Новый день обещал быть теплее прежнего. К тому же, ещё и ярче.
Казалось, тусклое солнце сегодня снова приобретало свои яркие краски, озаряя землю ласковым светом, от которого едва чувствительно слепило глаза. Впрочем, на купающуюся в игривых солнечных лучах травку глядеть было отрадно. В душе впервые за долгое время зарождалось что-то такое же тёплое и мягкое…
Сегодня Канао, как и вчера, как и позавчера, встала гораздо раньше Танджиро. День её начинался привычно: сначала тихая проверка своего мужа, такие же тихие сборы и уход на кухню, готовить завтрак, только чувства в её душе теперь были иными.
Женщина больше не испытывала тех душащих её чувств, какие, казалось, на протяжении долгих лет не покидали её нутро. Которые поселились в ней с того момента, когда самый дорогой ей человек занемог и слёг в постель…
Она совсем отвыкла от ощущения той странной пустоты, что осталась в ней, когда все остальные чувства ушли. Больше Канао не испытывала ничего — не страха, ни тревог. Только тишь, от которой та чувствовала себя так, словно находилась не в своём теле. Будто и разум не её, и мысли не её — всё не то, чужое…
Отчего-то Канао не думала о том, что будет завтра. Не беспокоилась о доме и нескончаемых делах, словно те вдруг перестали для неё существовать. Не было и страшных мыслей о смерти, об одиночестве и усталости. Вдруг не стало желания избегать чего-то и бояться. Страх исчез из её души так, словно его и не бывало вовсе… Словно он не теплился в ней несколько долгих лет…
Истинной причины тому женщина не находила. Было ли всё дело в их ночном разговоре, который больше походил на жалкое излитие нутра или же в таком родном, но и в то же время далёким от них сна в обнимку? Канао не знала, но точно чувствовала, что проснулась сегодня совершенно другой.
А может, всё из-за того обещания, которое она дала Танджиро незадолго до того, как уснуть?
«Проведи весь завтрашний день со мной. Не бери ничего в руки, не оставляй меня, будь рядом…»
Если она сегодня и думала о чём-либо, то только о том, что обещала исполнить его просьбу, чего бы ей это не стоило, ведь любовь её к нему была безгранична, только ныне плелась с оборванными крыльями, прячась где-то в глубинах её сердца, где никто не найдёт и не причинит боль…
Однако сегодня она не станет прятаться. Ни Канао, ни её чувства. У неё не было иного варианта. Она решилась без раздумий и сразу, когда впервые после ночи открыла глаза и украдкой взглянула на бледное, спящее лицо мужа.
И именно потому Канао, удивительным образом управившись с завтраком раньше обычного, теперь во всю торопилась в спальню проведать Танджиро. Узнать, проснулся ли он или ещё дремит… но даже если все ещё видит предутренние сны — женщина не покинет комнаты, не возьмётся за дела.
Единственное, что она позволит себе взять в руки сегодня — его руки и металлическая ложечка на случай, если у Камадо не выйдет поесть самостоятельно, и его руки.
И вот, чуть шире, но не слишком, Канао распахнула и без того приоткрытую дверцу, а после аккуратно протиснулась внутрь. Следом, прикрыв ту краем ножки, она тихо подползла к футону, оставив поднос со скучным кушаньем рядом, а сама взглянула на его лицо…
Оно было спокойно. Так спокойно, словно во сне Танджиро смог познать самую настоящую гармонию, и тогда Канао даже позавидовала ему… Впрочем-то, в последние годы гармония окружала женщину со всех сторон: в кабинете, в остальном доме и даже в мире, но только не в её собственном. В её внутреннем мирке же, от которого ныне не осталось и следа, царил сущий кошмар, что залёг на дно только сегодня…
но как долго он сможет оставаться там, прежде чем вернуться с новой силой вновь?
Канао, в большей степени живущая настоящим, об этом не думала. Лишь умиротворённо наблюдала за медленно опускающейся и поднимающейся грудью любимого и осознавала, что он ещё жив. Осознавала, что этот день он снова проведёт с ней… быть может,
благодаря ей?
Но совсем скоро что-то изменилось. Веки Камадо медленно дёрнулись, а вслед за ними задёргался его нос и губы. Все его движения были вялыми и медленными, но точно значили одно — Танджиро просыпался.
Тогда Канао приподнялась, а после, когда придвинулась к своему мужу, нежно положила свою ручку тому на щёку и осторожно повернула его голову к себе так, словно боялась сломать. Казалось, ей до сих пор не верилось в то, что она действительно это делала. Не верила в то, что снова была с ним нежна, пускай и по обещанию…
— Танджиро… — ласковым шёпотом Канао звала его по имени, — Танджиро, как ты?
Ему же не было важно, по какой причине она снова была к нему так добра. Если Камадо и успел о чём-то подумать спросонья, то только о том, что был счастлив открыть глаза не в сводящем с ума одиночестве, а рядом с ней, с Канао…
Лицо его, ещё более осунувшееся, чем вчера, расплылось в радостной улыбке. И улыбка эта была настолько желанной и приятной её глазу, что и сама Канао улыбнулась ему в ответ. Наконец-то сделала это не ради приличия, а от того, что этого желала её душа.
— Канао… — слабо прозвучало одно тихое, но полное любви слово…
Исхудавшей рукой Камадо потянулся к её щеке в ответ. Желал докоснуться до любимого лица и её нежной кожи, потому что желал запечатлеть этот миг в своей памяти до самого конца.
— Я здесь, Танджиро. Я с тобой… — шептала та, намеренно прислоняя его руку к своему лицу, после чего же оставляла на той тихий след от своих губ и говорила вновь: — Сегодня я с тобой. Клянусь, что я никуда не уйду, не оставлю тебя…
— Оказывается, для истинного счастья нужно так мало… — Танджиро, что никогда не терял светлого настроя, даже тут умудрялся посмеиваться, — Я искренне рад, Канао.
Рядом с ней, в объятиях её нежности его душа сияла, и мужчина чувствовал, что рядом с ней хоть и ненадолго, но оживал вновь…
— Да…
Два влюблённых человека глядели друг в другу глаза, словно этим хотели что-то друг другу рассказать. Рассказать что-то такое, чего нельзя объяснить и передать словами — свою любовь.
Она была подобна дереву, взращивалась в их сердцах годами, чтобы пустить свои длинные корни в их души, завладеть ими. Дерево это было сильным и могущественным, но временами так часто увядало, что начинало больше походить на болезненное и слабое. Цветы на нём больше не распускались, листья опадали, а после ломались и ветки, словно у них больше не было сил держаться…
Не было виноватых в том, что их дерево, как и жизнь Танджиро, постепенно угасало. Теперь от него не осталось ничего, что когда-то делало его таким величавым и сильным… Сухая крона, пожелтевшие листья и одни обломки, что смотрелись так жалко на фоне тех расплывчатых воспоминаний, когда и чувства их были сильны… Однако же, когда они были рядом, когда глядели друг на друга так, как сейчас, что-то менялось в том дереве, и вот оно уже пускало новые листочки, возвращая былое величие вновь.
— Я принесла тебе завтрак, — между тем умиротворённо говорила Канао, легонько качая головой в сторону подноса. Глаз с мужа она не сводила, — Это каша. Наверняка уже надоела тебе, но нечто более тяжёлое твой организм вряд ли воспримет… Однако я добавила туда тёртые кусочки твоих любимых фруктов, так что пресной на вкус она не будет.
Эта маленькая, но весьма приятная новость ещё больше его обрадовала. Действительно, для истинного счастья Танджиро требовались сущие пустяки, и вот настроение его уже было лучше некуда!
— Какое чудесное начало дня!.. — хрипло восклицал тот, пока не без помощи своей жены принимал положение сидя и осторожно брал миску с кашей в руки.
К слову, пахла она прекрасно и тут же пробуждала в нём ещё спящий аппетит.
— Спасибо за заботу… — следом произносил Камадо, после чего осторожно касался тёплыми губами её щеки. И хоть касание это было слабым, едва ощутимым, пламенных и нежных чувств в нём было много.
Так много, что Канао впервые за долгое время снова порозовела. Танджиро, казалось, не видел той приятной розовости на её лице много долгих лет, отчего слегка порозовел и сам.
Теперь он узнавал свою Канао. Не ту Канао, что заснула с ним вчера. Узнавал такую, какая проснулась с ним сегодня — тихая, но ласковая и открытая для тех, кого так любит. В сердце его стало отрадно.
— Не за что. Ты знаешь, что мне совсем нетрудно, — её ответ был привычен, но теперь звучал не так, как тогда.
Он был наполнен не только делом привычки и обязанности, но и чем-то другим. Был полон тех странных необъяснимых чувств, какие обычно теплятся в душах тех людей, каким в радость стараться для любимых.
— А ты позавтракала? — ныне взволнованно спрашивал неравнодушный Танджиро по привычке.
— Позавтракала.
— Что ты ела? — важности своего тона тот не сбавлял, ведь хотел быть чётко уверенным в том, что сытно питается не только он, но и его жена.
— Я смогла найти два яйца. Тебе они уже не подойдут, а вот мне в самый раз… — задумчиво рассуждала Канао, вспоминая, что сегодня впервые за долгое время принимала утреннюю пищу не бегло, а в непривычно спокойном для себя темпе, — Сделала из них омлет на одну порцию. Съела всё.
После женщина постаралась улыбнуться тому уголками губ, причём сделала это шутливо.
— Наконец-то ты и себе в удовольствии не отказала, — удовлетворённо бормотал мужчина и радостно кивал головой, после чего же вдруг внимательно вгляделся в её лицо. Точнее, в его цвет и сказал: — Погляди, у твоего милого лица даже цвет другой! Обычно бледный, какой-то синеватый, а сейчас… более яркий, что ли?
Поначалу он щурился, словно не был уверен в том, что видел, но сразу после довольно улыбнулся, когда убедился, что ему не казалось. Её кожа всегда была бледноватой, но имела в себе приятный розоватый, почти персиковый оттенок, какой стал покидать Канао, когда та совсем поникла… Оттого видеть этот цвет вновь для него было особенно приятно.
— Правда?.. — Канао удивилась, в то же мгновение коснувшись кончиками пальцев своего лица, — Должно быть, я просто не обратила внимания…
Камадо в ответ только хмыкнул, причём с долей разочарования. Ему бы хотелось, чтобы Канао чаще смотрела на своё отражение в зеркале, чтобы восхищалась собой, ведь она так прелестна…
— Канао… — серьёзно обратился к ней Танджиро после некоторого времени молчания, пока сам выбирал для себя кусочек каши поаппетитнее.
— Да? — не зная, чего ожидать, спросила та с некоторым волнением.
Тогда он повернул голову к ней. Взгляд его был страннен. Вроде и строг, а вроде и мягок. Канао с трудом могла понять его эмоции, оттого и сердце её едва чувствительно подрагивало в груди.
— Даже если твоё сегодняшнее настроение и поведение — фальшь, нужная только для того, чтобы создать для меня сказку давно минувших дней, я благодарен тебе…
Прозвучало то ли жалостливо, то ли радостно. Канао отчего-то было трудно понять, с каким настроем он это говорил. Однако же, за него больше говорили не слова, а выражение его лица — ныне спокойное, с ноткой тоски, но влюблённое. Сколько бы времени не прошло, а Танджиро, казалось, никогда не перестанет глядеть на неё так, как глядел в заветный день признания…
Тогда Канао ахнула. Некогда спящие воспоминания разом очнулись в её сознании от долгого сна, всплывая одной картинкой за другой. Ей даже не требовалось ничего представлять, ведь память, словно художник, предельно точно вырисовала всё у неё перед глазами так, словно это было вчера… Словно это всё было вчерашним сном, который у той невозможно отнять… Сон, в котором они счастливы. Сон, в котором Танджиро здоров и полон сил, а она радостная и счастливая от того, что у них в коем-то веке всё в порядке, и что жизнь проносится без всяких забот…
Как давно это было?
В груди странно запекло, как от жара, и Канао тотчас прислонила к ней руки. Было больно, но боль эта не была такой, от какой хотелось кричать или, что ещё хуже, плакать. Это была тоска по ушедшим дням, каких уже не вернуть.
Она так и не смогла дать ему чёткого ответа.
— Ешь, не отвлекайся, Танджиро…
На том Канао замолчала, закрывая, казалось, всё ещё немного сонные глаза. Сам Танджиро же пожал плечами, улыбаясь впалыми уголками бледных губ. Он знал, что она никогда не признается ему в том, что тоже скучает…
***
После же, как только утренний жар от солнца улягся, Канао решила выйти во двор. В тени стояла приятная прохлада, что очищала разум от ненужных ей дум, и оттого сегодня желание это было особенно сильно.
Ей хотелось побыть в тишине, однако тишину эту она планировала разделить с Танджиро… Молча, не говоря друг другу ни слова, посидеть под деревцем — сегодня не было для Канао досуга лучше, чем этот.
И оттого, дождавшись, пока Камадо закончит с завтраком, и пока солнце перестанет так припекать, женщина вывела того во двор. Само собой, не без помощи, ведь обычно у Танджиро едва ли хватает сил держаться на ногах самостоятельно, однако в этот раз мужчина её удивил.
То ли от радости у него ненадолго прибавилось сил, то ли от того, что Канао была рядом, большую часть пути от двери до двора тот смог пройти почти что сам, лишь изредка опираясь на плечи жены.
Казалось, Танджиро и сам был в удивлении от того, что ноги хоть и недолго, но снова его слушались, и что некогда немощное по ощущениям тело снова было хоть на что-то способно.
И когда Канао вопросительно на него глядела, требуя ответов, Камадо лишь лучезарно ей улыбался, давая понять, что и сам мало чего понимал. Однако он, вместо того, чтобы задаваться лишними вопросами, наслаждался тем коротким мгновением, ведь совсем скоро слабость в теле свалила его вновь…
Случилось это, когда пара наконец-то дошла до одинокого зелёного деревца во дворе. Теперь Танджиро едва ли хватало сил на что-либо. В глазах всё плыло, и он тотчас повалился на деревянную лавку, что стояла прямо под деревом в тени. Канао мигом опустилась рядом и, обхватывая его слабые плечи, взволнованно спрашивала:
— Ты в порядке? — а после хмурилась, словно злилась, и причём на саму себя: — Мне не следовало разрешать тебе тратить свои силы…
Она говорила с сожалением. Явно корила себя за то, что допустила эту ошибку, ведь если бы не это, то Танджиро вряд ли бы сейчас мучился от головокружения и резкой нехватки сил, что заставляла его кожу бледнеть сродни с белым полотном.
Однако сам Камадо не считал Канао виноватой. То была его воля, а не её, и он был рад, что она разрешила ему исполнить своё маленькое желание.
— Ну что ты… — еле слышно возмущался тот в ответ на её укоры, — Милая, ты не виновата. Я сам этого хотел. Хотел убедиться в том, что ещё на что-то годен… — а после хрипло посмеялся, хотя смех этот был безрадостен.
Тогда Канао взглянула на него, странно сощурившись. Танджиро же ласково коснулся её щеки так, будто хотел успокоить. Его взгляд к ней был добр и спокоен даже несмотря на то, как ему было плохо.
— А теперь у тебя снова голова кружится… — женщина ему не перечила, однако убеждений этих явно не одобряла. Больше Канао не позволит ему так переутруждаться, — Обратно поедешь на моей спине, Танджиро. Это не обсуждается.
Строгость Канао была нешуточной, и Танджиро, казалось бы, должен был глядеть на неё с понимающим и согласным видом, но вместо этого снова улыбался. Канао ожидала от него серьёзности, но взамен получала лишь глупую улыбку… Разве можно было ожидать другого?
Тогда она громко выдохнула, устало закрыла глаза и добавила:
— Я же серьёзно… Это не шутки! — требуя от него понимания, она машинально схватила того за руки и потянула к себе, — Мне всё равно, против ты или нет. Посажу тебя на спину и слова не скажу…
На том Канао закончила, ныне молча наблюдая за тем, как Танджиро всё ещё посмеивался над ней. Она на него не злилась. Более того, хотела посмеяться сама, просто в отличие от него важность этого маленького действия ставила превыше потех…
— А кто сказал, что я против? — добродушно спрашивал мужчина, накрывая руки той своими, — Я знаю, что выбора у меня больше нет. Лишь бы тебе не было тяжело, Канао.
— А кто сказал, что мне тяжело? — Канао повторила манеру его речи, и Танджиро удивлённо замолк, явно не ожидая, что та вдруг решит его «передразнить», — Если я и женщина, то не думай, что хрупкая. Если бы у меня не было силы, в истребителях мне не было бы места… — она резко стала задумчива, когда внезапно одарила того коротким взглядом, — А ты… не рассуждай так, словно я собираюсь нести тебя в первый раз.
Танджиро лишь пожал плечами, а затем смиренно покачал головой. Камадо всё никак не мог привыкнуть к тому, что Канао никогда не изменится. Больше никогда не воспримет его заботу должным образом, но всё же… Всё же это была Канао, и он любит её любой. Любит просто за то, что она сейчас рядом. Любит за то, что она помогает ему жить, ведь Канао — единственное, что всё ещё держит его на земле.
— Лучше оставь эти мысли на потом… — обратился к ней тот, когда ласково потрепал её по голове, в ответ на что Канао только изумлённо заморгала, — Посмотри, какой сегодня хороший день!
Танджиро был из тех, кто даже в самый мрачный день способен найти лучик солнца и радоваться ему так, как люди радуются настоящему светилу. И даже сейчас, когда самочувствие его, казалось, было самым скверным, Камадо заботило солнце и его теплота, погода в тени, а не собственное состояние… Канао же была другой.
— Пожалуй… — с маленькой улыбкой на лице та пыталась понять его мысли. Научиться радоваться также, как радовался он, даже когда смерть его была так близка…
Пустое дело.
У Канао не получалось, оттого она устало хмыкнула, после чего осторожно опустила голову тому на плечо так, словно хотела задремать. На деле же ей просто не хотелось занимать себя тем, что было для неё излишним, оставив это на Танджиро.
— А рядом с тобой этот день становится ещё краше, Канао, — произнёс он после того, как оставил нежный след своих губ на её макушке, — Ты рядом, и это для меня главное…
Тогда щёки её приятно порозовели. Ей было приятно слышать эти слова. Временами Канао словно нуждалась в них, когда понимала, что жизнь для неё превращалась в тягость, названную «обратным отсчётом» до конца его дней.
Пока Танджиро рядом, пока держит её за руку, пока целует и говорит с ней — вот то время, за которое она должна цепляться…
—
Мне больше не страшно, Танджиро… — вдруг произнесла Канао решительно.
Мужчина от такого только улыбнулся. Ласково приобнимая её за плечи, Камадо понимал, что теперь мог её отпустить… И хоть тот ночной разговор оставил ему странное послевкусие, мужчина понимал, что он должен был случиться.
После всего, что произошло вчера, Танджиро был рад, что смог ей всё рассказать. Наконец-то Канао услышала то, что должна была услышать, и теперь её душа спокойна… А раз в её душе царит покой, то и в его подавно.
— Раз так… — приятно заговорил мужчина после долгой тишины с улыбкой на лице, — Давай запомним этот день. Ты и я,
мы вместе…
И он крепко прижал Канао к себе, обнимая самое дорогое, что у него было. Канао молча повиновалась ему, ведь и сама в глубине души желала оказаться в его всё ещё теплых и объятиях. Только губы её дрожали, и что-то странное творилось в груди, однако всё это было неважно.
Всё становилось таким мелочным, таким ненужным, когда они были друг у друга.
Для счастья требовалось так мало…
— Я люблю тебя, — тихо прошептала она, как в последний раз прижимаясь к его груди.
Последнее желание Танджиро было исполнено.
***
А через несколько дней его не стало, и Танджиро больше не открыл своих глаз.
Канао быстро поняла, что его больше нет. Лицо Танджиро ещё больше побледнело и осунулось, руки стали холодны, и лишь одно было странно — та улыбка на лице, с которой он уснул вечным сном, так и не дожив до своих двадцати пяти…
Она проводила его в последний путь. В последний раз коснулась его губ своими, сделала это ласково и чувственно. Одинокие слезинки бежали по её щекам и падали на его, но тот больше не был в состоянии их почувствовать…
Для него всё закончилось.
Похоронили его, как Камадо того и желал, на кладбище истребителей рядом с Томиокой и Шинадзугавой. И, как Танджиро и хотел, он стал последним, чья могила исказила это скорбное место. Как он и говорил, у кладбища наконец-то появился конец. Конец, ради которого полегло сотни тысяч мечников.
Их мечта стала исполнена.
Над его могилой было пролито ровно столько слёз, сколько и возложено туда цветов. И даже если Канао обещала ему не плакать — то не могла, и каждый раз за это извинялась, дрожащим голосом шепча:
— Я не могу, Танджиро… Не могу…
А после прижималась к холодному безмолвному надгробию так, словно надеялась ощутить вместо грубого твёрдого камня его тёплую грудь или плечи, но не чувствовала ничего кроме одинокого дуновения ветра в спину и тогда понимала,
что действительно осталась одна…
