я давно уже стал за собой замечать, что в самый момент засыпания мир меняется, приходят воспоминания и мысли о том, чего не было и нет, но всё так ясно – не для глаз, а для ума. Дориан на портрете – не случайный однофамилец, а предок, прадед, например, похожий, будто брат-близнец, Себастьян… Всё тело вздрогнуло и сжалось, мысль заглохла. Будильника я не заводил, а проснулся около восьми. Голова была свежая, воля – непреклонная. Сразу пошёл в подвал. Ну, конечно! Спит! - Мэриан, доброе утро. - Сколько время? – скрипит из-под одеяла. - Пора просыпаться… и кое-что узнать. - Шесть уже било или нет? - Сядь, протри глаза и выслушай меня, это очень важно. - Что-то стряслось? Во рту опять сохнет, ладони иневеют. - Я вчера говорил, что хочу оставить тебя здесь. Я не шутил. Ты не поедешь на работу. - Меня же уволят!!! - Это неважно. Тебе не нужно больше работать. Ты будешь жить здесь, со мной. - Как содержанка? - Нет. То есть, да, я буду тебя обеспечивать: кормить, одевать и прочее, но ничего постыдного, понимаешь? Вообще. Просто ты будешь жить у меня. - Как питомец? - Да. То есть… ну, если человека вообще можно так называть… - ЧуднО… Ну, ладно. Я тогда ещё маленько покемарю. Дурдом! В десять принёс ей овсянку и кофе с молоком. Умяла вмиг и спрашивает: - У тебя верёвка есть? - Сколько угодно… Тебе зачем? - Да вот натянуть надо тут, чтоб бельё сушить, как постираю. Я уж вчера кое-что… На стуле у печки всю ночь висели. - Кто? - Трусы. - Знаешь что, я не выношу этой самой… грубой лексики. Выражайся деликатней. «Нижнее бельё», к примеру. - О`кей. Что же дальше? - Пойдём-ка со мной. Крепко держу её за локоть, а рука вся такая жёсткая, как дерево. Привёл в гардеробную, раскрыл шифоньер, где висели наряды Миранды, велел выбрать что-нибудь, что больше понравится. Ей приглянулось длинное фиолетовое платье с разрезом. «Это, - вздыхает, - как у кинозвезды!». - Примерь, - говорю и отвернулся. Связывать её я совсем не хотел. Она же явно рада, что осталась. Как-то она сейчас преобразится!... Да уж, метаморфоза! Платье висело на ней, как на перевёрнутой швабре, а сама она напоминала сутулый манекен в припадке столбняка. - Ты не напрягайся так, это же просто одежда. Давай я тебя сейчас сфотографирую. Достал аппарат, приготовился. - Ну, чего ты как стамая? Повернись как-нибудь изящно, руки что ли за голову заложи. Заложила. Я чуть в обморок не упал! Я так и взвыл: у ней подмышками торчала чёрная щетина, господи, гуще моей! - Ты чего!? - Я чего!? Это что за безобразие!? Это где такое обезьянство видано!? Потащил её в ванную, дал безопасную бритву, мыло: «Пока не соскоблишь свою гнусную шерсть, отсюда не выйдешь!» Сам – за дверь, присел к полу, лоб рукавом вытираю, в горле – ком тошноты. Прислушиваюсь - плещется, бурчит чего-то. Ой, как бы бритву не разобрала и… Постучал. - Заходи, - отвечает. Зайдя, я такое увидел, что до сих пор, как вспомню, волосы на голове шевелятся. Думаете, она была голая? Если бы! Она брилась… прямо в этом платье, прямо в этой бархатной пурпурной ризе, достойной королевы! Все проймы потемнели от воды, и на краях белела пена с обрезками чёрной проволоки. При попутном ветре мой ор услыхали бы на окраине Льюиса. Выругаться я, конечно, не мог – на то я как-никак джентльмен – но рука сама собой вскинулась и… Что, врезал ей? Вот ещё! Я же, как было сказано, не зверь. Зато она как завопит: - Только тронь, козлина! Только попробуй! Я сама тебе всю рожу раскрою! И кулаками машет, пеной брызжет. Ужас! Я попятился. - Уймись, - кричу, - психичка! Не буду я тебя лупить, хотя и надо бы. Всё платье испоганила! - Дурак! Это просто вода с мылом. Сполоснуть, просушить – и всего делов. - Снимай его сейчас же!... Задрала подол своими мокрыми руками. Меня будто взрывной волной выкинуло за дверь; запер её, отыскал в ящике комода самый замызганный, пронафталиненный, линялый, штопаный халат тёти Энни, швырнул его в щель ванной: - В этом лучше щеголяй, - и захлопнул, затаился. Опять там какой-то плеск. Заглянул… Мэриан, накинув халат наизнанку, склонилась над лоханью и полоскала платье; закончив, свернула его в жгут, отжала так, что оно, бедное, аж заскрипело, встряхнула с хлопком. - Вот, - говорит, - вешай куда-нибудь, только не на кухне, а то провоняет. Видели, как в телевизоре помехи трескучие идут – их ещё снегом называют? У меня такое в глазах тогда мельтешило. - Марш в подвал, - скрежещу, - пока я не вконец рассердился! Калибанка! Запахнула халат и пошлёпала вниз. И это девушка моей мечты!? В неописуемом отчаянии я сидел перед камином, не чуя ни пола под ногами, ни стула под… Ну, почему это не случилось вчера, когда ничего ещё не было решено? Чтоб успокоиться, раскрыл «Портрет». Страница, другая, третья – всё базар-вокзал. Интриги никакой. Художник втюрился в парня (знаем мы ихние богемные нравы), и боится, что публика его раскусит, а лорд ему наверняка свинью подложит. А как было бы здорово, окажись Дориан переодетой девушкой. Так и вижу Миранду с подстриженными волосами, но не очень, и завивочка, чтоб пышно, но аккуратно. На груди двадцать слоёв кружева, и чёрный фрак по фигуре – загляденье! Увы, в том, что красивые люди непременно глупые, есть правда. Миранда точно толком ни о чём не думала, только повторяла, как пластинка, чужую болтовню. Может, прочитала эту книжку и испугалась, что подурнеет, если включит мозги? Мэриан… И чего я так взбеленился? Всего лишь платье… Пойду проведаю её. На улице снег. Дверь в подвал распахнута, но по такой собачьей погоде последний кретин не поплетётся куда-то без куртки. Сидит на кровати и читает этого американца. Не пойму, напугана или обижена. - Обедать будешь? - Если дашь. - Я пока ещё не стряпал… - Картошки почистить? - У меня её и нет. - Чем же ты питаешься? Одним мясом? - Овощи и фрукты тоже ем. - Так картошка и есть овощ. - Боже, блин! О чём мы говорим! - Об обеде, который пока никто не сгоношил. А скоро уж, поди, стемнеет. На кухне оттаяла. - Извини, что так вышло. Я же не знала, что ты будешь меня фоткать. И платье такое шикарное! Я хотела его снять, да побоялась: вдруг порву. - Забудь. Я сам хорош… Мне просто очень дороги эти вещи. - Если честно, чьи они? Твоей матери? - Нет. Возлюбленной. Она умерла. … Чего ты тут хмыкаешь!? - Не сердись, просто… парни ведь часто такое рассказывают. Я не говорю, что именно ты врёшь. А вот Шипс Клинлив всем полгода трындел, что его невеста померла, а она просто сбежала от него к футболисту. - Миранда взаправду скончалась. Прямо у меня на руках. От воспаления лёгких. - И врачи не помогли? - Какое там! Будто ты не знаешь, какие сейчас врачи! Ничего не умеют делать! … Мы очень любили друг друга. Но я её всё-таки сильней. - Ещё бы. Такие потрясные шмотки! - Теперь они твои. - Да ладно! Лучше знаешь чего, сгоняй ко мне на халупу, попроси у Нэнси, чтоб собрала и выдала тебе моё барахлишко. - А она вот прямо так и отдаст всё незнакомому человеку. Смеётся. - Конечно. У ней это даже в привычке. Ну, ты не поймёшь… - Я не хочу, чтоб твои знакомые меня видели. Я ведь тебя как бы похитил. - Ерунда. Дай бумагу. Я настрочу письмо, ты отправишь, и всё будет в ажуре. Предоставил я ей лист, и на него просыпались следующие перлы: «Дарагая Ненси! Я сьежжаю к адному друшку. Затолкай мои тряпки в чимодан и в среду в абед вынеси на крыльцо, там будет ждать такой худосочный крендель. Отзовётся на Фердинанда. Отдай ему всё, а фен можиш себе аставить, он мне никогда не ндравился. Чмоки-чмоки. М.» - Ты в школу вообще ходила? - Ну, да. - Сколько дней? - Сколько надо! До ужина мы исправляли депешу. Седьмой вариант более-менее удался, хотя и за него во втором классе влепили бы двояк, но Мэриан уверяла, что иначе её подружка просто не прочитает. Адрес написала на отдельном клочке, на удивление правильно. - Я сегодня уже никуда не поеду: устал и погода плохая. Завтра и Барбару тебе куплю, и письмо пущу. Если ещё что-то нужно, ты смело говори. Может, в доме найдётся. - Часы на стену и отрывной календарь. Говоря это, она протирала губкой стол. Произнесла очень чётко и без всякой интонации, то есть без такой, какую я мог распознать. Не повелительно, не умоляюще, не шутливо, не тревожно. - Хорошо, - говорю, - поищу. Тебе ведь не срочно? Когда я уже собрался пожелать спокойной ночи, она вдруг спросила: - «Доктора Нета» мне не видать ведь, как своих ушей, да? - Боюсь, что да. - Тогда хоть сам сходи, а мне потом расскажешь. Спалось хорошо, я вполне успокоился. Утром перечитал то место, которое мне давеча показалось смешным. Здорово он ему приложил, этот художник: у меня есть талант и ум, у Дориана – красота, а у тебя – только титул и бабки. Ничего, стало быть, за душой, а туда же, речи толкать! Как хорошо быть остроумным, не лезть за словом в карман. Идти к Мэриан с пустыми руками мне не хотелось, и я понёс ей свой будильник. И снова шок. Вошёл, конечно, постучавшись, - и тотчас пулей выскочил. Она сидела на унитазе. С Мирандой такое вообразить было невозможно! - Ты хоть бы шторку задёрнула! - Чего? Не слышу! - Шторку!!! Задёрни!!! Чуть глотку не надорвал. - Уже можно войти? - Нет! ……………………………………………………………………………………………………. - А теперь? - Нет! Часы в руках помогли мне точно узнать, сколько я проторчал во внешнем помещении, пока красавица справляла нужду – двенадцать с половиной минут. Наконец я на пороге с распахнутой дверью за спиной. - Какая, - говорю, - гадость! - А куда деваться, если приспичило? С природой не поспоришь. - Шторка же есть. Закрывайся хотя бы. - Ладно. Завтрак скоро? - Ты, милочка, слишком много ешь. - Ха! Это ты меня откармливаешь, как поросёнка. Давай поменьше. А то ведь недоедать невежливо. Баба Роза, если мы с тарелок всё до крошки не слизывали, даже слезу от обиды пускала и брюзжала, что мы невоспитанные. - Я вот часы тебе нашёл. Календарь куплю, как в город поеду. Еду сюда принести или там поешь? - Без разницы. Завтракать мы пошли на кухню. Я сказал, что больше трёх штук кукурузных хлопьев в ложку брать некрасиво. Что я не намерен её за здорово живёшь деликатесами пичкать, она должна что-то делать тоже. И не картошку чистить или посуду мыть, а умственно развиваться, грамоту хотя бы подтянуть, книжки умные читать. Тут выяснилось, что Сэлинджера она уже прикончила. Быстро ты, - говорю. - Ночью как-то не спалось. Странно, что никуда бежать не надо. Прям курорт. Зато у меня забот полон рот. Отнёс ей в подвал полный чайник, бутылку молока, пачку крекеров. - Вот тебе провизия. Меня может долго не быть, ведь надо и календарь, и в кино, и с письмом разобраться… - И в аптеку заскочи, от запора что-нибудь… - Блин! Хватит уже про всю эту… физиологию! - Ладно-ладно, не хочешь – не покупай. Ты здесь главный. Хоть кол на голове теши! Ничего не понимает! Всё-таки я проваландался с ней почти до полудня, а дорогу снегом занесло, ехать пришлось медленно. На ранний сеанс «Доктора Нета» я опоздал. Оставил фургон у кинотеатора, где припарковался, пошёл пешком. Погода была ясная, но холодная, и мне приятно было то и дело греться: сначала на почте, потом в аптеке, хотя продавщица там чем-то напоминала Мейбл, потом в писчебумажной лавке, где я набрал кучу всего: календарь, блокнот, шариковых ручек, потом в банк – снял немного налички на всякий пожарный. Полгорода обогнул. Как говорится, бешеной собаке семь вёрст – не крюк. Плохо, что начало нового сеанса снова пропустил. Ну, ничего, думаю, весь день почти впереди. Не посидеть ли мне прям как человеку в ресторане? Нашёл самый расфуфыренный. Швейцарец на входе даже на меня взгляд косой уронил – чтоб ему так косым весь век и прошастать. Заказал я там какую-то рыбу, лобстера что ли. Его делали так долго, словно, пока я читал меню, он ещё плавал по Баренцовому морю и грыз кораллы. А время поджимало. Наконец я почитай целиком запихнул в рот бело-розовую тушку и поскакал в кино. И никаких вам чаевых, буржуи! Успел! Билет достался в самой середине зала. Дожёвываю лобстера, глотаю и – о, стыд! – желудок набряк и разразился отрыжкой. Тут, дамы и господа, я уверовал в Божью милость, ибо в самый момент моего утробного позора с экрана зарычал лев и заглушил, ну, почти… Соседи по бокам от меня, наверное, решили, что будет фильм со стереозвуком. Фильм и вправду оказался занимательный. Никогда бы не подумал только, что разведчики – такие легкомысленные люди. Может, это комедия? Нет, тут же убийства и всякие опасности… Смотрю, внимательно, стараюсь всё запомнить. Но лента и до середины не дошла, как случилась катастрофа. Не понимаю, что на меня накатило, но там был такой эпизод, когда на спящего шпиона под угрожающую музыку заполз подсунутый врагами паук-птицеед, не самый крупный, но вполне взрослый. Человек проснулся в ужасе, но не шевелится, только потом обливается и глаза выкатывает. Паук с него, конечно, слез, а Бонд давай его ботинком на полу колошматить. По сюжету, тот мохнатый должен был как бы его убить, а мы, зрители, должны этому верить. И я не утерпел, вскочил и кричу: - Враки! Тарантул такой породы не может ужалить человека до смерти, только ящерицу или воробья, на худой конец мышь! Человека он всё равно что как оса или пчела… Зал загудел: - Сядь на место, обормот! - Не мешай кино глядеть! - Да уберите этого ботаника! - Я, - возражаю, – энтомолог! Тут является страж порядка: - Спокойствие, граждане! – и берёт меня под руку, - Пройдёмте, молодой человек. Фильм для меня закончился. На улице уже темнело. Констебль читал нотации: - Ты что, хотел бы, чтоб по артисту настоящий паук-убийца лазил? Да он бы ни за что на такое не согласился! Им, конечно, платят каждому, больше, чем всему нашему отделению, но жизнь-то всего дороже. - Настоящие смертельные пауки мельче, каракурт, например, - говорю уныло. - Вот-вот, тем более. Его и незаметно было бы. - Можно искусственного сделать или мультипликационного, или засушенного на тонкой леске протянуть. - Ага, чтоб у него в кадре лапа отломилось! - Ну, переснять… Так мы долго ещё препирались, но он оказался неплохим человеком, и ему явно импонировала моя эрудиция. На прощание он бросил загадочную фразу: - Нда, пауки, бабочки… А вообще сейчас молодёжь на жуках помешалась. Моя дочка так с ума по ним и сходит. - Каждому – своё, - заключил я по этому вопросу, и мы расстались. Садясь за руль, я вспомнил про ещё один заказ и поехал к букинисту. - Не помню точно, - говорю, - но на обложке должно быть имя «Барбара». - «Майор Барбара»? - Нет. - Барбара Картленд? - Да! На выбор он предложил дюжину книжек. Я взял, какая потолще. Потом прошёлся ещё вдоль стеллажей, корешки порассматривал, и опять меня чёрт за язык потянул: - Вот так заголовок!? «Идиот» - это же ругательство! Печатать такое для публики неприлично! И некрасиво! - Это русский роман, а русские любят ругаться, - объясняет старичок. - Но мы-то в Англии – культурные люди. Как его только не запретили? Разводит руками: - Классика. И снова мне в глаза лезет дурацкий «Заводной апельсин», и опять мне дико хочется живого. Горе! В лавке с фруктами нет даже мандаринов. О соке в коробке я не подумал, решил съездить в более крупный магазин. А возле фургона вновь отирался тот подозрительный бродяга. - Вам чего, - говорю, - сэр? Вы часом не из полиции? - Сегодня нет, а так бываю. Лови, - и кидает мне цельный апельсин, поясняет – С процентами. Потом поглаживает машину, как живую, например, лошадь: - Классная тачка! Увидимся. Вот уж никакого желания! Но апельсин был вкусный. К Мэриан я вернулся понурый, натащил ей побольше еды и, стараясь быть юморным, рассказал, как сначала опоздал, потом мытарил по магазинам, а потом вступился за оклеветанного тарантула и стал изгоем. Скроила кислую гримасу и, дожёвывая трюфель, изрекла: - Зашибись… - Не подумаю! - слегка вспылил я и отнял у неё шестую конфету, - Тут даже жалеть не о чем. Я, может быть, и сам всё время подумывал уйти с сеанса. Это же не разведка, а цирк и клоуны. Шляпу на вешалку кинет через комнату, и такой довольный, будто уже мир спас!... - А ты могёшь так? - Потренируюсь – так смогу. Оставшийся вечер мы посвятили киданию шляпы дяди Дика через всю прихожую на стойку для зонтов и шляп. Вышло очень весело. Я попал пять раз, Мэриан – только два. Как стукнуло полночь, я проводил её в подвал, присел рядом на кровати и спросил: - Что ты думаешь о водородной бомбе? - А уж и такую смастрячили? - Представь себе. - И сильно взрывается? - Как три Хиросимы зараз! - Вот жуть-то! – она чуть не с головой накрылась одеялом. - Ничего, - говорю, - здесь ты в полной безопасности. Самому мне, между прочим, не засыпалось долго, всё мерещился над крышей рёв бомбардировщика… Взялся опять за Дориана. Оказывается, он хорошо играет на пианине. Ну, что ж, молодец. Одобряю… Настала среда – день, когда я должен забрать у некой Нэнси имущество Мэриан. Во время завтрака мне были даны более точные инструкции насчёт времени и места. - «Доктора Нета» досмотреть? – спрашиваю. - Нет, не надо, лучше знаешь что… У меня от такой увертюры уже начинают мурашки по спине бегать. А она показывает какой-то мятый билет на странной бумаге, толстой, рыхлой, волокнистой; написано два слова: «Мэриан Райс» и числа: 29.12.19.00. - Вот, - говорит, - самое ценное, что у меня есть. За это я отдала деньги, что копила на новую куртку. Ты – славный малый, тебе можно доверять… Это – пропуск на показ нелегального, запрещённого кино. Их устраивает в Льюисе один крутой чувак. Сегодня фильм с Марлоном Брандо! Я от него фанатею! Сходи вместо меня ты, только запомни всё в точности – потом расскажешь. Этот клочок макулатуры стоит, как зимняя куртка!? Запрещённое кино… Никогда не видывал… А почему бы нет? Разве я не порвал я законом уже три месяца назад? Прощаясь, я дал её несколько заданий: 1) составить список всех ранее прочитанных книг; 2) читать Барбару Картленд; 3) начать вести дневник. В час пополудни я простучал в дверь косметического салона, на крыльцо выпорхнула рыжая, конопатая и кривоногая вертушка с ветхим чемоданом. - Ты – Фердинанд? - Я. Я прятал нос в поднятый воротник пальто и поправлял солнечные очки. - Классный прикид. Привет Мэриан. Вручила и шмыгнула обратно за дверь. Поехал домой, прибыл, захожу в подвал: - Ну, красавица, как успехи? Читать начала? - Нет. Дневник писала. - Покажи. Суёт мне блокнот с половиной выдранных листов. - И где? - Да как-то не пошло… Лезу в мусорную корзину, достаю скомканные бумажки, разглаживаю на коленке один за другим, читаю и диву даюсь: На первом: «Севодня я» На втором: «Вчерась под вечер» На третьем: «Мне теперече» На четвёртом: «Никогда не думала» На пятом: «Здрасьте-пожалуста» На шестом: «Ну приплыли» На седьмом «Такое дело». - Это, - спрашиваю, - всё? - Нет. Я тут решила родичам письмишко настрочить. Вот. Ага, очередной эпистолярный опус: «Превет, семья! С прашедшым вас Рождеством! У миня всё нармально. А у вас? Цалую. Ваша Мериан» - Очень, - говорю, - лаконично. - Отправишь? - Когда Барбара будет прочитана от корки до корки. - О`кей. Пообедаем? - Вот заладила! Хватит жить от перекуса к перекусу! У тебя должны появиться эти самые духовные запросы. - Я каждый день молюсь. - Духовные – в смысле умственные. Новые знания, мысли всякие, понимаешь, бестолочь? - Да ты не кипятись так. - Я и не кипятюсь! ……. Ладно уж, пошли пожуём. Точа карпаччо из говядины, она болтала всё про то, как влюбилась в этого своего Марлина, как носила у самого сердца под школьной формой его фотокарточку и даже подралась из-за него с одной восьмиклассницей. Я почти не слушал, открыл Дориана и только клал в рот куски то хлеба, то сыра, то ещё не знаю чего. Я уже понял, что эта книжка будет мне глубже всех пропастей под рожью, но, только перелопатив её, я пойму, что произошло со мной и Мирандой. Бэз малюет, Гарри чешет языком, как надо жить, а Дориан – о, Боже, пусть он всё-таки окажется девушкой! – стоит, позирует, бедняга, уши развеся. - Эй, Ферди, - меня треплют за плечо, - Я помыла посуду, а ножики наточить бы надо. - Что? На столе были ножи!?... Да ну и пусть… - Я говорю, пять часов уже. На Марлона опоздаешь! Там всего один сеанс, и как врубят проектор, так двери на замок! А у меня в глазах рассекают голубые стрекозы на хрустально-целлофановых крыльях, и чудо красоты во фраке стоит перед объективом… Если бы я не гонял до Льюиса и обратно чуть не ежедневно уж сто дней как, я бы заблудился или угодил в аварию, а так у меня появилось звериное чувство дороги – конское или собачье, или, говорят, ещё слоны мастера запоминать маршруты… Вот я паркуюсь у дома на окраине. Темно, хоть глаз коли, только над входом фонарик маячит, стоит женщина и проверяет билеты, как в обычном кинотеаторе, только она на них не смотрит, а щупает и нюхает. Ёжкин кот! Да она слепая! А собой ничего. Брюнетка. - Проходи, - говорит мне. Зал в подвале, похожем на мой собственный, только просторней. Сидения, какие попало: стулья с разной обивкой в середине, спереди скамейки невысокие, а сзади такие длинноногие тубареты, как у барных стоек бывают. Я пристроился с краю в плетёное кресло – его, думаю, из летнего кафе стащили. Жду. А по залу ходит верзила и всем в лица смотрит, лыбится, кивает, а меня как увидел, так насупился и кричит в темноту: - Дин, тут какой-то левый жлоб нарисовался! Глянь своим глазом, - и лапу мне на плечо ложит. А я не треплю, чтоб меня трогали. Вскакиваю – лучше бы, дурак, сидел: сразу трое вцепились. - Я, - заявляю со всех гланд, - гродюсь, что я левый! В наше время сейчас только левые и правы! - Продолжай, сынок, - говорит тот, которого покликал контролёр. - Левые – они одни неравнодушные, например, к водородным бомбам, а всем другим на всё плевать и всё такое! Моя искромётно-дебильная триада на окружающих, что называется, произвела… Тот, который Дин, очухался первым и заложил не менее крутой вираж: - Я на днях из Оксфорда вернулся. Там мой кореш Маркус Ленгдон накропал статью, что за Сервантеса писал Шекспир, ведь если имя его главного героя склеить, а последний слог отрезать, спереди воткнуть и по-английски прочитать, получится не что иное, как ГОРЯЧИЙ ОСЁЛ. Хоть у меня поджилки тряслись, но держался я блестяще и спуску ему не давал: - Вы, - говорю, - сэр, к чему клоните? Если ругаться изволите, так это можно и попроще сделать, с учётом уровня аудитории. Ну, про аудиторию я, конечно, не сказал, но что-то в этом роде подумал. А ещё забыл поведать, что собеседника своего видел отнюдь не впервые. Это он вчера подогнал мне, изнывающему, апельсин, а раньше дольку отжал. Тут он смотрел хозяином, командовал. - Хорнет, Блайндер,… - и вбок кивнул. Два амбала выволокли меня к экрану, на всеобщее обозрение. - Кто-нибудь хоть раз видел этого ханурика? Леденящая тишина. … Вдруг подаёт голос Венди: - Да это же Фернандо, новый хахаль Мэриан. - Точно, - подщебечивает Нэнси, - Он заходил за её барахлом. - Почему она сама не пришла? – домогается главный. - Простудилась. Погуляла в чьей-то поддергайке на рыбьем меху. Попросила меня посмотреть, а потом пересказать. И билет ему подаю. - Ну, раз так, то честь и место. Меня усадили в первом ряду. Фильм назывался «Дикарь», и недаром… Когда он закончился, и все начали расходиться, что-то там гундя промеж собой, я всё сидел и мысленно чесал макушку. Снова ко мне подкатил мистер Дин. - Чего, - говорит, - залип? Впечатлило? - Мне, - отвечаю, - хоть убейте, непонятно, на кой, прошу прощения, ляд официантке первый приз за мотогонки? Он бы ей лучше конфеток прислал или цветов. - Может, это самое дороге, что у него было? - Самое дороге – это его мотоцикл, а он и впрямь дикарь: тянется за бесполезными блестящими штуками, дарит их, кому они без надобности. Хотя, если просто на память… Что могла похвастать, что водила дружбу с крутым гонщиком… Глупо. Но душевно. А люди – сволочи. И меня зовут не Фернандо. - Это мне по барабану, только за Мэриан я неспокоен, а она мне как дочь. - Я забочусь о ней, сэр. - Заботься хорошенько. Ну, и тачку тоже береги. Как я дал так себя облапошить? Я похитил девушку из высшего общества – и концы в воду, похитил продавщицу – и вот уже вся её кампания знает меня в лицо, мою машину – тоже. Что дальше? Они ко мне в гости заявятся? А и плевать! У них самих рыло в пуху, так что в полицию не пойдут. А что, если… Полно! Какие бандиты? Обычная шпана. С такими тревогами я приехал домой, умылся, переоделся, поставил чайник и пошёл в подвал. Мэриан уже стояла у самой двери, когда я вошёл: - Ну! Что там было!!? Её не волновало ни то, что меня чуть не приняли за стукача или ещё кого, ни, собственно, содержание картины, один только Марлон: как он был одет, что говорил, как поступал, как его звали. Мне по восемь раз пришлось повторять всё эти пустяки. Наконец, она вздохнула с облегчением, словно ей отменили смертный приговор. - Ужинать-то, - спрашиваю, - хочешь? Рису с тушёнкой… - Ай, погоди. Сейчас не могу. - Да ты что так разнервничалась? Даже глаза вон на мокром месте! - Понимаешь, я ужасно боялась, что он там будет играть негодяя. Я потому и рада была тебя послать смотреть, а не сама… В первый раз я увидела его в таком фильме, где он изображал грубияна, то есть обычного работягу, к которому в дом приехала на житьё сестра его жены, такая из себя красотка, барыня, модница; манеры – плюнуть некуда. И как-то у них не заладилось, придирки пошли, скандалы, и он – как его звали? Стенли, да. Он вкрай взбесился и ударил жену по лицу! Я убежала в спальню и давай реветь. Мы люди хоть простые, но жили всегда дружно, никаких ссор и драк, а тут такое! Лет четырнадцать мне было. Совсем соплюха. Мама – дай ей Бог здоровья – пришла ко мне, обняла и всё растолковала. В кинах ведь всё понарошку, их специально учат, артистов, по-всякому прикидываться, даже помирать искусственно. Потом они по договору должны делать всё, что им велит директор или как его, сценарист. Что творит артист в экране, ничего о нём не говорит. Он, может, после перед этой Стеллой (то есть опять же актрисой) на коленках извинялся, а она ему могла сама звездануть, как съёмку прекратили. Трудная у них работа!… А потом я читала, что Марлон – он очень хороший человек, с индейцами дружит… А чем тот фильм про Бланш закончился, я так и не узнала. И не хочу! - Бланш – это?... - Ну, та блондинка, которая с ним схлестнулась, попрекала всё да насмехалась, хотя жила у него в гостях… У меня прихватило сердце – это же почти совсем как… - Как название того фильма? - Дай припомнить. …………………………Автобус… Нет, «Трамвай по кличке Желание». - Его больше нигде не показывают? - Нет. ……… Но кина по книжкам делают. Ты поищи такую книжку. … Эй, ты чего? - Моя девушка… Она ведь тоже была вроде аристократки, такая утончённая,… взыскательная… Я рядом с ней был просто быдло!... - Ну, так что ж? Таких историй, когда простой, бедный малый влюбляется в богатую девчонку, пруд пруди. Даже в сказке нищий огородник Джек берёт в жёны принцессу. А ведь это правда, Миранда! Почему же ты, пичкая меня Холденом Колфилдом, ни разу не упомянула ни Мартина Идена, ни Джулиана Сорела, ни Джея Гэтсби? Да что там! Я Квазимодом твоим был бы, в ус не дуя. Но нет! Калибан – и точка!... - У тебя часы что ли встали? - Да нет, идут. - Уже полпервого? Так поздно!? Пойдём хоть чаю выпьем. Чайник, естественно, выкипел, даже покоробился малость и почернел. Мы утолили жажду остатками молока. Я вскрыл банку тушёнки, но Мэриан отказалась, у неё, мол, живот от мяса уже ноет, обскоблила морковку и сгрызла. - Орешков никаких нету? - Нет. Завтра добуду. - Знаешь, Ферди, что я нынче представляла? Что началась война, и ты меня приютил, прячешь от фашистов… - Разве ты еврейка? - … Мне бы ополоснуться, постирать опять же... - Да уже ночь. - Ничего. Ты ложись. Я сама управлюсь. - Не пойдёт. Я должен тебя… - Ну? - … Проконтролировать. Вдруг ты что сломаешь там. Ванна старая, краны вечно срываются… В глаза хоть спички вставляй! Такое чувство, что месяц не спал. Но отказать не могу, плетусь, устраиваю всё для купания, потом сижу за дверью на циновке, читаю… Дориан влюбился в актрису. Значит, он не девушка. Жаль! - Эй, - слышу над собой, - не гоже на полу спать: чай ты не собака! На автопилоте отвожу её в подвал, запираю, ползу наверх, падаю в кровать. Просыпаюсь от голода. Раньше, чем чищу зубы, отправлю в рот горсть кукурузных хлопьев, ставлю кипятиться воду в кастрюльке для каши: чайник-то приказал долго жить. Времени десятый час. А где ключи?... Где эти долбаные ключи!? Нашёл под кроватью. Заварил чай. В остатки кипятка бросил последнюю пару сосисок. Четверть минут одиннадцатого. Иду к Ми… к Мэриан. Она спит сном младенца. У камина на спинке стула белеет крапчатый неправильный шестиугольник. Чёрт возьми! Эта оторва в дантовском аду натянула бы бельевую верёвку и повесила сушить свои трусы в синий горошек! - Вставать, - говорю, - пора. И тут… случилось то, с чего я более чем взбодрился. Она в длинной, но простой сорочке на цыпочках прошлась по комнате, взяла… этот предмет, села на стул, нагнулась, сунула ноги в дырки и надела… Прямо при мне!!! Нет, клянусь, я не увидел ничего из того, что всегда прячут, только немножко бедро… Но как одна это сделала! Как… красиво! Не раскорячившись, не горбя униженно спину, не путаясь в подоле… А ещё у ней на ногах ногти были накрашены по-разному: большие – алые, поменьше – розовые трёх оттенков, а на мизинцах – как жемчужные. Вот это да! И просто, буднично, и причудливо, и обольстительно, и скромно! Сердце ёкнуло! Нет, ни фига не сердце! - Мэриан! - Ну? - Ты прекрасна! Только ничего не говори! Она усмехнулась, пожала плечами и помахала так рукой, дескать, выйди. Всё утро я боялся на неё посмотреть и это самое очарование развеять, промежду тем оно во мне самом довольно быстро притупело, остыло, ведь я… ну, сами знаете. Но мне до смерти хотелось его вернуть, а то и усилить. Завтракать я её усадил одну, сам открыл книжку чисто наугад, а там такое: «Перед вами нельзя не преклоняться – вы созданы для этого». Почитал вокруг: любовные признания, тыры-пыры… Рисовал в разных видах: Парис, Адонис. Раздеваться, поди, тоже заставлял… - Мэриан, ты закончила? – спросил я в дверь, робко так и типа елейно. - Сейчас, чашку домою. Всё глядя в пол, я привёл её гостиную, достал то ожерелье, которое купил для Миранды. - Смотри какое. Нравится? Настоящие бриллианты и сапфиры. Кучу бабок стоит. - Ничего так побрякушка. - Я бы хотел… я бы очень хотел, чтоб ты его примерила, только… - Чего? - Сняла блузку и всё, что под ней, чтоб… ну,… грудь… Щёки сейчас воспламенятся. - Ладно. Блин! Её равнодушие меня только расхолаживает! Зато, может, снимок получится что надо? Разделась, нацепила кое-как украшение, сидит, как ни в чём не бывало, а я фотографирую. Потом застёгивает наощупь бюстгальтер и спрашивает: - Ты в рекламе работаешь, да? Для журналов модных фоткаешь? Платят хорошо? А у меня язык к нёбу прилип, и снова это… внутри. Всего лучше она была не в драгоценностях, а когда просто накидывала кофточку, высоко подняв руки, а ткань взлетела, как парус. - Мэриан, а ты можешь опять?... - Погоди. Сколько, ты сказал, стоит эта штука? - Три с лишним тыщи фунтов. - Тебе её на один день дали? - Нет. Она моя. Я купил её в подарок невесте. Ой, всё! Сейчас начнёт клянчить! - Ферди, у меня тут мечта завелась. Можешь дать честное слово? - Конечно. - Ну, дай, поклянись, что выполнишь. - Клянусь. Барабанная дробь… - Продай это и купи себе мотик – будешь дикарить, как Марлон! - Я!!? Да ну ещё! Опасно!... - Во-первых, не обязательно же гонять, как очумелому, можно и тихо ездить, во-вторых, ты обещал, и если ты порядочный… - Ладно. Я подумаю. На мотоцикл ведь ещё и учиться надо, чтоб права получить. - Так учись. Кто тебе мешает? Зато какой это кайф – ехать вот так! Не сейчас, конечно, по морозу, а летом, когда жара, а тебя ветер всего обдувает!... Да, пожалуй, в этом что-то есть. - Ну, я пошла? - Куда? - В бункер, Барбару дочитывать. Снова простая, невзрачная, неинтересная. На обед я решил пожарить баклажаны с сыром и покрошить латук. Пока стряпал, всё думал... Бабочки умеют прятать свою красоту, они складывают крылья, и их совсем не видно. У многих пестрокрыльниц самый сложный узор вообще на изнанке, снаружи они серые или бурые с белыми пятнами, смотреть не на что. Вот и Мэриан – хозяйка своей красоты. Захочет – покажет, а нет – обломись. А Миранда не умела так, она всегда была прелестна, и потому беззащитна. Ну, почему я не допетрил в своё время, не сказал ей, что мир слишком жесток и страшен, что я хочу её уберечь!? Так ли оно? Не уверен. Но это было бы ей более понятней. Ох, тугодум несчастный! За обедом: - Всё, дочитала. - Понравилось? - Нет. Приторность одна. Люди не так хороши на самом деле. - … Ты вязать умеешь – спицами или крючком? - Неа. - Ну, так учись. У нас где-то книжка была. - Лучше дай мне утюг и доску, я бельишко поглажу. Мещанка! - Мне надо в город… - Конечно. Письмо моим родакам отправь, как договаривались. - А вдруг ты врёшь, что дочитала. Можешь доказать? И она во всех мелочах пересказала мне роман, и впрямь наивный, но я думал, что женщинам такое должно нравиться. - Ну, веришь? - Верю. Убирает со стола. - Бусики не забудь. - Какие бу?... А, да... Во время оно Миранда составляла списки всего нужного, теперь это делаю я сам, и день ото дня они всё мудрёней и заковыристей. На четверг мне предстояло: КУПИТЬ: туалетную бумагу, молоко, гречневую крупу, масло, шерстяные нитки, помидоры, лук, чеснок, картошку, сардины, орехи, трамвай «Желание», чайник, прищепки для белья. . УЗНАТЬ: цены на золото, бриллианты, сапфиры, мотоциклы, курсы их вождения и почему все помешались на жуках? ПОСМОТРЕТЬ: «Доктора Нета» ОТПРАВИТЬ: письмо в Стретфорд. Беру в одну охапку кошелёк, футляр с ожерельем, блокнот и книжке, сажусь было в фургон, но вдруг замечаю на дверце нацарапанную маленькую букву – М, причём странную, с засечками внизу крайних линий, но не на самых концах, а вроде крестиков. Я сразу понял, чьи это штуки! Надо будет расспросить Мэриан про эту тёмную личность. Уж не тот ли он счастливец, которого она отшила? Но он её гораздо старше, сам сказал: «Как дочь». И я ведь ей ничего плохого не делаю, так что нечего докапываться! Открываю список и прибавляю к покупкам конфеты. Нитки вычёркиваю. Если не хочет, пусть не вяжет. Я же не тиран какой-нибудь. Моё дело – вкус ей привить, мозги расшевелить. За это можно только благодарным быть, а не машины уродовать! А что я сам могу про него сказать? Крепкий, загорелый, поджарый, немного вертлявый, насмешливый, глаза блестят, волосы всех цветов, какие могут быть, ну, без оттенков синего, конечно, и вида такого, будто он ни разу в жизни их не мыл, не чесал, а стригся газонокосилкой. Одет во что попало, неопрятно. Если про возраст, то пятидесяти нет ещё, пожалуй, но уже за сорок. Лицо правильное. После ванны, парикмахерской и в нормальном костюме мог бы сойти за приличного человека. На въезде в Льюис встал под светофором, раскрыл Дориана – Сибилла с мамашей и братцем откровенничает. Довольно нудно. А сзади уж во всю сигналят. Чуть мне в бампер не поддали. Беда с этой культурой! Всё же, припарковавшись, посидел ещё с книжкой на руле, домучил главу. Здорово меня затянуло! Чуть другую не начал, но собрал, что называется, волю в кулак и пошёл по делам. С письмом никаких проблем, заполнил конверт и кинул в ящик. Еды всякой тоже набрал даже больше, чем хотел, и чайник нашёл, а вот с «Трамваем» загвоздка. - Видите ли, - мнётся продавец, - в наличии нет, хотя многие спрашивают. - Но он же не запрещённый? - Да как вам сказать… Пьеса, безусловно, выдающаяся, но автор… - Коммунист? - Нет. - Гомик? - Ну,… да. - Это, - а сам оглядываюсь на двери, - ничего. Среди них попадаются и хорошие люди. Иногда… Наверное… Жаль, что книжки-то нет. - Кажется, вы, - человек передовых взглядов… - Куда там! Я – самый что ни на есть тупой обыватель, погрязнувший в предрассудках, а взглядов это я от подружки нахватался, она у меня на всю голову продвинутая. Старик почесал за плешью. - Ладно, - говорит, - я поищу то, что вам нужно. Приезжайте послезавтра. Зажмурившись, пробегаю мимо «Заводного апельсина», стараюсь думать о посторонней ерунде, о яблоках каких-нибудь… Покупаю чёртово яблоко, тру об рукав и, грызя его, то есть яблоко же, тащусь в ломбард. Там всё вышло отвратней некуда: больше полутора тысяч не давали. Шкуры! Надо в Лондон сгонять, там, наверное, лучше расценки. Напоследок и чтоб как-то себя утешить, купил билет в кино. Всё-таки там много красивого, элегантного, и девушки хорошенькие. Секретарша, например, в начале – очень достойная молодая леди. Будет кого поставить в пример дармоедке. А паук – пустяки. Конечно, Бонд его не убил. Такие твари умеют прятаться быстрее молнии. Заполз, наверное, по ножке на дно кровати и сидел там, пока съёмка не кончилась, и специалист-дрессировщик в резиновых перчатках не снял его оттуда от греха подальше. Сижу, смотрю. Кумушки за спиной всё клохчут: «Ах, пальмы! Ах, море! Ах, какой красавец! Ах, вот это жизнь!». Забыли, что всё это… И вдруг… я чудь до потолка не подпрыгнул!!! Из океана выходит такая богиня, что Венера Бутичелли отдыхает! Блондинка, вся словно из этих самых слоновых костей, в белых бикинях, а на боку – тесак в ножнах. И дальше я смотрел только на неё, воображал, конечно, её Мирандой, то есть Миранду вместо неё, а себя вместо шпиона, и она на горячем белом песочке хвасталась, как отравила Ч.В. за его гнусные поползновения, а я не такой, я только злодеев в бараний рог закручиваю, с дамочками же – сама галантность. И целуемся! Мёд на губах! Но всё хорошее кончается быстро. Вот я уже на поролоновых ногах гребу к выходу. Обгоняет справа пара - стриженая пигалица виснет на локте у парня в кожаной куртке: - Как думаешь, Фреди, будет атомная война? - Да хрен её знает. Слева – школьники гурьбой: - Джеки, как правильно: атомная или ядерная? - Да один хрен. Последний и непонятый никем романтик залезает в свой фургон, тяжело вздыхает, берёт блокнот, чтоб вычеркнуть из списка «Доктора Нета», а там против графы «Купить» уже огненными буквами написано: «ВИДЕОКАМЕРА!!!!!!!» - это такое мне видение явилось. Да! Фотография – пройденный этап. Теперь я хочу снимать кино с очаровательными девушками! Само собой, магазины со всякой такой аппаратурой уже закрыты, да и тут, в провинциальной дыре, ничего не надыбать, в Лондон надо. Домой приехал в десятом часу, усадил Мэриан ужинать, рассказываю про красотку Ханни, как она осиротела, отомстила старому ублюдку за свою девичью честь, а потом ныряла русалкой за ракушками и обезвредила международного террориста. Джеймс Бонд любезно провалился к чёртовой бабушке. Ночью я дал себе волю, хотя альбом «Туфельки» мне совершенно разонравился. Подумаешь, обувь! Босые ножки – вот это красотища! Само собой, при хорошем маникюре. Дориана тоже почитал, шестую главу. Уже не помню, до или после. И вообще не помню, что там было. Спать так и не хотелось. Решил проявить и напечатать утренние снимки. Как и думал, получилось из рук вон плохо. Ну, бюст, ну, ожерелье. И что? Хоть бы брюлики вместо этих штучек на грудях – куда ни шло, а так – банальщина голимая! Хоть в печку брось! Заснул после пяти; видел смуглую, почти негритянскую ступню, а на ногте её большого пальца была нарисована китайской тушью по эмали харя жирная какого-то немецкого нациста, очень смешная. Просыпаюсь. Солнце сияет из окон, а за дверью кто-то топает, шаркает, мурлычет песенку. Какого лешего!? Выношусь, как ошпаренный, в коридор, а там Мэриан шурует шваброй, скатав коврик к стене. - Привет, - говорит, - Я тут тебе чистоту навожу. У меня челюсть отвалилась. Я что, забыл запереть её в подвале!? Видимо, да… - Ты ведь не против? - Нет… Только я… привык по субботам… - А я по пятницам. В субботу лучше отдохнуть как следует. Ты бы это… оделся. … Гречку будешь на завтрак? Напрасно я надеялся ледяной водой смыть с физиономии краску смущения, из ванны вышел весь как флаг СССР. Сели завтракать. - Ты мотик-то вчерась купил? - Нет. Ожерелье не сумел продать за нужную сумму. - Дина попроси помочь. - … Этот Дин – он кто вообще такой? - Американец. Но предки из Англии. Мировой мужик. Всё схвачено. - Как бы его самого кто не схватил! Качает головой, улыбается. - Руки коротки. Моет посуду и поёт: «Полюби, полюби же меня! Ты знаешь, тебя я люблю И вечную верность взаправду храню. Прошу, полюби же меня!» - Это на чьи стихи баллада? Вордсворта что ли? - Нет. Это жуки. Через десять минут я, отставший от жизни олух, уже знал, что речь идёт не о насекомых, а об эстрадном музыкальном коллективе из Ливерпуля, молодых ребятах, поющих «так, что прямо за душу берёт. У них недавно вышла студийная пластинка. Вот бы ты, Ферди, её купил!» - Надеюсь, - говорю, - это не какой-нибудь оголтелый рок-н-ролл, от которого уши вянут? - Нет-нет, не оголтелый. - Я ведь воспитанный на чистом Моцарте, попсы всякой на дух не переношу. Было уже поздновато, и погода портилась, но я намылился в столицу, сел за руль, включил зажигание, тронулся – и вижу: топливо-то на нуле, сейчас бы заглох в чистом поле. Бегу в гараж за канистрой, а её нет, то есть есть, но пустая. Я же всегда держал про запас! Уж не призрак ли вредит? Пришёл на могилу, о которой один во всём мире и знал, снял шляпу, оглянувшись на окна… Конечно, всё, что случилось за последний месяц, не могло не выбить меня из колеи. Но чтоб мне было страшно – такого нет. Грустно только. Вернулся в дом, рассказал Мэриан о своей оплошности, что придётся теперь на бензоколонку чапать за полторы мили по сугробам, а желания никакого. - Ничего, - говорит, - соберёшься с духом, пообедаешь… Так она это сказал спокойно, по-доброму, что я решил: время пришло. И показал ей коллекцию бабочек. - Ух ты! Настоящие!? – низко наклонилась над коробкой, - Красотень! Сразу лето вспоминается. Я дал ей лупу, сам сел в кресло и принялся за своё чтиво. Приятели в театре. Сибилла на сцене, но что-то не в ударе, играет неважно, и Дориану стыдно за неё. - А нас ругали, если мы ловили бабочек, - бормочет Мэраин, - И крылышки у них всегда ломались. Теперь у них объяснение. Ей осточертело искусство, а он только за классную игру её и любил, так что конец, бросает. Она плачет и всё такое. - Когда ты их накалывал, они ведь уже умерли? … Эй! Я спрашиваю, им не было больно!? - Нет, я усыплял их хлороформом, а проснуться они уже не могли. Это как общий наркоз. Сибилла обречена! Я точно это знаю! Как он шёл домой, как там балду пинал – это я всё пропустил. Утро. Гарри припёрся. Ну, конечно. Отравилась. - Мэриан, ты пообедай без меня. Один. Гашу люстру, смотрю в окно. Всё стало ясно. В прошлом веке мистер Грей угробил разочаровавшую его актрису, а три недели назад мисс Грей умерла, разочаровав меня, который любил ей больше всего на свете. Судьба и возмездие, родовое проклятие, а я – его орудие. Убираю коллекцию, спускаюсь по лестнице, зачем-то выхожу во двор. Небо в низких тучах, а у горизонта розовато золотится. Разве я любил Миранду за её художества? Нет! Мне важна была она сама. Озяб, иду в гостиную. Мэриан смотрит телевизор и распускает недовязанный джемпер из голубой французской шерсти, клубок наматывает. - Всё тут у тебя работает, - говорит, - надо только сбоку стукнуть и в розетку получше воткнуть. Тупица! Видеть не могу! Одеваюсь, беру деньги, канистру и отправляюсь за бензином. Мешу снег по обочине и прокручиваю прежние мысли. Итак, мисс Грей поплатилась за грехи мистера Грея, самовлюблённого, высокомерного сукиного сына, а я был только инструментом суровой небесной справедливости. В чём же проблема? А проблема в том, что я не хочу быть инструментом. У меня были и есть свои чувства, я любил её, даже не зная имени. Допустим, судьба – она не спрашивает, так я и без спросу скажу, что не хочу. И почему она должна страдать за чужие преступления? Ну, хорошо, она сама была не подарок. Водородную бомбу надо запретить, но сначала сбросить её на голову нам, типа равнодушным! Мы заслуживаем!... Мне нельзя говорить «должно – не должно», а сама: «Если дарите ожерелье, то должны его сами застегнуть». Что называется, в своём глазу бревна не замечаем. Но это же просто болтовня. За что тут смерть? И что общего у меня с Дорианом, который Принц-Нарцисс? Я смурной да неказистый – жизнь ведь не баловала. Он – другое дело. А по логике проклятия я должен быть вроде него, а она – меня любить. Не сходятся концы с концами. И книжка только началась. Бензин журчит в канистру. Кто-то ещё умрёт. Гарри – скользкий тип, такие вечно выходят сухими из воды. Бэз – рохля, но добряк и ничего плохого не сделал. И всё-таки кто-то из них… Какая тяжесть! То и дело меняю руки. Солнце село, на востоке совсем чернота. Не выдержал, лёг в снег, мечтаю, как куплю видеокамеру, буду снимать девушек, природу, просто, например, как водоросли в реке колышутся. Очень успокаивает. Лето. Хорошо… Чуть не заснул. Разбудила проехавшая машина. Может, даже жизнь мою спасли эти незнакомые люди. Доплёлся на последнем издыхании, залез в горячую ванну, книжку слегка намочил. Гарри опять со своими разглагольствованиями! Навёл тень на плетень и повёз оперу слушать. Мэриан уже сопит на диване пред играющим телевизором. Я его выключил, а её будить не стал, только запер гостиную на ключ, обошёл дом, запер входную дверь, погасил лишний свет; решил завтра встать как можно более раньше. Где же будильник? Ах, да, он в подвале. Спустился, взял его и думаю, а что, если мне заночевать тут, на мирандиной кровати? Каково ей было?... Лёг, завёл на полшестого и заснул. И чего ей не нравилось? Тихо, тепло. Еле отодрал висок от подушки. У ванной столкнулся с Мэриан. - А, привет, - прозевала она, - Ты в тубзон? - Ээ… - Я ещё подремлю, ладно? - Как знаешь. А я сейчас поеду по делам: видеокамера, ожерелье, мотоцикл, «Трамвай»… - Начни с «Жуков». Давно замечено, что простолюдины не лишены здравого смысла. Сперва я подался в Лондон, нашёл магазин грампластинок. Там продавец, как пить дать, еврей, расставлял товар. - Вы, наверное, за ливерпульцами? Странное называние – «Жуки», верно? - Да, - говорю, - за ними. Отпустите побыстрей, а то мне ещё в сотню мест. - Конечно-конечно. Вам как первому покупателю – даже со скидкой. Один фунт, пятнадцать шиллингов. - Сколько!? Это где видано такое обдиралово!? - Милый юноша, взгляните тщательней на ценники и поверьте мне: через три часа у меня не останется ни одной пластинки «Жуков». - Ладно, гоните ваш винил, только имейте в виду, что этакая фамильярность мне претит! Никакой я вам не милый юноша и всё такое! - Простите, - мямлит жулик, - Вижу сам, что обознался. Затем ломбарды – везде жмот на жмоте. 2600 – предельная цена! Сами думают, поди, что я украл украшение. Документы не спрашивают, но и связываться не хотят. А я за него 3320 отстегнул. Я этих ушлых барыг озолачивать не намерен! Видеокамеру и плёнку купил – вот главная радость! Перекусил в недорогой забегаловке, еду в Льюис. Вот и книжный магазин, где меня встречают, как шпиона на тайной явке, отсылают вглубь помещения. Там на высоком стуле сидит, наклонив голову, экстравагантная особа – бывалая на вид тётка в мужском костюме. - Уильямсом, - спрашивает, - увлекаетесь? - Интересуюсь. Друзья посоветовали. - Кто вы по образованию? Шевели извилинами, Ферди! Что за лобудень сейчас на пике моды? - Психолог. - Где учились? - В Оксфорде. Спасибо, мистер Дин. - С трудами профессора Кончиса знакомы? - Нет. Но что-то слышал. И вызывающе так зыркнул. Можно подумать, она сама с академиками якшается! Нет, меня не проведёшь на мякине. Сейчас каждый балбес про всё на свете «что-то слышал», но настоящих образованных днём с огнём не сыщешь. Сговорились, что она даст мне книжку на время, на три дня, причём за полфунта. Покривился я, но отвалил ей монеток. Ритуал с апельсином состоялся успешно: в продуктовом вчера был привоз. Теперь осталось сбагрить ожерелье. Поехал наугад в то злачное место, где смотрел «Дикаря». Уже смеркалось. На дворе какой-то ухарь в одной рубашке и джинсах колол дрова. На моё счастье им оказался тот, кого мне было надо. Он тоже меня узнал: - О, кинокритик! Как сам? Как Мэриан? Выздоравливает? - Да, уже гораздо лучше. Я, собственно, к вам по её поручению, только здесь… не очень удобно. Он наложил на согнутый локоть кучу поленьев и повёл меня в дом, свалил дрова у большого камина, а я тем временем огляделся: в комнате сидело около дюжины человек. Слепая брюнетка тренькала на струнном инструменте, наверное, клавесине. Рядом с ней сидел на редкость уродливый тип: всё лицо в ожогах, рот в одну сторону разорван. Была там смуглянка с золотым кольцом в крыле носа и красным кружком на лбу, блондинка в венке из тряпичных васильков. Был негр в очках и усач в ковбойской шляпе. В общем, маскарад. Нэнси разливала чай в светлом платьишке. Гости заедали его тыквенным пирогом и какими-то шариками размером с грецкий орех. Пахло приятно: пряностями, табаком, лимоном, древесиной – много чем. - Поговорим наедине, - предложил я Дину. Мы пошли на кухню. - Я хотел сделать Мэриан подарок, вот такой, - и показываю ожерелье, - а она требует сбыть его и купил мотик, чтоб катать её, как Джонни Дикарь – свою Кэти. - Похоже не неё. - Она помешалась на этом артисте, Брандо. Я мог бы ревновать, но…(Но я ведь такой великодушный!) … по-моему, неплохо, если девушка увлекается каким-нибудь искусством. Встреться она с ним в реальности, он бы ей, может, совсем не понравился. Это как… Дориан и Сибилла… Ну, да вы не поймёте. - Где уж мне, - вертит в немытых клешнях драгоценность, - Сколько думаешь срубить? - Выручить? Ну,… тысяч пять, в крайнем случае, четыре с половиной. - Ладно, попробую пристроить. Давай коробку. - Вы что, хотите его у себя оставить!? Так не пойдёт! - Покупатель должен увидеть товар. - Организуйте мне с ним встречу. - Не согласится. - Почему? - Стесняется. … Кстати, чем ты по жизни занят? Я рассказал про бабочек и фотографию. - Ого! – он оскалился, - Выраженный охотничий инстинкт, разработанный глазомер, мелкая моторика, да ещё при очевидном аскетизме. Ты мог бы стать отличным кадром. - Я не фотогеничный. - Это только повышает твою цену. - Сэр, я не собой торгую, а хочу приобрести мотоцикл вместо бриллиантового украшения! - Или ты оставляешь его мне, или скатертью дорога. - Дайте что-нибудь в залог. - У меня ничего нет. Могу дать честное слово. Мне надоело спорить. В конце концов, самому мне ожерелье не нужно, равно как и мотоцикл, а Мэриан, раз отправила меня к мошеннику, то пусть пеняет на себя, когда он смоется и оставит нас на бобах. В гостиной чернокожий очкарик умничал: - Классовый вопрос решается предельно просто: все мы принадлежим к одному классу – млекопитающих. - Эй, малохольный, - обратился он ко мне, - Как ты относишься к апартеиду? К кому, блин?... - Лучше, чем к водородной бомбе. Это я здорово, остроумно придумал. Всё расхохотались. Мне поднесли чашку чая без молока, но с какими-то травами, на прикуску – индийское мягкое драже, очень вкусное. Дин проводил до фургона, попрощался с ним теплее, чем с его водителем. Вдали от шумной толпы и освещённого шоссе старинный дом сиял всеми окнами, аж зарево стояло над крышей. Внутри на полную громкость галдел телевизор. Мне пришлось долго звонить в дверь, прежде чем хозяйничающая там пленница, отодвинула засов. - Наконец-то! Жуков купил? Из кухни валил пар с упоительным запахом жареной картошки; вскрытая банка сардин добавляла морскую нотку. - Купил. Издав клич ликования, Мэриан залезла в мои пакеты с добычей, извлекла квадратный картонный конверт. - Где проигрыватель-то? - Не помню. Дай мне умыться и поесть. - Там всё уже стынет, - прокричала девчонка, взбегая по лестнице. Только тут я заметил, что на ней точно та одежда, в которой я привёз сюда Миранду. Мне казалось, я уничтожил этот синий свитерок и серую юбку. Значит, не посмел… А на ногах – тёткины шлёпанцы. Задумчиво привёл себя в порядок, выключил телевизор, сел ужинать, открыл книжку – Бэз со своим мозгоклюйством точно нарвётся на неприятности. А картошка с луком и укропом – объедение, особенно с самой сковородки! И чай уже заварен. Дом, милый дом! Стены между тем начали мерно вибрировать, словно дышать; наверху заиграла музыка. Надо пойти, заценить этих «Жуков». Всё происходит в моей спальне. На столе у кровати проигрыватель гонят пластинку, а Мэриан, сбросив с ног дурацкие тапки, отплясывает, маша подолом, запрокидывая голову, тонко подвывает певцам. Песня самая простецкая: «Я увидел её стоящей там» - и танцы-шманцы, и никогда с другим… - Ну, как? – кричит Мэриан. - По-моему, это точно рок-н-ролл… - Кайф, да!!? Тут заиграла другая, поспокойней. - … Да. … Да! Вот это хорошо! - Давай потанцуем! - Да я не умею, не знаю, какие тут па… - Никаких. Просто двигайся в ритме. Как я. Под «Шанс» меня раскачало, и у меня даже стало получаться, эта музыка как будто пьянила. Вот песня «Парни» - и я уже кривляюсь, как бесноватый, а Мэриан смеётся и аплодирует. На следующей я выдохся и, дав доиграть «Спроси меня почему», выключил гра… проигрыватель. - Ээээй!!!!! – возмущённо завопила моя меломанка, - Верни!!!! - Постой. Я понимаю, эта популярный музон, и он удовлетворяет твои примитивные вкусы, но есть же другой, настоящий… В общем, классика… Вот послушай. И поставил Вариации Гольдберга. ……………………………………………………………… - И тебе это нравился? - Дало не в том, что нравится или нет. Как культурные и одушевлённые существа мы обязаны слушать именно такое… Это только сначала трудно, потом привыкнешь. - А давай вот как: будем по очереди крутить классику и рок, чтоб и культурно, и весело… Кто сказал, что компромисс – это плохо? Да отрежут лжецу его гнусный язык! Задробили ударные, вступили гитары, и моё сердце раскрылось от «Прошу, меня порадуй». Как он, этот дружбан, старается казаться весёлым и спокойным, словно ему вообще по фигу, а в душе он тоскует: «Не думай, что я ною и скорблю, но почему только я говорю, что люблю?». Я хотел бы спеть это Миранде. И, пожалуй, смог бы. Голосов же у них, что у Пола, что у Джона, нету никаких, горланят, как с перепоя. - Уууу! – Мэриан прыгает и рукоплещет, - Врубай теперь своего Моцарта. «Маленькая ночная серенада» не уступила ни на дюйм ливерпульскому квартету, мне и впрямь понравилось, подружке тоже. Потом мы качались плечом к плачу, хлопали в ладоши, подпевая «Полюби, полюби же меня!». Потом медитировали под «Цветочный дуэт», и я почему-то вспомнил, что у Миранды есть сестра… Потом лихо топтали ковер под «Парней». Потом Бах-бабах на оргАне и следом – «Шалалалала» под гитарку! Вакханалия! Мы то считали ворон под сен-сансова «Лебедя», то крутились и кричали под «Крутись и кричи», то истекали слезами под «Реквием» или тряслись от страха под «Фортуну». Когда «Я увидел её стоящей там» заиграла в седьмой раз, даже у Мэриан подкашивались ноги. После полуночи я запустил «Послеполуденный отдых Фавна», и мы с первым же аккордом уснули, как убитые. И вот я иду по району новостроек, задираю голову, а с застеклённого балкона на пятом этаже мне машут молодые и весёлые Шуберт, Шуман, Лист и ещё какой-то Глюк. Мой ранний воскресный завтрак состоял преимущественно из аспирина. Дожидаясь, чтоб прошла голова, разложил свои вчерашние трофеи, думал сначала освоить видеокамеру, но погода стояла нелётная: изморось, туман. Решил не откладывать в долгий ящик «Трамвай», ведь его возвращать надо… Сразу прочитал, чем закончится. Стэнли отправил Бланш в психушку. Полистал там и сям – и что? Джонни, которого стащили с мотоцикла, заставили работать и жениться, и дамочка (она мне виделась как Манипени в белесом парике) шпыняют друг друга. Она тайком пьёт хлеще любого мужика. Он, как баба, собирает про неё сплетни. Вначале писатель сравнил Бланш с мотыльком, но описал как пальцекрылку. Жальче всех Стеллу, которая любит обоих, а у них война… В общем, книжка мне не понравилась. В то же время от неё у меня зароились разные мысли. Пришлось ещё таблетку глотать. А мысли вот такие: У Бланш с самого начала не все дома: дёргается, врёт, живёт, как потаскушка, а считает себя высокородной дамой. Миранда отчасти тоже… Но в молодости человек может себя ещё путью не знать, а у когда под тридцать-то, то пора. И врачи бы не упекли её просто по прихоти какого-то вахлака. Так вот спрашивается: по кой пёс обычным, нормальным людям, читать или смотреть про сумасшедших? Это уж не искусство, а медицина, одним мозгоправам интересная. Ладно, от тяжёлой жизни и утрат у кого угодно поедет крыша, человек тут не виноват. И не грех обывателям отличать простую стерву от больной. Только мистер Уильямс – он что, дипломированный и практикующий психиатр? Что-то я сомневаюсь. Опять очковтирательство одно! Да, поклёп, как со шпионом и тарантулом, а за причиной далеко ходить не надо. В силу некой своей особенности автор совсем не знает и, главное, не любит женщин. Он, может, даже рад, что Стелла получила оплеуху, а Бланш всю жизнь «зависит от доброты первого встречного». Во всяком случае, Стэнли он мерзавцем не выставляет, куда там! Он им даже любуется! И у кого тут мозги небекрень? А если бы моя доверчивая, всё так близко к сердцу принимавшая Миранда прочитала это? Я, пожалуй, здорово бы выиграл в её глазах на фоне Ковальского. Но если бы она всё время ждала, что я начну ТАК себя вести?... А может, я и начал? Пал, что называться, ниже плинтуса? Ведь, пожалуй!… Но мы же люди простые. Нас учить надо. А тут!... Если Брандо – такой хороший человек, почему не отказался изображать хама и подавать дурной пример молодёжи? За сколько тысяч баксов он загнал своё джентльменство и прилюдно ударил женщину? А за сколько актриса согласилась, чтоб её били по щекам? Это – искусство? Это – прекрасно? Этим мы должны восхищаться!? Нет, Миранда, искусство бывает похуже ночного кошмара! - С кем ты там болтаешь, Ферди? Тебе привидение, что ли явилось? Это Мэриан наконец встала. - Я думал вслух… про книжку. Ты завтракай. - Уж обед скоро. Гороховый суп любишь? Я только рукой махнул, сходил в ванную, посидел у открытого окна – голова посвежела. За обедом раскрыл Дориана. Мэриан мажет масло на хлеб и воркует: - Зря я сперва решила, что ты чисто понтуешься. Ты впрямь реальный заучка, из книжки носа не вытаскиваешь. В одиннадцатой главе ничего не происходит, только перечислены разные хобби зажравшегося хлыща, который оказался тем ещё коллекционером, прожжённым, заядлым, неуёмным! Только тем, как и что он собирал, он оказался ещё дальше от меня. Мне стало вдруг предельно ясно, почему я занимался бабочками. Ведь они бесплатные! Не то что картины, жемчуга, парча, фарфоры, самоцветы! Но как хороши! Веласкес с Рембрандтом из кожи вон вылезут, чтоб подобное нарисовать. Женщина выкинет целое состояние в косметическом салоне и бутике с тряпками, чтоб радовать глаз. А бабочкам ни полгроша не стоит их убранство. Чудо!... За стеной или над потолком Пол и Джон поют «Несчастье», и я подписался бы под каждым словом. Словно эти ребята узнали всю мою жизнь и положили на музыку. Странно, что она весёлая, не Реквием какой-нибудь. Может, они хотят сказать, что отчаиваться не надо?... И я догадываюсь, почему они назвались так. Жуки – это что-то обычное, некрасивое, никому не нужное. И вот они, эти музыканты, не намерены никому угождать, пускать в глаза золотую пыльцу, казаться лучше, чем они есть. Воображаю, какое безнадёжное «ФИ!» отпустила бы в их адрес Миранда. А может, и её сердце забилось бы в такт этой песне? Или этой – «Энн»… Сразу тётя Энни представляется молодой, симпатичной, милой… Но хватит уже мечтать! Надо заняться видеокамерой: изучить инструкцию, проверить комплектующие, сделать пробный ролик. На это и потратился остаток дня. В десятом часу, позажигав везде свет, просто снял панораму гостиной, посмотрел плёнку – вроде, всё нормально. Только вот незадача – проектора-то у меня нет, чтоб отправить кинишко на белый экран! Что ж, ещё одна строка в списке будущих покупок. Перед сном вышел во двор – всё небо в звёздах… Да, ночью здорово подморозило, а с садом случилось что-то неописуемое! Он весь оброс алмазным ворсом инея, словно расцвёл, и розовел под восходящим в дальней дымке солнцем. Красотища – умереть, не встать! Я, конечно, схватил видеокамеру, водрузил её на штатив от фотоаппарата и давай мееедленно так поворачивать, чтоб всё захватить. Вдруг озарение – в фильме же нужна героиня. Вытащил Мэриан из кровати (она снова ночевала в подвале). - Пойдём скорее в сад! - Сейчас? В такую холодину!? - Да не недолго! Я только сниму, как ты ходишь под деревьями. - Дай хоть твоё пальтишко накинуть, джентльмен фуфельный! - Нет, ты должна быть в одной сорочке. - Щас!!! Что ж не голой!!? - Это чтоб было видно твою красоту, но в рамках приличия… - В тепле – пожалуйста, гляди, снимай, а сопли морозить другую дуру ищи! - Ну, Мэриан! Пожалуйста! Это же ради искусства! Оно порой требует жертв… - Пропади оно пропадом! Сейчас как жахну по твоей камере камнем!... - Вот ты как, значит!? Ну, тогда… забудь о мотоцикле! На автобусе будешь ездить! - Изверг!!!! Гестаповец!!!!!!... Ладно!!! Я подробней объяснил ей, что хочу увидеть, и встал за камеру, заглянул в видоискатель. Всё сразу преобразилось. По белому саду бродил призрак Возлюбленной. Она была околдована красотой деревьев, но угнетена холодом. Или смертью… Вдруг небо потемнело, подул резкий ветер, и иней с веток стал облетать. Девушка обхватила себя за плечи. Её сорочка окрылилась и затрепетала с одного бока, плотно обтянула другой. И распущенные волосы как будто ожили, вознамерились сорваться с её низко опущенной головы. А потом она подбежала ко мне, ударила кулаком по ключице и скрылась в доме. Я поставил запись на паузу, но не снял камеру со штатива. Мэриан закрылась в подвале, накрылась по макушку одеялом и из ватной норы честила меня разными нелестными словами. Я же по-всякоски старался её умаслить. - Я скоро поеду в город – хочешь, куплю тебе не только шоколада, но и икры? - Фу! терпеть её не могу! Ты хоть знаешь, чего в неё намешивают? - Только соль… - Как же! Там больше половины – лук и гнилые помидоры! - Ты про какую икру говоришь? - Про кабачковую. - А я про рыбную. Её два вида: красная (она похожа на смородину) и чёрная (размером с просо, а стоит в три раза дороже красной). Какой тебе? - Никакой. Отвали. …… Ну, разве что красной чуть-чуть, попробовать. - А шампанского не хочешь? - Задрал уже, блин, зубы заговаривать! …Чай тащи! Да погорячей! Слушаю и повинуюсь. Пока чайник грелся, глянул в окно, а там густой снегопад! Камера! Вот я хватаюсь за неё, но несу под крышу, а снова запускаю запись, прилипаю глазом… Минут через пять я в гостиной отряхаю аппарат, а по спине течёт тающий на загривке сугроб, рубашку хоть выжимай. А с кухни чайник надрывно свистит. Выключил, заварил, переоделся, понёс музе завтрак, но сидеть с ней не стал: пусть согреется и остынет. Стал вроде как собираться в дорогу, прежде всего за проектором. Тут попал на глаза «Трамвай», а ведь его надо отдавать, как в библиотеку. Да я и рад бы избавиться от этой дрянной пьески, но только взял книгу, как снова вспомнил о мирандиной сестре, причём не просто так, а, так сказать, навязчиво, с зудом в мозгу. Как её звали? Не помню! В голове как будто дико чешется, а дотянуться, поскрсти никак. Пришлось лезть на чердак, доставать из тайника дневник, листать с фонариком вот рту… Есть! Минни! … Ну, а полностью как? Что, если и с ней меня жизнь столкнёт? Зачем-то унёс блокнот в свою комнату. Окна были цвета разведённой синьки. Я задёрнул шторы, сел под торшер читать, а то уж многое забылось. Какая же тоска! За что она так!?... Свободы ей хотелось! Да каждая фабричная девчонка, официантка, кассирша была бы счастлива оказаться на её месте. Вон Мэриан – она сегодня в первый раз на меня разозлилась, и заслуженно. А этот Ч.В. – буквы-то какие мерзкие, как будто чавканье! Чем он её приворожил? Рисунки плохие, ни дать ни взять детская мазня. Но, даже не умея, он должен был хоть раз попробовать изобразить ЕЁ, иначе что толку считаться художником!? Художник – это тот, кто создаёт прекрасное. Стоп! В тёмной, пыльной каморке моего ума включилась лампочка; уравнение начало сходится. Миранда – это Дориан, который сперва познакомился с Гарри, и только потом уже с Бэзом. Бэз – это я! Я преклонялся перед ней и создавал её портреты! Но я скучный, старомодный. Я хотел, чтоб она стала добрей… Никаких шансов. Едва слышу рабочий шум на кухне. Мысли всё дальше. Почему я не выпустил её? Чего мне было бояться? Даже если бы меня схватили – в чём моё преступление? Где жертва? Вот она, в целости и сохранности. Ну, просидела месяц в подвале, уписывая осетрину с ананасами под Моцарта. Тоже мне Бухенвальд! Представился суд. Я стою весь такой в кандалах и заявляю: «Господа присяжные! Я был влюблённый – только и всего! Ведь нет же закона против любви! Вы взгляните, какая она красавица». А она тут же сидит, носик морщит, но всё же хороша, и жюри, только глянув, хором: «Невиновен!». Даже если бы и не оправдали… Ну, помурыжился бы за решёткой пару-тройку лет… Зато она была бы жива. А теперь! «Это - убийство»… Что-то разбудило меня около двух часов ночи. Какой-то звук, который я уловил даже не ушами, а кожей, волосками на ней как колебание стен и мебели. 0,01 по шкале Рихтера – это тоже землетрясение. Спустился в подвал и там уже ясно слышал и ужасался. Это был кашель. Вбежал к Мэриан, потрогал… Лоб горячий, дышит ртом, тяжело! О нет! Теперь и она! Помчался для начала за аспирином. К счастью, одна таблетка завалялась в пачке. Разбудил бедняжку, узнал, что я – чмо; скормил лекарство. В кровать не вернулся. Сам как в лихорадке перечитывал последние страницы дневника. Как же это называется? За чем мне ехать в аптеку? Она не записала, но говорила… Что-то на «П»… Надо посмотреть в своих записях………………………………………… Вот! Пенициллин! Не чуя ног, бегу в гараж, выгоняю фургон и гоню в Льюис. Что за чертовщина!? Город прямо мёртвый! Ни души, ни звука, половина фонарей не горит. Наконец соображаю: время-то сколько? Пять утра. Это мне три часа ждать открытия магазинов? Обратно ехать глупо. Решил подремать в машине, невзирая на собачий холод, особенно ногам… Проснулся, когда уже рассвело. Народ шастал мимо, кутаясь от ветра. Аптека и другие учреждения уже работали. Я ринулся за снадобьями. - Давайте рецепт, - говорит продавщица, - без рецепта антибиотики не отпускаем. - Сударыня! Сестрица! – взмолился я, - Ведь я не ЛСД прошу! Не кокаин! У меня нет денег на врача, да и тётка боится их, дура паранойная, думает, у них какой-то заговор! Эксперименты на больных и прочая такая чушь! Родная! Бога ради!... Не дайте человеку окочуриться!!! И сую ей гинею. Это помогло, смягчило. Упаковала мне в пакет и пенициллин, и спирт и десяток шприцов. - Зачем так много? – спрашиваю. - Они одноразовые. - Да ну ещё, баловство. Дайте один, а то слишком дорого выйдет. Я его кипятить буду. - Возьмите ещё ксилометазолиновые капли, чтоб снимать отёк в носу. - Благодарствуйте. - А про открытия доктора Полинга вы слышали? - Краем уха. - Для укрепления иммунитета надо принимать аскорбиновую кислоту. У меня её всю разобрали, но она содержится в цитрусах: апельсинах и лимонах. - Вот спасибочки, мисс! Вкусная была? - Кто? - Собака, которую вы съели на своём деле. Смеётся. - А как вас звать? - Эмма. - Это не про вас писатель Остин недавно книжку выпустил? Ещё пуще заливается. А тут сзади какая-то скрюченная перечница встревает: - Молодой человек! Писатель Остин был женщиной, которая умерла сто лет назад. Не отвлекайте провизора и не задерживайте очередь! Я хотел что-нибудь возразить, глядь – а в аптеку и впрямь народ набился, довольно мрачный, так что пришлось смотать удочки. Как ни удивительно, я прихватил «Трамвай» и с ним пошагал в книжный, на соседнюю улицу. Продавец увидел меня и крикнул в угол: - Мисс Розенталь, тут возврат. Явилась ряженая. - Красивая, - говорю ей, - у вас фамилия. - Еврейская, - отвечает заносчиво. А что я? Я с передовыми взглядами знакомый. - Это мне совершенно всё равно. - Вам понравилась пьеса? - Нет! И выдал ей всё, что у меня накипело от финтов Стэна и Бланш, вырулил и на актёров, на театр и кино вообще, на то, как это могут понять зрители… - Что если, - заканчиваю, - от таких сюжетов мужчины и женщины потеряют уважение друг к другу? Что тогда с миром станется!? - Вы интересный юноша, - произнесла она, - Не будь я лесбиянкой… Ага! Вот прям сейчас забьюсь в пуританских судорогах! - Это вы всё сочиняете, чтоб неугодных парней отшивать, а явись, который вам приглянется, так вы с ним рысью под венец. Она сгримасилась, хотела, видно, парировать, но тут в магазин вошла ещё одна женщина, молодая, моих примерно лет, и вся с головы до ног в чёрном. Я посторонился от прилавка. - У вас есть «Заводной апельсин»? – обратилась незнакомка к продавцу. - Остался последний экземпляр, мисс. И… я бы не советовал подобное чтиво леди: грубости, знаете ли, непристойные сцены… - Я всё же возьму. Она была бледная, говорила глухо. - У вас какое-то несчастье, милая? – спросила Розенталь; это прозвучало с искренней заботой. - Да. Несчастье, - сказала девушка и быстро вышла на улицу. - Знаете, кто это? – продавец перегнулся к эпатажной еврейке, - Кармен Грей, у которой пропала без вести сестра. В висках застучало. Я выбежал, пометался по улице, потом застыл столбом, собираясь с мыслями… Как странно! Я думал, она младше Миранды… Совсем не красавица. Или от горя так осунулась?… Заставил себя пойти в продовольственный. Лимоны, апельсины, много апельсинов! Полуденное солнце освещало мой обратный путь. Получив пенициллин, моя тревога улеглась, я как бы снова полностью контролировал ситуацию, так что не особо торопился и всё думал о Кармен… Дома мне быстро напомнили, в каком я положении и с кем имею дело. Подвал оказался запертым. В комнате – духота, жара. Мэриан, вся всклоченная, лезет со стаканом… в бачок над унитазом. - Что ты делаешь!? - От жажды подыхаю!!! – рычит она, - Ты зачеб, дуредь, дверь запер!!? Я уж и рукобойдик ведь высосала, да таб вода давдо протухла! Она так странно говорила из-за забитого носа, который у ней успел покраснеть, как редиска. - Слушай, я виноват, но всё исправлю! Только слезь с унитаза… Вот так. Пойдем теперь… - Пальто давай! Я вся взопрела тут! Закутал простуженную мегеру, отвел наверх, налил кипячёной воды, поставил чайник. - Я купил тебе гору лекарств. Вот для начла закапай это в нос… Глову кверху держи. Открой рот – я горло посмотрю…… Ничего не вижу. Болит? - Болит. - Кашель есть? - Есть. - А жар? - Дочью был. Сейчас – дед. Это нос ещё не продышался. - Ты не волнуйся, дорогая, я тебя вылечу. Выслушав про антибиотик, она мотнул головой: - Лучше здаешь чего… И понеслось! Она сварганила гремучую смесь из горячей воды, соды, соли и йода, принялась то полоскать ею горло, то промывать нос, вурызжа им, как слониха – хоботом. Я поставил на огонь все кастрюли, чтоб делать ей горячие ванны для ног и рук, куда полгалось сыпать горчицу. Затем мне было велено накалить в сковороде крупную соль, быстро пересыпать в носок и завязать узлом… Нужно ли говорить, что я изрядно обжёгся, половину соли просыпал, а носок оказался дырявым? Ну, уже сказал. Всё же я домучил и это прогревательное приспособление, которое немедля оседлало переносицу Мэриан. По моей настоятельной просьбе она съела также три апельсина, а затем, словно бы в отместку, потребовала того, что, по её кривым понятиям, в сто раз полезней: чеснок! Распилила крупный зубец и запихала половинки себе в ноздри, другой приказала мелко порезать и посыпать зловонной крошкой бутерброд, съела, запила горячим сладким чаем с лимоном, отдышалась и сказала: - Вот ещё пару таких же дабашь, басла де жалей. И кипяточку в доги плесди. После чего вынула чеснок из ноздрей, громко и протяжно высморкалась. В шесть часов вечера я сунул ей подмышку градусник. Он показал 38,7, при этом мужественная девица уверяла, что ей гораздо лучше, а горло так вообще прошло. - Давай я сделаю тебе укол пенициллина! - Отвядь. - Тьфу! Откуда у тебя этот идиотский жаргон! …… Хочешь молока? - Деси. И телек что ли вруби, а то скучдо. - Нет уж, голубушка, тебе спать пора. Я отыскал ей свежую сорочку, вышел, чтоб она переоделась, а потому мне взбрело в голову на руках отнести её в подвал, завернув от сквозняков в большой плед. Признаться, за полторы недели красавица прибавила в весе, но мне она была всё же по силам, такая ноша. А вот плед подкачал – один край свесился до полу, я в нём запутался и мы пересчитали боками ступеньки. Было больно, но очень комично. - Вот ты деувязок! – смеялась Мэриан, сидя на полу. Я кое-как взвалил её на плечо, пригнувшись, внёс в мирандину комнату, спустил, как мешок, на кровать и пожелал спокойной ночи. Наверху немедля распахнул все окна, чтоб выгнать чесночный смрад, вылил в туалет таз с горчичным раствором, постирал сорочку, мокрую от испарины, присел в кресло отдохнуть, но спокоя не было на сердце. С болезнью ведь шутки плохи! Лечиться надо настоящими, современными медикаментами. Пока не впрысну ей пенициллин, не усну! Дождался, когда часы покажут девять, набрал в шпиц антибиотик (руки тряслись с непривычки) и на цыпочках спустился в катакомбу. Мэриан сопела, отвернувшись к стене, вся горячая, как готовый стейк. При свете ночника я стянул с её плеча одеяло и всадил сквозь рукав иголку… Больная взвилась с криком мартовской кошки и замолотила меня, машинально отвернувшегося, кулаками по спине. Какие слова при этом извергали её уста, я повторить не смогу. Шпиц я выронил и, как позже выяснилось, раскокал. Процедура провалилась с треском – с треском моих лопаток под ударами неблагодарной дряни. Я хлопнул дверью и убежал к себе. Ладно, думаю, вот как разыграется хворь, как начнётся воспаление лёгких – сама попросишь! На коленях! Лёг, раскрыл Портрет, чтоб отвлечься от этого бедлама………………………………………. Господи! Дориан убил Бэза! Значит, я уморил мисс Грей за то, что мистер Грей прирезал художника? Но в нашем-то случае художницей была Миранда, и она рисовала меня… И она покушалась на мою жизнь. Да что там! Чуть не прикончила! Мне чудом повезло, а она лишь немного не рассчитала замах топора… Сразу заныл шрам на виске. Боль червём полезла вглубь черепной коробки. Как мне понятен это ужас! Что он будет делать с трупом – в центре Лондона? Читаю, новую главу… Какой-то Алан, химик… Страх, стихи, воспоминания о Венеции? Это город или страна?....................................................................... Во сне Миранда зарубила меня. И не тем мелким топориком, а тяжёлым колуном, которым Дин щепил чурбаны на поленья. Вязкая, горячая жижа обволокла меня всего, затекла в рот, прожгла горло. Только ступням и ладоням было мучительно холодно. Локти и колени казались вывихнутыми. Такими ощущениями встретил меня новый день. Я заболел. Силы встать ещё были, но желания – никакого. Всё же прошёлся по дому, сделал самое необходимое и снова упал на подушку. Мэриан явилась, как видение в тумане цвета сырой свинины, заполнившем комнату. - Я заразился… Бде плохо… Бде дужед доктор!... Тупое жало градусника тычет возле сердца. К губам жмётся скользкий фаянсовый край, и мне приходится глотать кисло-сладкую тёплую влагу. Затем на языке что-то сухое и горькое. - Это аспирид. Я уж выпила. Тебе тоже побожет. … Давай ещё водички. Постепенно прилипла и грелка к пятками, и уксусный компресс на лоб, и снова питьё, и последний апельсин, и неизбежное чесночное канапе. Я пробовал отвертеться, но меня дёрнули за ухо. - Ду-ка, ешь! Де кобедься бде тут! …… Воот, болодец. А то как балое дитё!... Наконец я пропотел, лихорадка отступила, мысли прояснились. Снова взял книгу: а что ещё делать? Труп химик растворил в кислоте. Как и не было ничего… Дориан – это Миранда: «он заметил, что все лица, которые он рисовал, имели удивительное сходство с Бэзилом». Бэзил – это я. Просто ей в этот раз не удалось меня убить. Ч.В. – лорд Гарри, причём злостно так, умышленно, прям слово в слово шпарит, гад: «Мужчина может быть счастлив с какой угодно женщиной, если только он её не любит» - «Никогда не отправляюсь в постель с теми, кого люблю». А кто Сибилла? Может, Кармен, чахнущая от тоски? Вечером возвращается жар. Добрая Мэриан уже бежит с таблеткой и чашкой лимонного чая, одновременно поглощая трёхэтажный сэндвич с сыром и беконом. - Я, - говорит, - всё дикак де дождусь твоих извидедий за дочдое дападедие. - Ду, извиди. Я просто боялся, что ты убрёшь, как Бирадда… - Ха! Да да таких харчах захочешь – де побрёшь! … Тебе колбаски отпилить? - Спасибо, де хочу. - Есть дадо депребеддо! Еда – это сила. - Лучше дай бде капли в дос. - Да оди де работают ди хреда! - Блид! В последдий раз дапобидаю: в боёб добе – де выражаться! За такими душевными разговорами мы коротали наш сопливый вечер, по очереди ползая то в ванну полоскать горло или парить ноги, то на кухню за чаем и перекусом. Последней мыслью дня стало вот что: Миранда извела себя дурацкими голодовками. Её иммунитет развалился. И почему-то апельсинов она не заказывала. Неужели не слыхала об изобретении доктора Полинга? … Да и вообще была ли она так уж образованна? В Ледимонте их, поди, только банты завязывать учили для открытки красиво надписывать, а в художественном училище и подавно не до книжек… За четверг я дочитал «Портрет»………………………………………………………………… В пятницу Мэриан была уже совсем здорова и, рассекая по дому, хвасталась своим лёгким, глубоким дыханием, а меня всё сильнее плющило. В панике я непослушными пальцами взломал ампулу пенициллина и немедленно выпил… Гадость несусветная! Меня вырвало. К счастью, рядом стоял таз с остывшим за ночь горчичным отваром. - Ой, дурак! – вздохнула моя санитарка и утащила грязную посудину. Я решил сдаться, дать болезни убить себя. Глотаю последнюю пилюлю – и всё. Пить буду, а есть – уже нет. К вечеру накатила смертная тоска. Попросил Мэриан надеть синий мирандин свитер и рассказать мне сказку. - Про что? - Про старика-водядого. - О`кей, - она забралась ко мне на постель, сложила руки на коленях, - Жил-был молодой король, только что в должность вступил после отца. И вздумалось ему провести в своей земле учёт всего и вся: и население записать, и дома пересчитать, и скот, и птицу, и мельницы, и мосты; и дороги измерить вширь, и леса-поля – по площади, и реки-озёра – в глубину. Колесил он так по стране больше полугода со свитой секретарей, составлял перечни, карты и диаграммы. Вот у самой границы в дремучей чаще он нашёл круглый каменный колодец, открыл и опустил лот, но какая-то сила рванула его на дно, а из дыры вылез старик-водяной, злой, что покой его нарушили. Король объяснил, что просто собирает сведения о своих владениях, а старик ответил, что вся вода принадлежит только ему, если же кто не верит, то он в единый миг осушит все водоёмы государства до последней лужи, только пруд у главного дворца оставит полным, но вода там будет чёрной и горькой. А для возвращения рек, озёр и ручьев нахальный смертный должен бросить в тот последний пруд то, чего он в своём хозяйстве не знает. Король показал старому бесу свои реестры, я, мол, всё у себя знаю, но вспомнил, что давно не был в столице и поспешил домой. Встретила его королева с младенцем на руках – это родилась недавно принцесса, и уже дюжина соседних королевичей к ней сватается. - Придётся отказать всем, - сказал новоявленный отец и со слезами рассказал о проклятии водяного. - Так это не все наши новости, благоверный мой государь, - молвила королева, - У нас тут много что ещё произошло. Вот, например, мука, с прошлого года долежавшая, зачервивела, да в амбаре изловили десять крыс, да каретный сарай погорел, да конь твой боевой околел – лежит он на холме, вороны его клюют, а в черепе змеи свили гнездо. А главное – поймала стража шайку разбойников. Они сидят в тюрьме и ждут твоего суда. Король просветлел лицом, вытер глаза, сделал нужные распоряжения и на утренней заре вышел к последнему пруду. Старик-водяной тут как тут, расчёта ждёт. - Извольте, ваша сырость, - говорит монарх, - Не знал я, странствуя, что в прошлогодней муке завелись черви. И слуги сбросили в пруд мешки, от которых сыпалась белая пудра, и вода стала густеть, как суп. - Не знал я также, что сгорел у меня сарай. И пожарники сгребают в пруд гору пепла, головешек и обугленные брёвна. - Не знал я и о крысах, расплодившихся в амбаре. Тут сторож вытряхает в пруд клетку, где томились крысы. - Может, это всё? – спрашивает демон. - Нет. Не знал я и о смерти любимого скакуна. А конюхи волокут в пруд полуистлевший труп, багром катят голову, обжитую гадюками. - Ну, теперь-то всё!? - спрашивает водяной. - Нет-нет! Не знал я о шайке головорезов, терроризировавших всю мою страну, пока я путешествовал. А полиция уж гонит на берег сорок разбойников, сталкивает их в пруд. И вот в воде, серой и густой от муки, плавают лошадиные кости, вьются змеи, цепляются за обгорелые доски и матерятся отморозки, а по их макушкам прыгают крысы. - Всё, наконец!!? – кричит старик, готовый рвать на себе бороду – в такую выгребную яму превратился пруд. - Увы, - отвечает король, - Есть ещё кое-что… - Нет уж, хватит! Что бы это ни было – оставь себе! Водяной топнул ногой, и пруд со всем содержимым затянулся почвой, а в прочих водоёмах страны забились чистые родники. Вот такая сказка. - И какая же тут бораль? – прошелестел я из-под одеяла. - Сам сообрази. Вроде ты тут у нас самый умный, - подмигнула выдумщица. - Слушай,… я, давердое, убру. - Да брось! - Лекарства бде де побогают. - Бог поможет. - Де верю… - Проверь, проведи это самое, опыт. - Как? - Дай обет, понимаешь? Не обеД, не застолье с угощением, а обеТ, обещание, клятву, которую исполнишь, ну, хоть через три дня, если поправишься. Риска – никакого. Только, чур, сделать, что задумал. Бог обманщиков не терпит. Она ещё сказала, что выбрать обет нужно до полуночи, до наступления какого-то святого дня. И задание должно быть трудным, значительным, чтоб Создатель видел, как я стараюсь Его отблагодарить за спасение. Не буду приводить варианты: среди них было много откровенной дичи, но вот к дести часам, когда Мэриан всё ещё брякала крышками, стучала ножом и скребла ложкой на кухне, я решил, что цельный вторник проведу в картинных галереях Лондона, пересмотрю все эти великие и прекрасные полотна. Ясное дело, что не Богу угождал, а духу Миранды, её я хотел задобрить; она по-прежнему распоряжалась моей жизнью. Я торжественно и гнусаво огласил свой обет, после чего отключился.